***
Джеймс забросил сумки с кассетами для ментальной записи в багаж машины и хмуро посмотрел на Гермиону, которая поправляла волосы, глядя на себя в стекло «Феррари». — Все по коням, по коням! — торопила Лили, прихлопывая в ладони у двери. — Куда подевался Лунатик? — Наверно, уже в баре… — предположил Пит, открывая дверцу водительского и садясь за руль. — Извини, котеночек, я поеду спереди, — Лаванда отодвинула Гарри, забираясь в минивэн. — Все погрузились? Итак, Джей, — Лили жестом показала Гермионе пассажирское кресло и повернулась, чтоб напомнить ведущему солисту: — ты обещал насчет Северуса. В противном случае я покину группу. С Бродягой я потом пообщаюсь… надеюсь, он уже там. — Не могу поверить, Эванс… — Сохатый достал сигарету из-за уха и подкурил, подшагивая к месту, где только что стояла Гермиона. — Нет, ты вбрасываешь ультиматумы из разряда снеси яйца, считаешь это правильным? Это к теркам спьяну не относится. Хочешь уйти, хочешь соло? Оставь свой «мирись-мирись» мизинчик, заяви напрямую, что сопливо-слезливые оргии симфонистов тебе милей… — Не надо лезть в мои мотивы… — Какие? Хочешь рекламные паузы на дементорских вечеринках заполнять? Чувствуешь себя лучше на фоне лузеров, о, есть и другой контент, — Джеймс отшвырнул окурок, точно хотел им убить кого-то, вобрав за две тяги. — Там с твоими особенностями возиться не станут… — С моими особенностями? Да чтоб тебя, Пит! — Питер громко посигналил. — С твоими особенностями не наклоняться над белой головкой микрофона. — Ох, да как у тебя… — Лили открыла рот и замерла в карикатурном изумлении. — Примерно так туда и принимают. Хвост, еб-твою… — Питер начал бибикать морзянку болельщиков. — Тц, — изобразила тошноту гриффиндорская лань и резво развернулась, взмахнув шевелюрой. — Не могу тебя видеть. — А ты спиной наклонись и наслаждайся, можешь еще мое имя выкрикивать, когда… — Лили уже села в свою машину, завела ее и выставила «фак» в окно. Сохатый был малость охуевлен задвинутым требованием. Ему не хотелось ссориться с единственной девочкой в их команде из-за ее неполноценной половой жизни, но и якшаться с ее карманным зверинцем он тоже не собирался. Представители рыжей династии как раз кстати взяли с собой все необходимое для снятия стресса. — Сандали-топтали! Педали-колесовали… — спустя несколько минут от неприятного разговора перед ним уже открылась дверь «Многочисленных магических мудофонов» и парни не ведающие печали выскочили на тротуар. — Мы затарены под завязку, прем, — проследовал Фред к Поттеровской «Ламбе», за ним приплясывал Ли, шатался Дин, шлепал Шеймус и шаркал Невилл. — Шериф в городе, детка! Выноси Билла и его вдовушку… — Джордж в это время пожимал всем руки. — Так, все шабашем не влезем, имейте в виду, — предупредил Джеймс, здороваясь с Биллом. — Ой не парь, одно место — один приват. Энджи проставляется стрингами. — Стриптиз-клуб «Совы» прямо напротив окон нашей спальни. — Оттуда прекрасная обзорность, — пиарщики вошли в раж: — Мы дрочим всякий раз, когда Энджи выходит к шесту. — И видим сколько купюр кладут ей в трусики. — Придурки… — контральтно засмеялась та. Кое-как разместившись по машинам, опять зажав бедолагу-Гарри, все стартовали к «Сфере». По приезду стало ясно, что зал уже битком, и среди гостей выпасались слизеринцы — конечно, Джеймс понимал, для чего они здесь уши греют. В прошлый раз их концерт посетил сам Неназываемый мэтр, теперь его шестерки крутили шестеренки, наматывая на ус каждый чих Гриффиндора. — Я серьезно, от этих можешь подцепить какой-нибудь дэдкор сифилис или арт-дум-грув чуму! — прикалывал Джеймс младшему брату, когда они выбрали столик и сели неизменной компанией запить предстоящий выход. — Тебя пригласят на плачевные оргии григорианского хорала, настроят на одну октаву и пустят по крещендо! — ржал Сириус, благо — Гарри понимал юмор… или просто уже нализался. — Не. Эти нормальные, правда… — отрекался от пути праведного сирота. — Знаю их с вот такого… Джеймс знал их еще раньше. Знал их семьи, их нравы, их путан, их любовников, их дедушек и бабушек, любовников и путан их дедушек, путан и любовников их бабушек, их собачек и тех, для кого они сами были домашними питомцами. Рассмотреть хоть по блату переведенных на второй курс Грегори Гойла и Винсента Кребба — любители нарвать пуху тормознутые тромбонисты, чемпионы подуть в глиняных утят, в рейтингах мелькали за умение что-то сломать и с кем-то подраться, гетеросексуальны, но без толку. Или того же однокурсника Нюниуса — худое, осунувшееся, бледное чмо, абсолютно онанистическое и изголодавшееся по дневному свету. Изобретатель новых форм пиздюлей, которые он выхватывал только ради того, чтоб потом гордиться своими страданиями и жаловаться на жизнь своим взглядом из матерной бегущей строки. Или например Драко Малфой — ничего не решающий соплежуй, дожевывающий сопли за старшими братом и сестрой и почему-то нахваливающий это. Ни на полшишки из себя не представлял, и в наследство вряд ли получит даже клаксон от поломанного велика, не говоря уж о ксилофоне с медными шпильками. Кроме спесивого фырканья, аристократического брызганья слюной, ледяного платинового блонда, аля Эминем, и лакированных туфель ничего не имел. И Пэнси Паркинсон. Чистокровна, черноока, чахла. В младшей школе исписала все нотные тетради строчками: «Драко плюс Пэнси». Стеснительность прячет за высокомерием, кроме своего слизеринского приятеля ни с кем не разговаривает, зато тараканами обладает общительными, что видно по ее наэлектризованной прическе. Носит каре в стиле «Чикаго», короткие юбки, чулки с люрексом, однако баллов популярности ей это не добавляет. Рейтинг от девять и три четверти до твердой десяточки. Но Джеймс бы ее, конечно, выебал разок и отпустил бы с миром. — Они сделают из тебя оперное мясо! — пугал Гарри Рон, который счел за свой долг всегда находиться рядом с ним и с двойняшкой-сестрой. — У тебя будут припадки. Знаешь, как это? Ты не управляешь собой: то плачешь, то смеешься… — Да, Гарри, знаешь, Пожиратели микрофонов еще в попсу вкладывают этот запал! — добавляли жести близнецы. — Вроде незатейливая песенка, а в ней скрыт убийственный фарш! Глазом не моргнешь — сам уже фарш. — Послушай! Пиарщики в этом сведущи! Попса — их стезя! — наклоняясь к Гарри, проговорил Джеймс, и вновь сыто откинулся на спинку кресла и на бедро незнакомой ляди, вертя запотевший бокал вискаря со льдом. — Обещаю разобраться к утру: кто из слизерина задрот, а кто Пожиратель лир, идет? — Пожиратели много о себе думают, Гарри! Небезосновательно! — Фред притушил кропаль. — Они, типа, тоже топят за свободу! Срывают покровы, якобы! Это фуфло-панк, а вот это вот классика. Это волшебник, а это грязнокровка. Называют вещи своими именами. Они, типа, пекутся о магии, на деле же ни единого инструмента ей не посвятили. Считают это варварством! — Приносить гитару в жертву монстру музыки — священно! — растолковал Джеймс, потому что Гарри был слишком занят собственными монстрами и вообще не кумекал. — Где ты видел симфониста, который бы свою скрипку раздолбал о парапет в порыве страсти? — И либретто закусил! — выкрикнул настольный Сириус, отчего стало так тепло на душе, будто они обладали одним на двоих пониманием, как близнецы. — Именно так! И нам пора восполнить жертвы! Какого Штрауса вы все расселись? «МАРОДЕРОВ» ЖДЕТЕ, ЭЙ! — восстал из кресла солист. — Замышляю только шалость! — расправив ладонь на груди, торжественно поклялся Сириус на столе. — Только шалость, Бро! — подтвердил Джеймс. — Только! — покивал Ремус гордо. — Аминь! — подпищал Пит. И грянул концерт. Пиршество возобновилось фонтанами брызг, бивших к потолку, богемными фрейлинами и простенькими потаскушками, а также внезапным визитом Регулуса — но это скорее было уже по части частушек. Как и то, что Джеймсу пришлось все же смириться со слизеринцами за их столиком, соответственно, чтобы не участвовать в общении с ними, он пересасывался с Лавандой, потом Виолеттой, потом Шаей, еще какими-то девчонками из цветника, между тисканьями и облизываниями изредка подглядывая, как Гермиона и Лили дуют кальян, переговариваясь со Снейпом, и задумывался мимолетно — о чем ей болтать с этим удавом? Слева от Джеймса в полуокружность дивана растянулись Пит, Блейз, Гарри и Джинни, Драко и Пэнси, Рон, Билл и Флер, иногда было слышно, о чем они треплются. Иногда к ним со стола приземлялся Сириус, но чаще его тянуло на другую сторону, отчасти чтоб Лили, отвлекаясь от своих преинтересных собеседников, поменьше его задрачивала: — Пожалуйста, не делай так больше, — опять и опять повторяла она с некоторыми промежутками, поскольку Сириус зажигал и отвечать ей не торопился. — Эванс, он все равно бы ушел… — Не лезь, Джей. Занимайся своими молодыми-красивыми… — Похоже, тебе заняться нечем. Задели мои слова? Так ты их помни, прежде чем швыряться контрактами, настаивая на дружбе с теми, кто тебе из-за маггловских корней и руки не подаст. — Сири, пожалуйста, скажи, что больше так не будешь, — Лили встала на стол, чтоб добраться до Бродяги, который плюхнулся к сисястой мадре. — Ну, конечно… она меня не слушает, принципы мешают, — Джеймс разглядывал обтянутые блестящей тканью ноги, обутые в бордельные ботильоны, давящие каблуками стекляшки не додавленные шипованными буцами Бродяги, и поддевающие острыми носками длинную шлангу от кальяна, колбу которого Лили волокла по полу, дымя на ходу. — Вот важный критерий микрофонной Пожирательности, Гарри, — решил высказать Фред, около которого происходили слюнообменные процессы Джорджа и Энджи, и около которого остановились ботильоны Лили. — В смысле, какой? — Они магглорожденных музыкантов грязнокровками кличут. — Исходя из этого, может перестанем упоминать о чистоте крови чисто ради ссор, правда, Сири? — прошагала по столику Лили своими грациозными ногами, которые почему-то еще не были закинуты на плечи Сохатого, нервно выкрикнувшего от несправедливости: — Конечно, Эванс! Давай тупо замалчивать, прятать голову в песок… — Это называется разум, Поттер! Так поступают разумные люди. Не всем хочется постоянно воевать, если можно простить. Многие молчат, чтобы не портить никому настроения. Гермиона пострадала от травли в музыкальной сети, но не кричит об этом, а спокойно сидит с человеком, обозвавшим ее, за одним столом! — Ебать, браво! — захлопал Джеймс. И через время понял, что все смотрят осуждающе на Драко Малфоя, планомерно покрывающегося розоватыми пятнами: — Подумаешь. Назвал я Грейнджер грязнокровкой и что с того? На то были причины! — А ну-ка призаткнулись, салаги! — воспрянул бухущий и обдолбущий Сириус. — Я долго терпел, но… сука-блядь… Тихо, нахой! Пришел папочка-разводящий, оргазм-дарящий, зло-наклонящий… ик. Слушь сюда! Мы тут все грязнокровки, вам ясен хуй? Я, он, ты, она… Мародеры! Мы — грязнокровки, наша кровь — ебаный мазут! Ею можно дизель разбавлять… Все уставились на говорившего с пониманием, что ему пора отдыхать, но только не Сохатый, лучше других понимающий, что скоро наступит время пояснений. Они синхронизировались по энергетике. — Итак! Я буду краток… — выкинул Бродяга гитару из дирижерской палочки: — но не сегодня… Однажды после пьянки возвращался домой, я был в умат и песни весело пел! Мой путь пролегал через старый погост! Был бы я трезвый — сразу б я охуел! Но я не был трезв, и было мне до пизды! Мне смелость придавал выпитый кир! И тут передо мною затрещали кусты, из них восстал кровавый старый вампир. Сириус влез на стол, Джеймс подпевал с места, надравшийся Питер встал на диване. Все помаленьку раскачивались и к припеву, заразившись энергетическим посылом принуждения к уважению, начали трясти головами и вторить слова: — Кровь! кровь! Моя грязная кровь! Напившись крови моей, дохнет комар! Грязная кровь! Откуда чистой ей быть? Ведь сорок лет я каждый вечер бухал! Вампир этот жаждал теплой крови моей, он в предвкушенье даже выпустил клык! Но только слегка он у меня отсосал… В смысле крови, то в могилу — пиздык! Мой организм не отдыхал от водок и вин! Вся жизнь моя как проспиртованный сон! Все детство, сколько помню, я глотал «пиктусин», а в десять лет я начал пить самогон!***
— Он позеленел, он все кусты обрыгал! Он, бедолага, второй раз чуть не сдох! Его рвало, он своей пастью жадно воздух глотал! И, с медицинской точки, был очень плох. Откуда я знал, что так накроет его? Иначе б я ему ни капли не дал! Одним вампиром меньше, выпил я за него, закопал его и спать побежал. Кровь, кровь, моя грязная кровь! Напившись крови моей, дохнет комар! Грязная кровь. Откуда чистой ей быть? Ведь сорок лет я каждый вечер бухал! * Этот перформанс алкоголика топлес на столе мог впечатлить лишь ванильных идиоток, но никак не слизеринцев. Почему-то Северус все равно не мог перестать смотреть на этого невыносимого позера, даже когда Лили, сверженная со стола, наклонилась к нему и сказала: — Сев, нам с Гермионой пора отчалить. Тебя подвезут? Если нет, позвони, я заеду за тобой, — Северус отмахнулся, он чувствовал, что в эту ночь с ним случится нечто ужасное и не мог этого пропустить. — Ладно, Сев. Постарайся говорить «нет» хотя бы через раз. — Сорок лет? — внезапный младший отпрыск Поттеров осведомился у исполнителей, скалясь над стаканом. — На вырост бухаем, Гарри, — Блэк поднял за него тост, валясь на диван в лапы алчущих нимфоманок. И вот, спустя несколько минут, случилось то ужасное, чему Северус Снейп слагал свои селфхарм арии. Могло ли быть правдой то, что чертов панк-аристократ сейчас сидел напротив Северуса и примерял к нему глупые фетиши с лукаво-пьяным прищуром? Это то же самое, что Сириус Блэк из плаката вдруг вышел бы в те секунды, когда Принц-плакса опирался о стену, держа порезанный орган спереди и трогая девственную часть себя сзади. Ладно, по факту он отовсюду девственен, и что? Даже если бы такая магия была возможна, пока Северус думал: «где этот хер?», «что он делает?» и «кому засаживает?», и мародерский хлыщ воплотился бы из портрета, он бы сделал все, чтоб тот не узнал этого. Никогда. Он бы вел себя совершенно иначе, будто принц превращающийся в мерзкую тещу. И никто не увидит его другим, он просто этого не покажет. Ни за что. Симфонисту хватило того единственного раза длившегося неделю. Это было всего раз, когда они общались, впервые, почти по-человечески. И такое волшебство произошло после взрыва инструментов, которые они вызвали музыкальными чарами на дуэли. У них получилось создать нечто вроде легонького резонансного поля, что прогремело на всю Консерваторию. Сначала левая педаль рояля сломала Северусу свод ступни, потом накалились клавиши, и Северус получил ожоги рук, в конечном счете крышка слетела прямиком ему в голову. Тем временем струны гитары Блэка закрутились так, что вонзились Блэку в правую руку, а взбесившийся рояль отдавил ему обе ноги чуть ниже колен. А дальше — конец? Радовался бы Северус, но случилось ровно противоположное, и он очнулся от того, что кто-то бил его по щекам и кричал: — Бля… живи! Сопливус! Из-за тебя в Азкабан не поеду! — Приблизительно так ему орали и акушеры, когда его младенческие легкие не раскрывались, грозя сорвать всю вылазку в грешный мир. Следующий визит осознанности для Северуса был уже в медпункте. Они лежали с Блэком на противоположных койках в больничном крыле и пару дней просто проклинали и оскорбляли друг друга, не в силах сделать ничего более. Хогвартс опустел тогда, у студентов была практика, а они остались вдвоем. И самой большой странностью и самым желанным поводом в сложившейся ситуации было увидеть Блэка вне его круга друзей. — Короче, Нюнич, мы уже по-всякому пообзывались, — выдохся Блэк на третий день. — Мне честно поебать, что ты там шипишь… — Да чтоб ты сдох, Блэк. Дерьма ты кусок. Быстро же ты сдался без подпева… — Пользуйся своим положением, но бди потом. Однажды я встану. Они беспомощно скрипели зубами, обмотанные бинтами и имеющие одну верхнюю и одну нижнюю здоровую конечность на двоих. Но Блэк выиграл и тут, потому что все еще мог ответить Северусу средним пальцем, зато вероятно завидовал, что тот может себе позволить недалекие передвижения. — Как там потрахушечки на ферме? Хвост нарушает наше вето неприкосновенности малолеток? О, да. Сопливус меня развлекает, еще бы… — Блэку остался мобильный на память обо всем увеселительном, и он регулярно связывался со своими ромалэ. Возводить звуковые барьеры было так же больно, как и слышать все, что гриффиндорцы городят, узнать всех ведьм, что когда-либо солировали в микрофон Блэка, насколько годно и рекомендательно. Но хуже всего на свете, и одновременно превосходней, ибо у мазохистов баланс тонов нарушен, были воркования Блэка со всеми его бывшими, нынешними и возможными партнершами. — Да, милая, стони погромче… — Северус лежал на койке из иголок и таращился вверх. — Вот так, принцесска, ты уже встала рачком? М, да… я вожу руками по твоим ягодицам, твоя задница раскрыта и выпячена… я медленно увлажняю ее… да, стони, ягодка… папочка уже цепляет снаружи твою мокренькую киску, заскальзывает пальцами… — Хватит, Блэк! Прекрати, ради всего святого! Схлопни пасть! — не выдержал Северус. — Погоди, милая, тут один задрот со мной в палате… — заржал Блэк. — Прошу… хватит, — в нем кипело столько всяких эмоций. У него просто разрывались кости таза, низ живота от этого мягкого, ставшего хрипловатым баритона кромсало бензопилой, а сзади высверливало каленой дрелью, чего уж говорить о перебинтованных руках, которые не могли ничего, кроме как просто давить на область паха, отчего казалось, будто член трет наждачка. — Да, принцесса, он тут грезит, что ему перепадет… — Блэк все еще ржал, пока слизеринец, волоча ногу, приближался к его койке. — Нет, стой, милая! У меня выпрашивают… Ты совсем охуел что ли? Снейп! Спермотоксикозник хуев… Северус попытался выбить телефон, но попытки его как всегда успешностью не увенчивались. Блэк попытался встать или пнуть недруга больной ногой, стиснул челюсти и выругался, позже попытавшись рывком схватить Северуса за пижаму, но тот увильнул. — А ну иди сюда, охуевшая рожа! — Я просил тебя! Ты не даешь мне спать, Блэк! В тебе есть хоть капля… — отпрянул подальше Северус, душа слезы и эрекцию. — Хоть капля милосердия?! — Пф! Милосердия? Ты, блядь, Паганини переслушал? Иди сюда, не выебывайся… Никогда, даже в страшном сне Блэк его бы не захотел, и данный факт делал Северуса несчастней всех вместе взятых шлюх вокалиста, которым не перезвонили. Но случилось так, что он лежал в пижаме со стояком, в этой пустой палате, в полутьме, и смотрел на Северуса, словно животное. — Я прошу… — Охуевше просишь, Нюниус! Думаешь, мне нравится дрочить левой? Еще держать эту штуку каким-то образом… завистливое слизневое хуишко… — Блэк занял сидячее положение на подушках. — У меня стоит хер, херу нужно порево, но по твоей милости… — По моей? — Заебал, иди сюда, — Северус проглотил слюну и отошел дальше. — Просто подойди. Мне отсюда твоей поганой рожи не видно. Северус дышал, пытаясь успокоиться. Он мог бы подойди, потому что это было и самое унизительное, и самое несбыточное его желание, потому что это был апогей его боли, ломки, ненависти да и всего, что только есть в нем, потому что так его мазохистская натура откликалась. Но на самом деле Северус не был мазохистом… ну просто ему все об этом говорили, и он однажды поверил. Но как оказывалось, в глубине души он хотел… чего-то нормального? — Видно неплохо, — тихим баском пробубнил Северус. — Ну да. Так что будем смотреть друг на друга или возьмешь все-таки? — С чего ты… — захлебнул желчью слизеринец. — С чего ты взял, Блэк, что я… — Снейп, ну не выебуйся ты! Как в первом классе, ей-богу. Думаешь, незаметно, как ты сглатываешь, видя мой хер? О! Вот опять… — Что за чушь, Блэк? Ты помешался на своем члене. — Ты тоже, как я погляжу. — Чего ты хочешь? — Хочу минет. — И только? Блэк снова расхохотался. Это было мерзко, тошнотворно, очаровательно. Потом мгновенно стал серьезен: — Ну о чем речь? Давай сперва с минетом разберемся, — хищно осклабился он. И эта могла быть та ночь, когда все желания Северуса реализовались, если бы он поверил. Это был очередной трюк, чтоб воскликнуть: «Фу, пидар, подштанники поменяй!», сделай он хоть полшага к койке Блэка. Это была хитрая, беспринципная уловка, чтоб потом отпиздить Северуса за то, что он официально хуесос, и напихать ему смычков полный зад. Поэтому Северус отпустил ситуацию и вежливо отказал: — Чтоб у тебя член отсох, Блэк! Гори в аду, псина гриффиндорская! — и ушел в туалет хлюпать носом и дрочить обожженными руками. Именно после той ночи кое-что изменилось, и Северус быстро схавал суть. И Цербер Поттера заговорил человеческим языком. — В общем, Нюнич, предлагаю долой понты, раз уж мы в одной клетке, — сказал Блэк, запив горсть таблеток. — В чем дело, Блэк? Провайдеры опрокинули? — Мне просто чертовски скучно. — Какая досада. В дефиците живого общения вузовский мародер и впрямь погрустнел, запивая пилюли тыквенным соком гораздо чаще предписанного и в гораздо больших количествах. Было удивительно, что он все же счел Северуса живым и начал говорить с ним, когда не был занят беседами по музыкальной сети. Блэк спрашивал что попало и сам отвечал на свои вопросы, лишь изредка обращая внимание на вставки слов Северусом. Он слишком привык к толпе, был слишком общественным, слишком ослепляющим и слишком — слишком. Говорил он и что-то об учебе, Дамблдоре, концертному графику, и конечно о потрахаться. — Ты там как, Нюнь? Обкончал одеяльце? Ой, прости, милашка, забыл отключиться, — Блэк поржал сам с собой, отмастурбировав Дафне, Ханне, Кэти и еще какой-то «принцесске» в порядке очереди. Северус одеяльце уже на флажки изодрал, его четвертовало, его выстирало и высушило, его выжало и вжало. В конце концов мечты исполняются — разве мог он вообразить, что будет лежать под звуки голоса Блэка в формате секса по телефону? — Эх, скольких прекрасных фрейлин ты лишил встречи с предметом их радости. Эгоист паршивый ты, Нюнич… сиди тут с тобой теперь, ворочайся, — Северус присел на кровати, слушая ненавистного однокурсника, лишь бы тот опять не начал звонить. — Ничего бы тебе не сделали, напугали бы, может, слегка… — Ничего, как в прошлый раз… — слизеринец достал палочку, приглушенно воссоздавая мотив и постукивая ею по железному изножью кровати. В прошлый раз Мародеры нашли его там, где он был наиболее уязвим — в кабинке сортира, и надели ему на голову мусорное ведро. — Аха… у нас действительно много общего, — посмеиваясь, узнал вокалист. Пока Блэк, Поттер и Петтигрю навалились на него лежащего с ведром на голове, передавив все органы, Люпин по многочисленным просьбам отбивал по ведру барабанные партии из рок-поэмы «Моби Дик». ** Шум в ушах потом не покидал Северуса в течение месяца. Удивительно, но гриффиндорец соизволил объяснить, что прошлый раз с ним случился из-за ланча с Лили Эванс в субботу в «Трех аккордеонах». Северус просто пожрал на халяву, поскольку до стипендии еще дожить надо. И они с Лили устали повторять, что между ними ничего нет. — Сохатый, вообще-то, нервничает, когда ты к ней приближаешься. Я всегда на его стороне, — покровительственно кивнул Блэк. — Она не спит с парнями. Неужели Поттер никак не смекнет? — проговорился Северус внезапно со злости, доказывая правоту. Некоторое время Блэк смотрел на него, освещенный неоновой гитарой-ночником, потом выдул в лошадиную гармошку и провел рукой по своей шее от затылка на излом. — Но… ты, разве… — ехидно ухмыльнулся слизеринец. — С Поттером не спишь? Блэк вновь обратил на него взор и прищурился, словно поклонник изощренной мести, и ровным голосом произнес: — Конечно, сплю. Сохатыч меня ебет на все лады, оркестровую яму из моего очка делает, скоро туда пьяные балалаечники будут сыпаться. Несколько таких ночей откровений, и к задроту из Слизерина закралась эта маленькая, совсем крошечная вера в то, что он чуть больше, чем мячик для битья. Таким образом, Блэк стал охлаждать новые посягательства на нытика-симфониста, когда они выписались. Был еще один унизительный инцидент в Консерватории, но физически Северус не пострадал. А потом они ушли на каникулы. И там была куча мыслей, шпионаж концертов и окровавленные дирекционные листы, где ноты были красными и хвостики у них расплывались каплями. И эти кляксы не желали очищаться магически, и приходилось заново чертить стан, потому что Люциус дал ему это для ознакомления по приказу Темного Маэстро. И все это, будто закономерно, вело к тому, что теперь Северус находился в «Сфере», сидел рядом со своим проклятьем, и повторял про себя: «не-смотри-туда…» — Зншь, ты мог оставить ее себе, — приподнял Блэк выброшенную им со сцены куртку. — Нет, — процедил Северус. — Ни у кого нет желания общаться с твоими эрегированными сосками. Пара секунд размышлений, и Блэка разобрало на смех в который раз. Когда он понял, что его соски действительно торчат, опустив голову и осмотрев их. — Никто не предъявляет мне по этому пф-поводу… — поднял веки Блэк, обнажив темно-серый кварт глаз, держа голову все еще опущенной и оставляя лишь догадываться, что за текиловые мысли крутились у него в кальянном сознании. — Хм, возможно, они не обладают достаточным самоуважением, Блэк. — Возможно, их мало интересуют мои соски. Блэка развернуло на пятой точке. Обращаясь лицом к слизеринцу с жутко пытливым видом доебавшегося до радио, он уселся в позу лотоса. — По-твоему, меня интересуют? — приподнял бровь Северус, прилагая неимоверные усилия не пялиться ни на соски, ни на наколки на голой груди собеседника. — Не знаю… но… — втянул эбонитовый мундштук. — Спасибо за шкуру… — высвобождая дым с полости рта. Дым отекал его кожу, а запах спирта, пряного табака и марихуаны, содержащейся в курительной массе, заставил Северусову ладонь подняться в защитном жесте. — Как же ты мерзок, — слизеринец свел осуждающий взгляд по его торсу до низу. — И? Когда ты успел влюбиться? — Мародер напоминал жизнерадостного алкаша, с новой затяжкой раскаляя угли и производя возмущенное урчание в шахте кальяна. — Да ланд, этц риторика, Сопливус, — ответил он, когда Северус повернулся тоже, точно для спора, подогнув ногу под себя. Блэк потеснился, устанавливая согнутую в колене ногу подошвой на сиденье, и его анфас напротив расплылся в чаду. — Бушь? — он протянул мундштук к губам Северуса, и они, непроизвольно скривившись, сухо молвили: — Нет. — А чего так? — обращаясь, как к мальчику лет пяти. — Я не курю травку… — Северус резко отвел лицо, когда его нижняя губа слегка приоткрылась, оттого что влажный и горячий наконечник мундштука сдвинул ее вниз. — Блэк… — его довольное чудище уже вернуло мундштук к своему рту и затянуло дым, внутри кальяна забурлило сильнее. — Попробуй, — хмыкнул гриффиндорец, указывая подбородком, и полуприкрытый взгляд из-под ресниц стал во стократ наглей. — Расслабит до того, что ничьи соски не будт омрачать общения. Мародер с фаллическим фигурным мундштуком смотрелся весьма аристократично. Зрелище само по себе — еще то зелье. И зачем-то Северус хотел поучаствовать в игре, где ему наверняка наступит пиздец. И потянулся рукой к мундштуку врага своего, но тот отодвинул свою руку дальше. — М, ну разумеется. Чем еще это может быть, кроме издевательства… — обыденным тоном угадал Северус, и чертов Блэк притворился, что дает, и ожидаемо опять оттянул руку обратно. — Хочешь узнать? — Северус насупился, вокалист поднес наконечник ему ко рту и мазнул по губам. — Нет. — Ну, тык, прячься тогда, трусишка, — пожал плечами Блэк, затягиваясь, чтоб обдать дымом лицо слизеринца, а мундштуком поддернуть ему нос. — Хм, — стало все ясно Северусу. — Я не возьму у тебя из рук. — Боишься, что глубоко засуну? — куражился Блэк. — Ладно, можешь не брать в рот с моих рук, но ты покуришь… Северус прожег в нем тяжелым взглядом внимательную дыру, и выпалил: — Я не вполне понимаю, как это сделать, — подозрительно наблюдая за панком. — Не переживай, Нюничка. Научу, — Блэк подвинулся еще ближе. — Или… ты против? — Нет, — ответил Северус. Иногда «нет» хорошее слово. Хотя, что мешало мародерам класть на его отрицание? Риторика. — Умница. Больно не будет, — мародерская пьянь приподнял руку и опасно поместил кисть за голову симфониста. — Не уверен, — Северус малость пригнулся, ожидая чего-то вроде удара лбом в переносицу. — Тебе понравится, — прикосновение было слишком приятным, чтоб оказаться правдой. — Не убедил… — вокалист затянулся на весь объем легких, кряхтя: — Не двигайся, — и притягивая рукой голову слизеринца. Северус дернулся, ощутив губы вжавшиеся и грубо размыкающие его рот. Он толком ничего понять не успел, когда Блэк вдохнул в него дым. Еще спустя какие-то доли секунды, Северус тоже вдохнул. И закашлялся, отстраняясь и разрывая некое подобие непродолжительного поцелуя. — Пиздец! — выругался он сквозь кашель. — Понравилось? — засмеялся долбанутый панк. — Я сказал: ПИЗДЕЦ, Блэк! — выпуская дымные клубы, подобно хогвартскому экспрессу. — Это не значит, что не понравилось, — опять быстро втянув дым, взял его голову обеими руками, совсем не дав времени подумать о целесообразности данного мероприятия. Его напряженные губы вновь встретились с горячим ртом, вдыхающим в него дурман и возносящим восторг до неимоверного возмущения или возмущение до такой степени восторженности, что в глазах мерцало. — Блэк! — разрывая контакт с этими наркотическими губами, Северус глотал дым. — Проклятье! Что ты, черт подери, творишь? — Цыганский поцелуй, Снейп, — прояснил гриффиндорец, удерживая старательно отворачивающуюся голову. — Что за дрянь? — негодующе покашливал Северус, отталкиваясь рукой от потной груди. Блэк нетерпеливо завладел снейповыми скулами, надавив пальцами на челюсти по бокам, расширяя область дозволенного. Произвел затяжку и жестко вмялся в рот, ударяясь зубами. Погрузившись между губами, он влил туда дым, отпустил несчастного, сам прокашлялся от нещадной эксплуатации своих легких и запил текилой. — Гляди в чем суть… — спокойно начал он, все еще держа Северуса на очень близком расстоянии. — Табор живет небогато. Пищи, средств и, ствтствнно… курева надо ж на всех рассчитать, — разжевывая, словно ребятенку, высоко подняв брови, интонируя истину и любуясь собственной речью. — Один курит — зря пропадает курево, но цыганский поцелуй — один вдохнул, другой выдохнул, и рад весь табор. Теперь понятно? — Какая ерунда, — неопределенная слабость разлилась волнами по телу Северуса, огибая каждый сустав, и если бы он даже вслушался в эти горькие приглушенные слова, таборные премудрости казались ему полной бессмыслицей. Мародер еще раз напаснулся отравой и заново разжал плотно сомкнутые губы слизеринца, на сей раз тот вдохнул нормально, не кашлял, и выдохнул так, будто не умирал. Когда это повторилось, он даже задержал дыхание. — Выдыхай, — приказал Блэк, показательно затянувшись вновь и, выпуская тугую стежку дыма в лицо страдальца, вновь провел по его губам гладким кончиком мундштука, и засмеялся нахально. — У тебя едет крыша… — табачно-марихуанные столпы дыма со сладко-спиртной пропиткой смешались в одно, когда Северус выдохнул. — С полщелчка, — согласился волшебный на всю крышу исполнитель и снова скормил ему выхлоп своих легких. Эти краткосрочные распекающие касания были где-то за гранью злых и изысканных гадостей, за гранью бессилия и бессмертия, бесславия и бесовости, как богохульная секвенция, его страшносудная месса. Но плохие компоненты быстро усваивались у Северуса внутри — чем бы они не являлись. И если его — размазывает, — смывает, — уносит, — рвет на клочки, в другие материи, по астральному полю людских или магических лир, над порчеными планетами закольцованными орбитами гитарных струн, — это еще никак не проявляется внешне. И пусть его тело полностью исповедуется в абсолюте Блэка — это еще не значит, что он будет смотреть на него, как на хлебушек. — Остановись, — взмолился коллекционер побоев и увечий. — Прошу, хватит, Блэк… — в очередной раз выдохнув, смяв на себе черную водолазку в районе груди, он обвел взглядом всех беседующих, бухающих, сосущихся и тому подобное в зале, и фронтмен «Мародеров» отпустил его шею, чтобы сесть удобней. — Что за паника? Всем похую, — он подтянул согнутое колено выше, оперся им о спинку дивана, когда оно отклонилось влево, а подошва ботинка оказалась уперта в изнанку бедра в паху, так если бы в позе лотоса палевно цвела тычинка. Так глупо было бы Северусу полагать, что такое возможно в отношении него, но хозяйская поза грязно-крового алко-аристократа и впрямь стала более закрыта. Озадаченно отмечая это, слизеринец невзначай опустил взор туда, где… Нет, не невзначай. Он уже обкатал взглядом всю блядскую дорожку и пресс, и наколки, и соски, и руки, пока Блэк смотрел на него с каким-то пьяным, злобным задором, обрисовывая окантовку губ изящным полумесяцем, тоненькой стежкой высвобождая дым. Северус больше не задыхался, и это было неинтересно, потому что нужно что-то, отчего он подавится, — наверное так решил герой Гриффиндора, когда обхватил его скулы ладонями почти с нежностью, которая ощутилась ярче любого насилия, и повторил прежние действия. Но теперь он пошевелил челюстью, вынуждая шире открыть рот, потом пошевелил опять, добиваясь податливости, потом Северус почувствовал, как его рот прокололо нечто упругое, и что оно колотится, скользя по языку, щекам и деснам. И что у него колотилось теперь буквально везде, все тело, особенно под ребрами, стекая к мошонке, будто он собирается родить моржа. Вся музыка безумного мира не могла достоверно передать всего безумия, что расплескалось в этом безумном моменте растворения в этих безумных губах одного безумного музыканта, у которого безумная уверенность в том, что все должны безумно хотеть его. И Северус обязан был это оспорить, но найти в себе волю прекратить свою прекрасную казнь не мог. Он бы травился этим ядом вечно, понимая гландами, что его психотропная мечта сбывается. Когда мечта сбываться прекратила, Северус вряд ли сохранил прежнюю невозмутимость. Его лицо застыло примерно с таким выражением, как если бы он увидел кровавое месиво рядом с собой или стал свидетелем жуткой аварии. — Это тоже как-то связано с традициями цыган? — спросил он достойно для человека, едва контролирующего истерику. — Ты про что? — Блэк усмехнулся и потянулся за выпивкой с видом великого похуй. Ну, разумеется. Это же — сэр Блэк, любимчик толпы, которому позволено все: прыгать по столам, развлекаться с веществами, сношаться со всеми подряд и даже ради фарса поиграть с каким-то конченым задротом. Так со скуки. И плевать, что у кого-то перевернулась жизнь, что кто-то может мучиться по ночам остаток лет…