***
Слизеринцев среди других всегда выделяло некое безразличие, они морозились и сливались с закатом. Пелена зелено-красно-желто-синего тумана в лучах цветомузыки узнавалась лицами, которые Питеру Петтигрю импонировали в импотенции разве что. Мало кто любит перебежчиков, а Пит был одним из таких. Не скоро его следы пропадут из «Утробы» — самого мрачного ночного клуба для волшебников во всей Англии, а также из Серпент-студии — еще более мрачной платформы звукозаписи. Все из перечисленного являлось наследуемым достоянием дома Лестрейнджей. Не скоро его уши забудут голос этого музыкального инструмента, напоминающий «рев крайне голодного, а то и разъяренного эссекского теленка». * Но Пит мог бы сравнить его даже с ревом какого-нибудь недорезанного маггловского органиста. В каждом поколении Лестрейнджей рождался маг, чьей музе идеально подчинялся именно серпент. Старинными змеевидными телами этого инструмента были увешаны стены Серпент-студии, которой владела долбанутая на всю башню Белла Лестрейндж. Они были устрашающими — дерево, медь, цинк и серебро, служившие материалами для их изготовления, всегда натерто блестели; отверстия в корпусах следили за каждым присутствующим на собраниях слизеринцем; клапана в корпусах открывались и закрывались сами собой, будто дышали. Требовалась немалая мощь музыканта, чтобы управлять их сильной, грубой, непокорной и интонационно неустойчивой природой в поддержке оркестровых басов. Когда новый человек входил в студию, серпенты вопили хором, и Белла зло радовалась, от того, как человек напугано котяшится — это про экскременты больше, чем про котят. И Пит ходил туда, и тоже котяшился, и тому остался контракт о неразглашении всего, что там было. Увидев слизеринцев здесь, в «Сфере», Питеру стало ясно, что они замышляют муть. К счастью явился лишь молодняк — Малфой, Забини поступающие; Кребб, Гойл переведенные на второй курс, еще был однокурсник Пита Северус Снейп, но братьев Лестрейнджей нет и на том спасибо. Пит делил слизеринские покои с Рабастаном, Рудольфусом Лестрейнджами, доводившимися младшими братьями Белле Лестрейндж, что училась курсом старше, а также заглядывал с ними в Тайную комнату — место для репетиций факультетской группы и отдыха к ней причастных. У гриффов такое место называлось Выручай-комнатой, там в основном трахались и бухали. Снейп тоже делил с ним общежитие Слизерина, но чисто формально, ведь его постель постоянно выносили в коридор, ибо этот соплежуй вечно стонал во сне, орал или просил Сириуса его не мудохать. Почему-то именно Сириуса… Однако суть не в этом, а в том, что Петтигрю теперь считался предателем, а предателей никто не любит. Несмотря на то, как Пит некрасиво переметнулся под фланг львиного факультета и непосредственно к «Мародерам», слизеринцы все же здоровались с ним, беседовали постольку-поскольку и даже наполняли рюмасик. Но такое поведение было в их стиле — держать врагов еще ближе. В придачу контракт Пита о неразглашении весил, словно непреложный обет, нарушив который он мог лишиться кисти руки. А значит? Да, символично, что чисто симфонически отсеченная рука синтезаторщика строго синонимична смерти. Пит лучше распрощался бы с лодыжкой, может и с целой ногой… но, не-не, только не с членом. — Цап-царап! — подтвердила Лаванда Питову неготовность распрощаться с членом, подкравшись к барной стойке, где он сидел, и выпустив коготки ему в бока. Лаванда, словно мультяшный персонаж, переметнувшийся в порнушку. Ее добрый взгляд, улыбчивый смех, жемчужные губы и шафрановое солнце прожекторов, разлитое светом в ее волосах и по загорелой коже, будут для него вечным оберегом против трусости. Ее прикосновение из цепкого превращается в ласковое, когда она огибает высокий стул Пита и пристраивается одной ягодицей на соседний, давая обозреть свои соблазнительности стянутые ультратугим и ультракоротким платьицем. Ее палец стирает соль со стакана Пита, мажет солью по губам Пита, затем она слизывает соль и выпивает его текилу, снимает лайм с каемки, сует в губы Пита и соединяет их со своими губами. Она прикусывает дольку вместе с губой Пита, распространяя по рту кислый вкус лаймового поцелуя. Наверное, каждый хотел бы именно так покинуть этот мир. Нестрашно, если планета остановится, главное, чтоб Лаванда продолжала брызгать своими феромонами. — Почему ты ушел, пупсичек? Тебя все ждет, — Лаванда отлипла ото рта Пита, сплюнула раздавленную дольку лайма за бар, не глядя попав в Ремуса, и поиграла своим шарообразным бюстом. Питу не хотелось раскрывать причину, почему около бара безопасней, чем за столом со слизеринцами. У него до сих пор холодели кончики пальцев от клубняка, записанного в Стерео-склепе — еще одной пишущей студии, принадлежащей Ноттам и Забини. Теодор Нотт перешел на второй курс, вместе с Креббом и Гойлом, баловался клубным новаторством. Традиции симфонистов не признавали клубняк истиной музыкой, но противиться клубняку они тоже не могли. Пит помнил, как зачарованно секвенсором рисовал звуки упадка, саморазрушения и беспросветности будущего. Как мучилась расстроенная гитара, как прялся ритм из разных паразитных шумов, вроде пердежа или рвания штанов, или гупанья поврежденных барабанов. Как искусственный, нечеловеческий голос, электронный, энигматический, будто шифровал музыку чредой бесконечных повторений. Об этом не следовало вспоминать, потому что в этом всем страшнее всего было то, что это может понравиться. И Пит задумывался о слизеринском прошлом все меньше, пока смотрел на грудь Лаванды. — И тебя тоже ждет, — Лаванда пригласила Лунатика, прилунив стаканчик опять наполнившийся текилой в лунку между своих грудей, но тот лишь скептически улыбнулся, покачав головой. Тем временем за спиной слышались песни разлуки, разборки и сборы в родимое логово. Большинство слизеринцев уже разъехались, но Пит опасался, что кто-нибудь из еще присутствующих упомянет хоть что-то про его контракт или предательство. Ведь он жизни не ведал без «Мародеров», но по дороге из гетто получил сообщение от самого приближенного к Тьме симфониста: «скоро придется делать окончательный выбор», — бередил раны Люциус Малфой. Тьма вообще этим летом чрезмерно активизировалась, но это было понятно. Ведь Сами-Знаем-Кто закончил Консерваторию, и вербовал приспешников. Никто не уходил безнаказанным из Тьмы. И Петтигрю должен был нести ответ, однажды. Тьме и богатству он предпочел распиздяйство и свет, что расценивалось в случае музыкальной войны, как плевок в раструбу. Пит убедился, что никогда его там не примут, никогда за своего не сойдет он в тех рядах… темных, богатых, одержимых и обеспеченных, талантливых и третирующих. И мысль о музыкальной войне пугала его до писка. Но кое-что стало не так, когда он узнал о Гарри. Сначала Питу было невдомек, этот Гарри Поттер был непростым. Да, какой-то маргинальный челик ошивался среди фекальной богемы, но фокальной персоной стал только сейчас. Оттого, как Гарри рьяно желал подключить змей к столику вокалистов, Пит заключил, что этот Гарри и есть тот Гарри. И теперь Пит обязан раскрыть друзьям сей маленький секрет. — Хвост, мы присмотрим за созвездиями, чтоб их никто не украл, ладно? — обратился Ремус из-за бара к нему. — За кем? — пьяно нахмурился Пит. — Просто прогуляемся до реки. Я и Луна. — Нет, — сказала Ремусу барменша из Когтеврана. — Лаванда Браун заскучает без твоей компании. Кажется, она тебя хочет… — Она всех хочет, — успокоил Ремус. — …Опоить текилой, — довершила когтевранка фразу. — А, это тоже, — Ремус повинно склонился, и перевел взгляд на Пита со словами: — ладно, мы пойдем присмотрим за… мг, а ты… — Я побуду тут, присмотрю за сосками Лаванды и за ее… мг, — кивнул Пит. — Звездой, — сказал Рем. — Большой? — медленно спросила Полумна. — Очень большой и пугающей, и без мистеронов. — Выходит, ты туда летал? — столь же медленно. — Нет. Я не космонавт. Не успел Пит до конца проследить за исчезновением с поля зрения беседующих Ремуса и Полумны, как мимо него пронеслось какое-то черное пятно, едва ли напоминающее Снейпа. Матерщина за столиком в зале усилилась, и вскоре к парадной двери зашагали Нотт, Малфой и Паркинсон. — Кути, пока можешь, Петтигрю. С тобой еще будет разговор… — уходя, сказал белобрысый пижон, свысока посмотрев на стоящего у бара мародера. То был пафосный малыш маго-мецената, музо-магната и вдохновенье-крада Министерства культуры, Абраксаса Малфоя, Драко.***
Драко — пафосный малыш маго-мецената, музо-магната и вдохновенье-крада Министерства культуры, Абраксаса Малфоя, — был… …Не тем, кем хотел казаться. Чтобы хорошо понимать Драко, нужно было родиться Драко, но даже это отнюдь не гарант, ибо сам Драко себя зачастую не понимал. Драко был и задиристое хуйло и опущенное чмо единовременно. Еще у него были именитые родичи, импровизированные тяготы, идеалистические традиции, а также свод правил о том, какими качествами следует обладать каждому аристократу. И, как всякий уважающий себя чистокровный музыкант, Драко этим правилам следовал с пупьянок. То бишь, едва встав на ноги или едва обрезавшись от пуповины. У него была полная голова знаний о родословной и опизденительные предания о волшебной крови. В идеале для чистокровного жениться на родных и родить в инцестном браке, — музыканты получались не совсем здоровыми, зато красивыми, потому что предки некоторых родов однажды в далекой древности принесли Темной Музе в жертву по Пегасу, а некоторые — по два и более, — за остальных детей в семье, ибо у чистокровных музыкантов было модно рожать не менее трех детей, чтоб всегда оставалось прозапас, так сказать, противовымирательные меры. Так по преданию сделали и Малфои. И Драко, конечно, нравился своему отражению в зеркале, но жить со смазливым ебличком, увы, не так паточно, как могло показаться со стороны. Во-первых, Драко постоянно болел различными аллергиями, авитаминозами, андрогинезациями. У него воспалялись лимфоузлы, из-за чего становилось невозможно петь, а проблемы с эндокринкой отразились на половом созревании, как следствие — недостаточность мужских гормонов и поздняя, нестабильная эрекция, волосы на теле расти отказывали, как и пипирка, а те, что выросли, были альбиносными, как и пипирка. Во-вторых, Драко пытался мириться со всем, что с ним сотворила природа, и считать это нормой. Очевидно, род Малфоев пожертвовал в прошлом Пегасов только за двух детей. Что касается еще двоих детей в семействе Малфоев, они были примером для подражания. Поскольку родители уходом за потомством не увлекались, и Драко их лишь несколько раз в своей жизни видел: отец был весьма мифической личностью, а мать гостевой супругой отца, ведшей светскую жизнь в Европе, — воспитание младшенького отпрыска легло на Люциуса с Нарциссой, а также многочисленных гувернанток. Нетрудно представить, как избалованный пиздушкин чепчик сидит за царским стульчиком, разевая свое младенческое едало из-за того, что хочет погремушку, а вокруг него вьется табун прислуги, пытаясь кормить его кашей, которую он в них плюет. В общем-то, взросление Драко ничего не изменило. Кроме интимной составляющей спектакля его жизни, где появились акты музыкальной дрессуры и партнеры по копулятивной вокализации. И первым из таких партнеров и наставников стал Люциус. Люциус был перлом творения, перед которым Драко ощущал себя творческим инвалидом и заискивал перед ним, как течная сучка. Конечно же, Драко не мог возразить старшему брату, мистеру Совершенство, когда тот выкроил время, чтобы обучить его премудростям фортепианной игры и анальным оргазмам. Все начиналось с того, что Люциус просто шпынял за осанку и бил Драко тростью по фалангам, а заканчивалось тем, что возбужденный и малокровный членик Драко тенькал по клавишам, бисируя на бемолях в миноре, а руки шатали крышку инструмента, пока Драко получал сзади мощные толчки в простату. — Следи за акцентами. Выпрями пальцы. Не гримасничай при игре. Плохая динамика, зачем меняешь аппликатуру? Разве это Рахманинов? Это не Рахманинов! Проклятье, Драко, кто так играет? — и снова, словно маленький гвоздь, член Драко извлекал свою генитальную музыку, под руководством Люциуса, вдалбливающего грамоту так, что брюки Драко на каждый заход сползали все ниже и ниже, пока не оказывались у самых щиколоток, а пальцы Драко вцеплялись в пианино так, что ногти царапали корпус из красного дерева. А потом он научился получать удовольствие. И стонал на всю протяженность октавы. — Держи ноту! Держи ноту, не фальшивь! — кричал сзади Люциус. Так мал-помалу Драко довольно профессионально… и анально, овладел техниками фортепианной игры. Поначалу было не комильфо. Уроки давались Драко непросто, но кому нравится учиться? К тому же, Люциус владел такой манипулятивной базой, что по итогу Драко не мог воспринять это иначе, чем благо. Вся боль воспитания для его же блага. — Я приучаю тебя к жизненным невзгодам, Драко, — Люциус больно входил в едва размятые мышцы. — Поверь, реальная жизнь куда хуже. Ты, — зашел глубже. — Должен быть, — вышел. — Готов, — зашел. — Ко, — вышел. — Всему, — зашел. Драко действительно считал, что мир враждебен к нему, и держать марку голубой крови, распространяя повсюду лениво-надменные полупоклоны, получалось очень криво. Так что Люциус, вскрывший ему шлюз — не самое дрянное в жизни, иногда даже приятно, и уже не о чем тревожиться. Тем более, что ему все равно предстояло в будущем заключить матримониальный союз с кем-нибудь из ближайших когнатов. Нарцисса Малфой была мистер Совершенство в юбке, свое свободное время посвящала лишь собственной сети варьете «Белая виверна». Она не хотела ублажать Люциуса, из-за чего эстафета перешла Драко. Кузина Драко Беллатрикс Лестрейндж занималась эстрадно-филармоническим проектом, у Блэков были одни кузены, еще подрастала кузина Нимфадора Тонкс, но ее кровь смешалась с маггловской. Оставалось ждать внимания троюродных кузин Гринграссов, потому что трахать не своих сестер было не престижно… Таким образом Драко в своих пассивных проявлениях ничем сестре и кузинам не уступал. И вскоре он уже сам искал Люциуса, чтобы тот научил дисциплине. Хорошо, что повод проучить младшенького для Люциуса всегда находился, особенно после того, как Драко стал учиться у мистера Реддла. — Если ты опозоришь нас перед Маэстро, будешь лодырничать или пускать слюни на нотник… — Люциус, предупреждая, приподнял кончиком трости подбородок склонившегося над книгой Драко. — Помни, что жизнь будет к тебе более несправедлива. По правде Драко трусил, мелодии утекали сквозь его пальцы, ему с трудом удавалось выносить Томаса Реддла вблизи, в энергетике того было что-то действующее, как детская пугалка. А со дня, когда Драко заставили посещать оперу, заучивать выступления в симфоническом театре и помогать оркестру Реддла, его кошмары разыгрались пуще прежнего. Он понял, почему Маэстро прозван Темным — эти величественно опасные росчерки дирижерской палочки, эта императивная моторика, этот звенящий альт… Репетитор Реддл стал посещать их вечерами, а Драко все чаще убегать к приятелям: в особняк Паркинсонов, к Пэнси, с которой с пяти лет посещал курсы вокала, в ночной клуб «Подвал», к Тео, Винсу и Грегу, с которыми познакомился в классе духовых лет в шесть, в Стерео-склеп, к Блейзу, у которого лирические метания Драко вызывали ступор с тех пор, когда им было по семь. Из всей компании именно Блейз раздражал Драко вариантами реализации своего вдохновения. Своим свободным слогом. Как у него удавалось производить эти чертовы эмоции во время игры? Как он смел одеваться, будто поп-блюзер? Однажды на очередную встречу истеблишмента Блейз вырядился в белый широкий костюм со свисающими штанинами и укороченными рукавами, в белой шляпе с повязкой на голове под ней и майке огромного размера. Драко терпеть не мог, если кто-нибудь так выделялся. Драко терпеть не мог эти званные ужины в помпезных трапезных, где он краснел, зудел, потел и пыхтел за роялем или скрипкой, когда собирались крупные волшебные чиновники, музыканты Министерства культуры и прочие гости, чьи доходы от маго-медийных корпораций превышали бюджеты некоторых развитых стран, а уровень их влияния на магглов был выше «Астральных» частот. Его утомляло, как все они красиво, лицемерно, завуалировано поливали друг друга дерьмицом и потом ходили с бокалами искристого «дом периньон» обосранными и счастливыми. Драко блудил по своему дворцу в тошноте и показном превосходстве, ища кого-нибудь, с кем разделил бы свою боль, по изумрудным ковровым дорожкам балюстрад, под серебряными гигантами треугольных люстр бальных залов и под бельетажными арками, разрисованными виньетками ренессансных бутонов и размытыми акантами — эти вязи всегда были тускло-зелеными, а бутоны бледно-розовыми и всегда с поплывшими очертаниями. Однажды он пересекся с Блейзом в садовой аллее. Драко несколько дней придумывал, как он скажет ему: «Хочу огорчить тебя, твой отец — не король гангста-рэпа. Хочу избавить тебя от иллюзий, что эта мишура помогает казаться круче. Хочу вразумить тебя, насчет позиций истинного симфониста…», но вместо этого он сказал: — Хочу тебя. Потом Драко думал, что скажет: «Давай припев! Давай, рифмуй наравне! Давай, напой, как в той песне?», но вместо этого он сказал: — Давай! Въеби мне. Драко мучили кризы, капризы, депрессии, бессонницы, панические атаки, психосоматические боли. И получилось так, что начал он решать все свои проблемы через постель. Нет, не тупо лежал. Всякий раз, чуя приближение приступа, Драко превращался в шалаву. Он желал быть наказанным и желал наказывать сам. Стоило Драко переволноваться — ему срочно требовался жестокий трах, не важно в какую сторону. Его кожа покрывалась красными пятнами, он нервно тер ее, все тело будто зудящей плевой обволакивалось, мышцы зудели, мякнули и тянули, а членик совершал приседания — вверх-вниз, повышалось слюноотделение, изо рта могла пойти пена или могло сильно скрутить живот. Музыкальные гены убивали медленно, но верно… — Пошло оно все! Ненавижу адажио! Ненавижу всех! — Драко разрывал и комкал листы с нотными текстами, опять сбившись накануне мюзикла в «Белой виверне». И Блейз был рядом, чтобы спасать его, говорить успокаивающе: «Пустяки, Драг… снять темп в ритардандо не смертельно… не парь, пробуй еще… тише, родной… нет, мы не будем трахаться на пианино… это дурная привычка». Для Блейза ничего не было смертельным, но Нарцисса с Люциусом, те еще адажиоманы, увидев, что младший брат с нотными листами творит, заставили бы его написать прощальную записку, где он просит никого не винить, отвезли бы в лесополосу и вскоре принимали бы соболезнования. Малфои — это топ-бренд. Икона люкса и роскоши. Святилище премиум пластинок. И коль уж кто-то из них переставал вписываться в семейный портрет под эмблемой элиты, он отправлялся понюхать порток на улицу либо в утиль. Драко мочился со страху, что его выгонят к херам. Однако глубоко внутри ему было еще страшнее. Живя, точно в стеклянном гробу, он имел в избытке земных наслаждений, и ничем не возмещающееся недовольство. Драко любил свой достаток, ощущал покровительство системы, вращаясь в ней винтиком, подобно балерине снежного шара, боялся остаться без магической защиты его мирка. И в то же время, где-то далеко… он ждал, что эта витрина рухнет. Что наступит день, когда скрипичные ключи посыпятся с нотоносца — поэтому Драко прятался там, на периферии реальности и волшебства. Щеголяя в знати, но исцеляясь в подземке. Так начались у Драко трущобы, старшая школа Святого Брутуса, социальное дно «Подвала» и музыкальный помет подземки — злачного места для юных дарований, куда могли прийти как простачки, так и маги. Драко нашел, наконец, свою ресурсную жилу — эклектика, жанровый омлет, карусель фонограмм. Уже ничто не привлекало его так, как эксперименты в звучании. Он имел все, чтоб искать что-то еще, и находил что-то, чтоб ныть и хотеть чего-то другого. — Возьми адажио и делай с ним, что душе угодно, — Блейз удовлетворял прихоти Драко, с какой бы скоростью они не множились. Это адажио двигалось, оно дышало и крутило задом, елозило каблуками по линолеуму, скакало, аки жеребец, пряло арпеджио и пронизывало скрипучестью, чередовало нарастания и спады. ** Дека с джогом позволила идеям Драко развиться, понять бит, фишки сэмплирования, композиционные хитрости второго плана. В его голове зарождались необычные ритмы, он перекладывал настроение в аккордовые прогрессии, писал мелодики, подбирал гармонии. Он дневал и ночевал в Стерео-склепе, среди бетонных стен и гор зачарованной аппаратуры. Ментальные винилы Драко собирали воедино инструментальный хип-хоп и агрессивный клубняк, и симфонический эпик, а под ними уже выделялась форма из причудливых голосовых нарезок, костоломных басов, сексуального журчания, канифольного скрипа, эффектов, будто звук шкварчит, будто кричишь в полую бочку, будто чем-то скребутся по металлу. Его вкатывало от авангардного фанка и от сопливой лирики, и от электро трэпчиков, смазливого блюза, техно, синтипопа и, конечно, драмчика. Теперь Драко нельзя было угомонить, теперь его половая головка ездила по миксовой вертушке, теперь он спрыскивал спермой на контроллеры, с которыми работал. — Драг, кто столько пресетов лепит в одном направлении? — Блейз отнимал у Драко виниловые пластинки, что превращало студию звукозаписи в студию порноклипов. Драко хоть научился кончать с Блейзом, с ним его член из жалких пяти с половиной дюймов мог возбудиться до семи. И ему нравилось, как он звал его Драг: во-первых, по сербо-хорватской версии его имя звучало, как Драгослав, а во-вторых, это было, как наркотик. Ему нравились способы успокоения, и он отлично понимал, почему Блейз терпит его истерики. Разумеется, тут были замешаны высокие чувства, иначе зачем Блейзу говорить ему какие-то ласковые слова, облизывать его со всех сторон или отсасывать непременно до результата? И Драко просто пожирал любовь, едва чувствовал, а он был весьма эмпатом и всегда чувствовал отдачу от других, — ему надо было это испоганить. Таковою сложилась его натура. Это было на безусловном рефлексе, как пища попадает в рот — значит нужно жевать, как клавиши оказываются под пальцами — значит нужно играть. Любят? Значит пора заставить пострадать. Поэтому Драко клацнул переключатель на Пэнси, убедившись, что может играть не только пассивную роль. — У тебя отношения? Или снова кровники твои? — Блейз моментально догадывался обо всем, и долгое время Драко тянул с ответом, чтобы больше позлить, напрячь. Пэнси трахалась херово, но самоотверженно, потому что… тоже довольно давно любила Драко. Ему нравились ее бурлексные повадки, ее не по-благородному курносый нос и совсем непропорциональные черты. Она, как и Блейз, являлась лишь вызовом обществу Драко, провокацией для родни. Вообще, даже будучи чистокровными музыкантами, его любовники немного выбивались из круга эстетства Малфоев, отчего Драко мог вести себя порой пренебрежительно. — Вчера я спал с Пэнс, — протяжно произнес Драко, когда они с Блейзом проводили всех из Стерео-склепа и вдвоем валялись на диване. — Теперь я с ней встречаюсь. А с тобой мы будем друзья, как раньше, — показывая, каким Блейз станет обременительным, Драко покривил усмешку. — Малфои никогда не светились в гомо-интрижках. Столько подавленных эмоций, столько прелестной боли, столько выжигающего изнутри огня — Драко тогда нажрался на неделю, просто наблюдая за реакциями, за жестами, за мимикой и взглядом своего приятеля. Блейз, вероятно, рассчитывал на что-то, если не такое серьезное, то по крайней мере не на это. Такое грубое, утвердительное, уничтожающее. Было забавно. Драко решил, что ему нужна Пэнси, для прикрытия, для подпитки, для проверки. Проверить какую жертву принесут ради любви к нему. Ведь, это правда забавляло, что Блейз перестал приезжать в свою же студию, что Пэнси глотала, даже захлебываясь, что у Блейза тряслись руки, когда он спустя несколько дней появился на пороге Стерео-склепа, что у Пэнси никогда не было в попу. Пэнси отдавалась без остатка, от Блейза ничего не осталось, но Драко всегда голодал в любви. С подругой он гулял на публике, с приятелем состоялся лишь один диалог за долгое время и то лишь по делу. Тогда их студия пропускала огромное количество народу, что потом диджейски испытывался в подземке, и Драко сразу заметил посетителя из Слизерина. — Здесь бывает пацан, темноволосый, щуплый такой, Гарри зовут, Гарри Поттер, — сказал симфонист, одетый в удлиненный тренч с капюшоном толстовки из-под тренча, низко накинутым на глаза. Драко знал его, тот учился курсом старше Люциуса, с оркестрантом Реддлом, и этот визит не предвещал пряников. Антонин Долохов, Тони, Тоник, тиктоник, тоник с джинном, жиган-лимон, слизеринец, наследственный шансонье, обладатель таинственной ауры и темной музы, романтизатор водки со «швепсом», ароматизатор воздуха шипровым одеколоном, верный приспешник оперы старой закалки. С мелюзгой не водится, с панками не хойкается, с рэперками не йоукается, попсу метет к параше. В рейтингах увяз на шестидесяти процентах заебатости, но редким поклонникам опаску все же внушает. — Если тот Поттер из приюта, то я знаю его. Парень часто трет винил в подземке, — ответил Тео, уже обучающийся на первом курсе, поднимаясь из-за пульта и ища одобрения взглядов. — Также мелькает в «Подвале» время от времени, насколько я помню. — Что-то не так с этим Гарри Поттером? — спросил Блейз, стоявший слева от Долохова после того, как обменялся с ним рукопожатиями. — Маэстро хочет, чтоб за ним присмотрели, — хриплым тоном, подражая шепотку, ответил тот. — Присмотрели? — переспросил Драко, стоявший от Долохова справа, тоже пожав руку. — Пока вы, а позже другие присмотрят. Пусть малец чувствует себя, как дома. Таков приказ, будьте учтивы с ним, — маги переглянулись. — В подземке чтоб без глупостей. Завтра пришлют еще вам к разогреву Петтигрю или задрота-Снейпа, а то мы их упускаем. Маза у вас клюет, маггловщины развелось. Будет спрос — я на связи. Долохов сказал все, кивнул в ответ на кивок Блейза, вопросительные глаза и фразы из разряда «в чем был прикол?» его мало волновали, и он вышел, веля репетировать дальше. Как только дверь студии хлопнула, посыпались различные: — Может быть, Тони кислоту кушает? — Нотт, помнишь, он раз приполз сюда в дупель? В основном все ставили под сомнения адекватность Долохова, что по факту подлежала анализу, но шутить такими вещами, как приказы Маэстро, он бы не стал. — Я один не пойму, для чего какой-то убогий мальчишка понадобился Маэстро? — насмешливо спросил Драко у симфонистов, занимая кружащее кресло у синтезатора на высокой треноге. — Это тот, мать его, Гарри, который качает танцпол на тупо перкуссии с тарелочками? Не думаю, что он такой уж убогий, — выпалил Блейз с видом умника. — Припоминаю, как мы записывали, — манерничал Драко. — Думаешь, Маэстро покорили тарелочки? — Мне почем знать? Дела Темного Маэстро не должны нас касаться. — Так может, и тебя этот Гарри охмурит? Споешь с ним в один микрофон, — Винс и Грегори зафыркали от смеха, Блейз отвернулся, чтоб взять куртку, слегка передернул плечами и посмотрел на Драко, будто его растерло, как те акриловые бутоны и аканты по стенам арок, потом оглядел остальных и отвернулся к двери, бросая на всех: — До скорого. Да, у Драко хватило кишок стебаться по поводу личной жизни Блейза, когда другие не знали, что личную жизнь он вел с ним. И наверняка, продолжал вести где-нибудь в уборной или в ванной, или в спальне у себя с влажными салфетками. Ибо нехер выкаблучиваться на первую скрипку, если статусом не дорос… Драко с каждым днем все больше нервировало, что Блейз упорно не покупался. Зато Пэнси подчинялась всем манипуляциям аж бегом, что оказывалось утомительно зачастую. И скучно. В скуке Драко начинал заебывать Блейза, потому что ему уже пора было в другую сторону. Он слал ему ментальные весточки содержания типа: «О, Властитель всего живого, как тяжко переносить невзгоды снова и снова! Никто моему зову не внемлет, кроме Господа! Никто мои тяготы не примет, кроме Бога! Ко мне озаренье на склоне холма, спустилось со светом дня, и вот счастлив я. О, Властитель всего живого, как тяжко переносить невзгоды снова и снова! Никто моему зову не внемлет, кроме Господа! Никто мои тяготы не примет, кроме Бога! Ко мне тем же днем стучалась беда, в комнате там, где стояла кровать, на кровати мой лежал мертвый брат. О, Властитель всего живого, как тяжко переносить невзгоды снова и снова…» *** в сети, где поругался с гриффиндорцами в общем чате. «Прошу авторитетного мнения. Правда ли, что чистокровные музыканты занимаются любовью и вступают в браки только со своими кровными родственниками?» — интересовалась некая абитуриентка Хогвартса, Гермиона Грейнджер. «Твоего мнения никто не спрашивает, вонючая грязнокровка!» — отправил сообщение Драко. Вообще, так было принято у аристократии. Эдакий у богатеев формат общения, регламентированный по умолчанию. Брачные узы между родственниками считались обыкновенной практикой, но если кто-то спрашивает об этом, то сразу выхватывает. На всякий профилактический. Поскольку это всегда встречалось с непониманием в немузыкальном обществе, то напасть следовало первым. Выискать у противника самое уязвимое место и ужалить туда заранее. В итоге за грязнокровье вписались свои, раздули грандиозный срач в комментариях, отчего красные пятна на коже Драко рассыпались и сходили по нескольку раз, потом их с Грейнджер поженили, а Пэнси задавила зеленую оградку на своей «Инфинити», когда летела разбираться со спорщиком. — Что у тебя с ней? — Пэнси спокойно интересовалась, не считая свитых на груди рук и кисло опущенных уголков губ, встав напротив усевшегося в кресло Драко. Лакированное дерево и атлас обивки антикварной мебели, темный кретон зашторенных окон делали свет недосягаемым центра широченной гостевой. — Пэнс, — Драко положил лодыжку боком на колено и расслабился, слегка потирая запястья. — Тебе нет повода доебаться? — Понятно. Ответа я не дождусь. Но, почему, Джон Филд да простит меня, они пишут, что ты играешь ноктюрны членом?! На ней было прямое кашемировое платье в полосочку, плоские туфли, а в руке клатч, которым она размахивала. — Пэнс, — Драко изобразил мигрень и расстегнул манжеты: — горлопанам, значит, ты веришь? Приятна тебе их грязь? — Драко застегнул манжеты: — гребаные мародеры как клизма для всего чата… — Драко расстегнул один манжет: — у вокалистов одна извилина на кафедру, разве неясно? Только послушай себя. Приехала разбираться из-за грязнокровья с их защитничками? По клумбе, блядь, пробуксовала… — загладил ладонью челку наверх, расстегнул пуговицу воротника, потер шею: — хочешь расстаться, могла бы в сети сообщить. Все просто. Давай, оставь меня со всем этим… — снова потер запястья уже намного жестче: — мне тоже незачем со всем этим жить! Думаешь, легко? Пэнси качала головой и отходила, будто он мог наброситься на нее. Она тоже где-то в глубине понимала, что истерики перманентны, и убережен от них будет лишь тот, кто не любит, не хочет спасти, не клюет на его манипуляции тяжелой судьбы. Она была слишком слаба, чтобы сопротивляться. — Я знаю, что ты влазишь во все эти баттлы не от хорошей жизни. Ищешь ссор, шляешься в этот мерзкий полумаггловский «Подвал». Ты, ведь, не такой… — Драко, не слушая, шел к шкафу с алкоголем и доставал бурбон. — Я искренне хочу тебе помочь, но я не знаю, что с тобой происходит… Драко протянул ей стаканчик с янтарной жидкостью, перед тем подойдя, вырвав из руки и выкинув ее клатч. Он выпил сам, когда Пэнси отказалась, поставил стакан на консольную полку и начал спешно расстегивать рубашку, выправив края из-за пояса. — Ты болен, — вздохнула Пэнси тревожно, заводя руки к застежке своего платья. — Драко, ты болен. Твой фристайл сведет тебя с умм-м-м… Драко притянул к себе Пэнси за затылок, впустив свои пальцы в ее короткие каштановые волосы, стриженные под каре, и залепил ей рот своим, расстегивая ремень на брюках незанятой рукой. Она покорно разжала челюсти, и его язык тут же вместился в ротовую полость, выписывая там петли. Гостевая наполнилась звуками плямканья и тисканья. Пэнси сразу поплыла руками по голове, по плечам, по верху спины со спущенной до половины рубашкой и по обнаженной груди Драко, пока он поднимал себе незанятой рукой. Они разъединились, чтоб стащить платье, после чего он вновь привлек ее к своему торсу, уже подтянув за задницу, параллельно сжимая ягодицы и вплетая пальцы между нитками стрингов. Когда вторая рука Драко справилась с молнией брюк, то тоже переметнулась к бедрам Пэнси. Он слегка развел бедра, натягивая их на свой пах и приподнимая так, что от вертикального трения паха о лобок стягивались брюки вместе с нижним бельем и наружу выглядывал полуготовый предмет мужской гордости… ну почти гордости. — Ох… Драко… это затянется до вечера… — Пэнси простонала, увидев, с чем придется иметь дело, когда умные пианистские пальцы уже ковырялись у нее во влагалище, нырнув с тыльной стороны. Драко поспешил закрыть ей рот поцелуем и стянул с нее трусики, теперь раскрывая ее бедра по ширине своих, и совершая поступательные движения в область влажных складок плоти, иногда попадая головкой в то самое, но не закрепляясь там от недостатка твердости. Какое-то время он держал ногу Пэнси под коленом навесу, прислонив поясницей к консоли, откуда упал и разбился стакан. Еще одна рука Драко копалась снизу девичьих ягодиц, способствуя более частым попаданиям. Потом он развернул Пэнси лицом к креслу, ее руки прошагали по спинке мебели, ребра уперлись в нее же, а зад заострился. Это освободило руки Драко и позволило ему стимулировать свою простату средним пальцем, пока Пэнси была увлечена слежкой за дверным проемом. Подобие чего-то, напоминающего жаркий секс, продолжалось несколько минут, прежде чем шесть дюймов уплотнились для полноценного погружения. Драко вошел в мокрый и мягкий сосуд, заскользил туда в таком темпе, что эрекция приказала долго жить уже через какие-то минуты. Ощущения держались только благодаря стимуляции ануса и большому пальцу в анусе девушки, который согнувшись даже чуточку приподнимал ее промежность. — А если кто-то войдет? — отвлекала Пэнси Драко от упорной веры в то, что он кончит сегодня. — Увидит нас и… зайдет… обратно… — тужился музыкант, как над роялем. — Не кричи! — она совсем переправила внимания на факторы риска. — Сама заткнись, Пэнс! Ты, блядь, не видишь — я занят? Еще неопределенное время Драко нырял в этот сочный губчатый тоннель с переменным успехом, чтоб позже проникнуть в раскрученную анальную дырочку, кажущуюся податливой, и спустя энное количество амбициозных толчков приобрести гибкость у самого корня из-за выталкивающей силы мышцы. Он злобно захныкал, разворачивая Пэнси, и направляя ее вниз. Она склонилась и послушно вобрала его мучимый судорогами и поллюциями членик, не беря в расчет заведенную назад руку Драко — пусть хоть что делает. Пэнси аккуратно закачала головой, водя стволом между губами, но несколько мгновений спустя он начал резко тыкаться в ее небо. И еще бесконечность мгновений подряд Драко вхерачивался в открытый рот, придерживая Пэнси за голову, однако коэффициент полезности из этого никак не извлекался. — Там кто-то идет… ты скоро? — Пэнси взволнованно вынула облизанный ствол изо рта, Драко отшагнул, дроча перед ее носом. — «Ты скоро? Ты скоро?» Ты скоро, нахуй? — Драко передразнивал, стоная и всхлипывая. В холле завозились слуги, послышались разговоры, и Драко схватил Пэнси за локоть, поднимая и таща к двери на мансарду, придерживая свои брюки. Он усадил ее на первую попавшуюся скамью под аркой, разрисованной бутонами и акантами, и предоставил вполне себе стройный стояк, игнорируя всякие там: — Ну, Драко, может уже… как-нибу… — Пэнс, тебе вечно что-то… Под аркой Пэнси засосала старательней, ее круглые губы стали более герметичными, хотя все еще поглядывала, чтоб никто поблизости не околачивался. Она стеснялась и ей такие отношения вряд ли доставляли, и эрекция такая по отношению к ней не радовала, и привередливые руководства, но — как терпеливы любящие? Любящие умели оправдать все, что угодно. Такое прокатывало миллион раз, когда Пэнси жалостливо велась и думала, что даря свое тело и потакая Драко, может исправить его. Мол, у него все наперекосяк: голос плоский — фарингиты-ларингиты певческие навыки блокируют, с классикой чувств не хватает, а без чувств никакого заклинания не создать, техника игры — отстой. Вот он и лезет куда-то в новые течения, на электрофанк, хардбасс, клубный даб или альтернативный хип-хопчик покушается. Переводя на сленг чистокровных музыкантов — питается по помойкам. Ведь «Подвал» — никак не платформа для симфонистов, а место вербовки волшебников и зомбирования магглов, как «Утроба», которая собирала под стенами толпы инфери, а подземку патрулировали дементоры, чтоб музыкальные диверсии для мира магглов были незаметны. Несчастный аристократ пытается также привлечь к себе внимание в сети, где самоутверждается за счет разведения срача, потом вызывает к себе подружу для утешения. И на десерт — мытарства коитуса, что позволяют ему забыться. Он даже иногда кончал, если девушка делала все, как он скажет. В противном случае они мурыжились, пока раки на горе не начинали позитивно насвистывать Бобби Макферрина… …Но в тот раз раки сильно фальшивили. И на следующий день в склепе Драко вел себя не как обычная шалава, а шалава со стажем, которую спустили с лестницы, не расплатившись. Но вскоре к команде симфо-ЭмСи стал захаживать Гарри, тот, о котором ходатайствовали, что обязало Драко выявлять свои лучшие качества. — Мы подсадим магглов на этот клубняк. У них остатки мозгов расплавятся, — Драко раскидывался громкими фразочками, вращая квинто-квартовые колеса и придерживая плечом наушник, когда в студию вошли Блейз, Тео и Гарри. — Привет, парни! Я Гарри! — сходу представился последний. — Просто Гарри… — Привет, Гарри. Это Кребб и Гойл, а я Малфой, — подал руку юноше чистокровный симфонист. — Драко Малфой. — Приятно познакомиться, — пожал руку Гарри. — Я… эм, в общем, пишу кое-что, но в подземку никак не решусь с этим… я по школе слышал, что у вас тут клево, типа, все пишут… Все вхожие в Стерео-склеп переглянулись, а потом закивали, приглашая Гарри к микшеру. Так они сделали нечто абсолютно маггловское для подземки, но это вкатило публике влет. Только капелька волшебства и они уже подумывали от своих успехов: «а не создать ли бойсбэнд?» Гарри был очень похож, что не могли не заметить все, на солиста «Мародеров», в сети попсовый баритон Джеймса Поттера заколебал защитой грязнокровья, и Драко замалчивал это с трудом. Им не поступало руководств рассказывать Гарри что-либо о магическом сообществе, но музыкальная тяга и, определенно, задатки наводили на мысли. После того, как Гарри покидал студию, за ним велись разговоры. У Гарри была странная манера выстукивать ритм для идеального запоминания, но элементарной теории он не знал. — Смотри, внутренний круг — минор, внешний — мажор. Вот так мы производим гармоническое сведение тональностей. Знаком с интервалами нотной азбуки? Их много, но есть восемь основных. Прима — повторение, звуки на одной ступени. «До-до-до»… вот так, на стане приму изображают «глазками». Секунда — расстояние между звуками в две ступени. «До-ре». Терция — интервал трех ступеней. «Ре-фа». Кварта — четырехступенчатый интервал. «Ми-ля». Квинта — пять ступеней, секста — шесть и септима — семь. Октава — самый широкий интервал, повторение звука в следующей октаве. — Ну, я же… я и так даю настроение, верно? — Гарри трепался с Блейзом, стоя за пультом, пока Драко сидел на диване и наблюдал за ними, делая вид, что чатится. — Как будто какая-то часть меня уже знает, что делает. — Тебе надо учить базу, если хочешь в коммерческом хип-хопе пробивать пути, — они остались втроем на студии и помечтать было невредно. — Вас что в приюте этому не учат? — спросил Драко, дабы прервать идиллию. Блейз объяснял увлеченно и еще не хватало, чтоб он перестал страдать. — Эм, нет. По правде, пианистка после благотворительных вечеров уходила в запой обычно, а на занятия индивидуально нужны деньги. — Ты не пытался найти родню? Может, они оплатят репетитора? — насмешливо протянул Драко, Блейз посмотрел на него взглядом «не пизди лишнего». — Вообще, я уже ищу. Нашлось много Поттеров, но экспертизу пока не назначат, они мне никем не доводятся, — Гарри с улыбкой пожал плечами. — Да, среди них даже какой-то музыкант затесался… — Подай на экпертизу сразу музыканту, Поттер, — посоветовал сын музыкальной элиты, пересев на диване так, будто ему мешает нечто большое между ног. — Не прогадаешь. — Ага, — скептично закивал парнишка и засобирался. — Ладно, парни, проходную без двадцати закроют, я пойду. До встречи… Блейз проводил Гарри до вешалки верхней одежды, затем тот оделся и, пожав всем руки, выскочил на улицу. — Блейз? — пропел Драко, кладя затылок на край спинки и косясь на силуэт справа. — Да? — он произвел несколько шагов в поле зрения, равнодушно выдерживая тон. — Что скажешь? — Драко отследил маршрут, который Блейз проделал, чтоб соблюсти дистанцию, с расчетливым прищуром. — О чем? — Блейз вернулся к пульту, став собирать орудия диджеинга, которые досего показывал Гарри. — Как тебе Поттер? — и отвлеченно, и любопытно. — Странный, — нелюбопытно и наотрез. — По-моему, из плеяд вокалистов. — Маэстро простого смертного рекомендовал бы? — Дела Темного Маэстро нас не касаются, — перенапомнил Драко. Блейз согласился, снимая наушники с шеи, и ему нечем было больше заняться. — Тебя некому подвезти? — Блейз отправился к вешалке, старательно не глядя никуда более. — Я планировал остаться… — пересев так, чтоб ступни встали на сидение дивана, и опять отклонившись. — Гм, к гриффам в сети прикипел? Бросал бы ты упражняться в хуйне, — Блейз мельком глянул, и заспешил на выход. — Блейзи, — окликнув, как звал в детстве, дождавшись реакции, выраженной тупо в ступоре. — Куда ты так торопишься, Блейзи? — он уже столько намеков потратил, намекал да изнамекался весь. Блейз приблизился так, чтоб Драко перестал скручивать голову, и казалось, он до этого надолго задерживал дыхание. Драко держал руку вытянутой вправо, это могло означать ожидание прощального рукопожатия, если бы это не означало другое. — Это то, чего ты добивался, не так ли? — произнес Блейз тихо, закрыв глаза, а потом быстро развернулся к двери. Драко понимал, что его теперь не разжалобить, ибо спеси не меньше. Он хотел еще раз окликнуть и повернулся, увидев, что Блейз на миг застыл у двери, но вместо этого придирчиво сжал губы. Пройдут еще недели, прежде чем они устроят в «Подвале» разнос и обесточат весь квартал, когда раздастся жуткий треск драмбасов Поттера, объемное гупонье, рикошетом отлетающее от бетонных стен из консоли Малфоя, склизкий свист микшера Нотта, низкие раскаты труб Крэбба и Гойла, будто гул китов из глубин океанных, и скребущие звуки проволоки из виниловых дисков Забини. Когда они зарядят дабстепом олдскульный диско-соул и взорвут муфты микрофонов ритмичным битбоксом. Когда они будут бежать из клуба по обесточенной улице под дождем в дементорских плащах и выть, как последние горлопаны: — Простые слова… заводят нас так далеко, что мы лупим железо. Мы топим авто, погружаясь на дно, о старые звезды вены порезав. Простые слова… служат нам провожатыми. До ада, куда мы трип совершим, где душу в кошмаре поджарив, взлетим до вершин, снова став нами. А сейчас до небес возведи меня! Вдохнови! Вознеси! Окрыли меня! Простые слова… морозят наши тела. Мы кутаем слабость своими снегами, снаружи, как сталь легла. Внутри становясь стариками. Простые слова… рушают нас до основания. Неведома сила их, когда в наших сердцах еще так сладко звенят обещанья. А сейчас до небес возведи меня! Вдохнови! Вознеси! Окрыли меня! **** Потерянное поколение симфонистов. Пройдут еще экзамены у Тео, Винса и Грега, день рождения Драко, кучи попыток потрахаться с Пэнси, тонны гигов срача в музыкальном чате, первый тур концертов «Мародеров», прежде чем все вместе окажутся в «Сфере», где Драко будет настаивать Северусу уже третьекурснику Снейпу, что Гарри просто однофамилец Джеймса. Поскольку не знал, можно ли Снейпу доверять, ведь незря этот Снейп огребает от гриффиндорцев — вероятно, он либо шестерка, либо неумелая шлюшка?