***
Гарри думал, что привык к кипешу в приюте, но сборы «Мародеров» перед концертом был отдельный вид кипеша, еще неизвестный Гарри. Мародер-мэнор на несколько часов превратился в жужжащий улей, где все что-то предпринимали с целью мельтешения или принимали вовнутрь для ускорения, ускорялись и сталкиваясь друг с другом там и тут. В общем-то, это был кипеш ради кипеша и разноголосица обо всем подряд. — Рон, захвати мою косметичку! — попросила сидящая на пуфике Джинни, почти не размыкая губ, которые в этот момент мазала помадой цвета пепси-колы. — Быстрей води этой штукой… нас ждут Фред с Джорджем… — Рон распихивал по рюкзакам свертки со старинными аудиокассетами. — Ну вот, полюбуйтесь, блин-н… — захныкала Шая, обламывая черный карандаш для век, уже густо подведенных снизу. — Какого… — Гарри залез в свой рюкзак, после того как Рон застегнул его и откинул к баулам на выезд. Гарри извлек из рюкзака какую-то неизведанную хрень, помимо компакт-дисков и кассет, там было уложено нечто наподобие бобины катушечной. — Сири, вставай, поднимайся! — Лили будила Сириуса, который храпел сидя на диване. — Проснись! Кистью поправь макияж и несись! Ну, Сири… уже пора. Что с ним такое? — Накидался… — пискнул Пит, склонившийся у стеклянного столика и умело скручивая самокрутки из газеты со статьей шок-расследования «Альбус Дамблдор. Фолк или фол». — Только не говори, что не знаешь, для чего это, — Гермиона отзывчиво заметила, сколь испытующе Гарри рассматривал чужие вещи в своем рюкзаке. — А тема следующей лекции… — широко зевнул Рон, садясь в кресло, закладывая руки за голову и складывая ноги на упакованные сумки. Но Гермиона подъеба не выкупила и принялась просвещать, одновременно перебирая флакончики духов у себя в саквояже: — Это вроде омутов памяти. Бобины, пустые кассеты — все это служит для записи волшебных клипов, Гарри. — Джей, ты мне нужен! Подскажи способ его разбудить! — крикнула Лили в сторону балкона. — Теперь я должен спросить: чем волшебные клипы отличаются от неволшебных? Гарри уставился на Гермиону, так они вступили в перекрестные диалоги. — Можно понюхаю твои духи? — спросила Шая, подсаживаясь к Гермионе, которой пришлось потесниться под бок Сириусу. — Магнитная лента магической кассеты — это ментальная запись, — ответила Джинни Гарри. — Вставляешь пальцы в отверстия для смотки пленки и просматриваешь клип, как будто ты находишься там внутри. — Не только клип, — вмешался Рон. — Ну там… хроника концерта или деятельности группы. — Будешь видеть с музыкальным сопровождение и эмоциями авторов. — Думаешь, профессора верят нам на слово, что выступления проводим хорошо? — повернулся Пит к Гарри, параллельно с тем доставая из-под стола открытую коробку с кусочками пиццы. — Наши доказательства записаны на магических пленках… — Пока у нас есть доказательства того, как чудненько Бродяга проводит выходные, — Лили потрясла Сириуса за плечи. — Это потрясно, ребят! — воодушевился Гарри. — А можно мне посмотреть? — На этих еще ничего нет, — ответила Лили, потом перевела взгляд на проем балконного входа. — Кажется, я резко стал кому-то нужен? — вышел Джеймс в банном полотенце, фиксируя ирокез. — Переосмыслилась и решила-таки сыграть на моем саксофоне? — У меня амбушюр не отработан. — Ну так… есть бесплатный тренажер, — Джеймс стащил ломтик пиццы. — Хвост, может поделишься… — Джей, ты уже взрослый и самостоятельный. Сам себе отсасывай, понятно? — разозлилась огневолосая мародерша. — Воу! Ладно, как скажешь… — обезоружено пережевывая, поднял одну руку с пиццей Джеймс, отводя от невысоких столбиков ирокеза вторую. — Да? Вот это поинтересней, что ж, развивай поясничную гибкость! — Лили крикнула так, что Сириус зарычал сквозь сон. — Совет свой себе посоветуй, Эванс. Эванс-шмэванс… Может сменишь уже фамилию, а? На Поттер, например. — Аромат переспелого винограда, офигеть… — Шая щедро опрыскалась гермионеными духами. — А вот и не втянешь меня в свой дерьмовый флирт, бе, — показала язык бэк-вокалистка. — Я готова! Я готова! Писички шладкие, я готова! — Лаванда, фразы которой зависли в режиме репит, выпрыгнула из спальни, начесывая пряди от корней, отчего они выглядели словно стога. — Фу… чем у вас прет? — Бродяга очнулся хмурым, но поспешненько свалил подальше от девчонок. — Вонища воняет. Пит, что ты, блядь, опять крысишь? — разлучил он друга с кусочком пиццы. — Ох, моя куколка! Нагишом могла б сойти за благородную фрейлину, а так… — Воняет? Дерьмовым флиртом, скорее всего, — ответила Лили, однако Сириус на ту пору увлекся латексным нарядом Лаванды, обтянувшим ее прелести, как пищевая пленка. Наконец, остроты у всех иссякли, панковость причесок и фактурность макияжей были соблюдены, и Гарри даже успел откусить пиццы на дорожку. Все отправились по машинам. Сириус прыгнул на байк и был таков. Лили напару с Гермионой в карету никого не брали. Шумная ватага из магазина Уизли была принята до кучи. Приютский мальчишка практически влился в струю, однако невообразимая хаосность событийки порой еще циклила его. Циклопические подмостки «Сферы» заставили Гарри ахнуть и вспомнить то неизгладимое, испытанное им с Томом при первом знакомстве с большой музыкой. Стопочки текилы и огневиски добавили активности Гарриному любопытству, отчего он начал повсюду ходить, следить за подготовкой, и спрашивать ему было не в западло. Пока Мародеры дурачились у бара, у столика, средь хаоса толпы, юноша обследовал гримерку с Джинни, Лили и ее докучливой спутницей. Они разложили устройства для ментальной записи — ретро-бобину за кулисы, пустые кассеты — где попало. Подержав немного пустую кассету памяти в руке, Гарри подумал, будто она читает его мысли, ведь у него перед глазами закрутились эпизоды общения с Томом, встреч с парнями в подземке, вплоть до момента рукопожатий здесь, в «Сфере». Гарри быстро положил кассету на стол в гримерке — запишет чего доброго какую-нибудь мысль из разряда «на самом деле все было не так…» На самом деле все было именно так, что Гарри ни о чем думать не мог с той поры, как увидел ребят — выпускников старшей школы Святого Брутуса, с которыми его связали подземка, Стерео-склеп, клуб «Подвал» и школьная курилка. Ему хотелось убедиться, что они не пожирают ни лир, ни микрофонов, но по большей части волновало его лишь нечто новое о Томасе Реддле. — Ты постоянно смотришь туда! — перекрикивала колонки Джинни, замечая, что Гарри оглянулся на слизеринскую компанию у стены, когда они несли выпивку к столику. — Что? — переспросил Гарри, в тот момент, когда старший из пиарщиков, Билл Уизли, бывший однокурсник Темного Маэстро, достал палочку, помогая левитацией домчать подносы. Билл Уизли — первый пиарщик из семи чад пиарщиков-Уизли и первый нормально зарабатывающий пуффендуец в семье, служащий банка «Гринготтс», куда устроился еще в начале пятого курса и там же встретил выпускной, и где музыкальная общественность хранит контракты, акции, патенты и ценные бумаги звукозаписывающих и развлекательных корпораций. Муж французской баунти, мисс Шармбатон, попсовой элиты Европы, за счет которой повысил свой рейтинг в два раза. Бесповоротно гетеросексуален. — Спасибо! Только эта порция уйдет на Лаванду! Тащите еще! Пора глушить ее перчиков и мышат… — сказал Билл, Гарри выразил солидарность. — Эта поГция уйти на СиГи, он Гаспить цистеГну гоГазд одним махом! — грассировала Флер, что доводилась Биллу женой. Флер Делакур — французская баунти, мисс Шармбатон, попсовая элита Европы, любит свою Консерваторию за то, что не делит музыкантов на факультеты и придерживается свободы творчества. Жена посрамителя чистокровности из рода тупо делателей пиздюшат, за счет которого понизила свой рейтинг вдвое. Как бы гетеросексуальна, но если вдГуг… — Не делай вид, будто не слышишь! — настояла Джинни. — Это правда, что ты дружен с Малфоем и Забини? Гарри понял, что смолчать не удастся, когда они с Джинни вернулись с выпивкой к столу и сели бок о бок. — Ну, я… я вообще-то с ними просто трэпил! Ну, ради кача публичного! Во взгляде Джинни загорелся азарт вывести юношу на чистую воду, но Флер внезапно заинтересовалась интимной жизнью солистов: — МаГодеГы любовный паГа? Они амуГничать дГуг с дГужкой? ДеГжать паГи, они тГахать один дГугой! — она сидела справа от Гарри и жестикулировала похлеще дирижера. Дичайшая хрень слышалась Гарри, поэтому он лишь пожимал плечами, опасаясь, как бы Флер случайно не вскрыла ему глотку своим модным маникюром. Билл опять был в помощь, начав объяснять ей, что Сохатый с Бродягой не пекут багет. — Ты, похоже, мастер конспирации, Гарри? — Джинни, похоже, поклялась бесам, что распотрошит шкаф со скелетами бывшего сиротки. — Неважно! Я не из тех, кто языком молотит обо всем подряд! Я видела вас как-то в опере! Помнишь шоу оркестра Реддла весной? Вопрос обдал Гаррину щеку теплой струей дыхания неизбежности — они слишком часто собирались там, где играет оркестр Реддла, и примелькались в театре искусств. Джинни положила ладонь на руку фиктивного бойфренда в знак доверия, разрешая довериться в обратку. Она зачем-то стремилась стать союзником для Гарри по части поклонения таланту того, кого все считают Темным Маэстро. — Возможно, — вполглаза посмотрев на нее, Гарри несмело кивнул. — Этьйи двое пидоГасы, пГосто пГисмотГитесь к ним! — и Флер опять спасла его от допроса Джинни. — МаГодеГы Гешительно втюГиться! Влюбленность, мои-чаГм, витать в воздух, этого не скГыть. А вот вы, АГги, очьень даше милая паГочка. ПовеГте, я знать, о чем говоГить. Гарри начал тихонько ржать, Джинни тоже хихикала, наклонившись к плечу. И следующий вопрос не успел созреть, ибо разразилось выступление.***
О таком сложно было помечтать — колонки величиной с самосвал, воющие синтезаторы, воспламеняющиеся пианино, стеб струн и стук ударных, обилие звуков и богатство артикуляции. Гитары Лили, Джеймса и Сириуса с корпусами в форме рогов козы, в форме груши с парой листиков на ветке грифа, в форме распластанного жука с раздвинутыми в разные стороны лапищами создают аранжировочные шедевры, едва к ним притрагивалась рука. Все становится многослойными — эдакая звуковая конструкция, заставляющая фанатировать публику и фонтанировать земные недра. Сначала врубает акустический гул, как из ада, будто работает буровая установка, а затем слух приспосабливается к музыкальной полигамии, чтобы различить общий фон — гундосый, безоктавный и настолько глубокий, что начинает дыбиться загривок, звук-дрожь. Поначалу идет непрерывная прямая «перебора восьмыми», а после брызнувшее ре-минор ударяет, точно дефибриллятором в грудину… Теперь Гарри понимает, почему для панков предусмотрены острые колья или пышные начесы на голове — ведь их тела производят гальванические импульсы! Ток исполнителей, жонглирующих фонемами и перекладывающих композицию в эмоции, заряжает инструменты, пускает через каждого электро вибрации, приспосабливает всех к единому Эм-Ай-Ди-Ай сигналу. Ощущение, будто воздух дрожит, лишь нарастает, становится очень трудно дышать в такой атмосфере, но в этом и весь кайф. Казалось, это навсегда. Под конец Гарри чувствовал усталость наравне с вокалистами, его сердцебиение дробилось ритмом, в глазах двоилось, хотя он выпил совсем чуть-чуть. Но каким бы не было его состояние — восторженным, ослабленным или под газом — слежка велась вовсю. Гарри смотрел на своих знакомых по кружку… вернее диджейской вертушке, внедряясь в разговор о Пожирателях лир, пока у него зрел план — как пригласить их или подсесть ненавязчиво. Забини с Малфоем поступят в Хогвартс, у них не будет времени пропадать в андеграунде, и обретший семью Гарри вряд ли запишет с ними хотя бы одну миксуху. Зато они имели прямые контакты с театром, где работал Том, и эту встречу нельзя было упустить. — По секрету, Гарри… — просвещали мальчика близнецы. — Самый верный способ узнать, кто из слизней Пожиратель микрофонов, это проверить у них предплечье на наличие Метки скрипичного ключа. — Стоп, это что значит: единственный способ узнать наверняка — раздеть какого-нибудь слизня? — заспорили Фред и Джордж между собой. — Они сами раздеваются, только будь хитрее. На Слизерине все педики и извращенцы. Отсасывают там себе под оратории. Если бы на Слизерине были все педики, Гарри вообще б мучиться не пришлось. И тут Гарри отследил взгляд Сириуса в сторону змеиного столика. И вдруг все понял. Под траекторию Сириусового взгляда подпадало двое молодых людей. Взгляд Сириуса словно зажевало, как в медленной перемотке. — Аристократы, блядь… — пробормотал Бродяга, незадолго до того, как упасть со стола, а позже и с дивана, прежде поддержав инициативу о сплочении. Из-за брата. Регулус был красивым парнем, — кожа как белый мрамор, дымный цвет глаз, длинные черные волосы, безупречно прямые и гладкие, — и печальным, будто дождь шел внутри него. Гарри даже расстроился немного, что он не остался. Вместо Регга остался некий цыгано-индеец, Нюсик, хлюпик или как там его, весьма товарищ Лили, у которого на лице читалось, что-то типа: «у меня динамит в кармане и скоро я разнесу здесь все к ебеням, но сперва пропущу текилы для храбрости». Гарри было в дальнейшем на это плевать, ведь он сел со своими звукарями: — Как тебе мир настоящей музыки, Поттер? — ощерился Драко Малфой, побулькав кальяном и вяленько погладив коленку Паркинсон. — Уверен, ты представить не мог, что судьба над тобой так подшутит. — О, да… на первых порах я подумал, меня разыгрывают… — если бы не Том, Гарри думал, что волшебство больше к подразделу пиздюлей относится. — Разумеется. Не всякий сладит с мозгами, узнав, что его родители панки. — Ну… почему же? Я лажу и… я рад, что у меня появились близкие. — Что ж, посмотрим, когда у тебя забомбит, — хмыкнул блондин. — Неужели? — нахмурился Гарри. — С чего бы у меня… Малфой гадливо покривился и разомлел на диване, поводив рукой, точно дал отмашку или право кому-то из друзей продолжить за него. — Это метафора, не более. Панки во многом невежественны, но чем-то они и хороши, — обратился к Гарри Блейз, и Драко посмотрел на него, наклонившись в сторону. — Ты можешь почерпнуть от них специфические приемы для своего развития. — А, все дело в их стиле жизни? — Гарри знал, что нелюбовь у тех к тем взаимна, и мог полагать, что дело касается наркомании или безразборного либидо, однако… — Больше в их Музе, — ответил Теодор. — Голова еще не болит? Они-то привычные, но беспечностью и весельем одним свою Музу не накормишь. — Они показушники. Живут за счет аплодисментов. Вот мы, Малфои, никогда не унизимся, чтоб так выворачиваться наизнанку перед толпой. — Разве ты еще не заметил: это везде. Угар. Трэш. Раздолбайство ради раздолбайства. Если такое поведение музыки считаешь крутым, поздравляю, ты один из них, — критически взглянул Блейз, слегка наклонившись на бок, чтоб дать понять Драко, что говорит сейчас он. — Если тебя это угнетает, чувство слабости есть, мигрень? А-а, — досадливо покачал головой: — ты не в панк-культе, дружок. Лучше побереги творчество, а родственные узы пусть стоят отдельно. Гарри шокировано попыхтел кальяном. Он действительно испытывал некоторый дискомфорт, наравне с восторгом, но все же. Как раз все заключалось в посыле, в настроении, в том, чем маги начиняют песни. Он также восхищался тем, что делал Том Реддл, но симфонические изыски выкачивали соков из Гарри не меньше. Он был на подъеме от выступлений, просто парил и дрочил во всей этой прелести оркестровой, да только после чувствовал себя настолько опустошенным, что едва мог поднести чашку воды к пересохшему рту. Особенно, когда Том проклинал за любовь и гнал восвояси. На поверку Гарри и от рэпчины с диско и драмчиком сильных эмоций не запитывал. Да, было прикольно за пультом в темном помещении с мигалками. И так всегда: диджейские баранки крутят в нем тьму; поэты улиц стреляют очередями слов, и ноты, как пули, дарят гематомы с красными точками; классические оркестры опустошают спустя пару часов после концерта, внушая ощущение, что ты никогда не создашь чего-то настолько же великого или хотя бы рядом с таким же валяющегося; рок-н-ролл развлекает поверхностностью бабочки однодневки, не дает погрузиться вглубь и велит жить одними счастливыми или трагичными, которые все равно станут трагикомедийными, терциями. Неужели Гарри никогда не найдет себя, не обретет то, чего хочет? Итак, пока Гарри залипал над личным, так ничего вразумительного не спросив про Тома, среди собравшихся пробежала кошка. Вернее, табор брысячих пород. Гермиона вспомнила давнюю обиду, Драко тоже не смолчал, Лили заступилась, Пэнси завизжала несогласие, Блейз призвал всех угомониться, Флер рассмешилась от всего этого, Пит свинтил к бару, Сириус ушел со стола и забился в уголок, где его кто-то уволок. — Грейнджер, с тобой все ясно. Я не женюсь на тебе, не напрашивайся, — пыжился Драко, нервно трогая свои локти и запястья. — Он лучше съест перед ЗАГСом свой паспорт! — добавила Пэнси: — маленькая попрошайка… — Малфой, Паркинсон, вы акустически невыносимы! — схватилась за лоб Лили. — Эванс, мы будем благодарны, если ты окажешься умнее… — Окажусь, Забини, обязательно. Мы уже уходим. — Мон-амуГ, вы очаГовательный каГаул! И Гарри верно рассчитал, что Лили и Гермиона свалят первыми. Винсент и Грег уже были на низком старте, но вскоре домой пожелал и Блейз. Часть фанаток тоже разбежалась, где-то в неразбежавшейся части стух Джеймс. Тео схлестнулся в баттле с Дином и Ли, все остальные увлеклись своими спутниками. Гарри под конец сходняка тупо сидел между пьянехоньким Роном и осуждающе смотрящей на него из-за долгих бесед со слизеринцами Джинни, и ему хотелось поспать. Потом откуда-то взялся тот, кого прозвали Нюниусом, улепетывая к выходу, а Тео, Драко и Пэнси начали прощаться колкостями из серии «нам столько не выпить, чтоб вампиров поить». — Да ладно, Сохатыч, я его троллю. — Это, сука, не выглядело так! — Да? Тогда скажи мне: как? — Да так, будто разводишь… — А если так, то что, Сох? — То я в ахуе, Бро! Каким-то образом Гарри оказался на парковке, наверное он это время просто проспал. И теперь созерцал нечто, напоминающее очередные разборки. Правда, на сей раз они показались масштабом шире, чем обычно. — Ты реально хочешь… Будешь ебать Нюньчика? — Джеймс перегнулся через перила, изобразив рвоту. — А может сам попробуешь трахаться в жопу? Говорят, это как срать, только приятней! — Я говоГить, что СиГи не иметь тоГмоз, — все сошлось у Флер. — Помолчи, любовь моя, — попросил Билл, препровождая свою любовь к машине. — Нам надо вмешаться? — спросил Гарри, вертясь то туда, то сюда, где бы ему сказали, что он пропустил. — Три пинты текилы с огневиски спускают Бродяге с рук многие вещи, подождем, — хлопнул Пит по спине Гарри. — Ладно, брачо, мы едем… — близнецы и команда гетто начали со всеми обжиматься и расходиться по машинам, что остудило пыл «Мародеров». — Джеймс, ты олень? — спросил стеклый, как трезвышко, Сириус, пошатываясь и придерживаясь на крышу минивэна. — Нет, в мою страну оленью я тебя не повезу, ответь мне… — Джеймс выронил ключи. — Нет, ты ответь! — возмутился Сириус. — Почему тупо не отпиздить его, как раньше? — Потому что Эванс, Лили Эванс, олененок ты мой, не трои! — Причем тут… что? Ее здесь нет, и? Как это поможет? — Джеймс приседал, ища ключи, вместе с девушками и Роном, оставшимся с Джинни и Гарри. — Здесь две наших верных путаны и Шая. О, и Лаванда… повисла на Хвосте… Ты же сам наехал на нее Регулом! Скажешь нет? Гаррины веки сплющивались, и он готов был лечь на асфальт. У него совсем иссякла энергия, и слушать гомон вокалистов он уже не мог.***
Гарри очнулся в Мародер-мэноре: в висках давило, на языке был тлетворный налет, очки валялись на полу, тело словно набили ватой и в то же время оно было звонко напряжено. Мародеры тоже испытывали времена получше, но перегавкиваться прекратили по крайнем мере. Пит протянул Гарри стаканчик с пустырником и плавающим в жидкости льдом, пояснив, что после концертов так бывает не только у солистов. Гарри выпил успокоительное, а лед прикладывал к вискам, пока он растаивал в руке. Если бы мальчик еще торчал или бухал, как старший брат, его б тут и погребли, наверное. — Видишь ли, мы организовываем энергообмен, — сонно мычал Джеймс: — через нас идет канал, естественно, мы болеем временами. Я не думал, что и тебя, черт дери, зацепит… ты брось дрейфить, это пройдет. Публика возмещает потом, притом в разы выше. Потому певцы и подсаживаются на славу… это чистоган. Мощнейший приход, понимаешь? Поэтому мы употребляем вещества, чтоб компенсировать… не подсесть на систему, от которой лишь ящик два на полтора исцелит. От славы в разы хуже лечиться, чем от нарко. Гарри понимающе отыгрывал болванчика, но ему не легчало. Пожалуй, концерт в «Сфере» подействовал на него сильней, чем на остальных… а может симфонисты были правы насчет него? Не зная куда податься, юноша спросил: — А что делают музыканты, если им не подходит никакая музыка? У кого-нибудь было так, что все не то? — Вы думаете о том же, о чем и я? — после продолжительных взглядов и предположений озвучил Джеймс ребятам, и положился на плечо Гарри. — Ну конечно! — очухался Сириус, уже помирившийся с основным согруппником, кладя дружескую пятерню на второе плечо Гарри. — Малой, ведь, пропагандирует любовь у нас! Наш пиздец ему чужд, наши полеты пока его путают. — Малышоночку срочно нужна порция позитивных ноточек, иначе он всплывет пузиком кверху… — пособолезновала Лаванда. — Да уж. И как мы сразу не смекнули познакомить тебя с музыкой добра? Замотались, как черти. — Музыка добра? — усомнился Гарри. — Вы же говорили, что все решает настрой в музыке… — Да, но существует абсолютный плюс. То, что содержит одну материю света. — Но, это снова возвращает нас к нашему вождю Дамблдору. — И к тому, что пора брать тапки в студию и готовить ментальные клипы к массовому обзору. — Так, что это за музыка? — настаивал Гарри, чьи глазенки загорелись, когда его повели по коридорному грифу к студийному крылу. — Априори добрая, — сказал Джеймс. — Фолк. Фолк и народные этно инструменты. Фолком спасают людей, Гарри, лечат от всех недугов и гонят хандру. — Фолк разрушает чары самых темных мелодий, заклятия самой страшной тонировки, освещает мрак в самых заблудших душах. Никакой ненависти и агрессии. Это тебе не просто смехуечки — это древнейшее из искусств… — Значит, и это тоже все связано с Дамблдором? — вопросил Гарри, входя в дверь студии вслед за мародерами. — Непосредственно с ним. Эй, ты еще не знаком с ментальными клипами, так ведь? Гарри покачал головой, и пока он качал, ему в руки прилетели кассеты, которыми они запасались к выступлению. Теперь кассеты были наполнены, казалось, даже потяжелели. Помня то, как надо действовать, исходя из слов Джинни и Гермионы, Гарри воткнул большие пальцы в отверстия для смотки пленки, чуть покручивая. Перед ним поплыли кадры концерта в «Сфере», оглушительный заряд драйва и военные залпы инструментала, повторное проникновение в которые он уже вытерпеть не был готов. — Вот харе, это не то, — кто-то изъял из рук Гарри кассету. Сириус подсунул вместо нее виниловую пластинку, таких стояла на полке шкафа с аппаратурой бодрая шеренга, и внешне они не отличались от старинных винилов, что кладут в граммофоны. — Принцип тот же, — подтолкнул Пит, и Гарри всунул палец в середину пластины. — Только осторожней, не увлекись с голодухи. А то будешь ходить и месяц напевать одну песню… а то и год.***
Внезапно зрение Гарри опутала некая колдовская романтическая дымка. Полились мотивы «голубоглазого» соула, и откуда-то появились знания обо всем, что происходило вокруг, знания терминов, знания чар. Средь меркнущего пространства выплывали люди на каком-то оупен-эйре, и Гарри чувствовал себя глупым зевакой, пока не понял, что все они есть только в его воображении. Они плясали на лужайке, оккупированной микроавтобусами с цветочной окраской. Все были одеты в пальто, куртки, толстовки и жилетки с растительным или ориентальным узором, в потертые клешеные джинсы, растянутые свитера и просторные туники, все были увешаны пацифистскими значками, разными косичками, узелочками, ленточками, и прочими яркими принтами из натуралки: ожерелья и серьги из цветов, ромашковые венки, одуванчики за ушами. Все носили длинные волосы, платки, банданы, налобные шнурки и повязки. Обувь у всех была истоптанная и убитая, многие ходили босоногие. Кровь перестала стучать по вискам Гарри, едва он услышал: — Наступит время для искупленья злодейств моих, когда украден твой взгляд любовный, чтоб танцевал я в глазах твоих. Но ты не делай меня реальным, ведь это только для нас двоих. Всерьез ли хочешь мне сделать больно? Со щек моих смахнуть слезу? Слова сжигают и губы тают, в твою реальность я не приду. Смотри на небо, считая звезды, живи же в сердце моем большом… Всерьез ли хочешь мне сделать больно? Со щек моих смахнуть слезу? Моя любовь здесь безусловна, если не спросишь: «Почему?» * И тут Гарри, открыв рот, увидел исполнителя. Высокого, худощавого, и еще столь непохожего на того молодого человека с плаката «Даров смерти» в комнате Джеймса. На нем были большие кроссовки, шорты в мелкий цветочек, похожие на юбку, обнажающие кривые коленки, свекольный пиджак не по размеру, вязаный пуловер, цветочный платок с висюльками и косами, еще какая-то драпировка на рукаве, на голове было что-то вроде рокабилли, а ленты с орнаментом, вплетенные в темно-рыжую копну, развевались из-за ушей. Если бы не макияж, его по-прежнему нельзя было назвать красавцем, но сам по себе он был, словно немыслимое торжество, с таким бешеным обаянием, что вдохновит покойника. Он был, словно свадьба: женихом, невестой и тамадой, которого, казалось бы, казнят, если не будет выглядеть экстравагантней всех. Но и эта трансгендерность его не выделяла, скорее — изюминка, какой нет ни у кого, а может и килограмм изюма. Его взгляд был чутким и шкодливым, а лисьи глаза неведомого пола постоянно подмигивали целому полю приспешников. Он сам был, как ядро эпатажа, как припев из маггловского «Калчер клаб», что поймает это наитие и принесет людям, как прометеев огонь. — От глаз твоих тот свет исходит, что на любовь всегда похож. Но что ты скажешь, когда, допустим, что я купился на твою ложь? «Я мужчина без предрассудков, на конфликт я не иду. Я мужчина, который хочет: узнать как сгладить свою вину». Но слишком прытко, ты, милый, скачешь: ни здесь — ни там. Ни здесь — ни там! Карма-карма-карма-карма хамелеон! Скачешь прытко: ни здесь — ни там. Ни здесь — ни там. Краски любви легки, только если это сон. Лишь только сон. Я любовь свою отдам… красным, золотым и зеленым снам. Моим красным, золотым и зеленым снам. Исполнитель стоял среди толпы, таких же, как он, музыкантов, и те подогревали ему кантилену на прикладном пианино или каких-то деревяшках с клавишами, на губной гармонике, свирели и свистульках, на рамочных барабанах, бубнах и бубенцах, как супругу супчик, — они все тотчас были ему супругами и сужеными. Иллюзорные руки, словно заботящиеся о ребенке, касались сознания Гарри, удаляя из него все плохое. Проблемы отшелушивались, точно сухая кожица, им негде было зацепиться в празднике этого чудовищного человечества, человеколюбивого человека, который распылял своим голосом свою убийственно-умиротворяющую, добродушно-душащую, фольклорную сущность, будто в тот момент производя божественные эманации — посредством истечения первоначала универсума разделяя единое на множества. Гарри выпрямился в спине, словно сбрасывая с себя чужое, улыбаясь вселенной и музыке, что делала все запредельное простым и понятным. Это метаморфозное веселье во вселенной открывало ему территории вселенской любви, отчего дышалось легко, как при спуске, и в голове была такая свежесть, которой позавидовала бы роса весенним утром. — От тебя грубей не слышал, в милом тоне, слов о том… что моя любовь — привычка, и сильна, если вдвоем. Если нет нас — любовь потонет под этим дном. Под этим дном. Карма-карма-карма-карма хамелеон! Скачешь прытко: ни здесь — ни там. Ни здесь — ни там. Краски любви легки, только если это сон. Лишь только сон. Я любовь свою отдам… красным, золотым и зеленым снам. Моим красным, золотым и зеленым снам. Гарри понял, что все волшебники влияют на пространство с помощью народных инструментов, наверное, со всех стран мира. Вскоре исполнитель стал разгуливать в толпе и пробовать инструмент каждого… в смысле музыкальном. Мандолины и лютни оргазмировали под его пальцами; плоские гусли, округлые домры и треугольные балалайки просили еще; и конечно, меха волынок сопели, неровно дыша, ко всему, что их трогало. — Каждый день на выживанье игру ведем, с тобой ведем. Я люблю, а не воюю, когда мой враг в меня влюблен. Каждый день на выживанье игру ведем, с тобой ведем. Я люблю, а не воюю, когда мой враг в меня влюблен. Я мужчина без предрассудков, на конфликт я не иду. Я мужчина, который хочет: узнать как сгладить свою вину. Но больно прытко ты, милый, скачешь: ни здесь — ни там. Ни здесь — ни там. Ближе к концу, все превратилось в концерт с национальными танцами. Почему-то это понравилось Гарри до жути, хотя он никогда таким не увлекался. Что бы он сейчас только не сделал, чтоб его пригласили на подобный концерт вживую, хотя нет… он все равно не умеет делать всего того, что мог наобещать. — Карма-карма-карма-карма хамелеон! Скачешь прытко: ни здесь — ни там. Ни здесь — ни там. Краски любви легки, только если это сон. Лишь только сон. Я любовь свою отдам… красным, золотым и зеленым снам. Моим красным, золотым и зеленым снам. ** Гарри еле сдерживал ноги от пляса, следя, как исполнитель совершает резвые приставные прыжки то вправо, то влево, скользяще перекладывая свою руку белокурому подростку, потом пареньку, похожему на него, какой-то девочке, какому-то старику, и по цепочке — все новым и новым рукам. Он перетанцевал парный контрданс «Темная лошадка» *** со всеми, с кем только возможно, тесня пары к центру, затем меняясь боковыми парами, перестраиваясь с партнерами по диагонали, крест накрест, восьмерками по кругу. Он был и грацией, и озорством. И возрастом он еще был не старше Гарри. Огромное и прекрасное, ауральное, галоподобное рождалось из потоков музыки, поднимаясь над поляной людей, оно охватило и Гарри коконом из благодати, куполом невидимой защиты, сея огонек внутри, который будет греть и светить, даже когда весь прочий свет померкнет. Он стал двигаться под стать этому кельтическому духу, ожившему мифу в образе юнца, вместе со всеми — устоять на месте пронизанному ветром шотландского звукоряда просто нельзя. Тревожные витки мелодии перетекали в спокойные, плавные сменялись задорными, возвысив Гарри гимном, заинтриговав балладой, убаюкав колыбельной. Он кружил в хороводе, вокруг него кружили волынки, кажется, повторяя все песни, которые когда-либо слышал. **** Затем он прыгал в хорнпайпе, маневрируя лодыжками ритмический рисунок и совершенно не чувствуя ни толики усталости. Позже в сопровождении духовых, он музыкально перенесся вовнутрь композиции коренного американского населения, где с ним в такт курлыкали индейки, мелодировали воем койоты, топали подковами лошади и шуршали ветками деревья — музыка пробуждалась в каждом творении природы. ***** Гарри во всем этом пребывал и охуевал, не желая испаряться отсюда. Он чуть не присел на пятую точку от ощущения себя — собой. И лишь голос Джеймса прервал эту занимательную охуистику, сиротка окончательно узнал, что обрел семью, на сей раз уж точно. — Как же это красиво… — промямлил Гарри, ему теперь все казалось красивей, чем когда-либо, и добрей, как никогда. Джеймс дернул вверх указательный палец: — Нет, уж. Послушай-ка, это волшебно. Сириус уложили правую руку на плечо Джеймса, а левую на плечо Гарри, подойдя сзади и встав между братьями Поттерами со словами: — Нет, друзья. Это охуительно. Во всех номинациях. — Значит, ваш продюсер еще и… — начал Гарри. Прошло всего несколько минут, а казалось — полдня. Кроме того, что мальчику в самом деле полегчало, он с этой поры гораздо глубже проник в философию Дамблдора, который так раздражал Тома по вузу. — Да, могущественный пиздокрыл он у нас. Славим-славим-славим! — Эм… если что, это не тост… — Гарри больше не мог пить. — Да, сиреневенький наш тот еще артист, — сказал Джеймс. — Кто бы знал тогда, что именно этот человек откроет магическому миру совсем другую музыку? Конечно, манера его не всем заходит без вазелина. Но, раньше, когда Дамблдор пел вне Хогвартса и уже в факультетской группе Гриффиндора, его музыка исцеляла. В общем-то, и впредь исцеляет. Записи ментальных клипов в подтверждение. — Я представлял его не таким… — разуверившись в своих представлениях, опустил руки Гарри, удерживая в одной из них пластинку. — Ну-у, Дамби-транс — это канон! — воскликнул Сириус. — Дело не в этом, Бродяга, — натянул улыбку Гарри. — Мне казалось, Дамблдора многие не любят… — Конечно, не любят, Гарри, — усмехнулся Джеймс. — Дамблдорово «Общее благо» судят за плагиат, мол, творчество факультетских групп — собственность Консерватории, не лично магов. Когда ты всем помогаешь — всех это настораживает и бесит. — Чем не повод тебя ненавидеть? — Сириус подчеркнул. — Для некоторых — очень даже. Рискни, сам попробуй. Спаси кого-нибудь из тьмы, — он стал подталкивать Гарри куда-то по маршруту «спасения кого-то из тьмы». — Сначала тебе пожмут руку и поклон отвесят, а потом придут черные пиарщики и будут пировать над твоим «хорошим» поступком. — А если «хорошее» ты совершишь неоднократно? Рекламщики это так раскурочат — век потом отмываться, — парировал Джеймс. — Типа, если моя музыка несет добро, то меня возненавидят? — наивно обронил Гарри. — Определенно, Малой, жахаться в десны с тобой никто после этого не станет, — Сириус концептуально возвел взгляд к потолку. — Задничная сторона славы малопривлекательна, поверь, — кивками доказывал Джеймс. — Мы пока мейнстримим, а Дамблдор эту задницу давно постиг. Вообще, все волшебники, кто знает Дамблдора, делятся на два лагеря: те, кто хочет делать все по его примеру, и те, кто лезет из кожи вон, лишь бы делать все наоборот. Гарри почесал затылок, естественно, он думал о своей любви, и все еще не готов был променять ее на всеобщую. Он слишком долго смотрел на мир сквозь призму Тома, а теперь ему словно поменяли очки — не просто стекла протерли. Вздохнув, мальчишка отошел к окну, забыв положить пластинку обратно на полку. — Дамблдора также не любят из-за того, что у него много секретов от своих фэнов, — внезапно сказал Пит, сидящий на деревянном корпусе большого барабана с рычагами для перкуссии ног. — Чертовски много. Мародеры помолчали несколько секунд, прежде чем перевести это в шутку. Сириус отгрыз крышку на бутылке пива зубами, сплюнул ее на пол, создав алюминиевый «цок», и сказал после глотка: — Ну, то, что его бороде идут бабские тряпки, уже не секрет. — Бро теперь во вкусе чуваков в женской одежде, а, Бро? Нюнчика еще со школы в мамином бюстгальтере заприметил, откроешь нам секрет? — Я тебе не Эванс, Сохатый, кончай заебывать этой хуитой! Ты, блядь, не рубишь в таборной жизни! — принял «озверин» Сириус, отталкивая товарища бутылкой. У Гарри самого этих секретов навалом. Может быть, поэтому ему было так плохо до клипа? И, чтоб не слушать мародерские разборки по-новой, он присел на подоконник и забросил вопрос в круг: — А что за секреты у вашего Дамблдора?