***
— Секреты? Пф! Такого добра у всех как блох! Плантации секретов в цветочных горшках, а лимонные сахарные дольки — это ЛСД! — Сириус, которого кажется, возмутило слово «секреты», всплеснул руками. — Если тебя с детства окрестили звездой и еще со школы зовут Великим Маэстро, а в шестнадцать ты уже выступаешь на Высокой сцене со своей группой, которая позже приобретет статус «факультетской» и с ней ты попрешь покорять «Чистилище», едва тебе пива в баре начнут продавать по документам… знаешь, что? Готовься, дружок, к тебе будет дохуища вопросов! — Сириус произвел жест абсолютности, обведя кистью полукруг от себя. — А те из вопросов, на которые ты не захочешь отвечать, станут секретами. А если ты освоишь продюсерство на уровне боженьки, разорвешь неразрывный контракт и останешься жив… вот — считай вставил по бенгальскому факелу каждому в анус! А тебе этого не простят… — Прости, контракт? Неразрывный, верно? — Гарри перебил, потому что услышал нечто знакомое. — Что? Я в пещере рос, — оправдался он трем парам глаз, уставившимся на него в полном охреневании. — Ну ты АЩЕНАХПИЗДЕЦ, Гарри! — чуть не захлебнулся Сириус пивом. — Все музосообщество держится на контрактах! Это магические контракты, само собой! Они, еб-твой-резонатор, повсюду… — эмоционально расходился взад-вперед. — Контракты-контракты-контракты! Контракты! — разбросал нотные листы на столе позади себя, потом достал палочку и собрал их обратно, повернувшись к собеседникам и присев на стол, произнес, покряхтев в кулак: — как-то так. — Мне кажется или… контракты это, типа, крупная лажа? — почесал черепушку юнец, ведь Том избегал конкретно контрактной темы настолько, что превратил ее в страшный секрет. — Эта лажа проявляет талант управленчества! Феномены вокализа, композитор отменный, дирижируешь заклинания или в пиаре годен — одно дело. От гнета моратория по взыскиваемой цессии тебя это мало убережет. Альбуса-распроебаныча не уберег ни его супер-пуперский голос, к примеру, ни чего-либо… Визенгамот присудит ему цессию по контракту «Даров смерти» — переуступку авторских прав… а он в отместку ухуярит эпоху панк-рока в роли продюсера… — Поэтому Дамблдор не поет? — раньше Гарри слышал, что некто декан гриффов обладает каким-то особенным голосом и вертит общественность на своем горбатом, но Том всегда раздражался об этом. И Гарри старался не разводить диалоги о чем-то раздражающем Тома. А то потом кто-то из воспитанников Вула болеет, блюет, бычится, слетает с катушек, кто-то из воспитателей получает по морде или сторож кого-то насилует, или вешаются чьи-нибудь кролики, морские свинки дохнут при родах, тараканы топятся у кого-нибудь в супе, не говоря уж о нашествии змей на унитазы и матрасы. Резиденты Стерео-склепа тоже ничем Гарри не информировали: у слизеринцев своя фристайл-атмосфера, для Гарри магия — подраздел пиздюлей. — Не, суды и обязательства по контрактам несильно вдохновляют… — запил слова пивом. — Приятного там шиш да ни шиша! Но, если голос не заберут на суде, где никто не впрягся, потому что и вашим, и нашим угодить нельзя. Чистокровкам традиции превыше всего, они чтут лишь фолк и филармонию. А тем, кому чистокровность до пизды, ню-металл — хер пойми из чего. Тебя стресс тупо лишит голоса… — У Дамблдора могли забрать голос? Как у преступника? — помнил Гарри, что у музыкантов забирают голос или слух за преступные музыкальные косяки, которых исцеляющим фолком не поправить. — Анналы истории. Вернее, аналы. Туда есть допуск только двум, заключившим неразрывный контракт, «Подарочкам смерти». И эти два Подарочка чудом живы. За здравие одного из Подарочков мы поем тосты каждый концерт. Так зачем нам совать нос в их аналы? Имеет ли значение то, как эти двое выжили в их амфетаМире? Наша музыка по кайфу людям, разве не это главней? Мы же счастливы! Ай-нэ-нэ-нэ-нэ… — Что-то мне нравится идея контрактов от слова «нахуй»… — проронил Гарри, чувствуя, как задергалась пластинка в его руке, точно стремясь пританцовывать «цыганочку» с Сириусом. — Плюнь на контракты, будь просто бременским музыкантом, чисто сам по себе, — явно заминая треп, сказал Джеймс Гарри, фонетически озвучившему глоток слюны, ибо не очень-то охота иметь дело с контрактами, способными убивать. — Да, и так бывает, только при дуэтных контрактах, — обнадежил Пит. — Когда на кону жизнь… — Почему? — сразу спросил мальчик, Мародеры почти синхронно вздохнули. — Потому что в основе связи дуэта лежит, ну, такое волшебство… оно легко перекидывается в не совсем светлое. Перекинется и обратного пути нет. Музыка понесет деструктив, в дуэте возникнет тяга… какую даже опиаты не вызывают у нариков. Похуже. Намного хуже. — Потому что наш Патимейкер великий был мал и глуп и не видал больших залуп, — Сириус грустно допил пивко. — До того как с Альбусом-фениксовичем случились секс-наркотики-рокинролл у него были мир-дружба-жвачка. Этнические наследия североамериканцев и шотландцев создают хиппи-фолк. Затем, как по наклонной дорожке, его потащат: бардовский рок, гранж, кантри, инди-рок, инди-фолк, фолк-панк, электрик-фолк. И притащат в поп-рок, ню-метал и в аналы, как я уже говорил, истории. Его-то повернет, конечно, к своим глубоким корням рокнрольного древа, да поздно — не запоет. — Видишь ли… — Джеймс начал, и перед Гарри вдруг пронеслась откуда не возьмись картинка, изображающая какого-то человека, сидящего на кровати во всем лиловом. — Есть такой вид контракта в дуэте, который не подлежит расторжению, а Дамблдор его расторг. Контракт «Даров смерти». Самый сильный контракт из существовавших в мире музыки. Гарри был в запаре, понимая, где собака зарыта. Но рассказать, что знал о Гриндевальде, значит устроить соревнования по охреневанию. — Только как у него это получилось — вот где секрет. — Походу, снова не обошлось без любви… Бродяга внезапно вдохновился: — Ты закрыла сердце на замок, чтобы я в него войти не смог! Или я сломаю твой секрет… Или ты сама ответишь мне: любишь? Любишь? Любишь? Любишь? Любишь? Любишь? Любишь? Или нет? Быстро исчезнувшая картинка вновь вплыла перед Гарри, словно его втянуло в какую-то мысле-образную воронку, где по-прежнему на широкой кровати сидел человек в сиреневой пижаме, сжимая в объятьях подушку и кушая ее шелковую наволочку с печальным сумасшествием во взгляде, глядящем в никуда. — Если вдруг замучали тебя шорохи ночные в тишине… Лучше помолись, ведь это я! Это я уже иду к тебе! Любишь, любишь любишь, любишь? Любишь-любишь-любишь или нет… Секрет…— подхватили Пит и Джей. Кадр сменился, и страдающее на кровати лиловое существо преобразилось во что-то счастливо летящее леопардовыми кедами вдоль разметки и вбегающее в охапку незнакомца, обнимая его тело ногами, кружась с ним на фоне асфальтной дороги, очерченной бурыми стволами деревьев, паутиной жженного цвета волос скрывая их лица, возможно, поцелуи. Потом эти волосы цвета пожара резко осыпались вниз и реяли по ветру, немного намокая концами, когда блаженное бесполое оно раскачивалось на тарзанке вниз головой, наблюдая бессменно за высоким белобрысым парнем — он был так прекрасен, что можно было заплакать, и его кукольные, купидонские глаза тоже следили за телом в маневрах, и за перевернутым лицом, и за голубыми глазами, искоса улыбающимися из тени крон. Потом в такой же прыгающей неразберихе лицо этого оккультного пери озарялось бликами костров, возле которых они с тем парнем создавали каданс, ударяя в ладони, белые от порошка против потливости, отчего хлопки получались не такими звонкими, звуки приглушались, и дым какого-то шаманского праздника опутывал их поднятые над собой руки. — Ты убила все свои игрушки! Ты закрыла маме рот подушкой! Чтобы никто не выдал секрет! Потом эти две пары рук балансировали, удерживая тела двух амфибийных особей, которые плавали друг напротив друга, исступленные и глотающие воздух, похожие на влюбленных чудищ, составляющих вместе то, что называют одержимостью, в лукавых глазах первого и ликующих ихтиандровых — второго, такого же бесполого, но более широкого в плечах и мужественного в скулах. И всю эту одержимость окружало живописное место, как с фотообоев — зеленая вода затона, дощатая пристань, туристические палатки среди соснового леса, свалки велосипедов, скутеров и самокатов. — Чтобы никто не дал ответ. Любишь, любишь любишь, любишь? Любишь, любишь любишь или нет? Все казалось бы красивым романом, любовным фильмом про подростков, если б не постоянное чувство тревоги, жалости и жути, когда эти двое сдерживали себя на расстоянии отмеренных дюймов, даже стаскивая друг с друга одежду на берегу, в которой купались и которая совсем не поддавалась скольжению по мокрым телам — майку с надписью «Рожден, чтобы любить тебя» у первого и майку с надписью «Как правда по-гэльски» у второго. И их дрожащие губы замирали, почти соприкасаясь, чтоб между ними вырос микрофон, а потом масса народу, неисчислимая вереница толпы отслоилась от микрофона в разные стороны. — Любишь, любишь любишь, любишь? Любишь, любишь любишь или нет? Секрет… * Микрофон распался надвое, и лица двух магов отдалились, ведя речи теперь каждый в свой микрофон, когда что-то наподобие репортажа сопровождало их по палаточному лагерю: «Ну, я болею за Норвегию, а победит по технике Германия, конечно же», — отвечал первый. «Я бы желал победы норвежцам, но знаю, что победа за шотландцами однозначно», — сказал второй и ударил по струнам гитары так, что Гарри вздрогнул, выбросив пластинку, которую держал до сих пор в своей руке. — Ого! Сонастроился? — заметили все. — Эй… — недоумевая, натянул брови на лоб Гарри: — какого черта это было? — Ууу, фолк-ривайвл шагает по планете! Это мог быть либо самовоспроизведенный клип, либо включение в ментал напрямую, — Джеймс уже подобрал пластинку, едва Гарри за ней наклонился. — Синхронизация, спровоцированная смыслом композиции, создателем ментальной записи и звуком твоей собственной души. Короче. У тебя что-то в жизни похожее… — Тихо, блядь, я скажу вам, детишки! — заявил Сириус, подойдя к Гарри, собравшемуся уже пошире раскрыть тему похожести в своей жизни с нарезкой случайных кадров, по крайней мере он точно знал, что это не следующий ментальный клип включился, ведь он не засовывал палец для просмотра. — Пластинка — еще проводник же! Евреи пиздят! Вначале было не слово. Вначале был звук! Он ущипнул третью струну своей гитары, упершейся колковой головкой в плечо Гарри, срывая писк тонкого «ля-си». — Это звук, разбирающий тебя на частицы, и вновь склеивающий за два такта, бесконечное количество раз. Просто звук — отдайся ему! Чувствуй, как он входит в тебя. Вдыхай его, как наркотик, глотай его, как марочный виски, пари в нем, как в космосе. Жизнь каждого человека — всего лишь мелодия! Представь, что патефонная игла по завиткам отпечатков твоих пальцев скользит, кое-где она создает консонанс, затем соскакивает, попав на пылинку, царапинку… и все плывет, фальшивит, нечто вроде эффекта заезженной пластинки выдает, ходя по одному и тому же кругу. Снова и снова. Снова! И снова! И пиздятина получается! Все испорчено! А ведь уже никто не сложит мелодию твоей души вместо тебя, она единственна и неповторима. Сириус прикоснулся к пластинке, которую теперь держал в руке Джеймс, и вскоре пискнуло то самое «ля-си», но уже из гитары Джеймса, что удерживалась тем за гриф, и продолжил речь: — Зато ты можешь просить о помощи, — струна, тронутая Сириусом еле вибрировала: — кто-то может откликнуться. Взять твою иглу, поставить с начала, дать новый шанс твоей душе играть. И так раз, еще раз, еще много-много раз! Пятый, десятый, дохулиардный! Пока ты дальше не зазвучишь, как надо. Даже если забудешь, тебе напомнят. Потому что шансы на пути твоей иглы — это все, что у тебя есть. Шансы не ограничены в числе, лишь бы твоя мелодия была доведена до финала без сбивок, без фальши — лишь тогда ход по круговой будет окончен. И тогда начнется иное представление… Вибрация Сириусовой струны загасилась, но переданный гитаре Джеймса через прикосновение к пластине звук все еще звенел. — Любое касание музыки оставляет след. Если где-то аукнулось, где-то отзовется эхом. Выпусти сигнал, и кто-нибудь его получит. — Вау… — выпалил прошлый сиротка, не находя в себе ничего внятнее, не в пример старшему брату: — У Бро накипает. Да? Мой Цербер-рррр…— прихотливо возложил руку на плечи друга. — Мажет после этого ганджубаса под пивом, но в целом неплохо, — согласился тот. — Еще чуть-чуть и тебе захочется большой и чистой ебли. — Чистой и светлой ебли. — Душевной ебли. — Сказочной. — Это только если тебя проткнут, — Джеймс засадил грифом Сириусу в живот. — Ах ты ж, падла рогатая… — не остался в должниках Сириус, напав на Джеймса своим грифом. — Эм… а что между нами похожего? — пытающегося понять, из-за чего сонастроился с менталом Дамблдора, юношу мало кто услышал, ибо парни увлеклись поединком на гитарных грифах. Все эти переплетения миров двух разных людей, оказавшихся рядом по судьбоносной прихоти, отзывались в Гарри пустотой души… а также тяжестью мошонки. Мог ли он доверять музыке, если сейчас отчетливей некуда его огрело осознанием, что именно она отбирает у него любовь? Разве любовь может быть музыкой? …Пустой. Не подкрепленной никаким человеком. Музыкой, за которой никто не стоит? В секретах, поведанных Томом, никогда не говорилось о любви… лишь о каком-то холодном божестве: «Божество сама музыка, Гарри, и ты поймешь это, если перестанешь сопротивляться ей. Как люди противопоставляют себя божественному. Ты поймешь это, пройдясь по нотным знакам, где: «до» — dominus или Господь; «ре» — материя, rerum; ми — miraculum, чудо; фа — familias planetaium, семья планет или солнечная система; соль — solis, солнце; ля — lactea via, млечный путь; си — небеса, siderae. Музыка тебе ничем не обязана. Она не заряжает тебя энергией жизни и творчества, она выкачивает из тебя эту энергию подчистую, делая тебя пустым, чтобы затем, через мгновения наполнить чем-то качественно новым. Это другая энергия, это уже другое вдохновение, и жизни в тебе уже нет, а есть только… искусство». Гарри открывал многое, благодаря Тому, что музыкальные дети открывают с ползунков, а он — будучи подростком: «Искусство — это бессмертие, Гарри. Музыка творит волшебство, что дает вечную жизнь… Но ты никому не должен рассказывать об этом, иначе наши секреты утратят свое волшебство, понимаешь? Тебе не познать бессмертия в таком случае, потому что я просто тебя убью, сцежу с тебя кровь, разделаю тебя, удалю внутренности, распилю тебя по суставам, раздроблю кости…» — ну и так далее. Тому просто нравилось описывать процесс, и Гарри к двенадцати годам уже знал все виды своей вероятной смерти. — Ты, бля, Дункан Маклауд хуев, я не пойму? — воюющих солистов не заботили голоса из коридора, но вдруг, как в сказке скрипнула дверь. — Эванс? — все Сохатому стало ясно теперь. — Танцуют все! — изобразил Бродяга танец с гитарой, которой секунду назад собирался врезать товарищу. — Ц, все без изменений, — констатировала Лили, впуская идущих следом Ремуса и блондинку из бара. — Полумна? Наконец-то! — пресекая попытки девушки поздороваться, словно ее только ждали. — Где ж твои рога? — Рога, Сири? — изумился Ремус. — То есть, месячные. — Джей… чего? — укорила Лили. — Ой-сук… Лунные! — Сегодня асцендент солнца, — позитивно ответила блондинка, загадочно-скучно улыбаясь. Это объяснило столь многое, что ничего нельзя было объяснить, и все заговорили вразнобой, как обычно, о ближайших действиях на студии. Главные вокалисты, конечно, пропихивали версию развития событий, связанную со сливом репетиции по-шустрому и заливом своих организмов алкоголем, но у них находились спорщики: — Нам давно пора готовиться к отчетному в Гала-холле, — твердо произнесла Лили, преграждая Сириусу путь к ящику с синькой. — Ты мог бы перестать пить? — Спасибо тебе, Эванс, — произвел реверанс Джеймс. — Бро всю ночь раскрывал в твоем дружке Пожирателя микрофонов. Представляешь ли ты сколько ему надо теперь выпить? По твоей милости мы больше никогда не увидим Бродягу трезвым, — и тому последовало подтверждение: — Я мог бы выпить море! Я мог бы стать другим! Вечно молодым! Вечно пьяным! Я мог бы стать рекой! Быть темною водой! Вечно молодой! Вечно пьяный! Я мог бы стать скалой, но уже другой! Кто-то молодой! Кто-то пьяный… Хочет стать скалой! Быть темною водой! Вечно молодой! Вечно пьяный! Вечно молодой! Вечно молодой… Вечно молодой…*****
Под девизом «вечно молодой, вечно пьяный» пролетело еще несколько Гарриных дней в компании «Мародеров», понаехавших Уизли, каникулирующих студентов Хогвартса и девочек легкого поведения. Ему так и не хватило сил задать еще один вопрос, поскольку это означало бы вскрытие… Вскрытие тайников Тома с последующим вскрытием вен, когда Том поймет, что его тайники вскрыты. Добровольное вскрытие, чтоб не раздражать Тома лишней заботой о чужих венах. Достаточно было ему проблем с чужим стояком, как только Гарри обзавелся стояком, и как только научился пользоваться стояком, рядом с Томом становившимся перманентным. Но самое страшное заключалось не в этом. А в том, что на исходе седьмого месяца четырнадцатилетнему отроку удалось узнать один роковой секрет, о котором он поклялся молчать. — Что тебе нужно, Гарри? У меня нет на тебя времени, — Том общался с кем-то по телефону, отвлекаясь на мальчика в дверях. Гарри топтался на пороге, глядя, как Том общается и записывает что-то в дневник. — Да, Люциус, продюсерский контракт мне понадобится в понедельник. Укрепи его печатями и подписями оркестрантов. В комнате Тома играла группа «Хэллоуин», что было странно… с каких пор гения увлек пауэр- и спид-метал? Гарри несколько раз щелкал пальцами перед вопросом, но так и не задавал его. Это совсем не то волшебство, что Том делал, получая загаданное, предварительно щелкнув пальцами. То бишь, чтоб обратить на себя внимание взрослого маэстро, Гарри щелкал бы очень долго, итогом перетрудив мышцу, которая отвечает в пальцах за щелчки. Гарри начал воспроизводить произведение Глинки, и его сопровождение весьма резонировало с фоном металистики. — Хм, — бессердечная мина с толикой презрения. — Ты еще здесь, — Том выпустил телефон на кровать, положил ручку в переплет, и посмотрел на горе-щелкунчика. — Да. У меня день рождения, вообще-то, Том, — мог позволить себе Гарри вольностей. — Планируешь спать в моей комнате? Ладно, она твоя. Меня здесь не будет. — Что? — Я уничтожил монстров, можешь не волноваться. Гарри проскулил недовольство, заваливаясь на кровать, чтоб сложив ногу на ногу, зажать свою пипиську между ними снизу. — Я позову их обратно, если хочешь. — А где ты заночуешь? Детство задолбало Гарри, он устал кормить детьми своего Молоха под кроватью. И жертвоприношения из своих яичек подгонять. — У Малфоев, — был вежлив ответить Том. — Понятно. Когда у Гарри начало получаться пользоваться стояком, многие предметы в приюте оказались в опасности. Особенно вещи. Особенно вещи Тома. Вещам Тома всегда грозило спермонаводнение, они были в круглосуточной опасности. Гарри помечал их от неумения сдерживаться. В конечном счете, он решил, что закономерно помечает свое собой. Вещи Тома все время были в сперме Гарри. Пусть коварный змей ночует у своих симфонистов и… разорится на прачечных. Пусть Гарри поспит в одинокого, зато у него есть в распоряжении целое одеяло, простынь, подушка, пахнущие Томом. Назло, он взял и положил руку себе между ногами, когда Том снова взглянул на него. Гарри сжал кулак там, глядя в глаза Тому, наблюдая за меняющейся мимолетно мимикой — колючей, отрицающей, но не пустой все же… еще НЕ ПУСТОЙ. — Прекрати, Гарри. Я здесь. — В этом и весь смысл, Том. У них по данному спору были взгляды диаметрально противоположные. Гарри сжимал и разжимал кулак на стволе под тканью, приподнимающим штанину, зачарованно глядя на Тома с лицом досадки, наивно полагая, что до вечера его кумир никуда не исчезнет. Внезапно наивный полагатель дернулся, когда Тома позвала заведующая из коридора. С известием о жилищной выгоде, наверняка. Молодой деятель культуры добивался кое-каких квартирных выгод по завершению обучения. — Закончи, пока я приду. Либо проваливай, — произнес Том, направляясь к двери. — Слышишь? — Что? — Не трогай себя при мне. Помнишь мои правила? Людей убивают даже в дни рождения, — уходя, не преминул разбить Гаррино сердечко Том. — Ну… избавь нас обоих! — Том дерзновения эдакого уже не услышал, и не увидел, как Гарри начал щупать свой пах более активно, побыстрей, чтоб успеть к возвращению. С возвращением летом в приют Томас Реддл колдовским образом менял абсолютный лед по отношению к Гарри, который надо поприкладывать к больному месту, на поводок надежды, которым больное место было обвязано, чтоб в любой момент подергать. Он в мире магии хорошо устроился — тогда Гарри считал, что это просто красивое название музыкантов. Он общался со светской богемой, финансирующей его проекты — о них Гарри узнает через секунду… …Ровно в этот миг отлеживающийся на кровати телефон Тома издал сигнал. В этот же миг Гарри стискивал свои мешочки семени, чтоб они не взорвались, чуть ранее пропустив руку за расхлябанный пояс постоянно спадающих с него штанов. Видя, как кисть руки натягивает резинку, из-под коей выглядывает покрасневшая головка, а запястье слегка потирает ее, представляя, разнообразие зол, что причинит ему Том, если бы они оказались заперты в этой комнате. Ни потоп, ни армагеддон, ни триподы гуманоидного вторжения, издающие воющий зов, словно гигантский мамонт дует в хобот, не отвлекли бы мальчика от его занятия, если б только знакомый до колик в яйцах голос не запел из телефона: — Давай станцуем, как мы умеем. Как раньше, стариной тряхнуть не повредит нам. На небеса всегда попасть успеем, наступит день — все окажемся там. А пока, поднимем лица вверх, сияние звезд созерцать. Уповая, что железные птицы войны не летят. Не зная: умрем ли молодыми или продолжим наблюдать из песочных карьеров за теми, кем хотели бы стать? Мы не властны над небом, чтобы это узнать. Но в запретах не сможем спокойно спать. Наша жизнь лишь короткий куплет, только музыка знает ответ, когда нами он будет спет. Потому всегда музыканты в печали, не ведая — сколько им отсчитали. Мы боимся всего не успеть, но в гонке со смертью лететь… Нестрашно тем, чей разум полон идей. Ведь музыка — для сумасшедших людей. Гарри пришлось взять телефон одной рукой и поднести к своему лицу. То, что он увидел, не было рок-оперой Джеффа Уэйна о завоевании планеты марсианами, однако показалось не менее эпичным. Управляющий оркестром Реддл стоял посреди сцены театра, где работал, исполняя для пустого зала, как иногда делал, то, что заставляло Гарри испытывать чувственный шок, поскольку это было чудесно и поскольку… вместо живого оркестра играли тупо летающие в воздухе инструменты — могло ли это быть спецэффектом? Долго Гарри задумываться не пришлось. Страдая на грани попыток выложить сперму на экран и попыток сдержаться от этого, он каким-то чудом сумел прочитать наверху видео: «Лечебница для бывших звезд имени Святого Мунго», а снизу — комментарий единственного человека, просматривающего видео: «Это пост твоих желаний, мальчик, на психотронное оружие не тянет. Старый кокаинщик ожидает большего при реальном прослушивании. Сними запрет со своего ментала на будущее. Постскриптум: контракты не заключают по магической сети», — писал некий Гриндевальд. Гарри понял, что эта сеть предназначена для узкого круга людей, или эта сетевая линия. По крайней мере в переписке участвовали двое: Реддл и некий Гриндевальд. Привыкший к странностям Гарри еще не знал о магических провайдерах и в чем их отличие от обычных, больше обалдев от того, что кто-то назвал Тома мальчиком — кем тогда должен быть этот музыкант? Позволив себе погрузиться в зрелище, вдохнув звуки, выходящие из Томова рта, дав музыке пронзить свою кожу, Гарри закрыл глаза: — Навеки молодым! В моем бессмертии хочу себя увековечить. И ты себя увековечь! Разве игра не стоит свеч? Навеки молодыми быть. Разве не этого любой из нас желает — вечно жить? *** …И случайно кончил. — О, черт-черт-черт… — принялся он тереть экран. Гарри тер о свои штаны, на которые тоже попало. После начал тереть штаны, заодно подальше пряча член. Затем натянул рукав на запястье, тря тканью телефон, оставляя разводы прозрачной субстанции на экране. Таким образом смещая переписку. И мельком читая, он все больше убеждался, что переписка затянет на очередную фразу «пусть это будет нашим маленьким секретом». Так он тер и читал, читал и тер. Да так увлекся, что не заметил Тома. — Что ты делаешь? — спросил Том. Воцарилась тишина. Прекрасное пение стихло. Переписка была раскрыта, Гарри так до конца и не оттер свой выделившийся секрет с их «маленького секрета», а просто равномерно распределил по экрану. — Я-я… эм… — Ты рылся в моих вещах? — Том на удивление спокойно произнес, Гарри включил олигофрена: — В твоих вещах? — Кто тебе позволил трогать мой телефон? — Э… ну, он лежал здесь… — На моей кровати. — Да… но, я, в общем… он лежал бесхозный… — Это мой телефон, — Гарри почувствовал, как он раскаляется в руке. — Да, но-но… он вдруг… — выпрыгнул из руки, чуть ли не на пол, заставив мальчишку поиграть в горячую картошку. — Что «он вдруг?» Велел тебе читать мои сообщения? — хозяин телефона тоже раскалялся. — Отвечай, — жестокий ухват за предплечье, разворот корпуса тела и разъяренный взгляд. — Нет, но… — взяв себя в руки, вернее беспомощно раскиснув под руками Тома, Гарри задал напрямую: — с кем ты переписываешься, Том? — Какое тебе дело, Гарри? — Гнев Реддла весьма внушителен, не будь Поттер привыкшим к разного рода расправам, то мог бы наложить кирпичей от вида адски искаженной гримасы, предвещающей расплату за грехи. — Том… ну, я просто… понимаешь, я… — в отчаянии залепетал Гарри, когда Том резко отнял у него телефон. — Ты просто дебил, Гарри Поттер. — Прости меня, ладно? Представь, будто я ничего не читал… — Настоящий дебил, — Том отходил медленно, при этом неотрывно глядя на подростка взглядом, наносящим тяжкие телесные. — Я… я просто люблю тебя… Гарри опустил голову, не отрывая глаз от лица любви всей его жизни, и наверное, смерти. Том слегка поморщился, словно укололся. Эти слова, как раньше, доставили ему дискомфорт. А теперь, когда Гарри подрос, они вообще прозвучали натурально издевкой. Но спустя мгновение Гарри понял, что поморщился Том из-за того, что телефон был все же немного липким. Том прошелся к столу, выдвинул ящичек и принялся что-то там искать. — Какого Римского-Корсакова… — отрыл в тумбе салфетки, начав протирать экран. — Я уже сказал — какого… — тихонько произнес Гарри, подходя сбоку. — Я надеялся, что у тебя это пройдет, — вышипел он безэмоционально, даже не повернувшись к влюбленышу. Каждый год, когда Том приезжал летом, любому случайному встречному было бы очевидно — Гарри влюблен по уши. Тому точно — нет. Каждый раз он его оскорблял за это так, что любые влюбленные уши скрутит в дудочку. Ни у кого никаких ушей не хватит так любить — влюбляться по уши. Каждый день по новые, все новые и новые уши. Но как это может пройти? Это же не отит и не водянка на хрящике. — Я тоже. — Ты тоже? — Надеялся, что тебя исключат. — Да? Почему же, по-твоему, меня должны исключить? — Может, потому что ты исключительный? — Благодарю, — унции иронии, вывернутые на голову друг другу, как ведро помоев. — Или, может… потому что ты общаешься там… в своем магическом мире с какими-то убийцами? — Хм, — Том повернулся с крошечной улыбкой на губах. Гарри отшатнулся к изголовью кровати. Том так редко улыбался своей таинственной, холодной улыбкой, не предвещающей ничего хорошего, — улыбкой алхимиков, чернокнижников, демонов и вампиров, которых сами жертвы приглашают в дом, — что наука фапать на него в его присутствии претворялась в жизненно важные знания. — Они хотят стать твоими наставниками… — от страха Гарри аж четко завыговаривал, ведь он переживал от этого необыкновенно, на порядок выше, чем от неразделенных чувств. Не важно, каким путем Том достигает успеха, главное, чтоб с ним было все в порядке. — С чего ты взял, Гарри, что те, с кем я общаюсь, убийцы? — Не знаю! Может, несколько сообщений об убийствах наводят на такие мысли? — Ты прочел то, чего не понимаешь… — Неужели? Какой-то Гриндевальд уверяет, что освоил песенное заклинание в тринадцать, чтоб убить свою мать! Еще? Ладно. Почему он пишет, что гитармагия убила Дамблдора? Или, что любой другой продюсер сочтет за честь работать с тобой, после того, как ты применил на первом курсе такие дирижерские жесты, которых нельзя называть? К сокурснице, к Миртл Уоррен, верно? Это из-за нее чуть не закрыли твою Консерваторию? Она же мертва? Так, может, ты убил ее… всерьез? Том хмыкнул и зло, и саркастично, и удивленно, и даже капельку одобрительно, отходя к стене и опираясь спиной о нее, засунув руки в карманы брюк. В чувственном миксе Гарри преобладала эйфория, с какой прыгают на амбразуру, его словно оттолкнуло к противоположной стене. Устало, он оперся спиной о стену, служа прообразом визави. — Я могу организовать тебе встречу с Миртл, — гордо вскинул подбородок Том. — Сам получишь от нее ответ. — Пох, — выдохнул Гарри, ткнув макушку в стену. — Ты убиваешь меня уже тринадцать лет. — И что же? — Ничего. — Сегодня ты переступил черту, Гарри! Читать чужие беседы — самая дурная из твоих затей за тринадцать лет. — Клянусь, я… Том, я не специально! Но, ты… скажи мне спасибо. Да, скажи! Не забудь, прежде чем убить… — Спасибо за чтение моей личной переписки? — Да! Благодаря мне ты запаролишь свой телефон, и… и этого никто, кроме меня, не прочтет. Гарри махнул указательно телефона на столе рядом с бедром Тома. Перевел взгляд правее по бедру Тома. Опять выдохнул. И проследовал зрительно по торсу Тома, обтянутому черной битловкой, к лицу. Их будто раскидало по углам. Будто между ними должен проехать поезд. Будто они стоят на разных платформах, а середина спальни переделена рельсами. — Никому, кроме тебя, это в голову не придет. — Ага. Скажи еще, никто не дергает под твои видео… — Ты тоже этого делать не будешь, — в глазах Тома читались способы убийства Гарри. Взгляд Тома вспарывал шею мальчика на колумбийский галстук, выстреливая кровью из яремной вены. Взгляд рассекал ему грудину, вынимая сокращающееся сердце с сосудами, тянущимися за ним. Взгляд опрокидывал его навзничь, волок труп до двери, во двор, под окно, в сад, где добивал еще дергающееся в конвульсиях тельце лопатой. — Проваливай, Гарри, — сказал Том, глядя в окно, где и читалось все действие взгляда. Умереть при таком раскладе — куда лучшая судьба, чем проваливать. — Что? Мне уйти? Просто так? — отлип от стены Гарри. — Не просто, с ускорением. Том проследовал к шкафу, начав доставать оттуда тремпели с костюмами и рубашками, которые стоят дороже всей мебели в этой комнате… да, наверное, и во всем приюте. — Разве ты не собираешься меня убивать, Том? — возмутился Гарри, подходя ближе, разведя в вопросе руки. — Я же сказал, у меня встреча. Званный ужин в поместье Малфоев. — Хочешь сказать, тебе плевать, что меня надо убить? — Я убью тебя позже, Гарри. Тебе не срочно? — Том, я люблю тебя! — Отойди, — он взял мальчика за локоть, сдвигая в сторону, чтоб положить следующий костюм на кровать. Гарри ухватился за руку, но Том толкнул его и выкрутил ее. — Это всего лишь деловая встреча, верно? — Это не твое дело! Ничего не твое дело, тебе ясно? Ты слышишь меня, Гарри? — Тому не нравилось, когда его трогают, поэтому он заводился. — О, да… Том, конечно, — обойдя полукруг, примостился на кровати. — Гарри, убери отсюда свою задницу, — слова опасно шепотом. — Смотря куда? — Туда, где меня нет… — попытался Том содрать маленького клеща со своего одеяла, но оно только еще стремительней соскальзывало вниз. Обхватив Тома за талию одной рукой, Гарри-без-пиздюлей-как-без-пряников-Поттер напряг ноги, чтоб упираться в пол, попутно неуловимыми касаниями прокатываясь по внутренней стороне бедер ледяного идола. — Том, ну я не могу без тебя… — просунув руку под резинку, двигая ладонью по юношескому достоинству, которое от возни набрякло, Гарри прыгнул на съезжающее одеяло прямо на колени присевшему на кровать, чтоб не подскользнуться на одеяле, Тому. — Ты разрешал себя обнять… — уклоняясь от прикосновений, пытаясь спихнуть его, Том толкал коленом там, где было больнее и нелюбимей. — Когда тебе было девять! — оттаскивая от себя Гарри за предплечья, пытаясь лягнуть коленями побольнее, от чего дико скрипели старые пружины кровати, проскрипел сквозь зубы Том. — Я всегда тебя любил… и буду, даже если ты станешь серийным убийцей… АА!-АБНИМИ-И! — ущипнул Том ногтями ребра так сильно, что Гарри выгнулся вбок, пока еще не попали ногой между ног. — Обними меня, пожалуйста… Но Том-таки попал. Испуганные семенные мешочки сжались, и налитое кровью древко обмякло, Гарри потерпел, закусив губу. Поскрипев зубами довольно громко, хотя старые пружины, все же, скрипели громче. — Как ты смеешь? — Реддл выпрямился на вытянутой руке, под наклоном над телом под ним, и держа колено на развернутом бедре мальчишки, чтоб тот не думал больше на него залезть. — Пожалуйста… — Поттер выпалил ничтожно. — Как ты смеешь просить меня, ебанутое существо… — сжал пальцами щеки, наклоняясь над Гарри угрожающе. — Я правда тебя люблю! — ощущая, как сковывает властная волна вновь возвращающегося возбуждения от контакта щек с холодными подушечками пальцев, глядя только на шепчущие губы Тома, но не слыша слов, Гарри опять прощупал пульс болезненной плоти у себя в штанах. — Это не детство… Гаррина рука теперь находилась там, снизу, на законных основаниях после удара, и там еще что-то шевелилось, невзирая на недавнюю боль, потому по глазам Тома было видно, что он явно ждет, что мальчишка сию секунду провалит или провалится под землю. — Мы никто друг другу, Гарри, — шипя точь-в-точь, как змея: — когда ты усвоишь это? Кажется, не стоило начинать этот допрос о переписке, — поморгал Гарри, — да и тема с Миртл Уоррен была ни к чему. Тома могли еще с первого курса исключить, — тогда всем жилось несладко. Он рассказывал ему всегда так мало и по секрету. И тот случай в Консерватории — то уже совсем другой секрет. Один фиг Том скучал, Гарри не вел бы себя так, не чувствуя никакого отзвука на энергетическом уровне. Или вел? Нет, он определенно чувствовал это. Как музыку изнутри. Гарри даже не тревожился, что великий хормейстер посещает всякие там пирушки бомонда — Том все равно никого не сексит на этих вечерах, он ненавидит прикосновения. — Нет, Том. Том, усвоишь ли ты, наконец, или нет… что мы так задуманы здесь, чтоб именно так, именно такими. У нас все общее. Наше горькое прошлое, мы оба были особенными и отверженными, одни, вдвоем, среди всех… мы не можем стать никем… — Мы? — приподнял брови Том Реддл. — Мы — как и монстры под кроватью, уловил суть? Мы — только в твоей голове, Гарри Поттер. Том как-то спокойно доставал руку Гаррину из Гарриных трусов, говоря это, складывая ему ладони на груди, подобно покойнику, и вскоре встав с кровати. Эмоции стерлись. — Нет, постой! — подскочил подросток следом, садясь на койке. — Неужели, ничего не значит, что ты убил всех монстров под моей кроватью в большой спальне? А как же «в горе и радости, болезни и здравии, богатстве и бедности?» Мы поженились, пока ты спал! Я нам кольца нарисовал на средних пальцах только… мне было семь, ты ответил «да» на языке змей. А когда змеи со всего Лондона сползлись в парк на твою скрипку, а я запрыгнул на лавочку и визжал, как Уитни Хьюстон? А помнишь тот единственный раз, когда мадам Коул заставила тебя наряжать ель вместе со всеми? Я на тебя прыгал, и ты порезал мне лоб игрушечной звездой, а потом ты сказал, что спрятал в моем шраме осколок своей души… — Все хватит, — прервал Том, выставив руку, как преграду. Том перевел дух, если бы все это говорил он, и постоял немного под взглядом широко распахнутых глазенок Гарри, выдерживая паузу. — Ты еще злишься на меня из-за прочитанной переписки? Том начал перекладывать на стол вещи, что ранее выложил из шкафа на кровать. — Мне надо собираться, не мешай.