Личный эльф Торина Оукеншильда

Гнев и ярость, желание убить мерзавца бургомистра поднялись в подгорном владыке тёмной, удушливой волной. Он на какой-то миг забыл, что причиной теперешнего состояния светлого эльфа был он сам, но тут взгляд его упал на оковы, что болтались до сих пор на тощих руках. Это были те же самые оковы, которые он надел на эльфа два года назад. Из-под уже начавшего окисляться браслета проступала кровь и гной. Это соображение отвлекли на секунду разъярённого гнома, иначе бывшему бургомистру было бы не сносить головы. Но теперь Торин подумал вдруг, что эльф сам хотел бы расправиться с ним, если б мог. — Взять! — Торин кивком указал на бывшего бургомистра. — Заковать! Следить, чтобы не помер, наш гость сам потом решит его судьбу. Двое гномов ловко скрутили сжавшегося человека, а Торин вынул из-за пояса кинжал и склонился над эльфом. Он осторожно освободил ему руки, отмечая, что раны Трандуила гниют, что сам эльф пытается отползти от него в диком ужасе, и не может сделать лишь по причине огромной слабости. Чудовищный укор для Торина. Разве такого исхода он ждал? Ему было мерзко и одновременно стыдно. Он почти с радостью понял, что почти никто, кроме, может, Двалина, не узнал в изнуренном ослабшем создании короля эльфов. Может быть, они думали, что перед ними просто какой-то эльф, которого держали взаперти... Что ж, легче от этого становилось лишь ненамного. Торин смотрел на него и не верил, что сам стал причиной этого падения. А главное — боялся снова прикоснуться к нему, чтобы не слышать новых рыданий и просьб отпустить. Хотя Трандуил вряд ли был способен сейчас на такие просьбы. Пока его спутники делали носилки, эльф дрожал на полу, но когда к нему прикоснулся король, слабо вскрикнул и закрыл лицо ладонями. Торин ярился, ему казалось что воины, отправленные за повозкой, ушли уже очень давно. На деле это было не так. Король отошёл, чтобы поторопить их и за спиной услышал сначала скулёж, потом вскрик и дальше… удовлетворённое причмокивание. Он обернулся и увидел Фили, стоявшего рядом с эльфом и кутающим его в свою куртку: — Как тебе удалось? — удивился Торин. — Я дал ему немного кленового сахара. Правда, берёт он только с руки. Увы. Беззаботное поведение племянника в другой раз взбесило бы Торина — но он смирился с ним. — Укрой его получше, — проронил он, наблюдая, как заковывают бургомистра, как подводят тележку и как племянники и ещё два крепких гнома укладывают вздрагивающее спасённое им существо туда, укрывая получше. Обратная дорога была невеселой для всех, кроме самого Торина, которого грела надежда и отчаянное желание во что бы то ни стало довезти эльфа до гномьих знахарей живым. Да и он часто злился, боясь за него. Хуже всего, что тот не давал ему прикоснуться к себе. Торин с горечью убедился, что разум покинул владыку эльфов, и он не говорит ничего, кроме простых "да" и "нет", и не узнает никого, кроме своего бывшего насильника. И Торин вновь и вновь с ужасом осматривал его и не понимал, как сумел сотворить такое. Сейчас он охотно повернул бы время вспять, но, увы, не мог. Единственное, что утешило его — это тайное осознание того, что он все исправит, непременно попытается все исправить, а до тех пор ничего не будет сообщать ни эльфам, ни молодому эльфийскому королю. Пусть это станет его личной тайной. И остальным спутникам он также настрого запретил говорить об эльфе, заставляя убеждать всех, что они везут в Эсгарот двух беглых преступников. — Эльфы наверняка решат, что это наших рук дело, — говорил он, — что это мы довели их сородича до такого. Попробуем выходить его сами. Что ж, те не возражали, видя его настрой, хоть вначале и уговаривали бросить тяжелобольного или оставить попечению эльфов. Так они добрались до Одинокой горы. Бургомистра заперли в темнице, эльфа уложили в постели и послали за Двалином, пока присмотреть за ним отправили Фили, которого эльф боялся менее всего. Фили не узнавал в испуганном жавшемся к углу существе надменного и своевольного эльфийского владыку. Он не узнал бы его вовсе, если бы это не сказал ему тайком от Торина мудрый Двалин — и теперь каждый раз заходить к нему по просьбе Торина было еще сложнее. Он никогда не считал себя особенно поддающимся чувствам, но сам вид существа, что полулежало в углу, закутавшись в тряпки, и смотрело в никуда своими бледными выцветшими глазами, а потом несмело приподнималось и, встав на изуродованные колени, подбиралось к нему, чтобы получить очередную порцию пищи или питья. Фили жаль было смотреть на него и видеть, как он собирает последние крошки, и он, никак не понимал, отчего узбад не займется этим сам, раз уж он вытащил этого эльфа, да еще и так страшно расправился с тем, кто держал его у себя, — но не решался спорить с ним. А однажды догадался, когда увидел, как Торин заходит в покои эльфа сам, и подходит к нему, негромко говоря что-то успокаивающе… И едва он попытался дотронуться до него, не то прося подняться, не то погладив по плечу, послышался испуганный тонкий вскрик и всхлипы; эльф отдернулся, словно перед ним был орк или гоблин, а не его спаситель, и снова забился в углу, закрыв лицо руками. Зато Фили он вскоре стал узнавать и относился лояльно, помнил, видимо, что тот приносит ему еду, и брал ее доверчиво. Не боялся приближаться, давал дотрагиваться до себя. Фили это было бы без пользы, притрагиваться к истощенному и израненному эльфу ему было жутко — боялся повредить или напугать, но Торин сам выбирал для эльфа одежду и сам просил переодевать его или менять повязки на больных коленях и локтях. — Тебе он доверяет. Фили с удивлением заметил, что тон узбада был недобрым, чуть ли не завистливым. — Тебя он не боится, — продолжал Торин. — Что толку? — легкомысленно отозвался Фили. — Я сам его боюсь. За руку страшно взять — тонкая, как птичья лапка, вдруг переломится. — Помоги мне переодеть его. Я попросил сшить ему рубаху по размеру. Он двинулся за ним следом, но встал сзади, не решаясь подойти. Фили приблизился неуверенно: как-никак, эльф был крупнее его раза в два, если бы мог встать на ноги… Но он не мог. Он подозвал его, и эльф приблизился доверчиво, даже дотронулся сам, ожидая, видимо, что сейчас покормят, и испуганно пискнул, когда крепкие руки гнома стащили с него прежние лохмотья, а затем обрядили в новое. Фили успокаивающе гладил его по худой спине, скользя пальцами по выступающим лопаткам и ребрам. — Он так уже никогда и не выпрямится, дядя? Может, отдать его своим? У эльфов тоже есть хорошие травники, и они смогут его вылечить… Да и сын его был бы нам благодарен, — спросил Фили, косясь на опухшие покрытые синяками колени эльфа. — Нет, — отрезал Торин. — Он решит, что это мы над ним издевались. Тот ублюдок держал его на привязи в темном ящике, да и потом, он слишком ослаб и уже не может распрямиться. Ничего, может, однажды встанет. Фили сомневался. От одного вида несчастного у него прихватывало сердце, и он только гадал, о чем думает сам Торин, когда смотрит на эльфа с перекошенным лицом и горящими глазами. Ненавидит его? Торжествует? Но стал бы он тогда так заботиться о нем? — Подойди, не бойся, — негромко позвал эльфа Торин, повторив это сперва на всеобщем наречии, потом на синдарине, как смог его вспомнить. Фили смотрел на попытки узбада с сомнением: эльф вряд ли понимал его, и все его повадки и привычки были совершенно животные, лишенные всякого проблеска разума, так что оставалось только гадать, что с ним сотворили, что перворожденный их лишился. Но тут эльф, на удивление увидев нависшего над собой Торина, запрокинул голову и словно зашелся в беззвучном крике и замотал отрицательно головой. Торин быстро отступил, чтобы не пугать его. — Что с ним? От меня он так не шарахается. Торин ему не ответил. Зато ответил Двалин, когда Фили посетовал на то, что разум и здоровье вряд ли вернется к дивному. — Что должно было с ним случиться? Разве он поднимется однажды? Мне кажется, всё это напрасно. Милосерднее было бы прекратить его страдания! А еще говорят, что эльфы выносливы, — пожаловался он. — Что с ним должны были сотворить для такого? — Эльфы не болеют и легко переносят голод и холод, и быстро оправляются от ранений, это верно, — кивнул старый гном. — Есть лишь одна вещь, которую они не могут перенести и медленно угасают. Двалин вздохнул. — Кто-то совершил над ним насилие. — Какое? В этот раз покидая Двалина, Фили смотрел на своего узбада и на эльфа другими глазами. Он никогда бы не поверил в рассказанное, но все сходилось: и страх дивного, и то, что он не давал притронуться к себе, и то, что потерял разум и силы, иначе вырвался бы из того ужасного плена… Но он не судил Торина строго. В конце концов, разве не у этого эльфа в темницах они провели столько времени? «Но у вас была хотя бы надежда на выход, и вас не истязали, — заметил внутри какой-то чужой голос. — А эльф? Думаешь, просто так дядя не хочет писать его родичам-эльфам и держит при себе?» Но Торин не походил на упивающегося местью. Он и в самом деле страдал, и сердце его тоже сжималось, когда он видел, как эльф пытается спрятаться от него, подтягивая не разгибающиеся ноги к худому телу, чтобы сжаться, как умоляет не трогать его… Он наблюдал за ним тайком и видел, как тот засыпает, закутавшись в брошенные ему шкуры с блаженной улыбкой на лице, и любовался им. Если бы он только дал ему коснуться себя, разве Торин не ухаживал бы за ним еще лучше? Он расчесал бы отросшие светлые до белизны волосы, красиво заплел бы их, не пожалел бы колец с самоцветами, чтобы украсить его косы, он бережно мыл бы его больные ноги и заботливо учил бы его выпрямляться… Но пока что при виде него эльф впадал в панику и был слишком слаб, поскольку большую часть дня спал, поднимаясь только для того, чтобы поесть или справить нужду. Фили был мрачен, он никак не ожидал от своего дядюшки такого. Признаться, Торин и сам не понял, как оказался способен на подобную жестокость. Всё до сих пор было как в тумане, сейчас, после того как Фили просил его аудиенции, он ожидал гнева и презрения от племянника, но ошибся. Тот заговорил тихо, но сердце короля начало сжиматься: — Дядя, я не буду спрашивать, как же так вышло, но скажу прямо. Ты имел достаточно силы воли в боях, мы шли за тобой и ты привёл нас к победе и процветанию. Ты имел достаточно храбрости нанести вред королю Трандуилу и я уверен, у тебя достанет мужества причинить добро, пусть и насильно. Он боится тебя, потому что видел твою жестокость. Яви ему свою заботу, сними с меня эту ношу. Эльф только слабо вскрикнул, когда Торин приблизился к нему и попытался взять на руки. Зашёлся в крике, но гном просто был сильнее. Он поднял его на руки и тихо шептал, что не обидит, что на полу, хоть и в шкурах, лежать не надо. В итоге эльф сдался и покорно затих, но ровно до того момента, как его принесли в купальню. Торин осторожно обнажил его худое тело, но тот, очевидно вспомнил, как гном рвал на нём одежду, и закрыл лицо руками: — Тише, тише. Ты очень грязный и от тебя идёт тяжёлый запах, давай, я вымою тебя. И он усадил эльфа в купальню, тот замер и было нельзя понять, напуган он ещё больше или начал успокаиваться. Он держался настороженно, но мало-помалу затих, очевидно, тихий плеск и журчание воды успокаивали его, и он смог отвлечься и от своего ужаса перед Торином, и от сильных рук, которые держали его, не давая упасть и захлебнуться. Эльф сидел в самом углу большой, но неглубокой чаши, где обычно купали детей, и прижался к бортику, в самом начале он рвался из рук Торина, но потом понял, насколько гном сильнее, и перестал противиться. Торин осторожно снимал намокшие повязки, пропитанные сукровицей и потом, снял рубаху и оставшуюся одежду, и сам тихо ужасался, насколько эльф был худым. До этого ему казалось противоестественным, что тот передвигается на четвереньках, согнувшись, но теперь стало ясно, что иначе он и не мог бы — настолько высокому и исхудавшему просто нельзя было бы выпрямиться. Конечно, истинная причина была в другом — бывший бургомистр так долго держал его в низком деревянном ящике на привязи, что руки и колени привыкли к этому положению, а перебитые и опухшие колени болели слишком сильно, чтобы держать его вертикально. И все же это было жутко — видеть, как он подползает к нему, подтягивая ноги, как больной зверь… Торин осторожно погладил тонкую бледную кожу с сеткой фиолетовых тонких сосудов и сине-зеленых вен, прошёлся по торчащим ключицами и рёбрам, которые можно было сосчитать все до единого, по выступающим так страшно косточкам на груди, затем зачерпнул немного воды и принялся смывать пот и грязь. Кожа была почти прозрачной, такой тонкой, что кажется одно неосторожное движение пальцем — и порвешь ее, и Торин отмывал его долго и бережно. Эльф затих совсем, иногда запрокидывая голову, смотрел на Торина, вдыхая и замирая от ужаса перед ним, но мыть себя давал, больше не вырывался. Грязь смывалась, и кожа становилась совсем светлой, с голубоватым оттенком. Потом Торин перебрал пальцами спутанные волосы, вымывая соринки, хотел распутать их, но те сбились в колтуны, и он понимал, что дёргает их слишком сильно, а потому не рискнул продолжать — решил расчесать потом. Он, наверное, не был даже так внимателен к себе самому, как к этому эльфу, поскольку помнил его серебристые пряди и точно как они струились потоком, такие неестественно гладкие — а теперь, свалявшиеся и грязные, висели, и эльф вздрагивал и сжимался так, будто даже прикосновение к волосам тоже вызывало боль. И Торину было особенно невыносимо смотреть на его падение именно потому, что он помнил, как тот был весел и прекрасен, весь будто светящийся изнутри, и как поразил он его в первый раз, когда он увидел его, явившегося к трону Трора, чтобы взглянуть на Аркенстон. Тот самый, который он сейчас охотно бы отдал, чтобы вернуть все назад — и жизнь королю Трандуилу, поскольку то существование, что вел он сейчас в его руках, жизнью нельзя было назвать, и свое душевное спокойствие. Но думать об этом было слишком поздно. А сейчас Торин вытащил Трандуила, наскоро вытер, скорее отвёл назад и укутал всем, чем мог, а тот все вздрагивал и никак не мог согреться. Двалин, которого он позвал потом, долго неодобрительно качал головой — Вода ледяная, Торин. Как ты только додумался? Надо было согреть теплой воды и обтереть его, и все. Молись, чтобы он не простудился, — старый гном огляделся. — И все же слишком тут темно. — Он не переносит света. Его держали в темноте. — И все же перевести бы его в покои повыше и посуше… Это же эльф, а не гном. Новые покои испугали эльфийского владыку, но как только бесцеремонный Торин устроил его в тёплой постели, постепенно затих. Сознание немного прояснилось и он ощутил не грубые доски, а перину под собой. Колени обожгло болью, это Торин, по совету Двалина немного выпрямил их и обернул согревающим компрессом.