Личный эльф Торина Оукеншильда

                    — Позволь собрать тебя в дорогу.       Он сам надел на него доспехи и помог застегнуть все — до плаща и последнего наплечника; эльф послушно нагибался, но по глазам его Торин видел: тот далеко отсюда. Венец украсил светлые волосы, меч тихо звякнул о ножны; эльф одним прыжком взлетел на коня, и гномы рядом с ним казались смешным и лишним сопровождением — но Торин велел им следовать за эльфом вплоть до самой границы леса.       Торин понимал, что эльф не вернётся, и когда лошадь отъехала от ворот, в полной мере осознал всю силу этой потери. Через минуту он вообще не понимал, как мог отпустить его одного, до сих пор слабого, не в самый близкий путь. У него было ни уверенности в том, что эльф вернётся в Лес, ни в том, что до него не доберутся по пути до сих пор кочевавшие иногда вдоль гор и степи отряды орков; да что там, он вообще не был уверен, что память возвратилась к эльфу. Быть может, пленник сказал это потому, что хотел покинуть Торина, а не потому, что в нем проснулись память предков и все тот же инстинкт. А ещё Торин представил, как во второй раз пытается пресечь пределы границ царства эльфов и не может…       Ещё через день он скакал во весь опор по степи — вслед за своим сокровищем. Сознательно или нет, но гномы сопроводили Трандуила не до границ, а развернулись назад гораздо раньше — может, из опасениями перед дозорными эльфов. Но они боялись напрасно: эта часть леса была пустой, почти необитаемой. Так что эльф шел по ней один, не узнанный и не видимый никем. Он спешился, отпустив лошадь, и медленно шел вглубь леса, осматриваясь и поднимая взгляд на заплетённые паутиной ветви деревьев. Тропа быстро нашлась, но не та, которой в свое время шли гномы; она скорее вела в обход, позволяя держаться кромки леса.       Торин догнал его в сумерках, когда высокая фигура эльфа казалась светлым призраком, что бродит меж деревьев. И даже рука его была мертвенно холодной.       — Постой… Я хотел сказать, если ты только однажды сможешь простить меня за то, что я сделал. Я хотел сказать, что ты был слишком прекрасен, и я не хотел разрушить…       — Но ты разрушил.       Слова звучали ровно, будто и не обвинение это было, а констатация факта. Трандуил замер, чувствуя, как сжалось все внутри от навалившегося ужасного воспоминания, ощущая почти физическую тошноту и острую боль; будто наяву видя громадную черную тень. А ещё через секунду он понял, что тень эта реальна. Привлеченный присутствием чужаков огромный паук спускался с вершины дерева, медленно перебирая длинными тонкими лапами. Трандуил много что хотел сказать Торину, но успел выкрикнуть только:       — Берегись!       Он утянул гнома на землю; оба упали, успев откатиться в сторону и отскочить; паук не спешил, словно выбирая, с кем лучше справиться.

***

      Торин вез эльфа назад и уже совершенно не лгал себе в том, что вновь хочет овладеть им. Пусть тот станет кричать ему, как ненавидит его, бросаться с кинжалом к горлу… Нет, это было, наверное, слишком. Но что если он и впрямь тихо угаснет, и ничто его не спасет? Да, он страдал, но Торин сейчас терзался сомнениями не меньше.       Эльф смутно вспомнил все, что было, едва приоткрыл глаза — правда, так сильно сглаженные в памяти насилие не всплыло, но тело хорошо вспомнило и страх, и боль, и грубоватую заботу, и он не вырывался.       — В лесу сейчас правит твой сын, — уговаривал его гном. — Я не видел его с тех пор, но Бард из Дейла уверяет, что тот правит достойно.       Эльф молчал и вряд ли слышал его.       — Я могу разбить сад для тебя. Думаешь, в горных чертогах темно? Наверху есть множество галерей со светом, и стоит тебе захотеть — там все будет цвести.       Трандуил грустно усмехнулся. Нет, он не боялся темноты; собственный дворец его был немногим лучше или светлее — разве что тем, что не уходил глубоко под землю и имел множество выходов наверх, и стволы деревьев служили его колоннами. Но он смотрел на гнома с замиранием страха и давней боли. Он бы лишил его жизни — но имел ли на это право? В конце концов, это был его личный интерес и личное оскорбление. Да и ненависти в нем не было — одна затаившаяся боль и безмерная усталость.       И Торин видел ее, и знал, как его от нее избавить.       Тихо текла вода: теплая, не такая, какой он привык обычно мыться, и слышался ее плеск. Трандуил понял, что его отнесли в купальни после того, как он вновь потерял сознание — во время спора, наверное. Торин был рядом; хотелось отшатнуться, но он смог лишь тихо и с ненавистью прошептать:       — Не трогай меня.       Тот не стал злиться в ответ.       — Ты слишком ослабел от яда. Позволь мне, прошу.       Гном был явно безумен, Трандуил видел огонь в его глазах, и замечал, как тот касается его — но его руки дарили приятное расслабление, омывали в меру сильно и осторожно, и он доверился им, прикрыв глаза… Пока касания не стали слишком откровенными. Торин и впрямь был осторожен, не вкладывая в движения и сотой доли чувственности, которой сам желал. Он омывал его бережно и тщательно, вплоть до крайней плоти, смотря на капли воды, стекавшие вдоль дорожки волос в паху к его члену; задумался о том, как хорош бы он был, ответно прижатый к животу от возбуждения, с очерченными венами, напряжённый; потом огладил мошонку, пропустив руку за нее и, не доходя до ложбинки между ягодицами, наткнулся на ещё одно отверстие, легко вместившее его палец.       Он замечал его и раньше, думая, что это, может, старая рана, но сейчас, раз уж эльф был в сознании, решился спросить.       — Дивный, скажи мне, что с тобой?       Трандуил сжался, прошипел:       — Не смей меня касаться! — и в этот раз вырвался от него легко.       Торин позволил ему выбраться самому, смутившись до крайности; но, в конце концов, может быть, он был прав, и король эльфов не только король, но и королева.       Ближе к ночи Трандуилу снова стало дурно. Слабый отвар сонного зелья не помогал; давать ему сильное сонное зелье Торин опасался, и наблюдал за тем, как тот стонет и мечется по кровати, пребывая меж сном и явью.       Кажется, он всё ещё силился выкрикнуть «Не смей!». Но не мог; Торин лег с ним на край постели, уговаривая успокоиться.       — Все хорошо, мой светлый.       Он целовал пальцы эльфа, забываясь; убирал влажные волосы от лица, не без труда переодел в свободные одежды и открыл окно, позволяя ночной прохладе наполнить комнату. Эльф постепенно затих, потом даже прижался к нему, дрожа.       — Я никогда не позволил бы себе нанести тебе вред.       Он смотрел на сонно приоткрытые губы и сам не заметил, как коснулся их, а затем и накрыл своими, пробуя их на вкус, слизывая соленый пот и горькую слюну; эльф попытался прикрыть их, но под его напором капитулировал. Впрочем, Торин и сам не стал долго его терзать. Он догадался верно и не ошибся в том, что прилившее ночью естественное возбуждение накроет эльфа, и решился поддержать его. Он откинул покрывало, задрал рубаху, оставив нижнюю часть его тела в беззащитной наготе. Освещенный белым светом луны, эльф казался мраморной статуей, но эта статуя жила, и Торин видел пульсацию вен, и то, как поднимается и опускается грудь, и слышал дыхание — все это наполняло его чувством, которого он не мог высказать; он осознавал шаткость своего положения и ненависть Трандуила, которой тот мог вспыхнуть, едва память и рассудок вернутся полностью, и потому гном сейчас особенно сильно хотел насладиться каждой секундой, проведенной подле. Он так долго воображал себе, насколько прекраснее станет эльф, ощутив ответное желание, и мечтал услышать стоны не боли, а удовольствия, что больше не мог противостоять своей мечте. Он развел бедра Трандуила в стороны, прошёлся ладонью вдоль его достоинства, покрепче обхватив его, и начал равномерно двигать рукой. Если Трандуил и пытался оттолкнуть его вначале, когда понимал, кто перед ним, то тело его было отзывчиво к ласке, и он охотно позволял довести себя до пика наслаждения, пока Торин гладил его. Он выплеснулся гному в ладонь несколькими крупными белыми каплями, тихо прошептал что-то на синдарине, но потом все же оттолкнул его и перевернулся на живот, когда непрекращающиеся касания стали слишком настойчивы. Он не отвечал ему и вряд ли имел силы даже для того, чтобы открыть глаза. Торин продолжал изучать его тело, ещё раз проследив пальцами полосу от мошонки до ануса, выискивая не дающее ему покоя отверстие, и исследовал его глубже. На простой глубокий рубец оно не походило, Торин погрузил туда два пальца почти до упора, беспрепятственно — по крайней мере, эльф не сжимался от боли и никак не реагировал на его попытки, но впустил беспрепятственно. Торин бережно поцеловал его, медленно спускаясь вдоль широкой спины вниз, дивясь ее шелковистой гладкости везде, вплоть до поясницы и ниже. В самых нежных местах кожа становилась бархатистой, и мельчайший пушок отливал серебром; Торин продолжил выцеловывать его, думая лишь о том, что завтра, едва тот придет в себя, то покинет его немедленно, а в худшем случае — вернётся назад с войском. От ладоней на ягодицах эльф предсказуемо сжался (возможно, из-за уколовшей его щетины и бороды Торина), но к попытке вылизать чуть ниже отнёсся благосклонно; вкус был все тот же, терпкий и горький, чуть солоноватый от отвара, которым гном обмывал его раны. Торин наслаждался им, все ещё таясь, пока по частому возбужденному дыханию эльфа не понял, что может зайти и дальше. На отверстии выступило несколько влажных капель, и Торин подумал, что может, так оно и означено природой, и он неспроста не видел у эльфов дев, а только мужей, прекрасных, как девы.       — Я осыплю тебя золотом с ног и до головы, — пробормотал он, — Аркенстон будет твой…       Трандуил тихо ахнул, но прикрыл веки снова, внимая поглаживанию и расслабляющему шепоту; Торин лежал так долго, приникнув к нему. Он постарался сделать медленные свои движения почти что незаметными, и никак не мог оторваться, поскольку его всего хотелось целовать — от выступа ключицы до ровных серебристых прядей и венца, что украсил его волосы. Но желание было сильнее. Эльф всхлипнул и сжался глубоко, и проведя рукой у него в паху, Торин обнаружил ответное желание. Он пальцем гладил выступившие вены на стволе члена, обнажил головку из-под крайней плоти; скоро Трандуил толкался ему в руку с не меньшим желанием. Слезы выступили в уголках его глаз, но он не вырывался, и послушно замер, кончив, позволяя Торину излиться в себя. Гному хотелось впиться в его губы от избытка невыраженных чувств, но если была ещё слабая надежда, что сонный эльф примет все за собственные грёзы, то разрушать ее не стоило, и он ограничился несколькими мимолётными поцелуями — вдоль лопаток и в ложбинке между них, в висок; последний — в уголок глаза, осушая слезу.       Трандуил очнулся поздно. Тело мучительно ломило, хоть он и не помнил, чтобы паук кусал его. Вероятно, его оглушил удар лапы; он покосился на перевязанное плечо и вспомнил, как унгол отбросил его, ухватив хелицерами, как негодную добычу — видимо, закованный в доспех эльф привлекал отродье тьмы менее гнома. Прошедшие события всплывали в памяти, смутные и полумертвые, но как он здесь оказался и почему принужден жить у гномов, и что с ним стало — нет; помнил только, что жил у них давно, и те, кажется, не только не считали его пленником, но и весьма о нем заботились…       Дверь приотворилась, впуская Торина.       — За тобой явился отряд лучников из леса. Эльфы говорят, что видели тебя на краю леса и видели, как я увозил тебя. Они готовы сопроводить тебя назад. Ты покинешь меня, о дивный?       Едва увидев его горящие глаза, обращённые на себя, Трандуил ощутил все тот же холод и память, какую-то страшную скрытую память; он вспомнил, как тот на него кричал, называя бесчестным и неблагодарным… Его глаза вспыхнули в ответ.       — А ты не хочешь ли удержать меня?       Торин опустил голову.       — Нет. Я многого лишил тебя, но многое отдам взамен.       Трандуил замер. О чем он?       Потом вспомнилось и то, как он украшал его длинные косы мелкой россыпью бриллиантов, как украсил его венец, и все это сбивало с толку.       — Ты обезумел, — покачал головой Трандуил и добавил, помолчав и даже в воспоминаниях наслаждаясь видом тех драгоценностей, что сияли в его волосах. — Я не ещё одно из твоих сокровищ, Торин.       Тот кивнул. Видно было, что отречься от притязаний на него стоит гному боли, но Трандуил не ведал всей глубины чувств науга, и тот казался ему просто напряжённым и мрачно озлобленным, как всегда.       — Я знаю. И вновь говорю тебе, что ты свободен. Знаю, ты никогда не простишь меня за насилие — что ж, я благодарен богам за то, что ты пережил его. Езжай. Думаю, твой сын охотно примет тебя.