Личный эльф Торина Оукеншильда

                    Но эльф только закрыл глаза, уткнулся лицом в меха и более на все попытки дозваться его или потрясти за плечо не реагировал.       Торин, в какое бы смятение не привели его слова Трандуила в том письме, не решился беспокоить его и никому не позволил бы. Он замер, прислушиваясь к дыханию эльфа, но оно было неслышным, и нельзя было угадать, спит он или лишь делает вид, чтобы его не тревожили. «Надо думать, ответы на мои вопросы для него будут постыдны, — подумал гном. Он уже ненавидел себя за все сделанное; что там, он и помыслить не мог, что случайный порыв приведет к полной катастрофе. — Надо позвать лекаря и сказать ему, чтобы держал язык за зубами». Но по размышлении он решил, что и в собственных слугах не может быть уверен: что, если те расскажут обо всём в подпитии? Если только и впрямь есть что рассказать. Но наследник, наследник! То, о чем Торин не смел помышлять уже; то, ради чего стоило жить и бороться… Если только эльф не лжет. Но тон письма был такой краткий, откровенный и горький, что заподозрить обман в нем было сложно.       Торин опустился на колени перед низкой постелью и осторожно коснулся одежд эльфа. Они ещё несли с собой часть лесной прохлады и горьковатый травяной запах, и гном прикрыл глаза, стараясь забыть все, за что сейчас ненавидел себя. Ладонь эльфа тоже казалась холодной, но все же теплее, чем край его одежд, и захотелось укрыть его получше и сидеть так подле него долго, очень долго, как в те моменты, когда эльф был ещё тяжко болен, и Торин ковал ему украшения в кузнице, разговаривая скорее с самим собой, чем с ним. «Ему не будет приятно твое общество, едва он придет в себя, — сказал Торину какой-то бескомпромиссно жестокий, но справедливый внутренний голос. — Он не хочет видеть тебя уже сейчас. Неудивительно после того, как ты брал его силой, а потом столько раз бывал свидетелем его слабости».       Но если так, отчего он пришел? Эльфы вряд ли бы отпустили его просто так; он с трудом вырвался из-под опеки сына…       Все это было неясно, а все же Торин окинул тяжёлым взглядом лесного короля ещё раз и вышел. Лица не было видно — лишь острый кончик уха, край щеки, чуть вьющаяся маленькая прядь волос у виска — и все. Несколько волос зацепились за завитки меха на временном ложе, остальные сияющим платиновым потоком лежали в глубокой складке одеяла за спиной. Эльф, казалось, забылся сном, но Торин знал, что перворожденные дети Эру спят чутко и почти всегда просыпаются от тревоги, потому и решил уйти.       Надо думать, гномьего лекаря будет недостаточно. Хорошо они сумели выходить его тогда? Вовсе нет. А теперь, когда речь шла о столь деликатном вопросе, он и не сомневался, что не сможет ничего сделать. Он не хотел никому открывать этой тайны. Может быть, позвать истари, Гэндальфа или Радагаста? Если бы знать ещё, где их всех искать. Вряд ли его отряды смогут быстро напасть на след.       На удивление Трандуил, очнувшись, с ним не согласился. Торин вновь рискнул потревожить его с рассветом, через пол-дня, и обнаружил, что тот не спит.       — Я приготовил тебе отдельные покои, о дивный. Он встал бы на колени снова, но не стал — не потому, что считал это таким уж унижением, скорее, потому что вину этим жестом было не загладить.       Новая спальня размещалась наверху, и окна ее выходили на галерею, так, чтобы при необходимости их можно было покинуть. Едва дверь за ними закрылась и Торин убедился, что коридор за ними пуст, он обратился к нему с тем же вопросом.       Эльф коротко вздохнул.       — Я уже ни в чем не уверен! — вырвалось у него, но он тут же совладал с собой и уже твердо ответил: — Да.       Взгляд Торина показался ему полным подозрения, и он добавил, смотря в сторону, вдаль, в окно:       — Через несколько месяцев мое положение станет заметно. Если нет, и я оказался в плену какого-то наваждения, я покину тебя. Я в любом случае не стану долго пользоваться твоим гостеприимством, — продолжил он с возрастающей бескомпромиссностью. — Покину тебя сразу.       Тут он перевел взгляд вниз, на крутой откос горы, охнул, побледнел и отшатнулся: от высоты захватило дух, и знакомое головокружение вернулось. Он сделал несколько неверных шагов назад, и Торин подхватил его под руку, чуть ли не силой уложив на постель.       — Ложись, во имя Махала, я прошу тебя.       Эльф прикрыл глаза, но так было только хуже, и он открыл их снова, встретившись взглядом с гномом. Торин воскликнул:       — Но дитя!       — Как видишь, даёт о себе знать.       Когда эльф подтвердил собственные слова, земля, кажется, пошатнулась у Торина под ногами. Он даже невольно схватился за край стола и сел, смотря на стоящего перед ним Трандуила.       — Останется у тебя, — ответил эльф. — Если ты также не собираешься брать на себя заботы по его воспитанию, можно договориться с приличной семьёй в Эсгароте. Или, может быть, кто-то из твоих подданных, достаточно надёжный…       — Нет, нет! — со всей возможной поспешностью возразил Торин и схватился за него вновь, будто боясь, что эльф ускользнет вновь, не оставив следа. Но тот сидел спокойно, не отнял даже руки, и будто ушел в себя. Лицо его казалось безрадостным, горьким, может быть, даже злым, но в известной Торину слабости невыносимо трогательным.       «Стар я становлюсь и сентиментален», — подумалось ему.       — Скажи, тебе что-то нужно? Может, ты хочешь привезти своего лекаря? Что ты ешь? Наши женщины для огорода садят всякие травки, и пока не поздно…       Трандуил рассмеялся — на взгляд Торина, крайне легкомысленно, и отмахнулся.       — Разве что новые одежды и портной из Эсгарота… Впрочем, не торопись.       И взмах рукой. Что-то, а это Трандуилу удавалось совершенно по-королевски.       — Знаю, ты ненавидишь меня, — Торин решился наконец приступить к главному. — Но я не думал, что подобное может свершиться. Прости меня, если сможешь, о король. Я не знал… Об этой вашей особенности; ты должен меня понять — не зря вас, эльфов, зовут скрытым народом, и мы знаем мало о вас.       Эльф вновь прервал череду излияний взмахом руки.       — Ты и не узнал бы никогда. Я сам не понимаю, как такое могло свершиться. Связь между нашими народами противоестественна, немыслима и невозможна… Была. Вы созданы иначе. Я даже не уверен, что это твоя вина. Скажи, мог мной воспользоваться адан или другой эльф? Есть они среди твоих слуг? Я был в беспамятстве.       Но Торин лишь покачал головой.       — Я никому не позволил бы!       — Оставил для себя?       Вопрос показался Торину совершенно невыносимым, так же, как и чуть насмешливый и холодный тон его голоса, и внимательный открытый взгляд голубых его глаз. Он опустил голову под ним, но тут же вскинул обратно:       — Что ты можешь сделать? Что я могу? Случившегося не исправить.       Это было правдой, и Трандуил ничем ему не возразил. Но теперь Торин решил вести себя более мудро; главная его цель состояла в сдержанности, спокойствии и вежливости, в том, что единственное служило ему долгую добрую службу в противовес извечной его порывистости и страсти, о которой он после обычно всегда жалел. Что ж, характер эльфийского короля был не лучше, если не хуже, и он точно так же был взбалмошен, временами — откровенно двуличен, иногда милостив, иногда жесток… Торин и без тонкого знания чужих душ мог предвидеть, как повлияет на него нынешнее положение, и потому полагался на одну лишь удачу. И терпение, конечно. Не то что бы Трандуил сильно его испытывал, но у гнома и одно то, с каким интересом он ходил по его дворцу, заглядывая в самые отдаленные закоулки, быстро преодолевал и высокие тонкие мостики и шагал через две ступени, заставляло следить за ним с замиранием сердца. Торин обычно следовал за ним, умоляя поберечь себя и не заходить хотя бы в кузню, где отливали сталь, летели искры и лился раскалённый металл — но эльф лишь отмахивался.       — Не желаешь делиться секретами своих мастеров? — вопрошал он смешливо.       Торин готов был послать к его эльфам своих лучших кузнецов в обмен на обещание не передвигаться так незаметно и так быстро, но вместо этого лишь покорно показывал все, что делали в кузнях. Он думал, что эльф запрется в своих покоях и не станет впускать никого, это было бы ему даже на руку, но Трандуил провел в немом спокойствии от силы несколько дней и скрываться от слуг Торина не желал. Это было даже немного обидно — Торин сам поразился себе в этот момент.       Ему не хотелось, чтобы на эльфа смотрели все, чтобы все спрашивали, что случилось — особенно когда причина его пребывания станет заметна. Он понял, что волнуется зря, когда осознал, что придает этому чересчур много значения, в то время как большинство гномов ни отъезда эльфа, ни столь значимого для него возвращения не заметило. Не заметил этого даже любопытный Кили и мудрый и все примечающий Двалин, что было говорить об остальных? Торин терзался тем, как объяснит всем беременность эльфа — и успокоился лишь когда вспомнил, что вся гномья братия вообще не считала эльфа мужчиной, и большая часть войска Даина вовсе считала, что у эльфов не король, а королева.       Конечно, близким он расскажет все потом, а пока… Правда, он посоветовался с ними на предмет того, где лучше устроить эльфа, и сам хотел выбрать ему место повыше и солнечнее; он вспоминал чертоги Элронда, светлые, со сверкающими брызгами фонтанов и белыми стволами колонн, те самые, которые так поразили его самого, и был уверен, что Трандуил мечтает о том же. Та мысль, что подземный дворец короля лесных эльфов был устроен именно самим Трандуилом и так, как он хотел его видеть, в голову ему так и не пришла. Он был весьма удивлен, когда Двалин посоветовал ему выбрать покои ниже и ближе к выходу в сад. Сада ухоженного именно в эльфийском смысле у Торина не было, был участок рощи, где росли несколько берез, вязов и осин, но в этот миг Торин готов был обнести его высоким забором, чтобы никто не потревожил покой Трандуила.       — Отчего ты думаешь, что ему там понравится? Эти заросли, мотыльки, которые летят на свет, вечная тень! Это вредно… — он чуть было не сказал «ребенку» и осекся.       Балин покачал головой и улыбнулся.       — Вспомни его собственные покои. Он привык к этому. Уверяю тебя, здоровью его куда более повредит, если ты запрешь его на самом верху. Позволь ему эту свободу. Не делай его очередной драгоценностью в своей коллекции.       — Я сам не хочу привлекать к этому внимание. Он покинет меня, я знаю, — Торин в отчаянии простонал, но быстро покачал головой, — нет, я не о том говорю. Я ничего о нем не знаю.       — Так будет лучше, поверь. Не устраивай скандалов из-за того, что кто-то зашел в эту рощу. Большинство принимает эльфа за очередную твою причуду.       Торин успокоился, но теперь злился из-за другого: слишком мало внимания и заботы остальные уделяли эльфу, его эльфу. Он следил за ним и заботился обо всем сам, тщательно избегая мысли, что делает так потому, что ему занятие это нравится.       А вот легкомысленный эльф этих чувств совершенно не замечал. Покидал спальню часто ради прогулки при солнце или свете дня, или спускался вниз, к купальням и мастерским… Первый раз Торин решил, что лесной король покинул его, и в растерянности сел на ложе, накрытое покрывалом, погрузившись в невеселые думы. Лесной гость так и не смог видеть узбада и осознал, что не сможет жить в царстве гномов? Да, настроение эльфа часто бывало переменчиво. Но держать его силой Торин не решился бы, а уговаривать страшился, чтобы не раздражать и не наткнуться на смешливое «Я не тяжко болен, гном».       Когда Трандуил в сиреневых сгустившихся сумерках вернулся назад, Торин решил, что перед ним видение. Он вздрогнул, стоило звучному голосу эльфа разнестись под невысокими сводами:       — Что с тобой? Ты хотел беседы со мной?       Несколько стеблей какой-то пахучей лесной травки и широких листьев другой легли на стол с тихим шуршанием. Торин кивнул на них:       — Ты выходил ради этого? Я думал, ты решил меня покинуть навсегда.       — Отчего?       Гном пожал плечами:       — Не смог простить.       — А я и не смог. Мне отвратительно все, что со мной происходит из-за тебя! Я не помню себя, я собираю свою память по крупицам…       Голос сорвался. Трандуил овладел собой и сдержался — а может, просто понял, что обвинения не помогут. Торин вскочил, бросился к нему, схватил руку, вновь прохладную, ощутил, как тот весь дрожит — наверняка от гнева — но все же бережно усадил его.       — Я понимаю. Это невозможно, наверное. Я благодарен, — и Торину нелегко было признать это, — что ты поступил мудро и не привел войска под мои стены вновь. Я благодарен, что кровь не будет проливаться вновь. Нашим народам это не нужно.       Наверное, это было единственное, в чем они были согласны. Трандуил не решился открыться сыну. И даже гнев плескался внутри, точно в герметичном сосуде, не выплескиваясь, сжигая его изнутри. Он чувствовал себя потерянным — и вслед за гномом спрашивал себя, отчего так случилось, и почему именно с ним. Сразу вслед за вспышкой гнева наступила усталость — такая, что даже руку не поднимешь. Голова показалась тяжелой. Он встал, выпрямился, чуть покачнувшись, и дошел до постели.       — Отдохни, прошу тебя, дивный. Если бы ты только сказал, что тебе что-то нужно или хотя бы сказал, что отправишься куда-то, я бы не…       Торин подошел, помогая снять все, но был отослан прочь.       — Я не собираюсь тебе отчитываться. Иди. Пусть мне принесут ужин сюда.       Последнее указание было лишним, но все же оно согрело сердце Торина: по крайней мере, этот гордый эльф не презирал их еду и почти ни от чего не отказывался. Трандуила, с его стороны, забавляло то, как гном ждал от него какой-то крайней избирательности и изысков — правда была в том, что он хотел есть настолько, что не бросался разве что на совсем уж незнакомые вещи. Ему многое здесь не нравилось — и в самих покоях, и в странной еде, и в устройстве всего дворца, но он смирился с этим — не столько даже от того, что убедил себя, сколько потому, что в принципе был неприхотлив и переносил куда больше тягот, чем можно было предположить при взгляде на его безмятежное лицо и юношески неопределенные очертания губ; а видел он многое. Ему не нравились ни покрывала, ни мех, ни ткань, и было здесь, наверху, слишком прохладно, но он лишь укутался посильнее и провалился в сон, свернувшись на боку.       Спалось эльфу, как правило, неспокойно, и в середине ночи просыпался, выходя в коридор.       — Что с тобой? Тебе дурно? Ты нездоров?       Эльф взглянул на Торина сверху вниз; недовольное сонное лицо выразило его чувства без слов.       — Я могу дойти до отхожего места без вашего сопровождения, господин мой гном? — прошипел он.       — Ты оступишься!       — Ваши ступени неудобны, но не более того.       Торин не оставлял попытки вести его под локоть.       — Это из-за той скачки по болотам, честно тебе говорю. Ты не должен был так спешить, и тебе следовало бы выбирать тропинки получше.       Эльф закатил глаза и прикрыл их — дорогу в отхожее место он изучил достаточно.       — Или из-за твоих вечерних прогулок. Тебе было холодно.       — Нет, — прошипел сквозь зубы эльф.       — Это… всегда так? — несмело поинтересовался гном.       — Откуда я знаю? У меня не десять эльфят!       — У тебя есть один сын, о дивный, не злись…       Торин не осознавал, что гладит рукой край его одежд, успокаивая не то эльфа, не то себя.       — Это было сотни лет назад! Я успел все забыть.       «Снова эта легкомысленность!» — посетовал про себя Торин.       — Но помню, что это было довольно утомительно, — добавил Трандуил.       Торин оставил его. Бессонница словно перешла с Трандуила на него, и остаток ночи он проворочался. Ему не хотелось загадывать, но он неотрывно думал о наследнике. Чем дальше, тем менее смущало его наполовину эльфийское происхождение его. И тем сильнее он волновался за Трандуила — сможет ли его организм выносить его? Слишком слабый по его же, Торина, вине… Если бы он знал! Всё упиралось в эти слова. Торин заснул лишь под рассвет, когда сказал себе, что думает о несбыточном. Может быть, все они лишь во власти иллюзии — в том, что эльф умеет их насылать, он убедился.       Но шли недели, одна, другая, Торин, смущаясь себя самого, пытался угадать контуры его тела под одеждами — эльф казался всё так же строен, как в первый день: на его вкус даже излишне, поскольку хрупкость эта его теперь пугала.       — Скажи мне, — решился он еще через месяц, — я могу быть уверен?       — Да, — коротко и просто ответил Трандуил. На лице его была печаль и, кажется, волнение, смешанное со страхом.       — Прости меня. Я знаю, я надоел тебе, и знаю о твоих истинных чувствах к себе, и не надеюсь ни на что. Но все же хочу, чтобы ты знал — я безумно счастлив.