Личный эльф Торина Оукеншильда

                    Трандуил спал неровно и часто вставал с постели: в покоях ему без конца казалось душно. Отвращение к Торину прошло, равно как и тошнота по утрам, но тот за день успевал настолько надоесть ему своей неотрывной заботой и стремлением не показаться самому, так хоть прислать пару дюжих гномов для охраны, что он с трудом удерживался, чтобы не сорваться и не накричать. Это ничему не помогло бы. Он жалел, что не решился остаться в царстве эльфов, тут же в смятении возражал сам себе, что и там общее сочувствие и забота надоели бы ему; да и, наконец, здесь оставалась надежда утаить все и остаться самим собой для сына… Так, собрав с полдюжины доводов, он обретал спокойствие — но ненадолго.       Ему помогали долгие прогулки, чаще ночью: в такие моменты казалось, что лес стал ближе, а степь теряла свой прежний голый унылый вид и обретала некоторую загадочность. Король эльфов сидел на берегу ручья, что тек к озеру, и к нему подлетали мотыльки, а в ногах шныряли полевые мышки. Иногда крупной серой тенью пролетала сова — у него не было для нее никаких вестей, хотя он и чувствовал, что птица эта — посланник леса. Подставив руку и дав ее обхватить цепкими лапами, он шептал на зверином языке, что с ним все хорошо, он здоров и непременно вернется. Проведя так время до первых бледных лучей солнца, эльф поднимался, когда выпадала предутренняя роса, а ветер становился слишком свежим.       Торин в эти моменты не знал, как к нему подступиться. Трандуил неизменно вгонял его в ступор, в оторопь, и у гнома не находилось слов, чтобы описать свои чувства и тревоги. Он старался не досаждать, через две минуты слал свои намерения к балрогам и шел наблюдать за Трандуилом. Надеяться на прощение, больше того, на что-то ответное — казалось ему закономерно глупым. Сам себе он казался безрассудным, эльф — легкомысленным и загадочным. Торин боялся за него почти каждую минуту бодрствования, но не хотел показаться назойливым, и потому ненавидел себя особенно.       Один раз визит в покои эльфа продемонстрировал ему странную картину: эльф лежал на постели, подняв ноги на стену за неимением изголовья (кровать занимала альков и единственная во всем гномьем царстве могла уместить высокого эльфа). Предположить, чем вызвана подобная поза, Торин не мог, но бросился к нему. Эльф приоткрыл глаза.       — Дивный, что с тобой? Тебе дурно?       — Нет, — отозвался эльф, не меняя позы, но тут же изменил мнение: — Да. Мои ноги.       — Что с ними? — взволнованно спросил гном. На его взгляд, ноги эльфа были все те же, что и раньше: раны давно прошли, а язвы затянулись, и теперь, слава Махалу, были здоровы.       — Ты не видишь?       Тон обретал знакомую гневную интонацию. Торин покачал головой, раз за разом смотря на ноги до колен и щиколотки — далее смотреть не давали полы верхних одежд — и ничего не замечал. Растительности, как у гномов и хоббитов, там не было, и вены были видны хорошо, светло-зеленоватого цвета под бледной кожей, впрочем, совершенно несильно и тоже без намека на болезнь. Оставалось покачать головой в растерянности.       — Они отекают!       Торин, увы, так и не понял, в чем проблема, несмотря на все восклицания и вопросы о том, не думает ли он, Торин, что у Трандуила и впрямь настолько толстые лодыжки. Торин так не думал и не находил одновременно, что сказать; правда, ему показалось, что сбежать перед лицом этой проблемы будет еще менее достойно, и он сел рядом, притянув к себе ноги эльфа, уложив их себе на колени и бережно гладя.       — Прости меня за эти страдания, дивный, — начал он. Трандуил посмотрел на него искоса и не без удивления, потом вздохнул, пробормотал: «Это ничего». Но ласковый жест он терпел недолго, ноги с коленей гнома убрал и лег плашмя, на живот. Лежать так было уже неудобно, и он свернулся на боку в углу постели, подальше от Торина.       — Пригласить целителя? — предложил гном неуверенно. Женщинам его племени от бремени помогала разрешиться повитуха, но ее Торину звать не хотелось — он мог представить ужас эльфа при виде простоватой гномихи, увешанной амулетами. Он уже явственно слышал, как Трандуил фыркает над ее советами.       Тот и правда фыркнул, но хотя бы поднял лицо от подушки, давая понять, что степень страдания не так уж сильна и давая полюбоваться точеным профилем.       — Я сам знаю травы, — заметил он и добавил: — Здесь не все растет.       — Мы могли бы отправиться в лес, — сказал Торин, но долгая тряская дорога не показалась ему лучшей идеей. — Хочешь, я пошлю туда Фили или Кили?       — Оставь. Я сам могу… — Трандуил осекся. Как видно, мысль о визите в Мирквуд и у него не вызывала энтузиазма. — Твои остолопы наберут мне тимьяна вместо иссопа.       — Они сообразительные парни, — проворчал Торин.       Остаток дня эльф провел за бумагой и с пером в руках, вырисовывая контуры листьев. Познания его в кхуздуле были не так совершенны, и он старался компенсировать их точностью изображения соцветий и листиков. Снабдив рисунки подписями о лучшем часе сбора и отдав их племянникам Торина, он поднялся, разминаясь. Ноги вновь затекли, и он с облегчением перебрался на ложе, приняв вновь эпатировавшую гнома позу. Теперь, когда у него было столько времени поразмыслить, он смутно припоминал, что, кажется, с Леголасом было все точно так же — даже и хуже, поскольку год, что он провел, нося принца Мирквуда, выпал частично на их поход к стенам Мордора, и каждое утро приходилось таскаться за водой невесть куда, а потом, под стенами черной крепости все казалось отравленным… Нет, сейчас было куда спокойнее. Конечно, тут не было эльфийских целителей — да он и не собирался никого звать. Забота о наследнике — дело Торина, не его.       Но постепенно при этих мыслях эльф начинал ощущать их неправильность. «Я посмотрю на наследника, и если валар назначат ему участь эльфов, тогда заберу с собой», — сказал он себе, тут же сомневаясь. Вернее всего, дитя станет точной копией своего гномьего отца, да и собственно, не все ли равно, тот сумеет воспитать воина, а он, Трандуил, вовсе не хочет вносить разлад в мирную жизнь собственного дома…       Низ живота неприятно потянуло, Трандуил сжался, затем лег свободно, прислушиваясь к ощущениям и размышляя, хочет ли дитя перевернуться или виной всему просто какой-то спазм. Ответа не находилось. Определенно, с Леголасом он чувствовал больше. Вспоминалось даже, как он будто бы внутренним зрением увидел светлую нить сыновней фэар и ее пульсацию. Но он не особенно пытался — он вообще не ждал этого ребенка. Все, чего ему хотелось последние пару месяцев — убедиться, что неотвратимое свершилось. Вместе с этим пришла и другая мысль. Ему даже показалось, что он точно знал, каким будет Леголас, еще до его рождения, но об этом ребенке сказать такого не мог. Его медленно, но верно охватывало чувство вины за свое равнодушие. «Я не должен отторгать это дитя. В конце концов, ведь это будет как минимум полуэльф…»       Она тут же сменилась другой: «Может, все это только иллюзия и самообман».       Попытка убедить себя в последнем выглядела тем более слабой, что он мог видеть собственный живот, уже явно выдававшийся, и если верхняя одежда еще хоть сколько-то маскировала его, то во время ванны Трандуил видел себя. В общем и целом по одному только страдальческому взору гнома он мог видеть, как Торин хочет дотронуться до него, тут же вспоминал жгучую обиду, даже нет — ненависть — но та быстро сменялась безразличием ко всему, в том числе и к себе; можно было сказать, что настроение эльфа в эти месяцы было переменчиво как никогда под маской внешнего сонливого спокойствия.       — Хочешь дотронуться?       Торин кивнул — Трандуилу показалось, что он даже задержал дыхание. Он взял руку гнома, дал просунуть ее под верхнее платье из толстой, затканной цветами ткани. Ладонь гнома, грубая и шершавая, легла на тонкую ткань сорочки; Торин казался завороженным настолько, что это почти раздражало.       — Что ты ощущаешь? — спросил Трандуил почти смешливо.       — О… — Тот явно не находил слов. Потом взял ладонь эльфа в свою и поднес к губам, коротко целуя. — Он еще не двигается?       — Он спит. И я сплю.       Эльф отнял руку, свернулся на боку к нему спиной, но гном еще долго рассказывал о том, что слышал биение сердца, о том, что непременно будет рад и сыну, и дочери, размышлял о цвете глаз ребенка. Трандуил подумал только мимолетно: «Как глупо». Но засыпать под мечтательный хриплый голос гнома было даже приятно.       На следующее утро он выбрался в мастерскую Торина. Отмахнулся лениво от всех сетований гнома на то, что у него тут душно, пыльно, да и вообще опасно — вытяжку бы наладить, да все никак не соберется отвернуть решетку и прочистить. Сел напротив его верстака, вернее, полулег, сразу подняв ноги повыше, и долго, как завороженный, смотрел на огранку крупного бледно-голубого топаза. Кажется, гном показывал ему это место и раньше, но тогда свет расплывался в гранях камней и блеске металла, распадаясь на десятки радужных лучей, а теперь все виделось четко и ясно — он надеялся запомнить эти дни, поскольку собственный его народ не был так сведущ в камнерезном и ювелирном мастерстве. Не хотелось нарушать устои, но кузнецы должны были перенять хотя бы тонкости выделки стали, чтобы не закупать ее раз за разом в Эсгароте или у тех же гномов. Он медленно записывал все рассказанное Торином, строчку за строчкой, поскольку не полагался на память — как все эльфы, Трандуил был легкомыслен, а рассеянность его еще и усилилась сейчас; Торин не возражал. Говоря откровенно, он вспоминал инструменты эльфов, ненадежные и хрупкие, и сомневался, что мастера послушают вернувшегося короля — а если и попытаются, мало что у них выйдет. Да и сырья у них не было…       Зато он с большим воодушевлением расписывал, какой выкует венец для дитя.       — Если бы знать заранее месяц и день, мы подобрали бы нужный камень, — мечтательно заметил он. Погружаться глубже в детали и расспрашивать эльфа о точных датах Торин не смел. В конце концов, он и сам мог высчитать: с того момента, когда он решился отпустить его, и той горячей ночи прошло с полгода. Эльф фыркнул, заметив, как гном загибает пальцы, но Торин и этого не услышал. Он считал: выходит, до рождения оставалось всего ничего: месяца три, пока не наступит осень? Говоря откровенно, Трандуил казался ему не слишком готовым к родам. Кроме совершенно небольшого и незаметного при его росте животика, он не видел никаких изменений. «Кто знает, может, у эльфов так и положено», — утешал он себя, одновременно боясь, что что-то идет не так. Конечно, ему совершенно не нравилась манера эльфа съесть по две ложки от каждого блюда и выкинуть оставшееся под предлогом того, что он и так чувствует тяжесть; не нравились его долгие ночные прогулки, не нравились быстрые скользящие движения и умение перескочить через три ступеньки — но он стоически сдерживался. Трандуил оборвал его мысли своим мелодичным:       — Я знаю, когда это произойдет. Зимой.       Он пояснил в ответ на недоуменный взгляд гнома:       — Ровно через год.       Ого! Зимой! Тогда он точно подобрал бы сапфир или топаз, такой же, как этот; наверное, в венце вырезал бы листики как отсылку к его лесному отцу — их можно будет сделать из тонкого мифрила или серебра, если не найдется драгоценного металла… Торин долго расписывал это в воодушевлении, а когда огляделся, то понял, что Трандуил давно вышел. Но он и этому не слишком огорчился и, взяв перо, принялся набрасывать контуры будущего венца.       Трандуил тем временем поднялся наверх, к обходной галерее. Свежий порыв воздуха охладил его. Неожиданно подумалось, что Торин, пожелай эльф скрыться вместе с дитя, вовсе не отпустит его так легко. И почти наверняка с него станется явиться к воротам лесного дворца, требуя показать ему наследника. Эльф пожалел в очередной раз, что не утаил все от гнома, но вспомнил, что проходит очередной виток сомнений и недовольства, и в очередной раз успокоил себя тем, что рождения еще надо дождаться. Ведь пока лето было в разгаре, не слишком жаркое и не слишком дождливое, и Трандуил куда больше времени проводил в покоях во время сна — с распахнутыми окнами и дверями, и в саду, вернее, той маленькой роще, где знал уже каждое дерево и куст. Далеко углубляться в степь было опасно, но зато Трандуил с большим удовольствием обходил берега озера, замечая новые травы и рассматривая местных животных, береговых крыс — ондатр; грациозных журавлей, серых цапель и мелких пестрых певчих птичек. Даже стрекозы были здесь другие: вытянутые, с бирюзовым, отливающим зеленью и блестящим тельцем.       Иногда он удалялся слишком далеко, выслушивая наутро упреки от гнома или ловя немой укор в его взгляде; впрочем, оправдываться он не собирался.       Опасения гнома, однако, сбылись в самый неподходящий момент: ребенок рос и давал знать о себе; от эльфёнка, на взгляд Трандуила, он отличался тем уже, что даже переворачивался как-то по-гномьи тяжеловесно и болезненно, так, что хотелось замереть, а еще лучше — упасть навзничь и не двигаться; но Трандуил, передвигаясь быстро от кочки к кочке, чтобы не угодить в трясину, позволить себе такого не мог. «Я всё надумываю», — по привычке попытался успокоить себя он. И следующим же движением соскользнул вниз, упав в холодную склизкую тину. Он, конечно, удержался бы, но вспомнил, что уже не может позволить себе неловких падений — да и падений вообще, и оттого не успел даже сгруппироваться. Падать ему было невысоко, что не отменяло того, что верхнее платье все почти было покрыто темно-зелеными грязными брызгами — пришлось добраться до чистого источника, чтобы отмыть его, и долго сидеть, ожидая, пока оно не высохнет на ветру. Счастье, что его никто не видел в этот момент: Трандуил был уверен, что посланных за ним гномьих соглядатаев вычислит мигом по шумным шагам и сопению.       Но тайну хранить не стал: вернувшись за полночь и наткнувшись на Торина на пороге покоев, он сам произнес:       — Оступился и сильно запачкал одежду, только и всего.       Торина беззаботный тон нисколько не успокоил.       — Знай, что за этот день у меня прибавилось седых прядей в бороде, — глухо отозвался он.       Это было меньшее из того, что он мог сказать. Сильнее всего ему хотелось запереть эльфа вовсе, само собой, в этих же прекрасных покоях, но без возможности покинуть их, но об этом он заикаться не смел.       Именно потому, что хотел удержать его.