Личный эльф Торина Оукеншильда

                    Осень обыкновенно радовала лесного короля яркими красками, ощущением пиршества и вместе с тем пронзительным, разлитым в воздухе угасанием — но здесь, в окрестностях Одинокой горы, приметами ее были разве что грязный серо-желтый цвет степи и речной осоки, да крики отлетавших на юг птиц — а может, Трандуил просто не привык к этой скромной природе и впервые всерьез тосковал по лесу и дворцу. Те несколько деревьев, меж которых он полюбил гулять здесь, медленно облетали, оставляя чужой простор на виду, и бледный его свет раздражал эльфа. Все чаще он чувствовал себя утомленным и проводил целый день, не выходя из покоев. Вставал, чтобы размяться, когда уж совсем невыносимо казалось лежать, но далеко не отлучался.       Торина это, однако, вовсе не радовало. Он искренне хотел развеять грусть эльфа, но не находил слов. Когда гном заглядывал к Трандуилу, тот или спал, равно и днем, и ночью, или сидел за столом, что-то вырисовывая или выписывая строки на синдарине, или же молча лежал без действия, отвернувшись. Ровно так же полукругом лежали на столике у постели все кольца.       — Ты решил их вернуть мне? — с замиранием сердца спросил Торин.       — Нет, — мрачно ответил эльф. — Они мне мешают. Всё мешает.       — Что мешает?       — Одежда. Ненавижу себя — ничто не налезает. Вызови ко мне мастера! Или нет — никто не должен видеть меня. Проклятье, почему мы не озаботились всем заранее?       Похоже, Трандуил был в самом раздражительном состоянии, когда все кругом кажется существующим лишь назло, болезненным, мешающим или попросту неприятным. Он ненавидел собственное тело, которое обычно никогда не доставляло таких неудобств или хотя бы позволяло безболезненно сжаться, и был уверен, что представляет собой мишень для насмешек большинства гномов. С их-то дурацкими грубыми шутками! Он даже не сомневался. Эльфов ведь не зря считают хрупкими и возвышенными существами, но когда у тебя неловкая походка и живот, не видный разве что сзади…       Как это часто бывает, Трандуил надумывал одну причину все ненавидеть за другой и не поверил бы, расскажи кто ему, что простые слуги видят его раз в неделю — и то издалека; Двалин, знающий о его положении, слишком стар, а Фили и Кили, которым приходилось созерцать эльфа ближе, если и заметили его живот, то больше беспокоились о нервах своего дядюшки и о том, как бы этот эльф в очередной раз не упал где-нибудь на крутых лестницах, и разве что изредка позволяли себе ухмылку, которая чаще вызвана была странностями в его поведении.       Что касалось Торина, тот и вовсе его боготворил, и формы эльфа, на его взгляд, скорее обрели наконец приятную округлость — но он и в этом бы не признался, поскольку и помыслить о близости не мог.       Так что Торин неуверенно погладил его, обводя ладонью изгибы тела; тонкая ткань почти ничего не скрывала. Эльф коротко простонал и уткнулся лицом в покрывало.       — Чем ты опечален, дивный?       Трандуил отнял руку, которую тот взял было, чтобы прижать к губам, отвернулся с самым утомленным лицом, но уже через миг сменил гнев на милость и сам повернулся к нему, пододвигаясь ближе.        Торин не носил парадных одежд — на нем был тот же простой кожаный передник, штаны и рубаха, поношенные, пропахшие пылью, горным маслом и бог весть чем еще, поскольку он не носил ни камзола, ни мантии. Но именно это сплетение запахов показалось Трандуилу сейчас приятным как никогда, и он готов был вдыхать его вечность; Торин хотел подняться, но рука эльфа властно удержала его на месте. Он тщательно принюхался к крупному темному пятну, впитавшемуся в кожу грубой выделки — его не смутило даже то, что она царапнула его собственное лицо.       — Что ты… — Торин хотел было оттолкнуть его, но странный этот знак внимания тронул его, и он осторожно погладил плечи эльфа. — Может, смола, может, деготь… — пояснил он, осторожно высвобождаясь. — Не стоит, дивный, вдруг это вредно…       Трандуил оторвался от него с присущим ему достоинством и тем спокойствием, которое так мгновенно сменяло вспышки раздражительности.       — Иди.       — Может быть, ты хочешь прогуляться?       — Меня слишком многие могут увидеть.       — Но здесь нет никого! Окрестности горы чисты от орков, а мои слуги…       — Мое положение станет заметно, — прошипел эльф.       По мнению гнома, тот носил накидку настолько просторную, что разглядеть что-то под ней было высочайшим мастерством, а уж если выбрать день попрохладнее и укрыться шкурами, например, то и вовсе самый любопытный из юных гномов мало что заметил бы.       Ранним утром Торин приказал запрячь повозку несколькими некрупными, но крепкими пони. Окрестности еще покрывала тьма, но даже в ней виден был иней, что покрыл траву и листья белым искрящимся налетом. Трандуил, по обыкновению, забыл о вчерашнем разговоре и не казался слишком довольным ранним пробуждением, но морозный утренний воздух заставил его настроение смениться вновь. Он сделался задумчив. Пони везли повозку мелкой рысцой, Торин, который правил ими сам, изредка оглядывался на эльфа, но лицо того казалось ему непроницаемым — явный признак недовольства.       — Холодно слишком, да и темно. По всему видно, день будет ненастный, — гном будто оправдывался за дурную погоду.       Ехать в пустую степь гному казалось равно и скучным, и небезопасным: он взял ближе к озеру, где чаще встречались деревья, кусты и ландшафт менялся. Хрустел ковыль под копытами, пару раз мимо прошмыгнула маленькая серая тень, может, заяц или другой зверек; пролетела мимо сова, неслышно планируя вниз. В остальном же было пусто и тихо, и стояла тишина: не слышно было даже птиц.       — Всё умирает, — проговорил еле слышно Трандуил. — Я умираю.       Торин мрачно обернулся, а тот рассмеялся неожиданно.       — Да, да. Ты думаешь, для бессмертного это редкость? Что ты будешь делать? Устроишь для меня красивый хрустальный гроб? Украсишь его самоцветами?       Торин успел передумать за эти секунды всё — что эльфу стало дурно или, может, тот и впрямь почувствовал смерть и решил открыться, — а он дразнился! Торин дернул вожжи, припустив лошадок побыстрее, чтобы только отвязаться от этого холодного жестокого смеха. Он вздрогнул, когда почувствовал руку на своем плече. Трандуил привстал.       — Ну, ну, не злись так. Мы, эльфы, сильнее привязаны к годовым ритмам. Поздняя осень всегда время смерти. И возрождения, — добавил он, подумав.       — Не шути так больше, — глухо попросил Торин.       — Но я не шутил. Я чувствую смерть природы. Остановись. Твоя повозка слишком тряская, я хочу пройтись.       Они прошлись в сторону, к озеру. Вода и грязь успели покрыться тонким слоем льда, озеро вдалеке казалось темным и мертвенно холодным.       — Хотел бы я на охоту сейчас. Время и впрямь как нельзя лучше подходило для того, чтобы пострелять здесь уток, но на охоту с ее бешеной скачкой, лаем псов, риском упасть с лошади и свернуть шею или, например, наткнуться на бродячую стаю волков Торин не отпустил бы Трандуила ни за что. Он чуть сжал его руку, боясь отпустить.       — У меня здесь даже лука нет, — пожаловался эльф. Торин чувствовал, как внутри все замерло в мрачном предчувствии, но, скрепя сердце, пообещал сделать ему лук, пусть и небыстро.       — Под твой рост у нас луков и не найдется.       К счастью, эльф забыл об этом порыве так же быстро, едва только на обратном пути темно-синие тучи на небе вдруг разошлись и показалось солнце. Всего несколько лучей заставили степь и выступивший иней засиять сотнями алмазов, и оставшуюся дорогу оба проделали молча, лишь изредка восхищаясь тем чудом, что сотворил обычный рассвет.       Трандуил тосковал по лесу и радовался лишь тому, что уединение освобождает его от всех утомительных празднеств, принятых при эльфийском дворе, с их бесконечными танцами, шумной музыкой и вином. Пьянки гномов оставались для него почти неслышны и завершались обычно нестройным хором, выпевавшим строки какой-нибудь грустной песни, а после богатырским храпом всех присутствующих. Он даже подумал как-то, что если явиться к общему празднику к середине вечера, когда выпитое достаточно затуманит взгляд, можно даже, пожалуй, остаться с ними — о чем эльф и объявил Торину.       Тот был настолько же рад, насколько ошеломлен. Эльф, которого раздражали до сих пор любые слуги и даже его, Торина, собственные племянники! Презирающий грубую гномью натуру! Но к переменам настроения эльфа он привык и объяснил загадочный порыв Трандуила тем, что лесному королю чересчур наскучило затворничество в собственных покоях.       К нужному вечеру он прислал ему из своих сокровищниц и венец, и новые одежды от портного. Трандуил возился с ними долго, примеривая то одни, то другие одеяния, и размышляя, в чем меньше всего заметно его положение, а в чем он сам лучше выглядит. Сильней всего он успел полюбить платье цвета травы с красными прожилками, но то, надо признать, натягивалось с трудом и сомнений в его положении не вызывало. Если только он не хотел выслушивать сотню хвалебных речей своим новым формам и сотни поздравлений Торину, стоило остановиться на другом — но Трандуил чересчур ненавидел этот оттенок синего, чтобы так легко смириться. К вечеру он настолько устал стоять перед зеркалом, что едва лег на постель — и уснул как убитый.       Очнулся он за полночь, подумав, что праздник, должно быть, в самом разгаре и мысленно простонав: подниматься и одеваться снова казалось ему слишком утомительным. «В конце концов, я могу позволить себе игнорировать все обещания, — убеждал он себя. — Торин будет лишь рад. У него был такой встревоженный взгляд…»       Но, полежав еще немного, эльф понял, что уснуть не может — но вовсе не по причине внезапной бодрости. Глаза слипались; он прислушался к себе и понял, что виной всему был неприятный тянущий позыв внизу живота. Выбираться в уборную в темноте не хотелось. Он полежал еще. Боль то отступала, позволяя задремать, то возвращалась снова, уже слишком явная, чтобы ее игнорировать. Проклиная темное гномье царство, эльф все-таки поднялся, сделал несколько болезненно отозвавшихся в ступнях шагов, потянулся к накидке, обернулся назад, краем глаза заметил темное пятно на простынях…       Через секунду он понял, что это кровь — его кровь. Трандуила охватила паника. Он вскрикнул, потом прижал ладони ко рту, чуть не сполз по стене на пол, едва успев добраться до той же постели… Однако паника придала ему и бодрости, и сил: проблема было в том, что он мог лишь метаться. Будь он у себя, лекаря уже разыскивал бы весь эльфийский дворец, но искать кого-то здесь, когда одна половина гномов пьяна, а вторая спит мертвецким сном? Чистое безумие.       Раньше Трандуил думал, что с приходом того самого часа просто ляжет и умрет, не взывая к помощи и проронив лишь несколько стонов сквозь зубы — но теперь и думать забыл об этом. Он выбежал в коридор… И лицом к лицу столкнулся с ищущим его Фили.       — Мне плохо, — признался он. — Кровь…       Тут он чуть было не потерял сознание вновь; Фили чудом дотащил его до постели. К чести его, он был почти трезв и догадался, что Трандуил не просто рассек руку или ногу по неосторожности. Он увидел еще одно пятно в промежности, расплывающееся по ткани сорочки. Эльф перед ним лежал с полуоткрытыми глазами, но словно не видел ничего. Едва очнувшись, он уцепился за Фили вновь, умоляя никого не звать.       На долю молодого гнома выпала нелегкая задача — справиться с собственным волнением и с едва очнувшимся эльфом, а впридачу выбрать наилучший и безопасный образ действий. Трандуил справился о состоянии Торина и строго-настрого вдруг запретил его звать; Фили хотел было выскользнуть и сообщить узбаду о состоянии эльфа (тот если и выпил чуть-чуть, после тревожной новости вскоре явно пришел бы в себя), но Трандуил уцепился за него и не отпускал. Выйти удалось, лишь пообещав сходить за отваром, который помог бы облегчить боль. Он ждал вспышки гнева, но появившегося в дверях Торина Трандуил встретил молчанием, а потом еле слышным стоном. Торин, на счастье, сумел сохранить самообладание, и не был излишне суетлив.       — Что с тобой? Это схватки?       — Не знаю, — прошептал эльф. Он и впрямь не был ни в чем уверен. Ему казалось, срок слишком ранний. — Подожди, — он схватил гнома за руку и произнес тихим голосом, полным мольбы. — Дай мне полежать. Может, все пройдет.       — Но кровь!       Убеждать эльфа было бесполезно, и Торин принял решение, которое Трандуилу не понравилось бы — а потому он не сказал о нем эльфу ни слова.       — Я отправляюсь за целителем. Фили, не отходи от него. В крайнем случае позовешь брата.       Тот кивнул. Эльф не доставил ему особых хлопот: зелье помогло расслабиться, пусть и ненамного. Трандуил прикрыл глаза, раз за разом спрашивая себя, конец это или нет. Но внутри словно нарастал комок боли, режущей и жгучей, которая так и не дала ему уснуть до рассвета. Фили даже умудрился задремать ненадолго при нем — Трандуил не возражал. Чужое внимание сейчас раздражало и пугало его. Он уже явственно ощущал, как ребенок поворачивается, и уговаривал его подождать немного, положив ладонь на живот.       Фили очнулся с первыми лучами.       — Как вы, господин эльф?       — Пытаюсь уснуть. Затея безнадежная, знаешь ли, — проворчал он.       Трандуил свернулся поудобнее, притягивая колени к животу, как мог: такая поза не устраняла боли, но немного успокаивала. Он попытался подремать, но тщетно. Очнулся от того, что Фили, сбегавший куда-то, дергал его за рукав. На столике перед ним стоял поднос, полный еды: всего понемногу, точно как он любил. Вот только аппетита у него в этот момент совершенно не было.       — Благодарю тебя, мой добрый гном, но я не голоден.       — Лучше сейчас, чем потом, когда поварихи проснутся и начнут расспрашивать, что и как, — оправдываясь, сказал Фили. Он дал ему немного отпить чистой воды из кубка.       Трандуил откинулся на подушки, ощущая, как прохладная вода стекает вниз, туда, где все горело жаром.       — Что я еще могу сделать?       — Ждать, я полагаю. Только ждать.       Торин тем временем метался, как загнанный в угол зверь. Он справедливо полагал, что здоровье и жизнь дороже, и хотел было отправиться за магом, Радагастом, или хоть кем-то из эльфов, невзирая на просьбы Трандуила о тайне. Он выехал в степь и помчался во весь опор. Холодный порыв зимней вьюги и горсть мелкого снега в лицо быстро охладили его: нет, Торин не боялся холода и суровой погоды, но сообразил, что лес чересчур далеко, а Трандуил может и не дождаться его помощи. Он развернулся, не менее быстро направившись прочь, к горе, влетел в конюшни во весь опор, бросил поводья растерянному конюшему и побежал вниз, туда, где жила прислуга.        Трандуилу будто бы даже удалось расслабиться и успокоиться ненадолго, но короткие минуты сна были прерваны резким толчком боли, таким, на фоне которого предыдущие меркли. В горле пересохло. Он выгнулся, переворачиваясь на спину, и закричал.       Ответом ему было спокойное, почти веселое «Тише, тише, остроухий», — и успокаивающее похлопывание по ноге. Трандуил опустил взгляд вниз и увидел темные кудри низенькой гномихи, которая задрала его сорочку и помогала устроиться поудобнее. Все возмущение его утихло перед ее точными и уверенными действиями; Фили и Торин за ее спиной суетились, то притаскивая воды, то чистых тряпок. Следующий спазм заставил Трандуила кричать еще громче. Перед глазами все потемнело. Он выгнулся, ощущая разрывающую боль, и против естественного желания сжаться напрягся, выталкивая ее из себя. Ему казалось, что темнота пульсирует оранжево-красным, точно под цвет этой боли. Он замер.       — Не напрягайся так, — послышались слова. — Всё, всё, слышишь? Всё.       — Как?       Трандуил не успел даже удивиться; он не поверил бы, если бы не услышал жалобный крик, слишком не походивший на его собственный или чей-то еще, по крайней мере, не принадлежащий взрослому гному. Ему поднесли ребенка, красного, со сморщенным личиком, и отняли, едва он успел его обнять. Затем Трандуил увидел, как уносят прочь его дитя. Он слабо запротестовал.       — Отдохни, — успокаивающе похлопала его гномиха по руке. — Я только обмою и оботру его.       Он проследил за ней взглядом коршуна: к счастью, дитя было здесь, и он неотрывно наблюдал за ним, а потом силы покинули его, и он уснул.

***

      Едва очнувшись, Трандуил вскочил и, набросив на себя накидку, направился к колыбели и долго смотрел на свое дитя, задержав дыхание. Рассвет наполнил комнату золотистым сиянием, но Трандуилу красота утра была безразлична. Он смотрел на спящего ребенка, вглядываясь и отмечая все: и острые маленькие ушки, и узкие ровные бровки, и темно-красные прядки волос на висках, которые, высыхая, обретали более светлый оттенок. Дверь распахнулась, впуская Торина и повитуху, но эльф и не обернулся.       — Уже на ногах! — всплеснула руками гномиха.       Трандуил ее не слушал. Он поднял полный негодования взгляд на гнома.       — Рыжий! Рыжий, ты видишь! Это сделал эльф или адан, которые служат у тебя при кухне или на конюшне, почему ты позволил…       Оставшееся невысказанное им слилось в бессвязные рыдания, прерываемые стоном душевной боли. Он и слушать не хотел слабых заверений Торина в том, что никто из людей и эльфов у него не работал.