Спал Борис беспокойно, можно сказать, что и не спал вовсе, и виной всему на сей раз были не любимые шоколадные глаза с золотистыми искорками, а глаза совсем иные, девичьи, испуганные, но решительные, и бледное лицо в обрамлении копны длинных рыжих кудряшек.
Как только забрезжил рассвет, Борис решил не откладывать дела в долгий ящик и отправился на поиски Катеньки Булатовой, которая наверняка хотела что-то ему рассказать, но не стала, боясь быть услышанной появившимся Замоскворецким. Поэтому узнав, что девушка подрабатывает натурщицей в художественном училище, он отправился по указанному Измайловым адресу.
Катю он нашел без труда, а вот она поспешила сделать вид что его не узнала, лишь прошептала, проходя мимо: «Ждите в сквере».
Борис терпеливо дожидался важную свидетельницу и как только уже одетая в шляпку и пелерину девушка появилась у парковой скамьи, предложил пройтись. Девушка не отказалась и благодарно оперлась о предложенную руку своего неожиданного кавалера.
— Простите мою назойливость, Катрин, — начал Борис. — Но мне показалось, что два дня назад мы с вами не договорили. Как вы верно поняли, я провожу негласное расследование убийства Федора Смолова.
— Называйте меня, пожалуйста, Катей. — Она повернула к нему хорошенькое, нежное, в самом деле юное и чистое личико. — Не велика барыня.
— Хорошо, Катя.
— Вы себе представить не можете, эм…
— Борис. Борис Миронов.
— Вы себе представить не можете, Борис, как я была счастлива в тот день, когда узнала, что эта тварь сдохла.
— Вы про Смолова?..
— Про него самого… Я представляю, как это звучит в свете всего, что случилось, но я так давно мечтала об этом. — Девушка нервно дергала тесемки пелерины.
— Не переживайте, Катя, давайте присядем. — Борис увлёк девушку на скамейку под облетевшим уже кленом. — И вы мне всё спокойно и обстоятельно расскажете.
От залива налетал холодный пронизывающий ветер и Борису хотелось укрыть дрожащую от озноба девушку чем-нибудь потеплее её модной тонюсенькой пелеринки, но прерывать сантиментами её сосредоточенность он все же не решился.
— Наверное, — Катя вздохнула. -… лучше с самого начала. Мы родились и выросли в Туле, я была младше Тоси на пять лет. Батюшка наш в ту пору работал приказчиком, а матушка вела хозяйство…
— Подождите, — Борис вскинул голову. — Правильно ли я понимаю, что ваша сестра Тося и та погибшая девушка-актриса… одно и тоже лицо?
— Вы все правильно поняли. Настоящая фамилия сестры совсем не Ланская, это театральный псевдоним, а Булатова. Тося всегда была отцовской любимицей — очень красивой и артистичной. А какой у неё был голос, не чета моему! Чистый, сильный,. — как она песни народные пела, батюшкины гости заслушивались, а потом и зрители в театре. — Девушка замерла на мгновение и всхлипнула.
Борис не выносил женских слез и поспешил предложить девушке платок. Благодарно кивнув, она промокнула красивые зеленые глаза и продолжила рассказ.
— То, как она перебралась в столицу, устроилась в один из лучших театров и практически моментально стала его ведущей актрисой в свои восемнадцать, должно было нас насторожить, но мы с батюшкой и матушкой были далекими от искусства — только радовались за неё. Это теперь, по прошествии лет, я на очень многое смотрю по иному.
Катя снова поёжилась от холода и Борис сел так, чтобы закрыть девушку от ветра.
— А тогда она была так счастлива, в свой первый год. Ведущая актриса и влюблена в этого самого Смолова, ничего вокруг не замечала. По её цветущему виду и блестящим глазам я понимала, что влюблена она до обожания, только и говорила, что о нем, когда мы в столицу ненадолго с гостинцами приезжали. А Федор с ней просто играл, как кот с глупой наивной мышкой. Она же тогда даже не знала что он… что он девушками не интересуется. А вот незадолго до… когда мы приехали к ней с подарками к Рождеству, мою сестру словно подменили. Она была тенью себя самой. Бледная, худая, с потухшими глазами… Мы с батюшкой перепугались сильно, а она только твердила, что это последствия простуды, которая преследовала её второй месяц.
Ехать с нами домой на праздник она отказалась, а в дороге нас догнало известие что… что не стало нашей Тоси. — Катя снова смахнула слезу.
— Вы на похоронах не присутствовали?
— Как же, конечно присутствовали. Мы тут же назад повернули. С ужасом думаю о том, что мы могли не воротиться…
— Может быть, у вас сохранились вещи сестры, её дневники?
— Она оставила мне письмо, — Катя доверительно распахнула глаза и склонилась к Борису. — Его мне передала комнатная девушка, что прислуживала и была ей наперсницей.
— Вы его сохранили?
— К сожалению нет. Я его сожгла.
На лице Бориса отразилось недоумение. Катя опустила голову еще ниже.
— Не хотела, чтобы родителям на глаза попалось, — пояснила она, чтобы заполнить наступившую паузу. — Но я помню каждую строчку того письма. Они до сих пор горят у меня перед глазами, словно огнем геенны выжженные.
— И что же в нем было?
— Горькое признание и страшное обвинение. Оказалось, что герой её грез был дьяволом в человеческом обличье. Смолов пригласил сестру на свидание и опоил какой-то гадостью. Следующим утром… она очнулась в постели директора, милейшего Сергея Иосифовича, который уже давно оказывал ей определенные знаки внимания, но был отвергнут. Вскоре Тося узнала, что понесла от него.
Борис с трудом сдерживал рвущийся наружу гнев. Какая гнусность!!! Подложить под другого мужчину влюбленную в тебя девушку!..
— И как же вы поступили, после того как прочли её письмо?
— А что я могла? — Катя болезненно сжалась и тряхнула выбившимися из-под шляпки кудряшками. — Мне только четырнадцать исполнилось. Я понимала, что правда убьет матушку с батюшкой… А влиятельных друзей и родственников у нас в столице не было. Да и слышала я, как на похоронах люди о плохом шептались, да только сами языки и прикусывали, едва Смолова с директором завидев. Говорили, что очень важные и влиятельные у них покровители, а потому, что бы они не делали, все одно — безнаказанными останутся.
— Стало быть, письмо вы никому не показали?
— Я сожгла его на тосиной могилке. А перед этим поклялась, что отомщу, рано или поздно, любым способом. Соблазню кого угодно, сделаю все, что попросят, украду, убью, но сестру я этим тварям не прощу. Я потому и вернулась сюда, стала неплохой танцовщицей, вошла в этот порочный богемный круг.
Борис видел, какой решимостью горят глаза у еще пару минут назад убитой горестными воспоминаниями девушки и с болью в груди признавал, что перед ним, возможно, сидит потенциальный убийца, а возможно — умная и расчетливая заказчица, которая планировала свою страшную месть пять долгих лет.
— И вот теперь его убили, а потом появились вы. Это же не случайно, верно? Господь услышал мои молитвы или дьявол мои проклятия, — девушка улыбнулась странной улыбкой. — Вы же расследование проводите из-за того, что вызнали что-то о Смолове?
— Вы умны не по годам, Катя. А потому можете быть нам чрезвычайно полезны.
— Я буду только рада, господин Миронов, — проговорила девушка, глядя Борису прямо в глаза своими заплаканными, но все равно очень красивыми глазами цвета весенней зелени, так приятно сочетающимися с её рыжими локонами. — Вы не подумайте… у меня и накопления имеются, я отблагодарю.
— Теперь, после того что вы рассказали, для меня раскрыть это и, возможно, другие преступления этих людей будет делом чести.
— Благодарю вас! — девушка стиснула ладони Бориса и с благоговением и признательностью поцеловала бы, не отдерни он руку.
— Ну полно, успокаивайтесь. И верьте в лучшее, но для вашей же безопасности будет лучше, если вы больше никому ничего не расскажете о той страшной истории, что случилось с вашей сестрою.
— Я это понимаю, господин Миронов.
Борис назвал просветлевшей лицом девушке адрес квартиры Мирова-Лисовского на тот случай, если ей понадобится его помощь, запомнил адрес, по которому снимала комнату сама Катя, и простился.
***
В главном управлении Особенного отделения царила приятная тишина, та самая, что бывает после тяжелого, но продуктивного рабочего дня. Время перевалило за восемь вечера, и на своих рабочих местах оставались только самые ответственные и стойкие служивые, да дежурные.
— Порфирий, ты еще здесь?..
В кабинет Мирова-Лисовского без стука зашел его первый заместитель, отчаянно подавляя зевоту.
— Неужто ночевать здесь собрался? Дома что ли не ждут?
Порфирий Дмитриевич оторвал уставший взор от отчета филера и смерил вошедшего таким тяжелым злым взглядом, что тот поспешил повиниться.
— Прости, прости… неудачно пошутил. — Пошел на попятную Павел Константинович, давно чувствовавший, что нелады у друга и начальника на личном фронте. — Это все от усталости.
— Никаких происшествий за вечер?
— Спокойно всё. Вот зашел пригласить тебя на ушку, мне свежей осетринки тут доставили и кухарка расстаралась.
— Прости, но я еще поработаю. А ты ступай, — опустил глаза к бумагам Миров-Лисовский. — Жена, наверное, тебя заждалась.
— Да не хочется мне опять к её нытью, — недовольно фыркнул заместитель. — Грудная болезнь обострилась, доктора только руками разводят.
— Тогда, дорогой друг, лучше в театр или в салон к Люсиль.
— Это я пожалуй для пятницы оставлю, — развернулся на каблуках Павел Константинович — И ты не засиживайся.
— Доброй ночи, Павел. Доброй ночи.
Как только за Сурниным закрылись двери, Порфирий Дмитриевич, зло отбросил перо, которое до недавнего времени держал в руках.
Устал, как же он устал. И домой хотелось нестерпимо. И перекусить… Но на изучение документов и докладов по Гришиному делу в рабочие часы времени не хватало, вот и приходилось засиживаться до полуночи, не особо удивляя привыкших уже служивцев.
— Кто же ты, кто? — прошептал Миров-Лисовский в пространство и с наслаждением потянулся, возвращая подвижность затекшим от долгого сидения чреслам.
Информации накопилось много, и даже поверхностный её анализ явно указывал на то, что они с Борисом на верном пути. Тонкая ниточка вела от господина Смолова прямо наверх, в основательные кабинеты со столами под сукном. Мелкие чиновники и чиновники средней руки отпадали, потому что в большинстве своем какого-либо влияния не имели, а вот руководящий состав следовало проверить. И лично преданные безотказные люди работали для него день и ночь. Ходили по нужным нехорошим квартирам, толклись в интересных полусветских салонах, узнавали много интересного. Например, что Смолов был дружен с несколькими господами из Третьего отделения, видели его рядом и с некоторыми влиятельными дамами полусвета, которые проходили в Особенном отделении как тайные сотрудницы, поставляющие определенную информацию за преференции. Вот так, поговорив с этими девицами и выяснили, что для них Смолов талантливый, боготворимый публикой артист, был коллегой, что так же, как и они доставал тайным службам Империи конфиденциальную информацию, принося её непосредственно из опочивальни нужного государственным служащим лица, а вот кто был его непосредственным куратором, никто не ведал, но подозревали, что человек влиятельный, потому как не раз и не два Федора, замешанного в темных делишках, от ареста спасал.
Миров-Лисовский тяжело поднялся из-за стола и прошел к окну, в которое заглядывал скрытый за туманной дымкой месяц. Холодное стекло расчертили тонкие струйки дождя. Прослеживая пальцами водяные дорожки, Порфирий Дмитриевич смежил веки.
И в полутемном кабинете, в гулкой его тишине прозвучало довольно зловеще:
— Не Гришка тебе нужен, совсем не Гришка, это я уже понял. Решил через него до меня добраться. Не выйдет. Только посмей хоть пальцем его тронуть, тварь. Найду и тогда пожалеешь, что на свет родился.
***
Он не помнил, как долго шел по этому пути. Тропа то расширялась, становясь похожей на сельский тракт, то сужалась, зарастая осокой и мелким ивняком, но непременно оканчивалась тупиком, и не просто тупиком, а серой отвесной стеной, шероховатой и холодной на ощупь, и обойти её не было совершенно никакой возможности, как и перелезть, она уходила ввысь, словно в бесконечность. Он знал, что должен непременно её преодолеть, ведь от этого зависит столь многое, но что именно, как ни старался вспомнить не мог.
А потом вдруг стена рассыпалась, превратившись в мягкий серый туман, а тело охватила нега. Из тумана вдруг возникли знакомые черты, нечеткий тонкий профиль, мягкая линия губ и прищуренные светлые глаза, которые точно ни с чем не спутаешь.
— Гришка. Шельмец…
— Соскучился, мочи нет, — прозвучало из темноты.
— И я… Нельзя… Наблюдают за нами пристально…
— Что?.. Кто, Борис?.. Ерунда, как же я тебя…
— Мммм, Гришенька...
— Только позволь…любить тебя до рассвета буду!
— Нельзя…
Сладкая судорога выдернула Порфирия Дмитриевича из тяжелой вязкой дремы:
— Что за?..
Миров -Лисовский резко сел на постели, путаясь в простынях.
Видение было слишком реально, знакомо до последней родинки и в настоящий момент крепко обвивало руками его напряженные бедра.
— Что ты здесь делаешь?
— Ты серьезно? Ты меня выгоняешь?
— Будь добр, покинь мою спальню.
Вместо былой улыбки в голосе Измайлова засквозила злость и вселенская обида:
— А если нет? — он вдруг поднялся — и в полутьме все такой же красивый, наглый, обнаженный, и сел на пятки. — Это и моя спальня тоже. И разве это не ты сейчас звал меня Гришенькой и дрожал в моих руках?
Порфирий Дмитриевич молчал. В окружающем их сумраке он не мог видеть лица Измайлова, но представить его с нервно сжатыми губами и покрасневшими скулами мог во всех деталях.
— Если я сейчас уйду, то больше не вернусь, пока сам не попросишь.
— Ты так ничего и не понял…
— Хватит меня поучать, словно я твой секретарь или сынок нерадивый! Я — твой любовник. Я любить тебя хочу, а не наставления выслушивать.
Выдав последнюю тираду, Измайлов соскочил с кровати и бросился прочь, от всей души приложив дверью об косяк.
Порфирий Дмитриевич с тяжелым вздохом опустился на подушки и закрыл лицо руками. О спокойном сне можно было забыть, он бежал еще впереди разъяренного Гришки.
Безумно хотелось догнать, обнять, удержать, поцеловать глубоко и болезненно сладко, а потом заставить завершить начатое, и расслабится наконец в любимых руках, но рано. Не понял еще, не заслужил прощения, не осознал своих ошибок.
Один Бог знает, чего ему стоила эта, разыгранная как по нотам, холодность.
В своей комнате заворочался, а потом запалил свечи и застучал голыми пятками по полу проснувшийся от шума Борис. Завтра за завтраком нужно будет извиниться, а пока пусть работает. Хотя бы в этом мальчишке он не ошибся. Хваткий, умный, талантливый. А найденная им юная свидетельница очень даже неплохая наживка для их таинственного недоброжелателя.
