Спасти нельзя предать

К завтраку Борис вышел первым. За окном неспешно колыхался петербургский осенний туман, но в хорошо протопленной столовой было тепло и уютно. Кухарка не спеша накрывала на стол. Решив не мешаться под ногами Миронов устроился в кресле у окна. Несмотря на беспокойную ночь, выспался он довольно хорошо, а утренняя тишина способствовала продуктивному обдумыванию следующих шагов расследования. Сегодня он планировал снова наведаться в театр. Видеть директора не хотелось, зато очень хотелось свернуть ему шею. Борис не сомневался, что они заставят его заплатить за поруганную честь и загубленную жизнь девушки, но пока было рано. Предстояло выяснить, был ли тот случай с Ланской единичным, ведь вполне возможно, что были и другие поруганные девушки и юноши, да и откуда появился тот дьявольский порошок, что делал из людей покорных, скулящих от похоти марионеток, тоже предстояло выяснить. Борис не сомневался, что именно этим порошком был опоён и Измайлов, которому просто несказанно повезло, что до Федора добрались быстрее, чем тот — до его безвольного тела. — Вы уже на ногах, Борис. Похвально. — В столовую неспешно вошел Порфирий Дмитриевич. — Утро доброе, — поднялся навстречу наставнику Миронов. — Доброе, если оно действительно для вас таковым является. От Бориса не укрылись серые круги под глазами Мирова-Лисовского и его далеко не бодрое состояние, хотя одет он был как всегда безукоризненно, гладко выбрит и причесан, словно рукой лучшего куафера. — Присаживайтесь, — жестом пригласил его к столу Порфирий Дмитриевич. — Григория ждать бессмысленно. Звезда журналистики наверняка еще спит. Борис кивнул и занял своё место. Уложив салфетку на колени и дождавшись, когда прислуга разложит по тарелкам дымящуюся гречневую кашу с бараниной и покинет столовую, Миров-Лисовский вскинул взгляд на Миронова. — Считаю необходимым извиниться за ночное происшествие. Знаю, что наш несдержанный ночной разговор разбудил вас. — Принимаю ваши извинения, но не считаю их необходимыми, — тактично ответил Борис. — Это ваш дом и в нём я всего лишь гость. — И за что же ты извиняешься? — язвительно прозвучал от двери глухой неприятно хриплый голос, что бывает у человека, который только проснулся. — Это же было лишь маленькое недоразумение. Подумаешь, разошлись во мнении относительно обыкновенной домашней тирании. На пороге столовой, привалившись к косяку, в одном тонком шлафроке и босиком стоял второй хозяин квартиры. Боря метнул быстрый взгляд на Порфирия Дмитриевича. На его лице не было ни кровинки, но в глазах плескалась ярость, щедро разбавленная досадой. — Оденься… — И не подумаю! Борис, как и Миров-Лисовский, не мог не заметить искусанные губы, разбитые костяшки и общую бледность Измайлова. Григорий проскользнул на своё место за столом и с наигранным энтузиазмом начал накладывать на тарелку всё, что видел. При этом шлафрок провокационно распахнулся на его груди, грозя соскользнуть с плеч. — На прогулку меня не пускают, из собственной спальни гонят, хорошо, хоть Марфа балует вкуснятиной… Порфирий Дмитриевич, для которого разыгравшаяся сцена была отвратительна, поспешил принять вид слепоглухонемого и погрузился в думы относительно барышни Булатовой. Начиная с сегодняшнего дня следовало осторожно и дозировано начать выдавать якобы секретную информацию о свидетельнице, которая знает много темных делишек за Смоловым и согласна ими с Секретным отделом Особенной канцелярии поделиться. Возможно, так им удастся расшевелить тот серпентарий, что, оказывается, успешно функционировал у него под самым носом и тогда, скорее всего, заказчик убийства проявит себя. — Боренька, передайте мне пожалуйста тот малиновый джем. Родной голос с противной ноткой, присущей светским жеманницам, вырвал его из уютного кокона, в который Миров-Лисовский себя поместил. — Прости, я даже не пожелал тебе доброго утра, — перейдя на дружеское «ты», Измайлов блеснул белозубою улыбкой в сторону Миронова и… подмигнул. — В этом нет ничего страшного. Благодарю вас, Григорий Александрович, — вернул любезность Боря, переходя на официальный тон, надеясь, что Порфирий Дмитриевич не заметит его неловкость. Породитель неловкости сидел напротив и расслабленно помешивал сахар в изящной чашечке с кофе в то время, как его стопа бесстыже путешествовала по скрытой тонкой тканью кюлот бориной лодыжке. Миронов задержал дыхание и постарался незаметно скинуть нахальную стопу, но ему это не удалось. Прожигая глазами Измайлова, Борис судорожно соображал, что же нашло на этого сумасшедшего, если он на глазах любовника, — далеко не просто любовника! — решился флиртовать с другим. В этот момент слишком резким звуком был отодвинут стул, и Борис сумел увидеть только удаляющуюся прямую спину Мирова-Лисовского. — Сегодня рано не ждите. — Коротко и сухо бросил хозяин дома, ни к кому конкретно не обращаясь. От этого тона у Бориса запульсировало в висках. И только когда несколькими минутами спустя хлопнула входная дверь, сообщая о том, что хозяин дом покинул, он позволил себе обратится к Измайлову. — Чего вы пытались добиться? — холодно и спокойно спросил Борис. — Вызвать ревность? Григорий сверкнул глазами и профыркал: — Ему всё равно. — Всё равно? — возмутился Миронов. — Мы сейчас с вами оба убедились, насколько ему не все равно. И это он еще не видел, что вы вытворяли под столом. — Он понял. — Что? — Борис задохнулся от возмущения. — Это наша любимая игра. — Измайлов откинулся на спинку стула. — Он знает, как меня это заводит. — Григорий, вы ведете себя точно испорченный ребенок! — выдал обескураженный Борис.- Зачем вы дергаете хищника за хвост? — Пусть хоть так обратит внимание. — Измайлов пригубил кофе, отодвигая от себя тарелку, полную «вкусностей» — Его внимание и так всецело принадлежит вам. — Глупости. — Простите. Но вы или слепец, или дурак, — не выдержал Борис. — Он так дорожит вами, а вы играете его чувствами! — Почему тогда отталкивает? -тихо спросил Григорий, укладывая локти на стол. — Вы же отлично поняли, что случилось ночью. Я практически приполз к нему на коленях. — И он?.. — Он указал на дверь, как влюбленному семнадцатилетнему щенку. — Значит, у него есть причины. — Я не обязан ждать его годами! — снова повысил голос Измайлов. — Да стоит мне щелкнуть пальцами и ко мне сбегутся толпы желающих… дать мне всё, чего я только не захочу. — Вы лукавите. Хотите честно? Вы никуда от него не денетесь, потому что он у вас в сердце, как и вы — в его. Это видно невооруженным взглядом. — Он меня всерьез не воспринимает, — словно не услышал Бориса Измайлов. — Будто я содержанец, а не самодостаточный мужчина с именем, серьезный и востребованный профессионал, такой же, как и он. — Вы должны понять, что сейчас ему очень нелегко. Ситуация, которая сложилась, опасна для вас и еще более неприятная для него. Он пропадает на службе не потому, что не хочет вас видеть, он день за днем ищет убийцу. — Простите, Борис, — голубые глаза благодарно посмотрели на Миронова. — Правда, простите. Вы правы. Я снова повел себя как засранец. — Прощаю. А вы обещайте подумать над моими словами и больше никогда не пытайтесь со мной флиртовать, ни наедине, ни тем более — в присутствии Порфирия Дмитриевича. Дуэли конечно не будет, но хороший синяк под глазом я вам гарантирую. — Я вас услышал. И еще, Борис, когда всё это закончится, я был бы рад назвать вас своим другом. Это для меня очень ценно, ведь близких людей у меня практически нет. И снова Борис увидел перед собой совсем другого человека. Ранимого, искреннего и безумно одинокого. — Я буду только рад. Вот такой, как сейчас, вы мне тоже очень симпатичны. Позвольте, дам вам совет. Постарайтесь не надевать вашу маску наглеца при общении с близкими. Думаю, Порфирий Дмитриевич это оценит. По тихой радости, что отразилась на лице Григория, Борис понял что сделал все правильно. — Я отъеду по делам, вернусь к обеду. Переживёте в одиночестве несколько часов? — Постараюсь… Прикажу накрыть на двоих. Хорошего вам дня, Борис. — И вам. И постарайтесь не придушить от скуки Ефима.

***

Когда ужин совсем остыл и самовар, к сущей досаде Марфы, разогревался уже в третий раз, а Миров-Лисовский так и не вернулся со службы, Бориса начала терзать смутная тревога. А когда ближе к девяти вечера на пороге квартиры появился растрепанный и злой Ефим, он уже точно знал: случилось что-то страшное, то чего они не сумели предугадать. — Что случилось, Ефим? — из своей спальни появился полностью одетый Измайлов с бокалом в руках. — Где Порфирий Дмитриевич? — Не ведаю, барин. — Что? — на паркет упал и только чудом не разбился почти пустой бокал, но на него никто не обратил внимания. — Ты что такое говоришь? — Погодите, Григорий. — Борис жестом пригласил слугу в гостиную. — Ефим, проходи и расскажи все по порядку. Слуга осторожно опустился на краешек кресла и начал рассказ. — Приехал я к главному крыльцу, как обычно, и стал ждать. Барин велели к восьми коляску подать, ну я без четверти уже и подъехал, и дожидаться стал. Вот. — Дальше! — нетерпеливо подогнал Измайлов, оперевшись спиною о дверь. — Когда барин к восьми-то не вышли, я забеспокоился, — продолжал Ефим. — Порфирий Дмитрич всегда всё… — Мы поняли, дальше. — Я зашел, значит, в присутствие, все тамошние дежурные меня знают и спросил, не выходил ли барин. Дежурный сказал, что нет еще. Ну я решил подождать, а еще через полчаса попросил Мишку-то проверить кабинет. — И? — Он почти сразу спустился и сказал, что кабинет начальства закрыт, а значит, барин уехали-с. — Так значит, ты его проворонил, бестолочь, — недовольно фыркнул Григорий. — Да не может такого быть, что бы я, да барина… — Подождите. Тут что-то явно не так… — вмешался Борис. — Порфирий Дмитриевич, если пешком хотел прогуляться, тебя предупреждал? Ефим кивнул. — Точно так-с. Всегда предупреждали и отпускали домой, но я всегда за ними следовал, мало ли лихих людей на улицах… — Ты за входом все время наблюдал? — уточнил Борис. — Да кажись все время, — Ефим задумчиво поскреб бороду. — Никто подозрительный к тебе с вопросами не подходил? — Нет, никто. — Ты дежурного не спросил, когда барин пришел в присутствие и выходил ли с утра? — Не, не уразумел, ваше благородие. — Это плохо… Ступай, отдохни. Завтра с раннего утра в присутствие поедем. Сейчас мне все равно в кабинет Порфирия Дмитриевича не попасть. А если и искать причину его исчезновения, то только там. — Думаете, что худое случилось? — протянул серьезно Ефим. — Не будем о плохом, ступай. Борис развернулся к Григорию и ужаснулся тому, что увидел. Измайлов был похож на человека перед которым разверзлась пропасть. Голубые глаза невидяще смотрели перед собой, а побелевшие пальцы вцепились в дверной косяк с такой силой, что, казалось, раздавят его в щепки. — Григорий! Гриша, вы меня слышите?.. — Что? — Посмотрите на меня. — Да, я тебя слышу, — голос Григория был пустым и потухшим. — Неужели ты допускаешь? — Мы можем допускать все что угодно. — Борис вздохнул. — Но это не значит, что все это верно. — Он никогда так раньше не поступал… — Это я уже понял. — Даже когда дико злился, он находил способ предупредить, что с ним все в порядке. — Я тоже думаю, что исчез он не по собственной воле. — Ну так что же мы тут сидим? — Измайлов словно очнулся ото сна, и снова стал собою прежним. — Вы вообще-то под домашним арестом, и сейчас уже почти одиннадцать вечера. Я не уверен, что в окружении Порфирия Дмитриевича нет шпиона нашего убийцы. А потому мы должны действовать осторожно, а не нестись очертя голову в Канцелярию и требовать незамедлительно разыскать пропавшего начальника, который всего несколькими часами ранее спокойно работал в этой самой Канцелярии. Это будет выглядеть по меньшей мере странно. — Тогда, может быть, к государю? — прикусил губу Измайлов и принялся мерить шагами гостиную. — Вы серьезно, Григорий? Если Порфирий Дмитриевич близок к императору, то это не значит, что меня там тоже примут и выслушают. — Тогда пойду я. — Напоминаю, что вы по-прежнему под домашним арестом. Измайлов цветасто и очень нецензурно выругался и тяжело опустился в кресло, обхватив голову руками. — Значит попытка подставить меня — это всего лишь способ подобраться к нему. — Скорее всего… — согласился Борис. — Вы его самое уязвимое. — — Ахиллесова пята… А бьют всегда…черт. Полутьма вокруг них подрагивала и натягивалась. — Для чего он им? — поднял больные глаза на Бориса Измайлов. — Я думаю, что он что-то узнал или вычислил того-самого покровителя Смолова. — Значит они…они его…- Борис услышал, как Григорий скрипнул от бессилия зубами. — Перестаньте себя накручивать. — Ефим! — выпрямился Григорий. — Чего изволите, барин? — послышалось из глубины квартиры. — Водки неси. — Отставить, Ефим. — Четко выдал Борис, схлестнувшись со злыми голубыми глазами. — Это почему? Что вы себе позволяете! — Не даю вам совершить очередную ошибку. Мы оба нужные ему в ясном уме и твердой памяти. Вам нужно хоть немного поспать. — Тогда, может, по бокалу мадейры? — поразительно послушно согласился Измайлов. — Иначе я глаз не сомкну. — По бокалу можно. Ефим! Неси бутылку мадейры и что-нибудь на закуску. — Ни к чему… — буркнул Измайлов, успокаиваясь. — Все равно кусок в горло не полезет. Ефим быстро накрыл стол в гостиной, поглядывая на молодого барина с участием и надеждой. Подал пару бокалов и холодной буженины на закуску. — Чего-нибудь еще желаете, барин? — Ступай отдыхать, утром поедем, — отпустил слугу Борис. — Слушаюсь. Ефим почти на цыпочках покинул гостиную и прикрыл за собою двери. Борис напомнил бокалы и откинулся на спинку кресла. Измайлов, занявший кресло напротив скинул домашние туфли, подвернул под себя одну ногу и застыл. Борис молчал, разглядывая тонкий профиль сидевшего перед ним мужчины. Единственная свеча практически не давала света, лишь порождала неясные тени на высоком потолке и обитых светлым шелком стенах. — Странно… Все повторяется, возвращается, но в еще более ужасающем виде, — проговорил тихо Измайлов. — Что именно? — Около пяти лет назад я сидел в такой же темной комнате, с таким же бокалом и тоже ждал. Ждал Федора. Было уже раннее утро, когда он наконец появился. Пьяный и до пошлости счастливый. Нетрезвый до такой степени, что даже не пытался скрыть чужие отметины на своей шее и истерзанные губы. Я рассвирепел, что-то орал, пытался достучаться… А он вдруг засмеялся таким жутким отвратительно-скрипучим смехом, который до сих пор звенит в моей голове… Измайлов замолчал. Молчал и Боря, весь превратившись в слух. Вино грелось в обхваченном ладонью бокале, но он не замечал этого. — После вашего откровенного разговора с Катей я понял, что моё молчание далее не имеет смысла — чужая болезненная тайна ею более не является… Вы тогда спросили, почему мы расстались… В ту ночь Смолов высказал мне всё, о чем я, конечно, догадывался, но чему не хотел верить. Он смеялся мне в лицо и говорил о том, что глупый наглый песик ему наскучил… Кричал, что я отвратительный журналист, если не вижу дальше собственного носа и не замечаю, с каким удовольствием он изменяет мне направо и налево. Любовь? Он о ней не слышал. Благородство? Пустой звук. И, наверное, чтобы побольнее уколоть меня, отвратить от себя окончательно, он стал перечислять имена своих многочисленных совсем не простых любовников, а потом добил историей с Ланской. Я уважал Тосю и ценил её талант, написал о ней статью после гибели… и тут услышать такое… от любимого. Узнать, что он мразь, недостойная называться человеком. Это стало последней каплей. Я ударил его, а дальше всё слилось в сплошной белый шум… На утро я очнулся в гостиничном номере в состоянии, граничащем с помешательством. Вновь мы увиделись лишь две недели назад, до этого момента его для меня не существовало. Теперь вы понимаете, что не мог я пойти с ним добровольно, не мог лечь с ним в нашу с Порфирием постель. Я презирал его. Измайлов залпом допил вино и потянулся за бутылкой, но Боря её ловко перехватил. — Хватит, Гриша, пойдемте спать. Утро вечера мудренее. А эта трагическая история … Может, появление в вашей жизни Порфирия Дмитриевича это дар, который вы заслужили, стойко перенеся всю боль и испытания, что принес вам Смолов. Прошу вас, не упустите этот подарок небес — ваши с Порфирием Дмитриевичем чувства. — Не упущу, — прозвучало тихо, но решительно. Теперь Борис отчетливо понимал, откуда эта надломленность, цинизм и болезненная язвительность в молодом еще человеке из хорошей семьи. Всё это лишь броня, броня для большого любящего сердца, сквозь которую удалось пробиться только одному человеку. И теперь человек этот находился в смертельной опасности. — Постарайтесь хоть немного поспать, — обратился Миронов к притихшему Григорию. — Доброй ночи… и спасибо. Боря тихо поднялся и пошел в свою спальню, мимоходом попросив верного не спящего Ефима уложить барина в постель. — Слушаюсь, ваше высокородие. — Ефим, я лягу в нашей спальне, послышалось тихо со стороны гостиной. — Как скажете, барин, там все застелено, — услужливо отозвался слуга. — Иди уже к себе, я сам разденусь. Послышались недовольное бурчание Ефима, затем тихие шаги в направлении спальни Мирова-Лисовского, а потом все стихло. Борис облегченно выдохнул и рухнул на кровать, успев только скинуть сюртук и шейный платок на ближайший стул. — Завтра, — прошептал он, засыпая. — Все завтра.