***
Солнце стояло в зените и палило всё, начиная с деревьев и заканчивая камнями. Мая и её темные волосы не оказались исключением, и ведьме приходилось натягивать на голову мокрые тряпки. И это при том, что жарко совершенно не было — нет, ветра оставались всё такими же холодными и щиплюще солеными. Её языковые знания за несколько лет в новом мире улучшились примерно на уровень распознавания знакомых и повторяющихся слов. Она могла различать речь и даже отличные от местного диалекты. Всё ещё ничего не понимала — не то чтобы кто-то пытался её учить. Люди, с которыми она торговала, вообще скорее всего считали её немой. Женщина только-только продала отличную медвежью шкуру в ближайшей деревеньке, а так же несколько мазей, которые она таки умудрилась сварганить из знакомых ей трав. Их действие пришлось демонстрировать на собственных ранах — не очень приятное дело, но терпимо. Обучаемые на ведьм всегда начинали с алхимии и мастерства лечения, но быстро бросали и забывали это после смены расы — Мая могла только радоваться тому, что она была одной из мастеров. Забавно, что её мастерство в управлении Зовом сейчас было абсолютно бесполезно. Она даже его маленького уголька не слышала и давно уже начала привыкать к тишине. Это пугало. Её лошадь послушно ступила на оленью тропу, по которой Мая добиралась до их маленькой пещерки. Женщина отказывалась давать своему животному имя — привязываться к кобылке не хотелось. Лишние проблемы возникнут, если Мае после её смерти вдруг захочется воскресить лошадь и таскать её за собой при помощи некромантии. Мало ли. Некромантию она никогда не использовала при помощи Зова, но сейчас это не то чтобы было необходимо для выживания. Да и ведьма всё ещё не любила светиться рядом с бродячими трупами, как бы сильно они её не интересовали. Отсутствие Зова женщина заполняла похожими заклинаниями. Что-то улучшало слух, что-то — чувствительность. Её общее подозрение к лесу не уходило и ведьме всё ещё было трудно спать, но в дневном свете страхи отходили на задний план и она могла спокойно следить за её окружением улучшенным слухом. Хоть что-то. Сначала Мая услышала легкое перешептывание вдали. Реагировать она не планировала, чужие проблемы это чужие проблемы, да и мало кто это может быть. Только бы не двигались в её сторону, а там пусть сами разбираются. Но вот когда лесную тишину пробили крики ведьма уже более хмуро припустила в сторону от них, сосредотачиваясь на том, сколько именно людей кричит. В её попытках разобрать услышанное, Маелинн не заметила нарастающую угрозу впереди и только когда её кобылка резко пустила в сторону, ведьма увидела виляющий хвост огромного скорпиона-переростка. Лошадь сорвалась с места и устремилась в заросли, в сторону кричащих, игнорируя попытки ведьмы её успокоить. Мая увидела всадников сквозь ветви деревьев. Люди в блестящих доспехах защищались от нападения. Гербы с золотым львом на синем поле украшали карету, что стояла посреди всего это. Нападающие были в разбойничьих одеждах — та шайка, что давно заняла эту местность. Мая не могла с ними бороться — слишком их было много обычно, подготовленные забирать караваны, они быстро бы с ней разобрались. Ведьма всегда ранее обходила их стороной. Теперешняя ситуация была спорной, но по общему виду защитники побеждали. Лошадь вновь оказалась под её контролем, правда только через целых два заклинания, и ведьма уже собиралась развернуться и оставить людей с их проблемами, как один из нападающих выдернул из кареты девчонку лет десяти, не больше. Копна светлых волос дернулась на свету и Мая резко развернулась, слыша высокие ноты испуганного вопля. Её разум провалился в туман, в бездну тяжелых воспоминаний, от которых она постоянно бежала, заливала вином, слезами и солёной водой. Всё пахло солью и железом. Она даже не думала — не успела, не могла. Все мысли исчезли в панике, она вновь была на своём вороном коне, галопом несясь к кричащей Марине. Участник Ордена, заметив ведьму, что-то прокричал, прикрываясь телом девочки, а потом безжалостно вонзил той кинжал в живот, раз, два, кровь, и Мая закричала так, будто ранили её, высылая шальную ледяную стрелу в лицо мужчины. Но Марину тогда не ранили — она вырвалась. На руках спешившейся Маи лежала не Марина, а маленькая девочка, намного младше, меньше, худее, умирающая, хрипящая от боли. Всё было в крови. Мая приложила руки к её ранам, будто это была Марина, будто у неё всё ещё был Зов, была магия Матери, был Сял, что защищал её от нападавших. Она лечила и лечила и не могла вспомнить момент, когда смуглое лицо Марины превратилось в бледную девочку, когда её отдернули от исцеленного ребенка, когда на неё начали кричать на незнакомом языке, когда её лошадь в испуге унеслась прочь. Мая лишь смотрела в слезящиеся зеленые глаза выжившего ребенка и еле сдерживала рвущиеся наружу всхлипы. Марину она спасти не успела.***
Паветта. Девочку, которую Мая спасла, звали Паветта. По крайней мере, именно это имя кричала мать девочки, когда конвой прибыл в крепость. Маелинн не могла подавить ненависть внутри себя за то, что это была не Марина. Её злость на других, на себя, на мир, за то, что у неё забрали её ребенка, всё ещё была жива, бурлила, словно это произошло только что, а не несколько жизней назад. Мая любила говорить себе, что она давно пережила это, что она в порядке, насколько она вообще может быть в порядке. Она не была в порядке, но хер она это признает. Каждый раз, когда её мысли возвращались к зеленым глазам, она щипала кожу, тянула волосы, пока мысли не терялись в бурлящем потоке злости и холода. После того как все осознали, что, да, странная женщина спасла девочку и, да, она совершенно не понимала их язык, Маю запихнули в какие-то наручники, которые, наверное, должны были сдерживать её магию — по крайней мере, женщина чувствовала, что они бы её сдерживали, не будь она ведьмой и не потрать она все силы на лечение смертельных ран ребенка. Маю трясло и она пыталась не терять сознания от истощения. Она ведь чуть себя не убила, пытаясь исцелить какую-то левую девку. Посох Ирзуал был спрятан в пещере, как и её денежные запасы, а её дорожная сумка прицеплена к её предательнице-лошади. Маю увезли, как какую-то преступницу, привязав к мерину одного из всадников, допрашивали, будто она что-то поймет, а потом затащили в комнату в горной крепости в том порте, где она украла свой клинок, и заперли её там на несколько часов, которые Маелинн потратила на относительно плодородные действия. Забивание истерики злостью, к примеру. Сон. Кошмары. Слёзы. Истерика. Опять сон. Слуги принесли ей еду и бадью с водой, и, хотя еда была безвкусной, а вода лишь немного тепловатой, Мая чувствовала себя чуть ли не королевной. Её ароматические масла остались в пещере, но ведьма была готова пахнуть домашним мылом и ромашками, лишь бы не видеть крови на своей коже. После принятия ванны ей так же притащили запасные вещи. Мая со скрипом натянула на себя жесткую рубаху, чуть великие ей сапоги и болотного цвета платье, похожее на то, что носили местные слуги. Служанка, что помогала завязать его позади и затянуть надетый поверх кожаный корсет, поглядывая на Маю так, будто та могла в любой момент сорваться и начать крушить всё вокруг. Маелинн, несмотря на своё отвратительное настроение, находила это забавным и часто делала резкие движения, чисто чтобы подействовать на нервы окружающим. Никому нельзя было иметь хорошее положение духа, когда ей было так плохо. Её потащили через всю крепость и представили перед матерью спасенной девочки и ещё несколькими смертными. Истощение путало мысли ведьмы, еда стояла комом в горле, а перед глазами летали черные точки. В её ушах звенело от головной боли. Было холодно, влажно и слишком светло, а в подошве левого сапога оказалась дырка, сквозь которую большой палец ведьмы отлично чувствовал каменный пол зала. Женщина, мать девочки, выглядела по-королевски: золотые волосы были собраны в замысловатую прическу, украшенные диадемой с рубинами, в цвет её платью. Вышитые на подоле львы с вставками из драгоценных камней блестели золотым. На ключицах её лежало тяжелое ожерелье с крупными изумрудами, подчеркивающими глубокий зеленый её глаз. Мать девочки была красива и явно богата. Она сидела ровно, ругалась на тех, кто надел на Маю оковы, спорила с остальными богато выглядящими присутствующими, и снисходительно обращалась к Маелинн время от времени. Не то чтобы ведьма что-то понимала. Все они переговаривались, задавали вопросы и чуть ли не тыкали в неё пальцем. У Маи закрывались глаза, но она все равно время от времени выдавливала из себя недовольное «не знаю» на каждую фразу, обращенную в её сторону и хотя бы отдаленно напоминающую вопрос. Один из мужчин, что присутствовали в комнате подошел ближе к Мае и указал на себя пальцем медленно проговорив что-то странное, а потом тыкнул пальцем в её сторону. — Что? — ведьма нахмурилась, отступив на шаг. Глаза её дергались между остальными присутствующими и странным бородатым мужчиной, что стоял перед ней. Мать спасённой девочки закатила на него глаза и чуть улыбнулась Мае. Усмехнулась. Он вновь указал на себя, повторив первую фразу, а потом на ведьму. «Имя, — предположила Мая. — Наверное он сказал своё имя.» — Маелинн, — тихо ответила она. Представившийся — Мая была слишком вымотана, чтобы запомнить как его зовут — зубасто улыбнулся, повторил её имя и кивнул, обернувшись к своим более разговорчивым собеседникам. Маелинн беззвучно фыркнула и, облокотившись на одно из пустующих кресел, прикрыла глаза. В её мыслях была танцующая Марина, поющая баллады о львице и львёнке, с вплетенными одуванчиками в рыжих волосах и яркими зелеными глазами. Впервые за долгое время Мая позволила себе представить, что это реальность, и тихо задремала.***
Всё было плохо. Настолько плохо, что весь мир был в опасности. Настолько плохо, что ведьмы планировали вмешаться в войну. — Мам! Звонко и радостно. Ведьма отняла взгляд от письма, принесшего плохие вести, и не сумела сдержать тёплой улыбки. Марина держала в руках стакан с горячим, желтоватым молоком и улыбалась. Улыбка у неё была забавная — недавно выпал один из передних зубов и девочка злилась на отказы матери вернуть его на место. На верхней губе у неё была белая полоска от молока. — Я сама сделала. И попробовала, — гордо сообщила она, протягивая гласные. — Дежи. Маелинн послушно взяла стакан. — Пей, — довольно приказала Марина. Ведьма сделала глоток, пытаясь не подавиться. Мёда в молоке было до отвратительного много. — Вкусно? — Вкусно, — кивнула Мая, медленно ставя стакан на стол и притягивая девочку к себе. — По какому поводу подарки, солнце моё? Марина злобно засопела и откинула с глаз рыжие кудряшки. — Тебя не было на завтраке, — сообщила она почти обиженно. — И в комнату к тебе меня не пускали! Женщина беззвучно рассмеялась, обнимая дочь, и поцеловала ту в макушку, вспомнив о том, что ей недавно сообщили слуги. — Хочешь, пойдем в город? — тихо спросила она. — На рынок прибыли эдхесские торговые караваны, с танцами и цирком. — Тем, который с большими медведями? — воскликнула Марина, прыгая на месте. — Хочу! Пошли! Мая улыбнулась, на время забывая о письмах, о надвигающейся войне и о горящих на севере эльфийских лесах. На день она была собой, счастливой, смеющейся вместе с вредненькой Мариной. Она проснулась.***
Маелинн медленно учила местный язык. Менее местный точнее, так как она покинула остров вместе со спасенной ею девчонкой и её матерью ещё месяц с чем-то назад, после долгих споров между Королевой Калантэ, кем оказалась та самая мать, и правителями Скеллиге, островка, на который занесло Маю. Ведьма на тот момент из всей беседы понимала только местоимения, но, в связи с доброжелательным отношением Королевы к ней, делала всё, чтобы остаться у той в подчинении. Скеллигские бородачи смотрели на неё максимально скептически, даже тот, кого они прозвали магом. Его имя Мая не запомнила, зато запомнила все противные тесты, которые он заставил её проходить, прежде чем заявить, что магии у неё нет и быть не может. Мая превратила его шляпу в лягушку. Калантэ долго и громко смеялась. Путь до Цинтры занял долгое время, что они провели на корабле. Маю тошнило не столько от морской болезни, сколько от выраженного запаха соли и серебреных сережек, что Королева Калантэ любезно ей подарила. Металл жёг ведьме уши. Она всё равно улыбалась. Весь путь был прелестен в одном — нигде не было Паветты. Девочка была с матерью на другом корабле, что отбыл ранее. Отсутствие зеленоглазой принцессы поблизости значительно сокращало шансы, что ведьма впадет в истерику. В истерики она, конечно, все равно впадала и регулярно плакала перед сном. Когда на горизонте впервые показались порты Цинтры, Мае пришлось долго тереть глаза, настолько постройки были похожи на старый Холлкидейр, ещё в пору её человеческого детства. Казалось, будто она возвращалась домой, не только по виду, но и по ощущениям. Тоска и одиночество ненадолго спали с её плеч, давая дышать полной грудью, и на мгновение Маелинн позволила себе представить, что всё наладиться. Потом кто-то закричал на чужом языке и глупая иллюзия дома рухнула в соленых ветрах реальности.***
Её обучали по приказу Калантэ долгие месяцы, может почти год. После того как нанятые королевой учителя вбили ей в голову язык до тех пор, пока её не начало тошнить от количества знаний, в список предметов вписался этикет, потом танцы, а потом и история с политикой. Первых двух Маелинн закончила чуть меньше чем за месяц — она была хороша в этикете и танцах в своем мирке, оставалось лишь отметить на какую культуру больше всего была похожа цинтрийская, и изменить отличия. Похожа оказалась Цинтра на Эллолин. Мая его терпеть не могла и ситуацию это не улучшало. История и политика... не интересовали ведьму. Она не собиралась тут жить, в конце концов, лишь переждать пока её силы не восстановятся, а потом найти способ вернуть Зов, вызвать Сяла или просто вернуться обратно, в зависимости от того, что проще. Сообщать об этом она никому не собиралась. Ведьма с трудом выезжала на истории о том, что она была из неизведанных ещё земель, что её корабль разбился близ Скеллиге в штурме, а она с трудом перенеслась магически. Несмотря на скептицизм многих присутствующих на момент её рассказа советников королевы, Мая достигла главного — внешне Калантэ этот рассказ устроил и она его приняла. Вроде бы. Маелинн была более чем уверена, что то было лишь внешне. Калантэ казалась ведьме умной женщиной, а у неё был опыт в чтении людей. Хоть и не всегда удачный. Наверное, по этой же причине Мае казалось, что королева не убивала своего мужа, как сплетничали многие её противники во дворце. Ведьма, впрочем, подыгрывала, и быстро намекала Калантэ на тех, кто, казалось, распространял грязь о Львице по улицам цинтрийской столицы. Последнее, что ей было нужно, так это чтобы кто-то сверг единственную её защиту. Мае пока нравились её ванная, вкусная еда, одежда на заказ и новые ароматические масла. Хотя её чуть не уговорили заменить вербену на лимонную корку. Изверги. Единственным недостатком во всем замке была Паветта и её чертовы зеленые глаза. У девочки были кошмары — конечно же были, она ведь чуть не умерла. Мая составляла ей лекарства для сна по приказу Королевы. Их, естественно, сначала проверяли на яд и теоретический вред для юного организма, но в конце концов всё все равно сходилось к тому, что до конца они не помогали, как не помогали и те, что давали ей королевой приглашенные врачи. Паветта всё равно жаловалась на кошмары, а Мае все равно приходилось её видеть. Через некоторое время кошмары начались и у неё. Не всегда кошмары, ладно, относительно вещие и не очень сны. Маелинн их терпеть не могла — она никогда не умела их интерпретировать, и уже тем более она не умела их переживать. Поэтому ведьма просто отказывалась спать пока всё не становилось совсем плохо и её не сносило с усталости. Тогда она проваливалась в дрему, преследуемая зелеными глазами, белым волком и, надо же, Сялом. Её любимый друг, которого она не видела и не слышала уже почти три года, был оазисом спокойствия в её снах. Он шептал ей обещания, угрозы, оскорбления, но он был им, знакомый голос и язык. Самым страшным все же оказалась не столько сны, сколько реальность — маленькая зеленоглазая Паветта и её постоянные попытки поболтать с ведьмой по душам. В ней не было ничего от Марины, ни смуглой кожи, ни насыщенных рыжих волос, ни яркой персоны, ни звонкого смеха, ни глупых танцев и пения. Она слушалась матери, смущенно тупила взгляд и шугалась холодного отношения Маелинн. Только каждый раз, когда Паветта всё-таки набиралась смелости, чтобы попытаться поговорить с её спасительницей, поднять глаза с пола и, может, улыбнуться Мае, у ведьмы ныло сердце. Каждый раз, несмотря на все несхожести, она видела свою смеющуюся дочь, громкую, вредную, проблематичную. Но живую. Мая не знала, кого она ненавидела больше — Паветту за её одновременную схожесть и несхожесть с Мариной, или же саму себя за смерть дочери и за злость по отношению к невинному, чужому ребенку спустя столько лет. В конце концов её попытки избегать Паветту, и попытки Паветты следовать за ведьмой достали Калантэ. Женщина пофыркала на них обеих и дала по ушам Мае — принцесса оставалась принцессой как бы часто ведьма её не спасала и как бы сильно ведьму не фаворитизировала Королева. Если принцесса хочет поговорить, то стоит дать ей хотя бы немного своего времени и сделать вид взаимности желания. Тем более что у бедной девочки всё ещё кошмары с того злополучного дня! Мая была более чем уверена, что никаких кошмаров у Паветты давно уже не было, и ещё сильнее она была уверена, что Калантэ знала, что никаких кошмаров у Паветты давно уже не было. В конце концов бытие при дворе сказалось на ведьме. Слуги шептались, женщины её не любили, часть мужчин её по разным причинам игнорировала, другая — приставала при любой возможности. Калантэ внешне любезно отказывалась отпускать Маю обратно на Скеллиге, даже для простого визита. Они обе знали, что ведьма вряд ли вернется. С каждым днём положительные черты социума, королевского двора и относительного богатства становились всё менее и менее важны в сравнении с растущими проблемами Маи. Она не могла спать: то, что начиналось как вещие сны превратилось в сплошные кошмары. Паветта, превращающаяся в Марину, а потом погибающая. Просто погибающая после чего-то радостного Марина. Просто погибающая Паветта. Живая Паветта. Живая Паветта. Она улыбалась Мае, привыкнув к вечной отрешенности ведьмы, словно это был характер той, а не реакция на боль в груди. Она улыбалась, шутила, смеялась над своими же шутками, приказывала слуг приносить Мае цветы из сада, приносила ей цветы из сада сама, просила читать ей книги перед сном. Принцесса Паветта хотела подружиться с человеком, спасшим ей жизнь. Мая заставляла себя не быть монстром, заставляла себя понять. Понимала, когда девочки не было рядом. Но стоило ей оказаться, как ведьма снова видела посиневшие губы Марины и хотела расплакаться, в ужасе забившись в самый дальний угол замка. Мая всегда считала себя хорошим человеком. Да, она сделала много плохих вещей, но в ней была вера, что в целом и общем, она хороший человек. Мая боялась, что скоро она начнет желать смерти невинному ребенку за то, что она не справилась со своими обязанностями, за то, что она не спасла того, кого должна была спасти. Просыпаясь по утрам, Мая не знала, что приводило её в ужас больше — кошмары или она сама.***
Маелинн была пьяна и ей было наплевать. В последнее время это было единственным, что позволяло ей уснуть и проспать несколько часов, не видя ни блика снов. Если ради этого приходилось терпеть головную боль и тошноту последующие полдня, то Мая была только за. Всё проще, чем постоянные кошмары. Ведьма отрешенно считала звезды на небе, сидя за кустами ежевики и какой-то другой ягоды, которую она никогда не видела до прибытия в Цинтру. Алкоголь был настолько крепким, что она почти перестала слышать другие запахи, кроме отвратительного запаха ржанной водки. Как спирт, только с другим названием, честное слово. — Ах! — возглас больше удивил, чем испугал Маю и ведьма резко развернулась, наткнулась взглядом на покрасневшие от слез зеленые глаза, и так же резко отвернулась обратно, не желая видеть принцессу. На секунду ей удалось представить, что это Нуат, и Маелинн растянула эту мысль до такого уровня, что ей даже почудился запах пряностей. Она уже не была уверена, что это не Нуат. — Я... — Что-то случилось? — Мая нахмурилась, заставляя себя смотреть на небо. Она говорила тихо и, если не приглядываться, то можно было даже не заметить пьяного румянца на её щеках. Паветта явно не приглядывалась. — Нет, я уже ухожу, я просто думала тут... — пролепетала девочка, вытирая слезы с щек. — Тут достаточно места для двоих, — отрешенно перебила её Мая, отодвигаясь в сторону и освобождая место. Алкоголь затуманил её разум достаточно, чтобы ведьма могла притвориться, что она забыла, что это Паветта, и уж тем более не могла вспомнить, почему именно она избегала принцессу. Они с Мариной совсем же непохожи. У неё даже с Нуат сходств больше — лицо, к примеру. Или это глупая невинность, граничащая с детской наивностью. Нуат. — Сядь и расскажи, что случилось. — Я думала, я тебе не нравлюсь, — почти беззвучно пробормотала девочка. — С чего это? Тишина. — Ты меня избегала, — почти обвинительно сказала Нуат-Паветта. — Сядь и расскажи, что случилось, — повторила женщина более дружелюбно, насколько дружелюбие вообще возможно после половины бутылки крепкого алкоголя. — И я расскажу тебе, почему я тебя избегала. Девочка, казалось, чуть подумала над предложением и нелепо плюхнулась рядом. Голубой подол её платья расстелился повсюду, ещё сильнее убеждая Маю, что это совсем не Марина. Это Нуат. Нуат и её платья, Нуат и её пряности, Нуат и её наивность и доверие к людям, Нуат и её шутки. Нуат и её глупые и безуспешные попытки подружиться и помочь пережить смерть Марины. Мая поморщилась и хлебнула жгучий алкоголь. — Это секрет, — неуверенно пробормотала девочка. — У меня тоже, — отрешенно пожала плечами Мая, смотря на звезды. Незнакомые, чужие. Она скучала по дому. Они просидели в молчании ещё пару минут, прежде чем Нуат-Паветта вновь заговорила. — Начни ты, — она шмыгнула носом. Мая промычала себе под нос и отпила ржаной водки. Вкус был отвратный, но долго она его не чувствовала — алкоголь жёг кожу, как жидкий огонь. — Мы ехали по тракту вслед за армией, помогали выжившим, которым можно помочь, облегчали всё тем, кому нельзя. Не помню, чья это была идея. Сял не поддерживал — он никогда не поддерживал подобное, но тогда всё было совсем плохо. Говорил, мол, слишком я изнеженная для того. Может, был прав. Скорее всего, — Мая невесело хохотнула. Она говорила битыми фразами, часто думала прежде чем закончить предложения, иногда заменяла слова теми, что были из её языка. Девочка молчала. — От деревней оставались одни подпалённые балки, женщин насиловали и даже не торопились добивать. Иногда мы находили их, повесившимися или с перерезанными венами... меня годами мучали кошмары, их лица, их... Я была на войне ранее, но впереди, всегда в битве, никогда после. Никогда в деревнях, что грабили, никогда... никогда до того момента не видела последствия, полагаю. Она вновь замолчала, отпила водки и шмыгнула носом. В воздухе стоял удушающе резкий запах алкоголя. — Мы нашли её в одной из таких деревень, под завалами дома, в подвале. Не знаю, как она выжила. Холод стоял неимоверный, зима, и её мать или тётя или сестра, не знаю, она держала её в руках, ещё теплый труп. А девочка была жива, маленькая, голодная. Ей было-то тогда года три-четыре. Единственная выжившая в округе, представляешь? То, что дом обвалился на подвал спасло их от... а, не важно, не хочу даже думать об этом. Мы взяли её, откормили, вылечили. Собирались довезти до ближайшего города и отдать в приют, а я... я привязалась, забрала её, вырастила. Сял был в ярости, — Маелинн хмыкнула и перевела затуманенный взгляд на Паветту и не увидела в ней Марины. Нуат она в ней, правда, тоже не увидела. — Марина её звали. На тебя ничем не похожа. Смуглая, рослая, с веснушками и самым отвратительным характером, который только может быть у ребенка. Набросала мне в сумку лягушек, когда я отказалась покупать ей сладкое. Коня мне однажды отравила. Маелинн замолчала на мгновение, а потом отпила ещё водки и тяжело вздохнула. — Глаза у вас одинаковые, — неуверенно добавила она. — Хотя, не знаю. Я уже и не помню, какие у неё глаза были. Сколько же лет прошло, боги... — То есть, — прошептала Паветта, уже не шмыгая носом после каждого слова. — Ты меня из-за глаз избегала? — Не только, — хрипло ответила женщина, смотря на бутылку в руках, а потом сказала так тихо, что девочка не была уверена, что ей это не послышалось: — Тебя я спасла, а её — нет. Они вновь замолчали. Маю вдруг заинтересовал вопрос, почему Паветту никто не ищет. Тихо сбежала? Возможно. А, может, в трёх метрах от них, за кустами, стоит её служанка и нервно грызет ногти от того, что принцесса до сих пор не в кровати. Мая хмыкнула от этой мысли и вновь отпила водки. Поморщилась. — Можно мне? — Паветта протянула руку и Мая привычно подала бутыль, а потом резко отдернула. — Сколько тебе лет? — вдруг серьезно спросила она. — Четырнадцать, — Паветта надула щеки, хмурясь. — О! Я думала, ты младше. Что смотришь? Все равно не дам, не тяни ручонки свои, — на недовольный взгляд девочки, Мая взяла бутыль в другую руку, с противоположной от принцессы стороны. — Спроси лет через... пять. Крепкое слишком. Лучше вообще никогда не спрашивай. Чую я, это нельзя пить, если волосы ещё не начали седеть и выпадать самостоятельно. Яд какой-то. — Ты же пьешь! — обижено воскликнула Паветта. — Я старая, — отрешенно заметила женщина, разглядывая жидкость через горлышко бутылки, а потом перевела взгляд на звезды. — Не настолько же, — девочка буркнула, отвернувшись, и тоже перевела взгляд на небо. — Ох, спасибо, ласточка, — рассмеялась ведьма, пытаясь вспомнить свой возраст. Примерно вспомнила. — Настолько. — А сколько это «настолько»? — спросила Паветта. — Кто его знает. Принцесса фыркнула, сложив руки на груди. Тишина опять растянулась по двору, мешая Мае думать. Пухлые тучки закрывали вид на небо, не давая ведьме считать звезды. Холодало. Она почти решилась встать и уйти, когда Паветта вновь заговорила: — Я влюбилась, — отрешенно выговорила она. — И это причина для слёз? — Мая в последний раз отпила водки, обещая себе прекратить пить. Её мутило. — Ну, — Паветта замялась. — Можно и так сказать. Это секрет. — Причина для слёз — секрет, или то, что ты влюбилась? — спросила Мая, медленно выливая остатки водки под куст с не-ежевикой. Паветта хмуро следила за её действиями. — Всё секрет, — твёрдо заявила она. — Вы либо рассказываете, либо я иду спать, принцесса, — вздохнула Мая. — Я старая женщина, мне надо следить за моим здоровьем. Паветта снова надула щеки, сложив руки на груди. — Не ври, — уперто возразила она. — Ты не старая. Ты выглядишь молодо. — Хлеб на кухне тоже выглядел молодо, а я об него чуть зубы не сломала, — хмуро фыркнула ведьма, вставая. — Всё, спокойной ночи. Ты долго думала. — Он проклят, — тихо сообщила девочка. Мая медленно развернулась и вскинула бровь. — Хлеб? — спросила она. — Да нет же, мой... — девочка неуверенно взмахнула руками, не зная как его назвать, а потом, поймав смех в глазах ведьмы, обиженно фыркнула. — Не смешно! Ты умеешь снимать проклятья? Ведьма смерила принцессу оценивающим взглядом, неуверенная в происходящем. Маги, конечно, были реальны в этом мире, но сама магия сильно отличалась, как и культура, как и расы. Как и, наверняка, проклятья. — Умею, наверное. Давно не пробовала. Зависит от проклятья, — прищурилась Мая, тут же замечая как Паветта еле сдерживает возглас. — Приведи своего суженного сюда через, скажем, неделю. Посмотрим, что можно сделать.***
В этом мире были драконы. Живые, не спящие, не всесильные драконы. И теоретически Маелинн могла их найти — и это так облегчало ей жизнь! У неё был почти гениальный план. Она хотела убраться из Цинтры к чертям — ей нужно было на Скеллиге, отследить посох и забрать его, а оттуда к ближайшей огненной ящерице с крылышками. Призвать Сяла будет трудно и муторно, но ей нужен был её друг, а с драконьей кровью ей даже не нужен будет Зов. Сял был разумом в их дуэте, той частью, что говорила ей, когда стоит прекратить наматывать сопли на кулак, а когда лучше залечь на дно. Мая, конечно, была старой и, может, чуть-чуть мудрой, но вся её мудрость сходилась на то, что она знала, что она не идеальна. Особенно без Зова. Ещё особеннее без Сяла. Первой частью её плана была выработка услуги из Паветты. Нужно было лишь снять проклятье с её балбеса или найти способ его снятия — сложностей в этом, наверное, не должно быть. Так она думала. Что же, она, как обычно, ошибалась. Проклятье с трудом поддавалось её магии, вжившееся, вросшее в парнишку. Мая неумело использовала обычное колдовство, её разум по привычке тянулся к Зову так сильно, что казалось, она услышит его эхо. И она услышала. Не эхо. Будущее. Голос звенел в её голове, и женщина резко отпрянула от Дани, которого привела взволнованная Паветта. Честно, Мая даже была разочарована. Она ожидала страшное проклятие, монстра, а увидела человекоподобного ежа. Нет, если люди в жизни не видели эдхессцев, то, может, его можно посчитать за проклятого. Но, если честно, в столице Эдхевраса его бы все равно обслуживали как человекоподобного — всего-то иголки. Ни хвоста, ни ноги третьей. Правда, когда настала полночь и иглы спали, то в маленького мальчишку, которого ведьма ожидала, он тоже не превратился. Мая бы предположила, что он раза в два старше Паветты. Потом у неё ещё и не получилось снять такое бесполезное и глупое проклятье. Сплошное разочарование, а не человек. Он ей уже не нравился. В себе она, правда, была разочарована сильнее. — Не вышло? — тоскливо прошептала девочка. Мая шикнула на неё, прижимая пальцы к вискам и пытаясь вырвать хоть что-то внятное из пришедшего видения. Голос ушёл так же быстро, как и появился, но это был не Зов, нет, лишь предсказание. Ещё хуже было то, что оно было на её родном языке, который мало того, что считался мертвым, так Мая ещё и использовала его в последний раз... в своей первой-второй жизни? — Львица позовёт Волка пировать, но тот лишь поможет сбросить иглы. Сбросит иглы? Нет, не так, да как же... — поморщилась Мая, повторяя услышанное, и осела на скамью. Стояла холодная ночь, и Паветта повисла на Дани. Он собственнически держал руку на её талии. У Маи болела голова. — Не важно. Беру свои слова назад, ласточка, плохой из меня сниматель проклятий. Это было ложью. Мая, наверное, смогла бы развернуть его, растянуть по ниточкам, но зачем? Предсказание сообщило достаточно — проклятие будет снято. Да и если Мая и начнет заниматься им, на снятие уйдут месяцы, может даже несколько лет, куча сил и, что самое главное для Паветты, ведьма не могла сказать точно, как сильно это повлияет на Дани. Он может не измениться внутренне, может полностью поменять характер из-за сильного магического влияния, а может и вообще попросту откинуть копытца. Ведьма не хотела рисковать чужой жизнью и несколькими годами своей. — И что это значит? — чуть раздраженно спросил Дани — Мая заставила его стоять и не двигаться около часа с её руками на его висках. Она бы тоже была раздражена на его месте. Женщина все равно на него фыркнула. — Символика, — протянула ведьма, откинувшись на спинку скамьи и подтянувшись. — Иглы твои. Львица — Королева Калантэ, я полагаю? При всей моей безграничной любви к тебе, ласточка, ты на львицу пока не тянешь. Паветта наигранно надулась, уткнувшись носом в ключицу Дани. Мая опять фыркнула. Дети. — А волк? — спросил он, прижимая принцессу ближе. — Кто его знает? — Мая размяла запястья и встала со скамьи. — Поймете, когда придет время, полагаю. Спокойной ночи. Никаких услуг со стороны Паветты, значит. Договор был на снятие проклятья, а не глупое предсказание. Ну, бывает. Мая сдаваться не собиралась, да и скоро в планах был праздник — пятнадцатилетие их любимой Паветты. Ускользнуть из Цинтры без чьей-то помощи будет не так просто, как с услугой от самой принцессы, но Мая была более чем уверена, что во время подготовки к празднику количество убывающих из замка будет примерно таким же, как и количество прибывающих. Она справится.***
Вся её жизнь — насмешка, ирония богов и какое-то наплевательство со стороны Богини. Паветта вертелась вокруг неё, как маленький ребенок вокруг новой игрушки. Или вокруг матери. Мая не знала, что хуже. В какой-то степени она даже привязалась к девочке. Не так, как к сестрам, конечно — там их связывала магия и кровь, раса. Не так, как к Марине — Марина была даром её Богини, их привязанность друг к другу не росла, она была скорее... изначально болезненно огромной. Правильной. Естественной. Родной. Нет, Паветта казалась ей скорее новой подругой, и всё же смертным ребенком, гостьей в её жизни. Дани, наоборот, выводил её из себя. Мая даже не знала причины, но было в нём что-то, что она находила отдаленно знакомым, что-то, что заставляло её волноваться за Принцессу. Никаких подтверждений её мыслям и подозрениям не было (помимо того, что он в два раза старше Паветты, но ведьма решила опустить этот факт во имя любви и всё такое прочее), и оттого Мая лишь задавливала их в корне. И игнорировала Дани, но это было совершенно точно случайно и никак не связано с её предубеждениями по отношению к нему. Никак. Совершенно. Он все равно в замке бывал только по ночам. Её план побега приходил в действие чуть медленнее, чем она того хотела — Паветта следовала за ней по пятам, когда у той была такая возможность, Калантэ начала находить разговоры с Маей явным развлечением теперь, когда Маелинн была способна связать несколько слов в более менее состоятельные предложения, а нанятые для неё учителя, казалось, поджидали её за каждым углом и в каждой тени. Ещё и злоебучий Мышовур, прибывший в гости к Калантэ раньше его Короля, находил Маю, несмотря на их взаимную неприязнь после их первой встречи, занимательным и интересным случаем неизвестной ему магии. Конечно, это значит, что он швырял в неё разными заклинаниями время от времени, чтобы проверить её реакцию, иногда забыв спросить разрешения. Ничего смертельно опасного, но за почерневшие волосы ведьма чуть не прокляла друида. Впрочем, их дискуссии о магии, политике и принцессе после того случая были более чем занимательны. Правда, сначала самой Королеве пришлось разнимать их и, как детей, ставить в разные углы, а потом сводить в одной комнате с зефирными пирожными, чаем, мягкими подушечками, и заставлять их извиняться друг перед другом. Скорее, Маю извиняться перед Мышовуром за ряд оскорблений, проклятий и подпалённую бороду. В общем, с планом побега пришлось повозиться. Найти одежду прислуги-мальчишки было само по себе испытанием, частичное отсутствие магии вызывало в ней ощущение неполноценности, но всё только ухудшилось, когда она наложила иллюзию на цвет глаз и волос. Было в скрытии ярких черт её расы что-то, что вызывало в ней ярую борьбу, будто её кровь бурлила огнем. Мая с трудом продержалась несколько часов, шмыгая из подворотни в подворотню, прежде чем добраться до торгового корабля, отправляющегося в сторону Скеллиге и напроситься капитану в помощники чуть ли ни за даром. Она забрала только самое необходимое: деньги и запас ароматных масел. Никто не встанет между ней и запахом вербены и ягод — это было её личным наркотиком или, может, ей просто нравилось нюхать свои волосы, когда она была одна. Сяла рядом не было и винить её за дурацкое поведение было некому. Путешествие оказалось, как и любое морское путешествие, отвратительным. То, что она была одета, как мальчишка, не спасло её от приставаний и свиста, хотя это, скорее всего, потому что в мальчишку она переодеваться не умела. Капитану корабля она вообще не нравилась, так что Мае приходилось мыть палубу, помогать повару и стирать вещи, одновременно уворачиваясь от вонючих островитян и их загребущих лап. Всё это было чертовой насмешкой богов. Лёжа на вшивой тряпке в попытках найти сон, Мая с сожалением подумала о том, что скорее всего пропустит день рождение Паветты.