Into the Woods

Brolly — they run, they hide

Кровь шумела в ушах, полная Луна слепила в глаза, а концы веток царапали кожу. Воздух бил в лицо, тяжёлый бархатный плащ трепался сзади и только чудом не цеплялся за сучки, пока Чимин бежал, стараясь не обращать внимания на то, как внутри его живота всё скручивалось в узлы от напряжения. Он перепрыгнул через поваленное дерево и остановился всего на секунду, делая спасительный глоток воздуха только лишь затем, чтобы вновь пуститься в бега. Вой следовал за ним, он настигал его, приближался; Чимин практически чувствовал, как ему дышали в затылок. Дыхание у него спёрло, лёгкие начали гореть, но он всё равно не собирался сдаваться. Он знал, что всё это бесполезно, знал, что заведомо проиграл ещё в самом начале, но был слишком упрям, чтобы признать это. Юнги давал ему фору, он наверняка специально отставал на два шага и посмеивался, потому что ему нравилось так развлекаться. Догонялки — детская игра, которая в их случае заканчивалась отнюдь не детскими забавами. Чимин выбежал из леса в красное маковое поле. Силы его были на исходе, и Юнги прекрасно знал это, когда бросился вперёд, решив положить этому конец: ему ещё нужен был Чимин, а не задыхающийся уморенный юноша. Ведьма завизжала: её схватили за красный плащ, и она упала в цветы. Растения от малейшего потока воздуха задрожали, хрупкие стебельки затанцевали, а алые лепестки тут же опали — сначала взмыли в воздух, а потом медленно опустились на землю. Чимин, уткнувшись носом в свои сложенные ладони, шумно задышал, особенно когда почувствовал на себе тяжесть волка. Тот сверху зарычал и ласково прикусил Чимина за шею, говоря: не уйдёшь, я поймал тебя. А ведьма и не была против — сил на то, чтобы встать, у неё явно не хватило бы. Хвост волка, как метёлка ходящий туда-сюда, цеплял нежные цветы страсти, и те мялись, гнулись вниз. Оба слышали хруст поломанных стеблей. — Так и собираешься держать меня? — спросил Чимин и возмущенно повёл плечами. — Давай, я понял, что ты выиграл, ты молодец. Волк заскулил и разжал челюсть, затем он отошёл чуть в сторону. С неприятным звуком поломанных костей, который приводил Чимина в ужас, он стал Юнги. Его серебристые волосы были взлохмачены после бега, клыки, не успевшие уменьшиться, выступали наружу, а глаза горели. Они пылали так же ярко, как и окружающие их цветы, и сливались, становясь его продолжением. Этот вид должен был отталкивать Чимина, поскольку выглядело достаточно угрожающе, но его он приводил в восторг. Его любой Юнги приводил в восторг: ленивый Юнги, читающий книги возле камина; трудолюбивый Юнги, вырезающий из дерева фигурки и украшения, а после вручающий самые свои красивые творения Чимину; злой Юнги с напряжёнными от гнева челюстями и холодными глазами. Но страстный Юнги приводил его не просто в восторг, нет, он приводил его в состояние полного выпадения из реальности. С тяжёлым вздохом, зарожденным из глубин, Чимин перевернулся на спину. Под испытующим взглядом Юнги он, немного покрывшись румянцем и прикусив губу, расстегнул застёжку плаща на своём горле. Затем, зажмурившись и откинув голову назад, начал расстёгивать пуговки на рубашке. Со стороны Юнги раздалось тихое рычание, а потом Чимин почувствовал, как к его рукам присоединились другие, помогая, и улыбнулся. От мягкого касания губ к его губам он тихо застонал и тут же открыл рот, впуская внутрь язык. Юнги над ним голодно поскуливал и в спешке сдёргивал с чужих хрупких плеч рубашку, начиная жадно гулять руками по груди, рукам и животу. Он трогал всё, что оказалось в зоне доступности, а ещё чуть погодя спустился влажной дорожкой поцелуев вниз по подбородку и шее. Чимин не сдерживаясь замычал, потому что сейчас, когда поблизости не было никого, кроме бельчат, птиц и спящих в глубине леса лесных духов, он мог не думать о других оборотнях в деревне, которые могли подслушивать. Поэтому как в лихорадке он шептал: «Юнги, Юнги, Юнги», — и выгибался, раздвигал ноги, зарывался пальцами в мягкие волосы и притягивал к себе крепче. Голодный волк, сидящий внутри и воющий на полную Луну, призывающую всем отдаться в объятия любви, провоцировал Юнги действовать быстрее. Он сдёрнул с Чимина штаны и тут же сжал мягкие алебастровые бёдра, наслаждаясь их бархатностью. — Ты такой красивый, — прошептал он в лихорадке в маленькое ушко и укусил за хрящик. Под ветром кружили в жарком танце фламенко алые маки — лёгкие касания их нежных лепестков поднимали с загривка короткие волоски. Вкупе со сбитым дыханием обоих и тем, как Юнги не мог насытиться прикосновениями к Чимину, сминая, массируя и где-то щипая молочную кожу до мягкого зуда, в мягких тканях вспыхнула, как порох, кровь и устремлялась вниз, заставляя два тела ёрзать и бесконтрольно тереться друг о друга. Юнги коснулся губами белого двухлетнего шрама на плече своего любовника и глухо рыкнул, потому что в голове автоматически вспыхнула картинка его появления. Чимин нахмурил брови, схватил оборотня за щёки, притянул к своему лицу и поцеловал, тихо сказав в приоткрытый рот: — Не думай об этом. Думай только обо мне, эй. Я люблю тебя. Юнги словно потянули за невидимый поводок на шее: он беспрекословно подчинился и начал зацеловывать Чимина. В лоб, в нос, в веки, в щёки. Его руки спускались всё ниже, пока не остановились у разреза возле ягодиц, да так и замерли. Они делали это не один раз, но каждый Юнги в этом плане был трепетным. Он упёрся взмокшим лбом Чимину в плечо и проскулил, и тогда Чимин сказал: — Эй, всё хорошо. Я взял с собой масло, оно в кармане плаща. — Затем он погладил ранимого в период полнолуния Юнги по голове. Волосы его на ощупь были мягкими, как нити шелкопряда, и трогать их всегда было высшим удовольствием. Пока он водил руками по широкому размаху плеч и по шее, Юнги аккуратно проник в него смазанными пальцами. Это было не больно. Уже нет. Чимин любил это. В такие моменты он забрасывал ноги на чужую поясницу и, кусая Юнги в тонкую кожу на шее и ключицах, шумно дышал, уже не стесняясь, прося большего. И тогда ему давали это: соединяли их воедино, заставляя коротко вскрикнуть от удовольствия и до хруста прогнуться в пояснице. Качаясь в едином ритме, они поглощали друг друга, страстно и бесконтрольно шепча друг другу слова нежности. Над ними мигали звёзды, а Луна, бликами играющая на лицах, светила всё ярче, довольная за своих детей. Опьяненный, Чимин смотрел вверх на небо и стонал, потираясь о живот Юнги своим скользким и трепещущим естеством. Спящие обычно ночью цветы просыпались. Встревоженные, они приоткрывались и кланялись вниз, желая проверить, всё ли хорошо у владычицы леса — белой ведьмы, а Чимин от касаний к своему лицу морщился и прятался у Юнги на груди, кусая того. Оборотень любил это. Тогда он мог перевернуть их так, чтобы Чимин сидел на нём, и с восторгом в глазах смотреть на свою прекрасную ведьмочку, блестевшую и переливавшуюся в голубом свете, как самый настоящий самородок. Чимин был неописуемо прекрасен. Он пах свежо — ягодами и чем-то неуловимо сладким, как пыльца. А ещё как дом. И немного как Юнги, а Юнги — немного как Чимин. Потому что теперь не было раздельного «он и он», было лишь «они». Вместе, как единое целое. Навсегда.