Into the Woods

Массивный серый волк рычал и глубоко зарывался вылезшими наружу от злобы когтями в землю. Чимин прикрыл веки, потому что ему было больно смотреть на это. От одного вида полыхающих красных глаз его бросало в дикий ужас. Чимин уже даже не слышал своё сердце, с бешеной скоростью лупившее по рёбрам: ему казалось, что оно остановилось, что всё замерло — его дыхание, дым от котла, вздымающийся вверх, какой-то истерический, граничащий с безумным, смех Медеи. Ему хотелось исчезнуть, раствориться и рассеяться по воздуху, как пар. Он сбегал от Юнги, не желая причинять ему вред. Он был согласен лишиться жизни при том условии, что остальные останутся в сохранности. Но… Юнги был здесь. Грассирующе рычал и ходил кругами, собираясь в любой момент броситься. Чимин видел, как он был преисполнен уверенности, и это его пугало. Его пугали эмоции Юнги, наверняка затмевающие здравый рассудок, делая его уязвимым. — Ну и что ты мне сделаешь? — спросила насмешливо ведьма, указывая на волка железной тонкой палочкой, которой помешивала зелье. — Убил одного незначительного колдуна посредством неожиданности и теперь думаешь, что в силах тягаться со мной? Юнги начал рыть землю передней лапой, низко склоняя голову к траве. Шерсть на его загривке стояла дыбом, а хвост был напряжённо подвешен в воздухе. Чимин покачал головой, смотря на него, и одними губами выдавил: «Не надо». Но кто станет его слушать? Эту глупую белую ведьму. Клацнув зубами, волк ринулся вперёд. В одну секунду его тело отлетело и врезалось в дерево, со стуком упав на землю. Чимин всхлипнул и поднял голову вверх. Он шептал изо всех сил: «Ну пожалуйста, пожалуйста, не убивай его. Не надо». Медея покачала головой. Теперь она не смеялась — её лицо было безучастно и бледно, лишь зелёные глаза неестественно дико блестели. Молча она достала из внутреннего кармана своего чёрного плаща маленький серебряный кинжал. Тот был остро заточен и блестел на солнце, но как-то безрадостно — горько. Чимин задышал чаще, потому что этот кинжал приближался к его телу. «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста». Юнги завыл, зарычал и вновь кинулся вперёд. Его массивная фигура летела ввысь, как заточенный наконечник стрелы. Что-то невидимое сбило его в воздухе, отрекошетив от него, — волк с тихим скулением рухнул на землю, но, словно не чувствуя боли, тут же поднялся. Его отбрасывало в сторону вновь и вновь, а он раз за разом вставал. Медея играла с ним, будто с резиновым мячиком, а Чимин, наблюдая за этим, выл, не обращая внимания на больные связки. — Какой упорный, — Медея усмехнулась и ловко покрутила кинжалом между пальцами. Затем она, просто потому что ей весело, воткнула его Чимину в плечо. Белая ведьма вскрикнула, и слёзы, уже, казалось бы, закончившиеся, выступили из глаз. Дикий рёв оглушил чащу леса, прошёлся на километры вперёд, из-за чего в самых дальних уголках от испуга в воздух вспорхнули птицы. Чимин тихо заскулил и скосил глаза на своего храброго волка. Тот, ещё недавно еле подымавшийся, сейчас твёрдо стоял на лапах и скалился так страшно, словно магия была ему нипочем. Но все тут прекрасно знали, что даже самого большого желания будет недостаточно. Чимин горестно улыбнулся, он прошептал: «Я люблю тебя», когда почувствовал, как кончик лезвия надавил ему на грудь, проникая сквозь слои одежды, задевая кожу и пуская кровь. Чимин закрыл глаза. Он был готов. Со стороны прозвучал вой. Один, второй, третий. Будто вся стая волков вдруг подала голос. Медея перестала давить на рукоять своего маленького кинжала и обернулась. Всего на секунду. Этого было достаточно. Юнги накинулся на неё так быстро, что она даже опомниться не успела. Затем дерево, к которому был прижат Чимин, зашевелилось, заскрипело. Тяжёлая ветвь придавила чёрную ведьму к земле, и та дико завизжала, пока Юнги вгрызался ей в шею. Дриада улыбнулась Чимину с этой ветки. Земля, также заметил Чимин, вдруг поглотила в себя руки Медеи, чтобы та не думала творить ими колдовство. Стая птиц накинулась на котел, опрокинула его, и едкая жидкость, настолько тёмная по своему составу, тут же разъела траву. Что-то случилось: глаза Медеи закатились, и визги её затихли, тут же невидимая петля перестала душить Чимина, и он навзничь упал возле дерева, судорожно касаясь дрожащими пальцами освободившейся от оков шеи. Он закашлялся и захрипел, опёрся трясущимися руками о ствол и медленно встал, смотря на хаос перед своими глазами. Он не чувствовал боли в плече, не чувствовал бегущей ручейком горячей крови по запястью, саднящего чувства в горле тоже не ощущал. Это было невероятно, безумно, нереально. Они спасали его. Все: Юнги, Дриада, лесные жители, стая, медленно выступающая из закутков. Серебристый волк ревел и зверствовал. Его лапы окрасились в бордово-красный, его пасть была измазана кровью, его глаза горели гневом и остатками отчаяния со страхом. Чимин заревел. Сжал себя руками и разрыдался. Он ощущал себя маленьким, глупым и беззащитным, оголённым. Он чувствовал себя так, будто стал стеклом, через которое всё насквозь было видно. И он трясся, смотря, как Юнги защищает его и как зверски разрывает на куски обидчиков. Уже второй раз. Другой серебряный волк, менее крупный, прижался к боку Чимина и ткнул ему в бедро носом. Чимин узнал в нём маму Юнги и начал громко всхлипывать. Он чувствовал себя таким виноватым перед ней. Он мог лишить её сына. Это бы была его вина, Чимин знал это. Сыни бы ненавидела его за то, что он появился в их жизни. Он был уверен, что она и сейчас ненавидит, потому что он — угроза. Но сейчас её глаза смотрели с такой заботой, что Чимин сам себе не верил. Она смотрела так мудро и так проникновенно, будто всё понимала и вовсе не винила. Зарёванный Чимин бросился вперёд. Он накинулся на Юнги со спины и уткнулся носом тому в загривок, чувствуя, как под его руками от рычания содрогается тело. Волк остановился, перестал рвать Медею — то, что от неё осталось, — на мелкие кусочки и замер, тяжело дыша. Затем он медленно шагнул назад, а Чимин, повиснувший на нём, даже не думал отпускать. Некоторые оборотни, став людьми, уже разводили костёр, и Юнги кивнул одному рыжему на останки тёмной ведьмы, явно перенося обязанности в чужие руки. Чимин вытирал свои слёзы о чужой мягкий мех и жался ближе, шепча губами: «Прости меня». Юнги медленно брёл в чащу, не обращая внимания на свою стаю, которая смотрела ему вслед. С его лап капала кровь — он оставлял за собой кровавую дорожку победы. Чимин рвано дышал волку в шею и трогал, щупал, гладил, чтобы убедиться в сохранности. Когда они остановились, он не хотел отрывать голову от чужого тела, не хотел смотреть Юнги в лицо, внутренне рассыпаясь, собираясь вновь только затем, чтобы в очередной раз разбиться. Ему было стыдно, страшно, горько и кисло; его тело болело, глаза жгло, а в горло словно засыпали гвозди, так что острое железо разрывало стенки трахеи. Юнги аккуратно присел, и Чимин моргнул, потому что стало холодно. Они сидели в озере. В том самом, где купались после своей первой встречи. Красные разводы тут же окружили их и зарябили, медленно отходя всё дальше. Чимин знал, что эту кровь никак не смыть. Она въестся навеки и останется на коже, пусть даже её не будет видно. От такого не оттереться ни губкой, ни куском мыла, ни даже магией. С опущенной вниз головой Чимин смотрел в воду и в мутном отражении видел своё лицо — опухшее, серое, практически лишённое цвета. Не поднимая головы, он косо стал смотреть, как волк зубами разорвал его одежду на плече. А потом стал вылизывать. Чимин даже не зашипел. Он пребывал в каком-то зябком небытии. Он будто есть, но одновременно с этим его не существует. Пыхтя, волк ушёл под воду. Чимин смотрел как от того места, где он скрылся, пошли пузыри. Когда же он вынырнул, то был просто Юнги. Исцарапанным, покрытым синяками Юнги, смотрящим так тяжело, что Чимин практически мог почувствовать на своих плечах мешки, наполненные пшеницей, — увесистые, плотно набитые. Юнги без слов начал смывать с себя кровь и грязь. Она была за его ушами, на шее, на груди; она окропляла всё его лицо и была плотно забита под ногтями. Чимин так же молча подошёл к нему сзади и стал помогать, омывая его с лопаток. Юнги замер; плечи его напряглись, и весь он разом будто стал литым из стали. Чимин замер, судорожно всхлипнул, тихо так, едва слышно. «Злится на меня». Но затем Юнги расслабился. Вздохнул и расправил плечи, а Чимин, отмерев, продолжил вести пальцами по его коже. Одежда прилипла к телу, и, когда Чимин подумал снять её, Юнги развернулся. — Мы все искали тебя, — прошептал он и порывисто обнял, утопая лицом в чиминовых волосах. — Никогда больше так не делай. О чём ты думал вообще? Чимин сжался в сильных руках и, как оголодавший, придвинулся к чужому теплу. — Я… я не хотел, чтобы вам было плохо из-за меня. Я — никто, и если с вами что-то случится по моей вине, то я… — засипел Чимин охрипшим голосом, но его оборвали раскатистым рыком. — Ты — часть нашей семьи, а мы не бросаем своих. Если ты в беде — нам всем плохо. Если страдает один — страдают все. Тебе это понятно? Перестань думать, что ты никто. Ты — моя пара, моя судьба. Я люблю тебя больше жизни, чёрт тебя подери! Семья для того и нужна, чтобы помогать! Если бы уходил каждый, из-за кого у нас могли бы возникнуть проблемы — стаи бы не было. Так что не думай так, пожалуйста, перестань так рассуждать, — закончил горячо Юнги, сжимая плечи своей пары крепче, боясь, что она вновь ускользнёт мимо него. — Но я… Юнги поцеловал его. Его поцелуй передавал всё отчаянье по этому поводу. Ему хотелось Чимина прямо сейчас либо взять, выбив всю дурь из маленькой головки, либо задушить этого упрямого идиота, не понимающего всю глубину чувств у оборотней. Когда ради своей пары готов броситься в огонь, сигануть в обрыв или пойти на схватку с могущественной ведьмой, рискуя жизнью. Он не знал, каково это — чувствовать и слышать бешеный стук его сердца в тот момент, как к нему прижали кинжал; не знал, каково это — чувствовать носом запах его солёных слёз, кислый аромат его страха и ржавый запах крови из его ран; он не знал, каково это — когда ты смотришь, видишь всё в мельчайших подробностях, чувствуешь всё как на себе; когда пытаешься воспрепятствовать, но врезаешься в глухую стену, осознавая, что сам виноват, что сам не уследил, не доглядел, что отпустил одного наперекор своему внутреннему чувству тревоги, спазмами сводящему желудок. Юнги вжимает его в себя, откидывает его голову в сторону, открывает шею и кусает в место возле ключицы. Клеймит, ставит метку, говорит всему миру: мой. Его клыки врезаются глубоко внутрь, наверняка нестерпимо больно, но Чимин лишь чуть дёргается и тихо стонет. Держится крепко за плечи и позволяет всё безвольно. Понимает — нужно принимать всё, что дают, брать не пререкаясь, без возражений. Раньше Чимин мог лишь отдавать, но теперь ему стоит научиться и кое-чему другому. Принятие — это сложно. Принять на себя гнёт тёмных ведьм, но не поддаться их влиянию; принять свою новую сущность и тысячу проблем, идущих с ней в комплекте; принять чужие чувства и понять, что не один он любит так же отчаянно безвозмездно; принять семью, которая будет его защищать; принять, чёрт возьми, себя и перестать думать, что он один. Потому что теперь это не так.