«Здесь есть некая лисица, — продолжал бес, — у которой золотая красная ярь бессмертия уже готова. Если украсть эту пилюлю и проглотить — душа не уйдет и жить можно долго». (Пу Сун-Лин «Рассказы Ляо Чжая о необычайном»)
Вот он! Ее шанс! Лиса бросилась к упавшему охотнику. От запаха крови голова пошла кругом, но она заставила себя смотреть ему в лицо. Очень бледное лицо. — Освободи меня! И я тебя спасу. — Уйди, — прохрипел мужчина, и лиса с дрожью ощутила, как в нем появилось нечто волчье. Хотя, стоит ли удивляться — убив стольких чудовищ трудно не стать на них похожим… Переборов себя, женщина вцепилась мужчине в плечо. — У меня есть сила, какой нет у других. Сними ошейник — и будешь жить. — Н…нет, — охотник закашлялся, и струйка крови сбежала от уголка его рта. Ярость вскипела жарче недавнего пламени. — Ну и подыхай! — женщина встала и пошла прочь, не разбирая дороги, желая лишь убраться подальше. И чуть не подскочила, когда во мраке что-то всхрапнуло. Лошадь! Видимо, Ван Хельсинг отвел ее подальше, чтобы оборотни не учуяли… Все-таки удача ей улыбнулась! Удача ли?.. Женщина поймала лошадь за повод, глубоко вдохнула. И задумалась. Она не представляла, где находится, но, судя по всему поблизости нет деревень. Конечно, она может сесть на лошадь и уехать — но, если до наступления следующей ночи ей не попадется ни одного селения — она останется одна среди диких земель… совершенно беспомощная! Лиса поднесла руку к шее — кожа возле ошейника все еще была горячей и распухшей. Если Лобо выжил — он ни за что не отступит. И стая вернется, как только залижет раны. Женщина резко дернула подпругу, и лошадь заржала, косясь на нее влажным глазом. И даже если она благополучно доберется до города… что потом? Лишенная сил — она до конца дней будет влачить жалкое существование, и проклятый ошейник станет вечным напоминанием о ее ничтожестве! Женщина запрокинула голову и закричала в чистое звездное небо. А потом оглянулась туда, где в дымном зареве чернел силуэт лачуги.***
— Мерзавец, еще и тяжелый как мешок с навозом, — пыхтела лиса, таща охотника к сараю. Возвращаясь, она надеялась, что найдет Ван Хельсинга уже мертвым. Но наклонившись над мужчиной, услышала прерывистое дыхание. Он продолжал бороться. — Упрямый выродок, — последним рывком женщина втащила своего пленителя под утлую крышу, и сама упала рядом, переводя дыхание. Ах, будь у нее прежняя сила… Но она уже обыскала седельную сумку охотника и не нашла ничего похожего на ключ от ошейника. Зато обнаружила несколько полос чистой ткани и футляр с какими-то ампулами, шприцами и бутылочкой спирта. Теперь пришло время для самого трудного. Затаив дыхание, лиса отогнула складки плаща и задрала липкую от крови рубашку охотника. И невольно отшатнулась, пытаясь справиться с волной железистого запаха свежей крови. Внутри нее заворочался голодный зверь, а ошейник на горле угрожающе нагрелся. Лишь спустя пару секунд она смогла вновь склониться над раной. Пуля прошла навылет, всего в дюйме от нижнего левого ребра и вышла сбоку, чудом не задев почку. Оба отверстия казались чистыми, но судя по густой темной крови, были перебиты важные сосуды. По природе своей лиса неплохо разбиралась в строении человеческих тел, но ее знаний едва ли хватало, чтобы врачевать по науке людей. Однако ей было дано кое-что, недоступное смертным. Женщина выпрямилась, собираясь с духом. Неужели она сделает это — буквально рискуя собственной шеей применит тайное искусство лис-оборотней, чтобы спасти этого… этого… Она снова покосилась на Ван Хельсинга. Многим ли доводилось увидеть грозного истребителя чудовищ таким… уязвимым? Кажется, ей впервые за все время представилась возможность без помех его рассмотреть. Даже осунувшееся от боли и покрытое испариной, его лицо притягивало взгляд. Крепкая грудь и сильный торс были испещрены напоминаниями о былых схватках –шрамы от клыков и когтей тонкой паутиной покрывали кожу на проступающих мышцах. Он был не просто сильным. У него был могучий ги — так называли это там, откуда она была родом. Внутренний дух. Лисы безошибочно чуяли это в людях, и даже сейчас она ощущала жизненную силу этого человека. Горячую, дурманящую… Лисица сглотнула. Не будь ошейника — она не была уверена, что смогла бы сдержаться. С другой стороны, то, что она собиралась сделать, тоже требовало проявления ее лисьей природы. И она не представляла, как сумеет это сделать… А ведь вместо этого она может легко покончить с ним — всего лишь перерезав горло великому охотнику — и избавить многих подобных себе от расправы. Вот только вместе с ним она приговорит и себя тоже! — Тебе повезло, что я слишком люблю свою красивую шкурку, чтобы пожертвовать ею. Женщина откупорила бутылёк со спиртом и тут же сделала из него хороший глоток, после чего вылила половину на рану. По телу охотника прошла дрожь, и лиса почувствовала устремленный на нее взгляд. — Лежи, не то станет хуже, — предупредила она, положив ладонь на его напряженный живот. И тут же пальцы мужчины капканом сжались на ее плече. — Уй…ди… — прохрипел Ван Хельсинг и предпринял героическую попытку встать. — Нет! — успела выговорить лиса, но из раны уже хлынула кровь. Охотник сдавленно охнул и снова откинулся на пол. Пот градом струился у него по лицу, и лиса могла поклясться, что слышит, как он стиснул зубы, сдерживая стон. Чертов рыцарь… рыцарственный болван! — Не мешай… и так трудно, — прошипела она, глядя прямо в затуманенные болью глаза. Хватка на плече ослабла. Наверняка будет еще один синяк… Прежде она лишь убивала, пожирая силу чужих жизней, но теперь должна ею поделиться. — Мудрая Мулхалмони, что ведает тайны вод жизни и смерти, взываю к твоей милости… — уже много лет минуло с тех пор, как она вспоминала имена богов своей родины, богов, что не снизошли к ее собственным мольбам. И все же сейчас любая помощь сгодится. Женщина прикрыла глаза и попыталась представить, как внутри нее вспыхивает искра животворного огня. И как это огонек разгорается, наполняя ее благодатным теплом, а затем поднимается. Она уповала на то, что ошейник распознает, что в этой магии нет злого намерения… Боль настигла, когда отступать было уже слишком поздно — жар кипел в ее горле — и одновременно сжигал снаружи. И не оставалось ничего кроме, как скорее изрыгнуть его. Все ее существо сопротивлялось, жаждало убежать, и лиса непроизвольно вцепилась в охотника и разомкнула губы. А потом по языку словно скатился комок расплавленного золота. Как издалека она слышала, как мужчина вскрикнул, попытался оттолкнуть ее, и прижалась к нему еще крепче, пока бешеный стук их сердец не слился в унисоне. И пока весь жар не покинул ее и не перетек в его содрогающееся тело. И только после этого женщина скатилась на пол, хватая ртом воздух. Она не знала, сколько они пролежали на сыром заплесневелом полу. Каждый вдох давался с трудом, а внутри поселилась странная пустота. Но она была жива. А потом, прислушавшись, она уловила неровные дыхание Ван Хельсинга. Похоже, он был без сознания, но все еще не собирался умирать. Лиса приподнялась, нащупала лежащую на полу бутылочку и залпом опрокинула в себя остатки спирта. Горло и желудок вновь обожгло, на этот жар не шел ни в какое сравнение с прежним. Отдышавшись, она взяла кусок чистой ткани и кое-как перевязала рану. Пока рано было говорить об успехе, но по крайней мере кровь уже не шла. Женщина посмотрела на свои руки — чудная белая кожа заскорузла от крови и покрылась ссадинами, а ногти обломались и потемнели. Лиса провела рукой по волосам и содрогнулась, осознав, что блестящие гладкие пряди спутались в воронье гнездо. Но она слишком устала чтобы переживать. За день ее украли, проволокли через полстраны, чуть не растерзали… а под конец еще охотника пришлось спасать! — И вряд ли я дождусь хотя бы слова благодарности, — с горечью обратилась лиса к Ван Хельсингу. Тот не очнулся, но во сне его лицо странно преобразилось — исчезла прежняя ожесточенность, черты стали мягче. — …нна… Сперва она подумала, что ослышалась, но затем он повторил имя снова. — Анна… прости… Лиса отпрянула, охваченная непонятным тоскливым смятением. Ван Хельсинг оставался ее врагом, и она по-прежнему мечтала сбежать от него. Но то, что произошло этой ночью, против воли связало их, и слышать, как этот странный человек мечется в бреду, моля кого-то о прощении… Это уже слишком! Лиса отвернулась и только сейчас заметила, как небо в дверном проеме начинает светлеть. Она поежилась — хоть весна и выдалась теплой, ночами все еще бывали заморозки. Как славно было бы сейчас обернуться в теплый лисий мех и уснуть до следующей ночи. После всех мытарств — даже коварная лиса заслуживает толику тепла!***
Анна. Он снова видел ее. За последний год ее образ заслонил даже кошмары, в которых он сражался со врагами, чьих лиц и имен не мог вспомнить. Такая же, какой он ее помнил — до времени повзрослевшая девушка-воин, с гордо вскинутым подбородком и дерзкими огоньками в глубине темных глаз. Изящная фигура то и дело скрывалась за дымкой тумана, и сколько бы Ван Хельсинг ни пытался догнать ее, она оставалась недостижимо далекой. — Не уходи! — наконец кричал он, но голос тонул в густом тумане. Обычно она лишь смотрела с печальной улыбкой, но на этот раз, прежде чем исчезнуть в молочной пелене, обернулась. — Твое время не пришло. Пора идти вперед. Очнись! Его словно подбросила неведомая сила. Мужчина вскинулся, тяжело дыша и глядя на серое предрассветное небо в прорехе потолка. От свежего воздуха пробирала дрожь. Ван Хельсинг помнил жар зажигательной бомбы, помнил, как охваченный пламенем белый оборотень прянул в темноту, а потом… потом всё больше напоминало горячечный бред. Он видел женщину-лису, и ее лицо было уже не таким очаровательным. Ее голос ввинчивался в уши, и охотник был почти счастлив, когда тьма поглотила его. Он хотел увидеть принцессу. Но вместо этого почувствовал, словно ему в живот льется расплавленное олово. Боль выдернула его из черноты. Женщина-лиса нависала над ним, и ее черные волосы змеились вокруг, а алый рот распахнулся так широко, что стали видны острые зубы и длинный влажный язык. В этом было нечто голодное, отталкивающие и одновременно чувственное. Она собирается съесть его! Как съела тех разбойников. Он пытался встать, сбросить проклятую оборотницу, но та вцепилась в него словно клещ и всё тянулась своим красным ртом. Ван Хельсинг ждал новой раздирающей боли, но… Прикосновение не было неприятным. Словно в тумане он видел, как лицо женщины-лисы озаряется странным золотистым светом, и как этот свет проливается на него… И жар уже не казался невыносимым! Хотя, быть может, он просто потерял так много крови, что перестал чувствовать. Но он ощущал ее касания. Осторожные, тягучие и слегка шершавые. Так дикие звери зализывают раны друг друга… Разве он не должен испытывать отвращение? Ведь он знает, лучше, чем кто-либо — что такое быть зверем. Тогда почему так тепло? Ван Хельсинг потянулся к ране, нащупал ткань. Кто-то его перевязал. Он сорвал повязку. Там, где пуля вошла в тело, красовался свежий багровый рубец. Вот только охотник по личному опыту знал, что такие рубцы образуются не раньше чем через неделю. Мужчина сел — от резкого движения весь бок пронизала боль, но не такая сильная, как должна бы быть. Проведя рукой по пояснице, на месте выходного отверстия он тоже нашел лишь болезненный крестообразный шрам. Каждое усилие отдавалось болью, но охотник заставил себя подняться и сделать пару шагов, машинально проверив пояс и карманы. То немногое оружие, что осталось после схватки с оборотнями — револьвер, патроны, несколько ножей — все было на месте! И он по-прежнему был в полуразвалившемся бараке. В дверной проем лился серый утренний свет, и Ван Хельсинг видел, как в десятке метров все еще тлеет обугленный куст, в которой он швырнул гранату. Воздух горчил от дыма. — Не может быть, — проговорил Ван Хельсинг и услышал рядом недовольное ворчание. Медленно обернувшись, мужчина обнаружил оборотницу-лису, по-кошачьи свернувшуюся калачиком на полу. Все это время она спала рядом с ним?! Ван Хельсингу верилось в это еще меньше, чем в то, что его раны могли зажить всего за ночь. Однако он до сих пор чувствовал ее тепло. Во сне женщина-лиса выглядела маленькой и хрупкой, почти ребенком. Не просыпаясь она пошарила рукой, там, где он раньше лежал, насупилась и подтянула колени к животу. Ошейник был на месте. Вот только теперь уродливое кольцо ожога опоясало тонкую шею, повторяя контур. Что же она сделала? Мужчина отвернулся и, застегивая на ходу рубашку, вышел на улицу. В свете утра следы ночного побоища стали еще уродливее — взрытая земля, подпалины на траве, обгорелый кустарник… и плоть. Он ненавидел это и до сих пор не смог привыкнуть к виду убитых тварей, к которым вернулся человеческий облик. Среди умерших были две женщины — худые, с грязной опаленной кожей и всклокоченными волосами, вывернутыми в предсмертной агонии руками и ногами… И все же, все же. «Кем бы ни были снаружи, внутри все они страдают, и твой долг освободить их и дать заблудшим душам шанс на искупление» — увещевали духовные наставники в Ватикане — «Это милосердие, не убийство» Он стоял посреди земли, усеянной обгорелыми останками. И все же.***
Лиса проснулась, когда луч солнца скользнул сквозь щель в стене и защекотал ей нос. Было тепло и пахло человеком. Женщина подскочила и уставилась на скользнувший на пол плащ. Плащ охотника! Пару секунд она сидела неподвижно, а потом услышала шум. Солнце едва показалось над холмами, и трава вокруг дома ртутно переливалась от росы. Ван Хельсинг как раз закончил стаскивать тела оборотней в самую глубокую оставшуюся от взрыва яму, и теперь накладывал на могилу камни. И хотя мужчина выглядел несколько бледным, движения его остались быстрыми и верными, будто он вовсе и не истекал кровью всего несколько часов назад. — Должна признать, вчера ты устроил им знатный фейерверк. Ван Хельсинг выпрямился, и лиса снова на миг испытала непривычную оторопь под взглядом его непонятных иззелена-карих глаз. В этой стране, как и у нее на родине почти все люди были темноглазыми, иной цвет глаз по поверьям отличал тех, кто мог видеть духов и демонов. Быть может, поверья не так уж глупы… Она уже не надеялась дождаться ответа, когда вдруг охотник произнес: — Один мой друг — гений по части химии. — Передай ему благодарность, — ответила лиса и невольно покосилась на могилу, — Если бы ночью они победили, то от нас не осталось бы ничего, что можно похоронить. На этот раз мужчина не снизошел до ответа, и раздраженная молчанием лиса заметила: — Быть может вернее оставить их лежать. Шакалам и воронам тоже надо что-то есть. — Неужели, — Ван Хельсинг водрузил на курган последний камень, отряхнул руки и быстро шагнул к женщине, — Как ты это сделала? Как заживила мою рану? Лиса отпрянула, но тут же озлившись, заставила себя смотреть охотнику в глаза. — Я говорила, что обладаю силой, о которой ты понятия не имеешь. — Ты лжешь. Ошейник… — О да, эта дрянь меня чуть не прикончила, — лиса осклабилась и даже привстала на цыпочки, когда охотник навис над ней, — И тебе чертовски повезло, что этого не случилось. Она запрокинула голову, чтобы он лучше разглядел ожог на ее шее. — По мне так это даже слишком большая цена за спасение твоей жизни. Долгий миг они стояли так близко друг к другу, что лиса могла разглядеть в зрачках мужчины собственное отражение. И вновь вдохнуть запах крови на его рубашке. — Ты сделала это лишь потому, что что в одиночку тебе не выжить, — процедил Ван Хельсинг, — Я защитил тебя от оборотней. Ты исцелила меня. Квиты. Он развернулся и зашагал к деревцу, возле которого была привязана лошадь. Конечно, она не надеялась, что Ван Хельсинг из сентиментальной благодарности ее отпустит. И все же, после минувшей ночи, когда она лежала рядом с ним на сыром полу, после того, как увидела его боль и борьбу — где-то внутри нее поселилось глупое желание доказать этому прожжённому охотнику, что он ошибается на ее счет. Лисе было плевать, что люди могут о ней думать, ведь они всегда думали одно и то же: кровожадная демоница, обольстительница, ведьма… Они страшились ее природы и отвергали ее. Но Ван Хельсинг ее не боялся! Он тоже был частью мира, которому принадлежала она. И как абсурдно это ни было, из всех людей лишь этот охотник мог бы ее понять… — Эй! Она повернулась и едва успела схватить на лету бутыль с водой. — Выезжаем через десять минут, — Ван Хельсинг занялся упряжью, а женщина посмотрела на остатки воды, удрученно сопоставляя их с ущербом, нанесенным ее внешности. Солнечный свет безжалостно явил последствия минувших суток — юбка побурела от грязи, корсаж провонял конским потом, а рукава блузки были в крапинах засохшей крови. Не говоря уже о сверлящей от жары и пыли коже! С тоской лиса вспомнила прохладные лабиринты улочек с шумящими глянцевой листвой апельсиновыми деревцами, площади с фонтанчиками и тенистыми арками, увитыми пурпурными гроздьями цветущей бунгвеллии. Не пройдет и месяца, как весна вступит в полную силу и все города и сады вспыхнут всеми красками и заблагоухают. Неужели она этого больше не увидит? Женщина наклонилась, чтоб ополоснуть руки и лицо, но сама украдкой наблюдала за охотником. Нужно быть начеку и ждать, когда он потеряет бдительность… а до тех пор она должна как можно больше узнать о нем. Даже у такого человека должны быть слабости — прошлой ночью у нее была возможность в этом убедиться. — Лиса! — Ван Хельсинг уже снова облачился в плащ и приторачивал сумку к седлу. — Тея. — Что? — Так меня звал первый человек, которого я встретила в этой стране, — выпалила лиса, обескураженная взглядом охотника, — Он говорил, это значит «маленькая богиня». Там, где я родилась, есть слово «тиен» — «фея». Хотя таких как я так никогда не называли… Ван Хельсинг обернулся, словно заново разглядывая стоящую перед ним женщину. — А как называли? Она пригладила мятую юбку и вскинула зеленые глаза. — Кумихо. Девятихвостая лисица. Она ожидала от него какой-то реакции, но охотник лишь пожал плечами и вскочил в седло, после чего, не дожидаясь, наклонился и проворно подхватил ее, усадив передо собой. — Что, даже руки мне не свяжешь? — подразнила лиса, стараясь скрыть секундное замешательство, — Вдруг убегу? — Куда ты денешься, — с прохладцей, но беззлобно ответил охотник и тронул вожжи, — Ты ведь тоже хочешь убраться подальше отсюда. Ван Хельсинг направил лошадь к горам, над которыми уже довольно высоко поднялось солнце, а лиса в последний раз окинула взглядом покосившийся барак и пустырь перед ним, посреди которого теперь высились нагроможденные на могиле камни. — Тея — звучит неплохо, — неожиданно произнес Ван Хельсинг, — Лучше, чем «лиса». — И куда лучше, чем Ван Хельсинг, — не осталась в долгу Тея, — Вот уж дурацкое имя… Она чувствовала, как охотник улыбнулся — его дыхание шевельнуло волосы на ее затылке. — Можешь звать меня Гэбриэл.