Превратности судьбы

Серебристые взлохмаченные волосы чуть падали на лицо, а в глазах, казалось, плясали безумные искорки. Акихико резко выпрямился и решительной походкой направился к Мисаки. Но что – то в этой походке было не так, как всегда – движения слишком агрессивные, каблуки громко стучали по паркету, гулко отдаваясь эхом в гостиной. В несколько шагов достигнув Мисаки, он грубо притянул его к себе и с силой сжал его ягодицы. Взглянув на парня сверху вниз, Усаги хищно, чуть хриплым голосом сказал: -«Мисаки…ты ждал меня?» -« У..Усаги, чем это от тебя пахнет?...А …Ах, черт, ты пил?!» -«Немного для настроя не помешает» - выдохнул Акихико в ухо ошарашенному Мисаки – «Мне нужна подзарядка, Мисаки». Он прикусил краешек его уха, чуть коснувшись языком, что вызвало у мальчика мгновенную реакцию – от ягодиц до макушки пробежал нервный импульс, тело вздрогнуло. Но Мисаки не хотелось поддаваться пьяным прихотям – он с силой уперся кулаками в грудь Акихико и попытался его оттолкнуть: -«Ты, ты что творишь, иди, проспись, пьяный идиот!» Но не тут то было. Усаги еще сильней прижал его к себе, подталкивая к дивану. Он терся сквозь ткань брюк уже напряженным большим членом о бедро Мисаки, и тот ничего не мог поделать со своим телом – оно неизменно содрогалось от близости этого человека. От ощущения прикосновения этих сильных рук все тело будто немело и кожу начинало покалывать – в этот момент Мисаки действительно ненавидел себя за эту слабость – он, как всегда, стал игрушкой в руках Усаги – стоило тому только прикоснуться губами к его шее, все мысли смешивались и расплывались. Акихико грубо начал стаскивать джинсы с Мисаки, все еще яростно пытающегося сопротивляться – «Ты, придурок, не смей! Что...что ты…, нет, Усаги, прекрати!» Акихико уже навалился на него всем телом, вдавливая его в диван. Коленом он прекратил попытки Мисаки пнуть его пяткой, и тот готов был взвыть от безысходности – от невозможности прекратить все это, а еще больше – от нежелания это делать. Даже сейчас, в глубине души, прижатый к дивану, издающий гневные возгласы, чувствующий укусы на спине и шее пьяного Усаги, он любил его. Мисаки чувствовал, что, черт побери, этот извращенец имеет над ним абсолютную власть, и от этого на его глазах появились слезы отчаяния, желания, смущения и ярости одновременно. Чувства смешались, перепутались, и парень, почувствовав свое бессилие, в последний раз брыкнулся со всей силы, но Акихико одним резким движением блокировал его руки за спиной, и Мисаки уткнулся лицом в подушку. Он был зол, невероятно зол – и на себя и на Усаги, но ничего не мог с этим поделать. И уже потом, когда Акихико брал его сзади жестко, неистово доказывая свое право на владение им, он чувствовал странное чувство удовлетворения от своего положения жертвы – и от этого ему хотелось кричать, метаться и плакать навзрыд – в такие моменты он со всей ясностью понимал, что рядом с этим человеком он всегда будет проигравшим. Пот и смазка покрывали его тело, и Мисаки отчаянно отдавался Акихико с остервенением, гневом и страстью попавшего в плен человека. Это можно сравнить с чувствами ядовитой гусеницы, погибающей между челюстей хищника – гибель ждет обоих. Поразительно, насколько сущность человека склонна к саморазрушению – в общем, и в частности. Мы, как мотыльки, летящие на огонь и надеющиеся, что именно нас ждет особенная участь. С каждым ударом, с каждым ожогом судьбы мы ужесточаемся, трансформируемся и со временем перестаем видеть свет того самого пламени, н который летели когда – то. Такие мысли вяло текли у Мисаки в голове, когда он под утро, весь в синяках, укусах и засосах лежал в ванной, прикрыв глаза. Он пытался осмыслить и в полной мере осознать, что происходит сейчас в его жизни и что он собирается с этим делать. Двадцать пять лет, жизнь на птичьих правах в чужом доме, работа, в которой он точно не достигнет больших высот, личная жизнь, в которой он всегда поддается, подчиняется, уступает – да что уж говорить – эту самую личную жизнь он до сих пор вынужден скрывать даже от собственного брата. Страх, неуверенность, стеснительность – все это мешало Мисаки признаться во всем Такахиро, и он до сих пор нервно вздрагивал, когда появлялась хоть малейшая возможность разоблачения его отношений с Усаги. Самое страшное было даже не в этом – он чувствовал свою слабость, но где - то в самых затаенных уголках своей души понимал, что это его зона комфорта, и ему будет крайне сложно выбраться из нее без толчка извне. Он мучился и наслаждался своим мучением – парадоксальное свойство души, не правда ли? Акихико спал беспробудным сном в гостиной, и Мисаки, еще немного влажный после ванной, с обернутым вокруг бедер полотенцем тихонько подошел к нему. Растрепавшиеся волосы, чуть приоткрытый рот, руки, сложенные под щекой – с ужасом Мисаки понимал, что не сможет добровольно прекратить свое подчинение этому инфантильному, доброму, вспыльчивому, ревнивому и невероятно властному человеку. На следующее утро они завтракали как ни в чем ни бывало. -«Итадакимас.» -«Итадакимас!» Акихико все еще не забывал о своем обещании всегда завтракать вместе, и он, потрепанный, не выспавшийся, с мучительным похмельем и чувством вины в придачу , сидел напротив Мисаки, молчаливо опустив голову. Мисаки, кажется, предпочел похожую тактику «ничего не происходит» и беззаботно, как ни в чем не бывало, поглядывал то в окно, то на Усаги. На работу он успевал, так что спешить не было необходимости. Первым решился нарушить молчание Акихико: -«Мисаки… я… может, нам стоит обдумать то, что происходит?» -«Что ты имеешь в виду?» -«Мне кажется, нам нужно отдохнуть друг от друга».