«Свобода»

Погода всё мрачнее и мрачнее с каждым днём. Мне немного не по себе от громкого стука капель по стеклу окна в моей комнате, но не позволяю себе думать о чём-то плохом, прижимая к груди кружку с кофе. Горячий. Отпиваю медленно, небольшими глотками, и продолжаю пялиться на улицу, сидя на широком подоконнике, пока напиток изрядно обжигает горло, заставляя глаза слезиться. Мысли. Их так много, что я никак не могу сосредоточиться на чём-то одном, раздумывая обо всём случившемся за время, проведённое здесь, в Гарленде. Если честно, эта быстрая и стремительная жизнь в Техасе слишком утомляет, а странные внутренние «войны» между моими одноклассниками — беспокоят. Жмусь виском к стеклу, убирая кружку в сторону, и тут же чувствую заметную прохладу, стоящую в моей комнате, а, может, и во всём доме. Не знаю, я уже ничего не знаю. Знаю только, что после увиденного вчера вечером, мне поплохело, и, по-моему, я даже побледнела. Это пугает. К слову, ночью спать я так и не легла, и, наверное, сейчас уже около шести утра, ведь среди туч виднеется проблеск солнца. Такой климат навевает тоску по родной Филадельфии, которая, судя по всему, и родной-то мне не была. Никогда. Не было моего места в этой жизни. А может и нет его. Приходится ходить по дому в свитере на случай, если Марлон скоро заявится. К тому же, на моих руках остались внушительные синяки после того, как меня избили те девчонки. Опускаю взгляд вниз, изучая двор нашего скромного дома. Ведь я могу называть его именно так? Вижу парня в капюшоне, приближающегося к заборчику. Марлон, точно, это он. Быстро спрыгиваю с подоконника, стремительно несусь к двери, распахиваю её, и даже не замечаю, как глупая улыбка появляется на моём осунувшемся и уставшем лице. Наконец-то он вернулся, иначе я бы не выдержала так долго без своего заносчивого брата. — Франни, ты дома? — перехожу на бег, держусь за перила лестницы, но всё равно несусь, не обращая внимание на ноющую боль в ногах. Райт включает тусклый свет в прихожей, неспешно снимает промокшие кроссовки, и выпрямляется, скидывая с головы капюшон. Волосы беспорядочно торчат в стороны, поэтому не могу сдержать усмешки, останавливаясь в нескольких шагах от брата. Мы срочно должны поговорить. Я обязана заставить его собраться и уехать из Гарленда. Нас ждёт Филадельфия. Как же долго я думала об этом, и хотя не особо хочется возвращаться к Джейкобу, просто… Его можно понять. Он видел во мне свою умершую дочь. Я видела, как его дочь умирала, а вместе с ней умирали и они — её родители. Навязчивая мысль о возвращении в родной город нагрянула неожиданно, ещё тогда, когда я шла домой вечером. Не могу объяснить свой порыв, но чувствую, что так будет правильнее. Моя жизнь и без того просто не может стать «нормальной», и если такая незначительная жертва поможет сделать так, чтобы Джейк смог смириться со смертью своего ребёнка — я готова. Не знаю, к чему конкретно готова, но всё обдумано слишком хорошо. Решила. Сама. Хочу вернуться к тирану? Хочу снова трястись от страха? Сейчас, когда мы в полушаге от долгожданной свободы? Мне никто не сможет помочь кроме него. Никто. Я в этом уверена. — Марлон, я хотела сказать… — тараторю, когда Райт расслаблено шагает на кухню, включая свет и там. Мы уедем завтра же, и пусть брат считает меня ненормальной, но так будет правильнее. — Погоди, — он тормозит у кухонного стола, но ко мне не оборачивается, лишь опускает голову, подняв вверх левую руку в знак того, что будет говорить первый. Ладно, я могу подождать. Замолкаю, останавливаюсь у дверного проёма, опираясь плечом на косяк. — Фанни… Вашу эту Нэнси Стюарт нашли мёртвой. Никаких следов борьбы, заброшенное здание, а рядом — несколько шприцов с героином. Не думаю, что это было убийство. Мне жаль, хотя вряд ли ты знала её. — Знала, — перебиваю парня, и он нехотя поворачивается в мою сторону, а лицо его вмиг мрачнеет, но я уже не думаю об этом. Напрягаюсь. Как же так? Хоть я и не была знакома с ней лично, но разве можно реагировать спокойно на смерть своей ровесницы? Как к этой новости отнесётся Шелдон? Или Габби? Они, вроде, были подругами? — Здесь происходит какое-то безумие, — Марлон чуть присаживается на край стола, нервно потирает запястья, и смотрит сквозь меня, затуманенным, немигающим взглядом. Я знаю, всё это оставило отпечаток и на нём, но почему… Почему я никогда не обращала внимание на его эмоции? Игнорировала то, что помимо моих проблем, тесно связанных с Джейкобом, Райт лишился всего. Всей свой жизни. И причиной тому стала я. — Может нам стоит свалить? Как насчёт менее жаркого городка? — усмехается, но как-то слишком уж натянуто. Он, чёрт возьми, врёт мне, так нагло, выдавая это за нечто правдивое. Но теперь от меня не скрыть того, что он тоже человек, способный периодически разрушаться. Как же я раньше жила в полном неведении? Я была так ослеплена своими переживаниями? — Фанни? — Нет, — резко отрезаю и сама вдруг удивляюсь тому, как холодно и как отстранённо звучит мой голос. Это пугает, но совсем немного, ведь уже в следующую секунду я встряхиваю волосами, сложив руки на груди. Я полностью беззащитна в этом мире. Мире, где ежедневно творится то, что я так отчаянно игнорировала, сделав акцент на собственной позиции «жертвы». Так было удобно, так было спокойно, когда всё якобы крутилось вокруг меня. Можно подумать, что так оно и было, но нет. Или не полностью так. Но теперь я словно прозрела, так неожиданно, что от избытка познаний собственной личности у меня кипят мозги. Но я не понимаю. Почему передумала уезжать? Неподходящий момент? А когда же будет подходящий? Смотрю на Марлона, который подозрительно щурит веки своим пронзительным, с долей требовательности, взглядом, уставившись на меня. И он хочет ответов, я точно знаю. И я хочу их, но, видно, не время. Пора брать себя в руки, чтобы наконец… Резко, слишком быстро дёргаюсь, чуть покачнувшись в сторону, впиваюсь рукой в дверной косяк, потому как других выпуклых поверхностей просто-напросто не вижу. Райт испуганно отталкивается руками от стола, хочет уже подойти ко мне, опасливо нахмурив брови, но я вытягиваю ладонь вперёд, почти пропищав: — Стой! — понимаю, как абсурдно это звучит, но брат замирает, настороженно следя за моими движениями, поэтому решаю разбавить тишину чем-то более-менее обнадёживающим: — Я в порядке. В полном порядке. Всё чудесно, всё так, как и должно быть. Я — это порядок. Я — это полное спокойствие. И я, чёрт, не могу держаться. Голова кружится. — Фанни… — Марлон боится. Он боится последствий, и я прекрасно это осознаю. Ведь на данный момент я — чёртова пороховая бочка, готовая взорваться в щепки при любом подходящем случае. Так и есть, но признать это оказалось несколько сложнее, чем делать замечания своей непутёвой личности. — Давай поговорим? Я… я беспокоюсь за тебя. Не знаю, как отвязаться от Марлона, и почему-то первое, что приходит в голову — улыбнуться. Думаю, выглядит безумно, так, словно я пациентка психиатрической лечебницы, но Райт всё же цокает языком, решая, что я лишь лгу ему, имея свои странные заскоки. — Давай позже, ладно? — делаю шаг назад, ударяясь о край дверного косяка, но продолжаю слегка улыбаться, быстро поспешив в свою комнату. Просто надо скрыться в тёмном углу. Осознать всё, что произошло со мной за эти мучительные недели. Кажется, я схожу с ума, медленно разрушаюсь морально, но почему-то продолжаю держаться. Зачем? Не проще было бы сломаться окончательно, принять свою безнадёжность? Марлон сказал бы, что я сильная и не могу просто так бросить его. Но ведь я не сильная вовсе. Слабая. Жалкая. Запираю дверь на ключ, какое-то время жмусь виском к её поверхности, слушая тишину за стеной. Райт не идёт следом, наверняка переваривая свалившуюся на него информацию. Мне его даже жаль — наверное, это очень сложно, жить с ненормальной. Чокнутая. Шибанутая. Господи… Отлипаю от двери, шумно вздыхаю, разворачиваясь лицом к своей постели и окну. Солнце встаёт. Кошусь на часы — семь утра. Думаю, пора собираться в школу, хотя, если честно, делать этого совсем не хочется. Но лучше так, чем сидеть весь день с Марлоном, который непременно захочет узнать, что со мной творится. Если бы я знала, если бы я сама знала. Изучаю свою комнату, и впервые подмечаю, что она выглядит несколько… Мрачно? Одиноко? Понятия не имею, но мне здесь неуютно. Некомфортно. Мне везде некомфортно.

***

Звонок, доносящийся до слуха, способен буквально оглушить Фанни, шатающуюся в стороны. Она будто слепой котёнок, мечется по углам, врезается в плечи других учеников, ударяется о стены и совсем потерянно прижимает рюкзак к груди, хотя раньше никогда так не делала. Нет, она, конечно, всегда была скрытной, но это на её памяти первый раз, когда всё зашло так далеко. Она панически боится общения, поэтому сторонится чужих взглядов, и опускает голову ниже, изучая свою обувь. Неприятно осознавать свою беспомощность в огромном мире, но, признаться, Хантер внезапно поняла, что, зная правду жить гораздо проще. И сложнее одновременно. Девушка не имеет никакого желания поднимать голову, чтобы с гордым видом окинуть всех учеников надменным взглядом. Надоело. Устала. Вчерашнее утро, когда её избили… Что-то изменилось, перевернулось, и она совершенно точно чувствует это каждой клеточкой своего тела, стоит только чужому плечу толкнуть её. Боль активизируется, а вместе с ней появляется нечто большее — страх. Насилие — это то, чего она старательно избегала в своей жизни, чего сторонилась. Осуждала людей, которые решают проблемы таким путём, будто это самый простой вариант. Но вчера она совершила непоправимое. Она ударила человека. И теперь её правая ладонь будет гореть всю оставшуюся жизнь. Когда Фанни неуверенно приподнимает голову, то понимает, что до кабинета химии остаётся всего ничего. И она почти поникает, угрюмо нахмурив брови. Новый день, новая борьба со своим внутренним мраком. И новая попытка пережить это всё. Чья-то рука резко тянет её за локоть в сторону, а когда Хантер удаётся опомниться — дверь пустого кабинета оказывается закрытой. Изнутри. Сердце пропускает несколько бешенных ударов, прежде чем ошарашенная ученица решается обернуться, а когда видит, кто перед ней стоит, то незамедлительно складывает руки на груди, закатывая глаза. — Почему обязательно нужно вести себя как чёртов преследователь? — Фанни злится, смотрит на Дилана, что стоит к ней спиной, проходя вдоль учительского стола. Парень выглядит достаточно расслабленно, словно вот так нарушать чужие границы — привычное дело для него. На самом деле, он раздражён. Тем, что позволяет себе дольше положенного хоть как-то контактировать с людьми. Это плохо, чертовски плохо. — Тебе, кажется, нужны были наркотики… — не успевает договорить свою мысль, оборачивается к однокласснице, но застывает, нахмурив брови, ведь её лицо выражает неподдельное удивление, из-за чего Дилан на секунду чувствует себя придурком. — Чего уставилась? — Что за чушь? — Хантер отступает назад, упирается спиной в стену, и буравит сосредоточенным, взволнованным взглядом линолеум. Она не могла просить наркотики, тем более у О’Брайена. — Ты же сама заявилась ко мне, чокнутая, — парень злится. На самого себя, за то, что вообще зачем-то полез к этой девчонке, хотя мог пройти мимо, как делает это обычно. И на неё он тоже злится, ведь эта дура строит из себя глупенькую. — Нет, я вчера вечером была… — качает головой. Она убеждена, что просто не могла прийти в дом к столь негостеприимному человеку, а уж тем более с такой нелепой просьбой. — Да, я приходила вчера, но… Фанни неспешно поднимает руку, пальцами касается холодного лба, будто это действие способно ответить на многие немые вопросы. Но их слишком много, настолько, что девушку начинает слегка потряхивать от непоняток собственной жизни. Что с ней творится? Она помнит, как пришла к Дилану, как они вышли на крыльцо, но… Что она делала там? О чём они говорили? Почему это внезапно вылетело из головы напрочь, будто и не было вчерашнего случая? — Что? Склероз? Сочувствую, но мне насрать, — быстрым шагом подходит к двери, касается ручки, украдкой взглянув на Фанни. Лицо у неё такое потерянное. Она словно и впрямь не помнит ничего. Странная. Чертовски странная. И Дилан делает лишь один вывод — он не хочет разбираться с чужими тараканами. — Постой… — Хантер срывается на писк, будто О’Брайен уже ушёл далеко, хотя на самом деле он рядом, даже слишком, и это немного напрягает, но не настолько, чтобы сейчас думать о личном дискомфорте. — Что я хотела от тебя? — Явно не душевных разговоров, — его безмерно злит эта «беседа», не имеющая совершенно никакого смысла, и он уже хочет демонстративно громко хлопнуть дверью, чтобы показать этой девчонке, что весь их диалог исчерпан, но почему-то продолжает стоять. То, как она смотрит. Это сложно не заметить. И если обычно Франкин достаточно скрытная, не показывающая своих эмоций, то сегодня она — это целый сгусток боли, который, казалось бы, просто не может вместиться в одном человеке. Но это так, и худая девица с большими глазами практически пропитана насквозь этими ужасающими чувствами. Дилан ощущает это, не знает как, но по спине бежит холодок. Ей тяжело одной, хотя бы потому, что молчание ведёт её в ещё больший мрак. Но она уже во мраке. Она и есть мрак. Ещё тяжелее общаться с людьми, не применяя никаких посторонних лживых масок. И Фанни впервые полностью обезоружена, искренна, что весьма удивляет. Дилан сдаётся. Он вздыхает, опускает руки вдоль тела, и продолжает смотреть на лицо девушки, которое она тут же прячет, опуская голову и закрываясь волосами. О’Брайен неловко потирает шею, всё же поясняя, но уже вполне серьёзным голосом: — За наркотой ты приходила, ясно? Если это прикол такой, прикинуться идиоткой, то слишком тупо. Так и скажи, что не хочешь спалиться перед… — Замолчи! — Фанни почти срывается на крик, чем вводит парня в ещё больший ступор, заставляя нахмурить брови. Она ненормальная, двинутая. Так какого чёрта он до сих пор здесь, когда стоило бы уносить ноги подальше от её безумных выходок? Именно это он сделает. Дилан не лезет в чужие жизни, не копается в грязном белье. А главное — он не помогает. Совсем нет. До его слуха доходит прерывистое шумное дыхание девчонки, но это совсем незначительно по сравнению с тем, что обычно творится в Гарленде. Здесь и не таких людей встретишь. Дверь хлопает. Ушёл. Не помогает, не вникает. Дилану плевать. Абсолютно. Главное — самому вылезти из того дерьма, где он слишком уж глубоко погряз. Подумаешь чужие проблемы? У кого их нет? Да и разве могут они иметь равный вес вместе с теми, что окружают О’Брайена и его проклятую семью? Бред. Парень почти сразу входит в кабинет, без лишних минут на подготовку, и тут же цепляет взглядом Гонсалеса, что мгновенно поднимает глаза, но оба мигом отворачиваются, не желая воротить прошлого. Всё, что связывало их раньше, вся та «дружба» — лишь отголоски былого, не более. Они изменились. Им больше нечем поделиться друг с другом, не о чем поговорить, сидя на крыльце магазинчика семейки Гарса. Они чужие, хотя в своё время стали достаточно близкими. Всё меняется. Время уносит воспоминания. Дилан смог отпустить Джастина. Так неужели не сможет распрощаться с остальным? Мысли о Джастине Фэнксе горько оседают в груди, мешают спокойно вздохнуть, и О’Брайен тормозит. Прямо возле парты Гарса. То, что он собирается сделать — глупо, нелепо, но он слишком хорошо знает о настоящей дружбе, пусть её и не было в его жизни в полной мере. — Твоя подружка… — замолкает, принимая ответный взгляд Гонсалеса. В какой момент их пути так резко разошлись? В какой момент они стали чужими? — В кабинете музыки. Забери её. Она немного долбанутая. — Она мне не подружка, — бубнит себе под нос, и О’Брайен снова вздыхает, закатывая глаза. Упёртый. Наверное, поэтому они и перестали общаться. Слишком похожи. — Ладно-ладно. Мне показалось, что ей немного нужна помощь. — С чего бы тебе волноваться о ком-то, кретин? Ты же, вроде как, тварь бездушная? — Действительно, — пожимает плечами, проходя к своей законной последней парте. Дилан слышит грохот отодвигающегося стула, а когда садится на своё место, видит лишь спину Гарса, направляющегося к выходу. Тот старается выглядеть уверенно, но руки непроизвольно трясутся от раздражения, которое вызывает один лишь вид его старого друга. Слишком спокойный. Слишком хорошо контролирует себя и не позволяет чувствам выбираться наружу. Гонсалес хотел бы быть таким же сильным, как Дилан, но его чересчур просто вывести из себя. Ещё и эта Фанни. Зачем она ему?

***

Я ничего не понимаю. От этого становится сложнее дышать, но держусь ладонью за стену, а другая «висит» в воздухе. Это странно. То, что я не могу вспомнить, как пришла к О’Брайену домой. Этот момент будто напрочь вырезали из моей памяти. Запуталась. Прижимаю мокрую от волнения ладонь к холодной щеке, и заметно вздрагиваю от накатившей прохлады. Именно так сейчас и в моей пустой душе. Тоскливо. Ничтожно одиноко, но это признать гораздо труднее. Не привыкла зависеть от других посредственных людей. Не знаю, какие конкретно чувства испытываю в данную минуту, но непонятная потеря того отрезка вчерашнего вечера немного удручает. Может, это от всего пережитого стресса? Думаю, мне стоит хорошенько поспать, иначе совсем забуду даже собственное имя. Когда, спустя время, собираюсь с силами и осторожно выхожу в коридор, то замечаю Гарса, так что быстро прячусь за выступ стены, дабы парень не заметил меня. Не могу точно объяснить причину своих действий, но буквально ощущаю всеми клетками, что пока нам контактировать не стоит. Совсем. Минуту трачу на размышления о том, куда стоит пойти. Домой не выход — вряд ли Марлон так быстро забыл о том, что произошло утром. И на урок не могу пойти. Не на этот, по крайней мере. Нужно дать себе какое-то время на отдых, на осознание проблем, что кружатся вокруг. Это чертовски сложно, и я никак не могу собрать мысли в кучу. А Гонсалес хлопает дверью, заходя в кабинет музыки. Он ищет меня? Бред. Никто не мог знать, что я оказалась там с… Чёрт, Дилан сказал ему? Зачем? Вряд ли он питает ко мне особо тёплые дружеские чувства, и его действие слегка озадачивает. Он сам ушёл. Сам хлопнул дверью, и мне кажется, что это стоит расценивать, как явную неприязнь по отношению ко мне. Разворачиваюсь, поспешив скрыться на лестнице, пока Гарс не вышел из кабинета, застукав меня, скрывающуюся невесть от чего. Представляю, как эта картина будет выглядеть. Так, будто я ненормальная. Но я вполне нормальная, верно? Стоит только чуть разобраться в своей голове, а в остальном всё как прежде. Обычная я. Такая же способная справляться с трудностями в одиночку, и храбро встречающая все невзгоды. Резко торможу. А ещё я — человек, нежелающий слышать чистую правду. Именно поэтому ударила вчера ту девчонку… Спускаюсь по скользким ступенькам, и слушаю абсолютную тишину всего лестничного пролёта. Это даже к лучшему, не хотелось бы сейчас встретить кого-то относительно «знакомого» — вряд ли смогу говорить искренне. Чувствую себя так, словно меня выжали как чёртов лимон. Морально. И это ещё ужаснее, чем апатия. Теперь я как овощ. — Ты знала? — женский голос звучит со спины, но не оборачиваюсь, погружённая в свои мысли. Не знаю, обращаются ли это ко мне, хотя настойчивый и грубый тон говорящего немного настораживает. Замедляю шаг, но не разворачиваюсь, чтобы понять источник звука. — Не смей игнорировать меня! — быстрые, поспешные шаги, и чья-то тяжёлая рука пихает меня к стене, из-за чего неуверенно качаюсь в сторону, спустившись на несколько ступенек ниже. Это максимально неуважительно, но что поделать, если подавляющая масса людей решает свои проблемы таким путём? А ещё мне не нравится, что в последнее время люди позволяют себе всё чаще касаться меня. — Откуда ты, мать твою, узнала о смерти Стюарт? Только теперь могу разглядеть разгневанное выражение лица своей уже «знакомой». Габби тяжело дышит, а её губы чуть приоткрыты, нервно трясутся, и периодически сжимаются. Она меня пугает. Пожалуй, из всех придурков в Гарленде, Холл — самая загадочная загадка. — Что ты творишь? — рычу в ответ, ведь эта ситуация начинает изрядно раздражать. Зачем применять в ход руки, когда можно разговаривать? Цивилизованное общество? Социальная вершина эволюции? Стадо, не более. — Отвали, ненормальная! В последнее время я слишком много кричу — это факт. Никогда не умела конфликтовать, ведь мне не присуще чувство злости по отношению к другим людям. Слишком резко дёргаю плечом, и сама удивляюсь тому, откуда у меня взялось столько сил. Чёрт, даже ладони начинают гореть от ярости. Не могу уловить столь неожиданную перемену настроения, но… Да, я злюсь, пожалуй. — Почему ты всегда знаешь обо всём, что творится в Гарленде? — Габриэла впивается своими длинными пальцами в моё плечо. Застываю. Я ненавижу это. Не хочу, чтобы кто-то меня касался, это немного… Слишком противно. От этого появляется ненависть к себе за то, что я именно такая. Слабая, бесхарактерная, неспособная дать отпор, даже если от этого будет зависеть моя неважная жизнь. — Хватит меня трогать! — уже чувствую, как кровь буквально закипает от нахлынувшей злости, поэтому отрешённо шагаю спиной назад, по лестнице, запинаясь о ступеньки. — Хватит! — злится, и единственное, что может сделать — со слезами на глазах и подступающей истерикой топнуть ногой так, словно всё сразу должно остановиться. — Хватит меня трогать! Я больше не завишу от… Пощёчина. Она гордо прикрывает веки, мужественно выдерживая эту разливающуюся по щеке боль. Боль пройдёт. Пройдёт и она сама. Однажды, спустя время, но это непременно случится. Момент, когда она сможет «освободиться» от этого ада. Но сегодня явно не её день — мужчина вошёл во вкус, злобно скалится и продолжает наносить удары. Ему плевать на чувства девочки, плевать и на собственные запреты. Она — его. Полностью и всецело, поэтому останавливаться больше нет смысла. Вдох — цепкая, жёсткая хватка сжимает в кулаке локон тёмных волос. Выдох — и он уже вытирает блестящий пот со лба. Насилие — то, чего простить нельзя, и он прекрасно знает об этом, но не может больше сдерживать себя, получая настоящий зверский «кайф» от избиений маленькой, хрупкой девочки. Превозносит своё эго за её счёт? Вряд ли этот человек думает об этом. Вряд ли он вообще думает. У него в нескольких сантиметрах от руки лежит нож, который мужчина с превеликим удовольствием вдавил бы в девичью грудную клетку, но настолько свихнуться не позволяет долг, данный её матери. Главное — не убить. Но и целой оставаться ей не обязательно, так ведь? Насколько нормально то, что после того, как он избил свою «дочь», ему внезапно захотелось её? И прямо сейчас, немедленно, срочно. Это гадко, даже мерзко, но таковы его потребности. Хлопок. На первом этаже открывается входная дверь. Марлон вновь спас её, вернувшись домой раньше положенного. И мужчина уходит. Молча. Просто встаёт, поправляет причёску и идёт к двери. Осторожно прикрывает её, пока Фанни поспешно трёт щёки, чтобы покраснение вышло равномерным, и быстро одёргивает задранную школьную юбку, проводя ладонью по глазам, чтобы те не решили устроить настоящий потоп. Марлон спасал её столько раз, хотя сам не подозревал об этом. Придёт время, и моё прошлое самолично заколотит крышку гроба, где буду я. Обязательно. Тяжело вздыхаю. Эти воспоминания давят, делают больно, не позволяют биться сердцу спокойно. Почему я хочу вернуться? Может, в этом и есть тот самый «смысл» моего существования? Чтобы не бежать от своей судьбы, а беспрекословно поддаться ей? Габби всё ещё здесь. Она по-прежнему смотрит на меня так, будто я сделала ей что-то плохое, ужасное, но я совершенно не понимаю. Чего добивается эта девушка? — Как ты могла промолчать о смерти Нэнси? — я, чёрт не понимаю, что она хочет от меня, но её тон немного пугает. Холл узнала о том, что Нэнси Стюарт мертва? От кого? И с чего она взяла, что я вообще в курсе всех событий? Хмурю брови и, вероятно, Габби это злит ещё больше, ведь она роняет короткий, но тяжёлый вздох, решая всё же пояснить: — Я знаю, что твой братец ездил на поиски тела вместе с Генри. Стью рассказал мне об этом. И поверь, — она хочет выглядеть суровее, поэтому делает небольшой шаг навстречу мне, прищуривая веки, — я добьюсь информацию о том, что вы здесь вынюхиваете. Уверена, вы не так чисты, как кажетесь. — Что ты хочешь сказать? — шепчу совсем тихо, но из-за вставшего на лестнице молчания, Габби, похоже, прекрасно слышит меня, поэтому её лицо мрачнеет ещё сильнее, а ресницы нервно дрожат: — Если вы приехали сюда с какими-то вредящими другим намерениями, то я сдам вас полиции. Она тут же лихо разворачивается на своих небольших каблучках, а я только сейчас чувствую, как трясутся мои колени. Холл угрожает? С чего вдруг такая внезапная агрессия? Она зла из-за того, что я в прошлый раз, мягко говоря, сказала ей, что мне не очень хочется вести диалог? Такая мелочь зацепила девушку? Не сказала бы, что она выглядит особо ранимой, но мало ли что внутри у этих странных людей?

***

— Марлон, у нас невероятные проблемы, — выпаливаю как на духу, стоит только переступить порог нашего нового «дома». Не люблю это слово, оно должно ассоциироваться с чем-то до безумства родным, самым важным и уютным. Мой «дом» — это там, где Райт. Мой «дом» — это сам Марлон Хантер-Райт. Звучит странно, и меня даже слегка забавляет подобная мелькнувшая мысль, потому чуть улыбаюсь, проходя на кухню. Парень с важным видом листает утреннюю газету, от скуки то и дело зевая. Понимаю его, ведь я целыми днями оказываюсь в каких-то неприятностях, поэтому скучать не приходится, а вот он… Человеку, которому скоро стукнет двадцать здесь чертовски тоскливо находиться. — Всегда рад проблемам, если они вытянут меня из серых будней, — тихо усмехаюсь, а Марлон щурит веки. — Вообще-то, я серьёзно. Эти стены сводят с ума. Что там у тебя? — Габби… Ну, девушка из школы, она узнала о том, что ты был с Генри во время «поисков». — И? — до него не доходит. Хочу подойти ближе, стукнуть брата по макушке, отчитав за эту ветреность и невнимательность, но лишь прохожу к бутылке с водой, стоящей на кухонном столике. — Не вижу что-то взаимосвязи. — Она убеждена, что мы приехали сюда со своими целями, — говорю на одном дыхании, но Марлон всё ещё не понимает, недоверчиво изогнув бровь. Он издевается? — Она хочет выяснить информацию о нас! Эй, мистер самоуверенность, не поделишься секретом такого явного пофигизма? — Нет смысла разводить панику. Твоя эта знакомая, кто она? Вряд ли какой-то агент секретного штаба шпионов, согласись. Не думаю, что эта Габби найдёт что-то. — Вот как? — начинаю активно махать руками. Всегда так делаю, когда испытываю волнение. — А если она начнёт копаться, а потом со всем этим пойдёт к Бакенсону? А что, если вскроется тот факт, что наша машина немного угнанная? Или вдруг свяжутся с Джейкобом? — Ладно, — сдаётся, и его беззаботная усмешка пропадает напрочь. Думает, нахмурив брови, а после сосредоточенно поднимает голову, глядя на меня. — Я разберусь. — Вот и чудн… — но парень неожиданно резко соскакивает с кресла, из-за чего я даже пугаюсь, напрягаясь всем телом. Почему он так любит сначала вводить в панику, а потом разъяснять? — Чёрт, машина! Как же я раньше не додумался? — О чём ты? Не нравится мне это. Его вмиг помрачневшее лицо несколько пугает, из-за чего невольно прикидываю в голове все варианты мыслей парня. Признаться, это сложно, за Райтом практически не успеть, а то, что его мозг работает круглосуточно ещё больше пугает. И откуда я такая взялась? — Номера, Фанни, номера! Джейк уже давно бы выследил нас, если бы… — Если бы хотел, — выдыхаю. От жуткой истины меня бросает в холодный пот. Чувствую, как в висках начинает бить. Как же так, выходит, всё это время мы вовсе не оставались в мнимой «безопасности»? А вдруг он уже выехал за нами? За мной. Почему так тихо? Где чёртовы знаки, говорящие о том, что нас ждёт? Я не понимаю. И, кажется, в последнее время непониманий вокруг всё больше, а объяснений нет совсем. Невольно кусаю губу, всерьёз размышляя о том, что же нам делать дальше. — Что теперь? Почему-то мне впервые кажется, что Райт и сам не знает. И это ужасает ещё больше. Мы ведь грёбанные дети, которые всю жизнь подстраивались под обстоятельства. Выходит, картинка нашего идеала внезапно пала, а то, что оказалось за ней — просто не может радовать. Да только моя картинка и не была идеальной. Совсем. Марлон меряет своими широкими, тяжёлыми шагами комнату, ходит из угла в угол и никак не может прекратить, остановиться. Значит ли это, что он запутался? — Это бред какой-то… — слышу… усмешка? Он смеётся? Не свожу внимательного взгляда с брата, который отчего-то резко тормозит, украдкой взглянув на меня. — Не может же он играть с нами? Нет, это чушь собачья… Надо сжечь машину. Мне не кажется? Он серьёзно предлагает сделать это? Избавиться от единственной нашей возможности сбежать отсюда в случае чего? Ясно. Он тоже сошёл с ума. Этот город плохо влияет на него, но кто-то немедленно должен прийти в себя. Не время терять рассудок. И, похоже, этим «кем-то» буду я. Стремительным шагом миную расстояние между нами, плюю на свой дискомфорт, и быстро хватаю его за плечи, что есть силы встряхивая парня. — Твою мать, приди в себя. Где мой храбрый брат? Райт задерживает на мне свой долгий, несколько проницательный взгляд, и быстро-быстро кивает, сообщая тем самым, что он в полном порядке. Сомневаюсь в этом, но тоже киваю. Мысль, внезапно пришедшая в мою голову, заставляет низ живота скрутиться, а голову ощутить небывалую лёгкость. Отпустить. Я должна сделать это. Нельзя позволить Райту рисковать своей жизнью. Глубоко вздыхаю, из-за чего голова начинает слегка кружиться, но поспешно выпаливаю свою «идею»: — Ты уедешь. Куда-нибудь подальше, ясно? — Мы разберёмся, нужно только придумать план дальнейших действий. Совсем не слышит меня, направляется к своему креслу, где оставил газету. А я вряд ли найду в себе силы вновь попросить его уехать. Это оказалось сложнее, чем звучало в голове. Думаю, теперь его «серые будни» действительно заиграют новыми красками, особенно учитывая обстоятельства. Опираюсь спиной на стену. Мне не нравится, что меня не слушают. Вернее, не слышат. Хмуро наблюдаю за тем, как Марлон оттягивает пальцем край шторы, выглядывая на улицу так, словно ожидает разглядеть среди обычных людей Джейка с автоматом. Впрочем, это было бы вполне ожидаемо. — Знаю, сейчас не время, но ты знал, что умершая дочь Джейка — практически моя копия? Точь-в-точь, — хочу обсудить это. Не могу объяснить свой порыв, но, похоже, действительно переживаю на этот счёт. Не могла ведь я на пустом месте вдруг увидеть воспоминания этого ужасного человека. Странно. Ещё утром хотела уехать обратно в Филадельфию, хотя понятия не имею, что нашло на меня в ту секунду. Брат хмурит брови, резко оборачивается, ещё какое-то время молчит, а после чётко проговаривает то, из-за чего моё сердце мгновенно летит в самые пятки: — Фанни, у Джейкоба никогда не было дочери. И жены тоже. Вообще семьи. Я изучал его документы, пробирался через охрану в центр, где он работает. С тобой точно всё нормально? — Что? — отвечаю чуть заторможено, и, наверное, Райта это напрягает, судя по тому, как он делает неуверенный шаг в мою сторону, опасливо глядя на меня. Сквозь меня. Нет, точно нет. Именно на меня. Конечно. — Не знаю, мне просто сон плохой приснился. Там был пожар, Джейкоб, и его дочь. Бред короче. Ну, я пойду наверх, ладно? Стоит сделать уроки. Снова делаю это. Я вновь пячусь назад. Как утром. На этот раз не жду ответа от парня, резво разворачиваюсь и несусь прочь, стараясь успокоить бешенный стук сердца. Это чертовски странно. И мне совсем не нравится то, что творится со мной. Не-а, совсем не нравится.

***

Стоит ли говорить, что Дилан вообще редко спит ночью? Всё чаще просто лежит в кромешной тьме и изредка гуляет по улицам. Сегодня именно такой день. Погода мрачнеет, хотя ещё даже не осень. Всего-то весна, а вечерами холодает так, будто сегодня-завтра выпадет снег, такой белый, такой чистый. Ему нравится зима, это время года сразу погружает в детство, полную меланхолию, будоражит тёплые моменты, когда он ещё общался с Джастином, и они дружно бегали к бабушке О’Брайена, за непревзойдёнными рождественскими печеньками, усыпанными сахарной пудрой вперемешку с ароматной корицей. Эти мысли вызывают… уют. Парень совершенно точно знает, что теперь терпеть не может это самое «уют». Джастина нет. И хотя Дилан всю свою подростковую жизнь мечтал, что Фэнкс и сам совсем скоро пропадёт, с его-то образом жизни, но почему-то новость о его смерти не принесла столь сладостного, долгожданного удовлетворения. Его уход оставил, скорее, зияющую темнотой дыру, заполнить которую теперь вряд ли хоть кто-то сможет. Даже проклятая Габби Холл, так неожиданно сбежавшая из его жизни. И впрямь, они видятся всё реже, а её голубые глаза отпечатались в памяти совсем смутно. Пожалуй, О’Брайен не скучает. Габриэла слишком старалась, из кожи вон лезла, а это самый главный пункт, отталкивающий парня. А когда эта девица понадобилась, она внезапно устала бороться за что-то, ждать ответной любви. Её и быть не может. И сейчас Дилан идёт по этой пустой, молчаливой улице, опускает глаза на асфальт, ведь не имеет особого любопытства для того, чтобы смотреть по сторонам и заглядывать в чужие окна. Два часа ночи. Только он, полный идиот, мог додуматься «прогуляться» по Гарленду в это позднее время. А тишина натяжная, такая давящая, что не позволяет полноценно сосредоточиться на своих размышлениях. На голове извечный капюшон серой толстовки (единственной чистой), а в кармане от силы несколько долларов, которые сегодня он не станет тратить, ибо в противном случае на сигареты ему больше не хватит, а деньги нужно откуда-то брать. Особенно с учётом того, что он и вправду бросил эту затею с продажей лёгких наркотиков. Улица, куда он выходит в итоге, ещё пустыннее, чем прежние. И свет тут такой тусклый, всего от одного фонаря, что очередная порция сожалений о прошлом набрасывается волной на Дилана. Он стал таким приторно-печальным, что самому тошно. Ветер еле-еле колышет деревья, чьи листья шуршат, нарушая гробовую тишину, но это вряд ли способно помочь вырваться из дебрей своих мыслей. Слишком много всего навалилось. Вернее, О’Брайен просто долго таил свои проблемы в темнице, а сейчас, после того как он узнал о Джастине, всё разом вывалилось вновь. Как холодной водой обдало. Прищуривается, замедлив шаг, когда замечает ползущую по крыше одного из домов фигуру. Всматривается в ночные сумраки, и почти тут же цокает языком. Эта противная до дрожи Хантер. Она действительно бесит, и этому вряд ли нужны здравые объяснения — он просто не переваривает новеньких. Сложно привыкнуть к тем, кто так или иначе нарушают былой «покой» Гарленда. Фанни старается максимально бесшумно закрыть окно, а после того, как справляется с этой тяжёлой задачей, чуть пригнувшись продвигается по крыше прямо во двор. Кажется, лестница находится именно там, ведь прыгнуть отсюда она не сумеет уж точно — от одного только взгляда вниз начинает кружиться голова. Не сказать, что Дилан особо заинтересован тем, куда может направиться сумасшедшая девчонка поздней ночью, просто… Да, он тормозит совсем, но это получается машинально, уж в этом он уверен точно. О’Брайену не нравится, что он идёт на поводу своего любопытства и внезапно вспыхнувшего интереса, но лучше так, чем провести ночь в том старом-старом сквере (или его подобии), наблюдая за бездомными кошками, дерущимися за кусок хлеба. И людьми тоже. Хотя туда мало кто ходит — в Гарленде и без того непременно есть чем заняться. Спустя три минуты появляется и она, девица с придурью, которая волей судьбы посмела отнять время Дилана. О, как же он будет зол, если Хантер держит путь в какой-нибудь ближайший магазин. Но тогда почему через окно? Фанни парня не замечает из-за своего широкого капюшона, закрывающего лицо наполовину, поэтому она неловко, но всё же более чем уверенно движется к асфальтированному тротуару, где в тени стоит О’Брайен, совершенно не понимающий, нужно ли ему идти следом, или будет правильнее развернуться и твёрдо пойти домой? На кой-чёрт ему сдалась эта чокнутая, эта ненормальная? Неуверенный шаг, и Дилан уже тихо вздыхает. Он будет жалеть, это точно, но сейчас его буквально ведёт детский интерес, возникший из воздуха. Это похоже на игру, в которую они с Джастином играли так давно, когда изображали «шпионов», следя за тем, что же делает бабушка. К слову, игра быстро наскучивала, ведь у женщины не такая бурная жизнь, чтобы наблюдать и узнавать что-то секретное. Что же он чувствует сейчас, узнав о том, что произошло с его давним другом и по совместительству врагом? Почему нет того вкуса «победы», мести, а только пустота, которую он никак не может заполнить уже два дня? О’Брайен часто моргает, чтобы глаза не засохли вовсе от слишком сосредоточенного взгляда, коим он буравит спину девчонки. Она снова в своей безразмерной толстовке, которую, вероятно, стащила у Марлона, пока тот не заметил. И не понять ведь сзади — парень это идёт или девушка. В этом есть плюс: никто не станет домогаться. Если не считать тех, кто не пренебрегает любыми «телами» для своих собственных дурных занятий. Впрочем, это совсем другая тема, более болезненная, наверное. Чем дальше они продвигаются, сохраняя достаточно большое расстояние друг от друга, тем темнее и мрачнее становятся переулки, которые то разветвляются, то сужаются и снова петляют. Будто весь Гарленд строили как попало, просто так, чтобы было пристанище для психов и изгоев общества. И не прогадали, вот уж действительно. Удивительно, но Хантер не обернулась за весь путь ни разу, словно на все сто процентов уверена в своей безопасности. С чего бы? И стоит только Дилану подумать именно об этом, как Фанни тормозит. Резко, слишком неожиданно, поэтому парень не успевает сориентироваться, шаркая кроссовками среди полной тишины. — И долго ты планируешь преследовать меня? — насмешливо, с долей надменности и холодности интересуется девчонка, хотя по-прежнему продолжает стоять спиной. Неужели с самого начала знала о том, что он шёл следом? — Бред, — быстро парирует Дилан, и пока Хантер не нашла новых слов, способных ударить по его самооценке, стремительным шагом обходит одноклассницу, не задевая ту плечом, спешит вперёд. Идиотизм. Франкин снисходительно фыркает, недовольная таким информативным ответом, но не видит смысла продолжать разговор, поэтому плетётся неспешно позади, рассчитывая, что парень совсем скоро завернёт куда-нибудь, но вокруг лишь вновь дома, и прямая асфальтированная дорога, кажущаяся в эту ночь бесконечной. Будто Гарленд — не маленький городок, куда изначально ехала семейка Хантер, а целый мегаполис, тянущийся, длинный, но без огромных высоток, и кучи машин. Машин здесь и вправду нет совсем — мало кто остался бы в этом месте, будь у них возможность укатить в тот же ближайший Остин. Но там они не нужны. Да и тут, если честно, тоже, но среди своих проще. Среди таких же неудачников. — Нэнси мертва, — зачем-то выпаливает Фанни, считая, что Дилан обязательно должен об этом знать. Они ведь «друзья». — Мне жаль. Парень тормозит снова, тяжко вздыхая — и зачем он только вышел из дома именно сегодня, в самый неудачливый день. И ладно, если бы не этот тихий, явно неуверенный голосок Хантер, которая вдруг решила, что смеет вот так в спину говорить нечто подобное. Другое дело, что Шелдон убьёт всю школу нахрен, как только узнает о произошедшем. Но Дилану нет дела. Точно нет. Он качает головой, какое-то время думает над ответом, пока девушка переминается с ноги на ногу, потерев ладони друг о друга. Холодно. — Я, наверное, должен сказать, как мне грустно? — делает вид, будто и впрямь переживает, но это лишь напускной образ, который никак не слезет с него, вместе со всеми прочими масками. Эти самые чужие «лица» слишком плотно окружили его, слишком глубоко вгрызлись, и вряд ли он станет менять что-то. — Но мне похер. Фанни задумчиво покусывает губу, когда О’Брайен прибавляет ходу, чтобы как можно скорее отвязаться от этой новенькой, побыть наедине с очередной информацией. И чего все умирать вдруг вздумали? Грубость. Жестокость. Все высказывания этих подростков так и пропитаны желчью, злобой, неистовой агрессией. И Хантер больше ничего не может на это ответить, кроме как вспомнить о произошедшем на прошлой физкультуре. Вернее, на сам урок она уже не попала по столь «уважительной причине». Девушке не нравится то, какой же хам этот О’Брайен, поэтому она быстро переходит дорогу, оказываясь на противоположной стороне тротуара. Возможно, ничего глупее и придумать нельзя, но чертовски тяжело находиться рядом с человеком, который уже давно на дне. Оттуда вряд ли всплывают, а уж тем более без чьей-либо помощи, но раз уж Дилан предпочёл суше бескрайние воды — так тому и быть. Никто не лезет со своей помощью к тем, кто не хочет спасаться. Каждый сам справляется со своими проблемами, поэтому Фанни больше не станет пытаться контактировать с людьми, пытаться найти с ними общий язык. Бессмыслица. Чем дальше заходят события, чем глубже они проникают под кожу, под лопатки, тем сильнее Хантер ненавидит себя. Вернее то, кем она становится. Самым ужасным воплощением всех страхов, все параноидальные мысли навязались в её разум и теперь уж точно не желают отпускать. Она зашла далеко. Настолько, что путь к выходу может стоить жизни, и не только её. Девушка бросает короткий взгляд в сторону Дилана, но почему-то выходит он совсем не таким, каким предполагался. Долго глядит на парня, украдкой, ненароком, но кажется, будто вот-вот просверлит на его спине громадную дыру. О’Брайен прекрасно это чувствует, и всё же слегка оборачивается, хотя знает, кто именно может смотреть на него, поэтому быстро цокает языком, прибавляя шаг. Сквер, куда они машинально выходят в итоге, выглядит скорее как старое, брошенное давным-давно кладбище, нежели полноценное подобие парка. В Гарленде людям далеко не до развлечений, особенно с учётом материального положения большинства жителей. Лес. Фанни замирает. Удивительно, но среди кривых кустов Техаса и сухого песка именно в этом месте и впрямь торчат деревья. Пусть и совсем тоненькие, еле живые, но они есть. Девушка неуверенно стреляет взглядом по сторонам, оглядывает полностью широкую растоптанную тропинку, ведущую прямиком в чащу, и нахмуривает брови, следя за тем, как Дилан скрывается там, между деревьями. Он часто ходит сюда, особенно в те моменты, когда жизнь преподносит ему внезапные воспоминания, касающиеся прошлого. Прошлое любит приходить неожиданно, когда его вовсе не ждёшь, а смиренно пытаешься жить настоящим, придерживаясь девиза «здесь и сейчас». Но правда в том, что в жизни О’Брайена уже давно нет этого «здесь», а уж тем более «сейчас». Он не видит перспектив, не видит света в конце так называемого туннеля, а лишь уединение с собой стало для него отрадой. Потерял себя. Фанни мнётся, долго решается на то, стоит ли сделать заветный шаг, ведь таким образом она однозначно столкнётся где-нибудь с одноклассником, но ей жизненно необходима заветная тишина. Подальше от мыслей о возможном приезде Джейкоба, который, быть может, всё это время следил за ними, изучал каждый шаг, имел всю подробную информацию. Они и впрямь глупые подростки. Хантер уже не замечает, как от нервов её начинает слегка потряхивать, и пальцы уже дрожат, словно она закодировавшийся алкоголик, а ноги сами идут всё дальше, всё глубже в полный мрак. Её буквально затягивает туда, в этот лес, где, вероятно, ни единой живой души нет, кроме неё самой, да этого молчаливого Дилана, но тот вряд ли желает заводить разговоры. Лес оказывается иным. Совершенно. Когда Франкин заходит дальше, идёт бесконечное количество времени, и в итоге выходит в самый «центр», то тут же изумлённо замечает несколько лавочек, какие обычно стоят в парках, но уж точно не в подобном месте. Она удивлённо осматривается, и лёгкая улыбка невольно озаряет её уставшее лицо. Здесь достаточно неплохо, а главное — спокойно, умиротворённо. Хантер видит на одной из скамеек Дилана, который что-то держит в руке, хмуро вглядываясь. Здравый смысл кричит ей о том, чтобы она немедленно развернулась и пошагала обратно, а девушка продолжает стоять. То, что она хочет сделать — безрассудно, но она уже очень давно потеряла этот самый рассудок. И она вдыхает побольше воздуха, задерживает дыхание и делает нерешительный шаг вперёд. Уноси ноги прочь. Часто моргает, слегка пошатнувшись от слабости во всём теле. Со стороны это выглядит нелепо, хотя в данную секунду она борется. С собой. В груди что-то щемит, но это поддаёт лишь больше азарта, больше желания подавить в себе эту неуверенность. И пока Фанни задумчиво буравит взглядом смутный силуэт парня, он в упор не замечает ничего постороннего, уставившись на чёрно-белую фотографию в своей руке. Она небольшая, сделанная в фотобудке в Дублине, а на ней три самых счастливых на всём свете друга: Мишель, Джастин и сам Дилан. И это странно, ведь они были врагами. Только в школе. В месте, где у всех рано или поздно появляются ярлыки, а дружбу приходится заводить с «выгодным» обществом. Скрип. Дилан напрягается. Эта девчонка посмела сесть рядом. Парень думает, что Хантер слишком дотошная, но он и не представляет, что ей приходится сильнее оттянуть рукава толстовки, прикрывая ими трясущиеся без устали руки. Дрожь пробирает и всё тело, поэтому нужно время, чтобы позволить себе привыкнуть. Тишина звучит слишком натянуто, и от этого хочется глубоко вздохнуть, Фанни задерживает дыхание, пока мысли судорожно метаются, в поисках слов. А О’Брайен чувствует себя вполне обычно, ведь никто не портит его покой своими речами. Это успокаивает. То, что кто-то сидит неподалёку не говорит о полном присутствии этого человека рядом. — Она… — Фанни замолкает, поджимая губы, когда Дилан бросает на неё короткий, но слишком злой взгляд, пропитанный целой ненавистью. Помешала. — Красивая девушка… О’Брайен резко сминает фотографию вдвое, пихая этот «комок» в карман своей кофты. Ему не очень-то приятна эта тема, но не признать тот факт, что Мишель до безумства очаровательная, просто невозможно. Она чем-то похожа на Габби: такая же с ангельской внешностью, с белыми, длинными волосами и чистой фарфоровой кожей. За тем исключением, что Мишель Бэн всегда имела больше гордости. — Отвали, Хантер, — недовольно ворчит Дилан, накинув капюшон на голову. Его изрядно выводит из себя эта пустая и бестолковая беседа, но он почему-то по-прежнему сидит. — Где-то читала, что проще воспринимать свою жизнь, если… — тяжело вдыхает, будто ей и впрямь трудно даются слова. Так и есть. Она не говорила с кем-то похожим на неё так давно, что совсем позабыла, каково это. — Если ценить мелочи. Дилан снова хмурит брови, глядит перед собой и от нервов начинает потирать ладони друг о друга, чтобы хоть как-то успокоить бушующие мысли. Верным решением было бы промолчать на этот бред, сказанный сумасшедшей девицей, что сама забыла о том, как хотела купить у него наркотики. Признаться, О’Брайен и сам помнит тот вечер достаточно смутно — тогда многое навалилось, а приход Хантер никак не предполагался. Он то и дело мешкается: опускает глаза, а потом вновь поднимает так нерешительно, будто снова оказался в Дублине, в те времена, когда они с Джастином «играли» роли злейших врагов, а вечером рубились в приставку. Это было даже забавно, но лишь до определённой поры. Пока Фэнкс не вошёл во вкус, а его лёгкие напускные смешки не превратились в издёвки, жестокие, отвратные. В самую настоящую травлю. Дилан вздыхает — эта девица смеет пробуждать в нём все ужасные и мрачные воспоминания, которые он уже давно собирался похоронить заживо, забив крышку гроба намертво. И вот она снова здесь. Снова крутится рядом, но ощущается как-то по-другому. Будто её и нет. Будто она — сама совесть, смертный грех, напоминающий о том, что так тщетно забывалось годами. — Правда? — вдох. Соберись. Это так просто — быть прежним придурком, способным только хамить и посылать. — Это так интересно… — выдох. Слишком сложно. Виски пульсируют, челюсть напрягается, а выдавливать сквозь зубы ложь не хочется. Впервые в жизни есть желание быть собой. — Мне пох… — Похрен? Я слышала это уже сотни раз. Думаю, ещё чуть-чуть и эта фраза будет сниться мне в кошмарах, — кривая усмешка. Фанни опускает взгляд на свои ноги, с грустью подмечая, что она слишком сильно похудела. Много стресса. Мало отдыха. — Так уходи отсюда, — прогоняет? Да, наверное, ему просто необходимо выкурить несколько сигарет перед сном, вновь послать к чёрту весь мир, так внезапно отвернувшийся от него, и спокойно уйти восвояси, домой, в свою тёмную комнату. Она мешает. Посторонний человек вызывает лёгкую дрожь по телу, но благо, что скамейка достаточно длинная, ведь им свободно хватило места, чтобы сесть по разным углам. — Так сложно что ли, блять, просто уйти? Они чем-то похожи на разбитые зеркала. И хотя смотреться в них по-прежнему можно, но то, как они распадаются, крошатся на ещё большие осколки сложно не заметить. Они чем-то похожи на людей, скованных собственной мнимой свободой. А шутка в том, что и свободы этой нет. Они как ходячие маски, как те, кого камень тяжёлым балластом тянет ко дну морской бездны. Как те, кто лживо поёт о своём счастье, и так же печально пускает слёзы ночами. И они не уходят. Дилан ещё долго твердит себе, что должен немедля встать и пойти домой, а Фанни просто глядит вдаль, чуть ссутулив спину. Это что-то новое для них, и, хотя они не общаются больше, чувствовать чужое присутствие так близко непривычно. Люди, упавшие со скалы, потерявшие надежду, больше не могут доверять. Им и не нужно. Просто сидят. Просто дышат. И просто молчат. Но гораздо легче молчать, когда тишину с тобой делит хоть кто-то.