«Свобода»

Он с ума сошёл, наверное, раз сумел привезти сюда постороннего человека. Дилан с каким-то интересом следит за тем, как девчонка стоит на краю каньона, восторженно глядя вниз. Она будто вот-вот сорвётся вниз, ветер будет развевать её длинные волосы, играть с ними, спутывать, но ничего не сможет заменить той благодати, которую принесёт полёт птицы. Пусть их и окружает теперь сплошной песчаник, пусть вокруг куча песка, просачивающегося в ботинки, но сейчас они встречают рассвет в самом удивительном месте, какое только видела Хантер. Она набирает в лёгкие больше воздуха, с детским восторгом проговаривая: — Это просто невероятно, — машина стоит чуть ниже, вряд ли она смогла бы подняться на высокое подобие горы, не сломавшись при этом. Фанни с придыханием восхищается голубым небом впервые за приезд в Гарленд. На удивление, жаркое весеннее солнце согревает не только физически, но и морально, даря необъяснимое наслаждение. — Мне это место Гарс показал, — Дилан садится прямо у самого края, плюёт на чистые джинсы, на то, что его белую футболку облепляют песчинки песка, взмывающего вместе с ветром. — Потом оно стало нашим. Здесь мы собирались, когда грустили, когда радовались, и просто… — смотрит перед собой. — Просто всегда. Фанни не может позволить себе сесть рядом, ведь тогда она потеряет возможность чувствовать себя впервые свободной, будто имеющей возможность взмахнуть крыльями улететь куда-нибудь далеко, побывать во всём мире, узнать, везде ли так красиво. Она только напрягает слух, чтобы слушать то, что скажет парень дальше, но воцаряется молчание, которое, впрочем, никак не отвлекает впервые. Хочется раскинуть руки по сторонам, броситься вниз, ощутить, как ветер играючи ласкает кожу, как он торопит, или, напротив, тормозит падение. «Здесь с ума сойти можно», — Хантер думает именно об этом, а О’Брайен о том, что уже сошёл. — Нам нужно успеть обратно к вечеру, — напоминает он, не решаясь посмотреть на довольное лицо девчонки, что нежится под прекрасными лучами солнца, морщится от его прямого света, и улыбается, так искренне, как не улыбалась никогда прежде. Марлон был бы счастлив. — Почему ты привёз меня сюда? — еле слышно спрашивает, даже не рассчитывая, что услышит ответ, но Дилан отвечает, пусть и спустя недлительное время: — Сам задаюсь этим вопросом, — в привычной для него насмешливой манере поясняет, а Фанни впервые делает вывод, что разговоры с посторонними для неё людьми больше не утомляют так, как прежде. Она хмурит брови, и осторожно опускается на корточки, присаживаясь на внушительном расстоянии от парня. На случай, если он решит сбросить её с этой огромной пустынной горы. Внизу, к удивлению, свой собственный путь ведёт длинная узкая река, плывущая в неизвестность, куда-то за одну из соседних возвышенностей. — Раньше Холл фанатела от Джастина Бибера, — начинает Дилан, зажигая сигарету. Затягивается никотином, чувствуя нереальное наслаждение от того, как едкий дым вязко заполняет его тело изнутри, будто прежде то было совсем пустым. Фанни округляет глаза, изумлённо переводя взгляд на парня: — Серьёзно? — О’Брайен с довольным лицом кивает, слегка сощуриваясь, словно в эту минуту его голову посещают те самые воспоминания. — А я… Мой… — делает паузу, такую неловкую, ведь не имеет понятия, как объяснить однокласснику, что Джейкоб — всего лишь её отчим. Правда будет звучать жалко. — Отец… — с трудом проталкивает слова, нервно покусывая губу и как раз в это время Дилан оборачивается в её сторону, растерянно следя за движениями девушки. Она сминает край длинной чёрной футболки, тупит взгляд куда-то вниз и почему-то молчит, как будто поддержать разговор настолько сложно. — Он не любил музыку. Говорил, что она мешает сосредоточиться. — Где он сейчас? — снова закуривая, спрашивает парень, косясь куда-то в сторону. Наверное, это первый раз за всё их небольшое «путешествие», когда они оба действительно чувствуют возникшую внезапно неловкость. Она буквально просачивается в организм вместе с пыльным ветром. Им не суждено заводить нормальные знакомства. Они обречены носить крест своего прошлого, как самое яркое напоминание о том, что этот мир слишком жесток, слишком несправедлив. Хантер раздосадовано мнётся, сильно сутулит спину, и прячет дрожащие руки под свободную ткань футболки: — Он дома, — хочет добавить, что Джейкоб именно у себя дома, но опускает столь личные подробности. Дилан никогда бы не стал говорить с ней о чём-то откровенно. — А я здесь, — как-то неопределённо передёргивает плечами, хмуря брови от своих слов. Она чувствует отвращение ко всему миру, окружающему её. — Гарс переживает за тебя, — тихо замечает девушка, слегка наклонившись вперёд за лежащей на месте веткой. Дилан недовольно закатывает глаза, решая для себя оставить этот вопрос без определённого ответа, многозначительно протягивая: — Знаю. И ещё кое-что… — поворачивает голову, внимательно наблюдая за тем, как девчонка водит тоненькой палкой по песку. Он думает о том, стоит ли говорить свои мысли, нужно ли это вообще, и приходит к умозаключению, что постоянно умалчивать о своих явных проблемах становится невыносимее с каждым днём. — Первое впечатление обманчиво. Я был не прав. — О чём ты? — Фанни по-детски щурится от яркого солнца, вскидывает голову, начиная заинтересованно пялиться на парня. Такая странная, как будто не с этой планеты: вроде стремится к каким-то взаимоотношениям с людьми, но вместе с тем продолжает стоять на мёртвой точке. О’Брайен выдыхает, слегка усмехается, а когда ловит взгляд Фанни, раздражённо фыркает: — Да так. С чего он вообще решил, что может вот так просто улучшать отношения с людьми? Дилан недовольно складывает руки на груди, сутулит спину, пялясь куда-то вдаль, пока девушка продолжает неопределённо изучать профиль парня. — Скоро нужно ехать обратно, — обращаясь словно в пустоту, безразлично бросает он, неожиданно для себя подмечая, что подобная компания в лице Хантер больше не тяготит его в той степени, в какой это было раньше. — Ты когда-нибудь хотел исчезнуть со всех радаров? — и стоит только Дилану обнадёжить себя мыслью о том, что ему удастся насладиться тишиной, девчонка вновь задаёт свои непонятные вопросы, ответы на которые он не сможет дать так просто. — Стать пылью, прошлым для всех близких людей? — Обещай, что никогда не оставишь меня одного. — Конечно, — женщина улыбнулась, с предельной осторожностью потрепав своего внука по взъерошенным волосам. — Куда же я денусь? — Сегодня умерла бабушка Джастина, — понуро сказал мальчик, склонив голову вниз и шмыгнув носом. — Не умирай, пожалуйста. — Люди подыхают, — сутулит спину, заламывает пальцы рук, а взгляд по-прежнему устремлён куда-то вдаль. Фанни заинтересованно смотрит туда же, но не может понять, что конкретно привлекает столь сосредоточенное внимание её собеседника. Она пытается не делать выводы о людях и не лезть в их личную характеристику, но раз за разом нарушает данные себе самой обещания. Он ужасает: его слова, его манера поведения, резкие движения и попытки скользить взглядом по посторонним вещам во время разговора. Дилан хочет курить, наверное именно по этой причине присутствие девчонки рядом ощущается немного странно. Он украдкой, всего на несколько секунд, но задерживает своё внимание на ней, пока Фанни забавно щурит глаза от ветра, а тонкими кистями обвивает свои колени. Выглядит расслабленной, что слишком непривычно даже для неё. Габби не такая скрытная, она никогда не боится говорить прямолинейно, всегда имеет силы, чтобы держать голову прямо. Холл — другая, и именно в этом её особенность, её невозможно спутать с теми, кто нарочно составляет свой образ «уверенности», кто ежедневно хамит, а вечерами пускает слёзы в загаженном туалете старшей школы Гарленда. О’Брайен даже не замечает, как его взгляд начинает проходить словно сквозь молчаливой и чрезмерно задумчивой Хантер, а мысли невольно возвращаются к тому роковому дню, к той самой точке невозврата. Девушка всегда приходила в огромный холодный гараж вовремя, и совсем неважно, были ли у неё свои личные дела, дополнительные занятия по предметам, которые она упорно не понимала или в мире вот-вот произойдёт катастрофа. Ничего не способно отобрать у неё возможность приходить сюда каждый божий день, безалаберно и неуклюже пытаться играть на старенькой гитаре и изумительно петь простые песни тихим, надрывным голосом. Она была сердцем. Она была всем в этой компании трёх неудачников. И её приход сюда оставался неизменным, покуда сама смерть не разлучила бы её с этими идиотами. Габби отворила тяжёлую дверцу гаража, и помещение встретило её раздражающей уши тишиной. Она повернула голову, чуть приподняв бровь, когда взгляд упал на стремянку, на самом верху которой стоял О’Брайен, старательно вымазывающий краской стену. — Это… — Холл чуть двинулась в сторону, чтобы получше рассмотреть то, как её друг нагло портит серую стену. — Курица? Дилан пустил громкий смешок, обернулся к девушке с улыбкой на лице и тут же спустился вниз, бросая огромную кисть в банку с оранжевой краской. Он выпрямился, выдержал тишину, молча дойдя до подруги, а после этого с важным лицом поправил её: — Это феникс, — воодушевлённо начал он, стоило только Габриэле состроить выражение лица истинного критика, с которым она стремительно приблизилась к рисунку, выполненному во всю стену. Для себя девушка подметила, что краска смотрелась очень ярко и вызывающе: оранжевые крылья, красные, словно из самой багровой крови, разводы. Она восхищённо провела пальцем по контуру половины крыла и взглянула на свою руку, где остался отпечаток не засохшей до конца краски. — Вечная жизнь. Я решил, что это должно быть вовсе не возрождение, — парень взмахивал руками, активно жестикулировал, пока делился своими впечатлениями, редкие обрывки которых Габби успевала запоминать. — Феникс — это как олицетворение того, что мы свободны, всесильны пока живы, — продолжил он. — Может мы и полные лохи, но зато какие! Больше Холл никогда не видела такого блеска в карих глазах друга. Ей вдруг стало обидно от того, что он не хочет погружаться вместе с ней на это дно, всё ещё лелеет глупую надежду на светлое будущее. Габби почти четырнадцать, она полностью опустошена из-за противоречивых чувств к этому парню, и от распирающей изнутри злости прервала его рассуждения: — Полный бред, — Дилан замер, стараясь рассмотреть в лице подруги объяснение, но она тут же продолжила, — детская хрень. Тебе что, пять лет? Какие рисунки на всю стену, О’Брайен? — раздражённо топнула ногой девочка, стрельнув злым взглядом на феникса, который, по правде говоря, сразу показался ей невероятным. — Наши ровесники уже пробовали марихуану, а ты серьёзно страдаешь такой фигнёй? — Но… — хотел было вставить слово парень, но Холл снова зыркнула на него нервным взглядом, нетерпящим такое поведение: — Это, — она увидела нахмуренные брови Дилана, это внезапно стало для неё красной тряпкой, той самой, которая обязана сыграть свою роль. Девочка почувствовала дрожь, но даже этот знак не смог остановить её от самой глупой ошибки. Габби чуть вялым шагом подошла к стене, быстрыми взмахами ладоней размазывая всё ещё мокроватую краску. — Полная хрень. О’Брайен обомлел, его будто холодной водой полоснули с ног до головы, настолько ему стало по-странному обидно за собственное творение, на которое он убил несколько часов. Он продолжил пялиться на спину девчонки, которая, тяжело дыша, опустила голову вниз, не имея сил и желания посмотреть на своего друга. Она опомнилась, поняла свою оплошность, но в тот день Дилан сделал вывод для себя. Габби неизменно для себя сидит на подоконнике, затягивается никотином, смотрит вдаль. Одно внезапно поменялось — она уже несколько дней не выходит из дома Марлона, не ходит в школу, не отвечает на звонки родителей и Гонсалеса. Это первый случай на её памяти, когда она может позволить себе маленькую шалость в виде внезапного исчезновения отовсюду. — Холл, — недовольно бормочет сонным голосом Райт, приподнимаясь с кровати. Обычно он спит в лёгкой майке и спортивных штанах, поэтому чуть прохладный утренний ветер сразу даёт о себе знать. Парень трёт ладонью глаза, старательно избавляясь от желания выбросить девчонку из окна и лечь обратно спать. — Прекрати курить. — Опять будешь угрожать расправой? — с весёлой задорной ухмылкой уточняет Габриэла, поворачиваясь полубоком к Марлу. Она внимательно смотрит на то, как на его лице расцветает заторможенная улыбка, как любые остатки сна отступают, и теперь он вновь её. И опять на неопределённое время. — Просто иди к чёрту, — Габби нервно хихикает, поэтому Райт снова открывает глаза, вопросительно уставившись на девушку. — Что случилось? — она дёргано пожимает плечами, отворачиваясь к отрытому настежь окну. — Рассказывай, Холл. — Знаешь, я была знакома с сестрой Гарса, — парень щурит веки, наблюдая за тем, как рука, в которой тлеет сигарета, начинает подрагивать. Сложная тема. — Она считала меня своей единственной подругой, а я её — продажной сукой, — Марлон хмурит брови, старательно сосредотачиваясь на полученной информации. — И самое страшное, что когда пошли слухи о том, что она сосёт всем подряд в школьном туалете, я поверила в это. Я помогала гнобить её, понимаешь? — шмыгает носом, сутуля спину. — Сперва это было в шуточной форме, я и подумать не могла, что наши одноклассницы станут травить её так жестоко. И я просила, чтобы они перестали распускать сплетни, но мои слова не имели для них смысла, — слёзы так и застывают в стеклянных пустых глазах голубого цвета. Правда, к которой она пришла, медленно убивает её, мучительно разрушает, уничтожает. — Она звонила мне поздней ночью, а мне было так стыдно, что я решила проигнорировать её. Утром хотела извиниться, поговорить обо всём… — Что было дальше? — чувствуя, что такие откровения даются девушке слишком тяжело, Марлон старается поддержать её. Это странно для него, слушать кого-то, чувствовать некоторые противоречивые эмоции от той правды, которая хрупкой стеклянной вуалью ложится на его плечи. Габби моргает, облизывает губы, заканчивая свой рассказ: -Той же ночью она вскрыла вены. Не повторяй моих ошибок, — то, что она собирается сказать — совсем новое чувство для неё. Прежде Холл не приходилось сталкиваться с сочувствием по отношению к посторонним людям, но она действительно без ума от Марлона, она понимает, что не сможет справиться, если он однажды потеряет свою сестру. И какой бы Габриэла ни была собственницей, она знает, что такое недосказанность. — Поговори с Фанни. Я всю жизнь буду жалеть, что не извинилась перед Микки. Райт ещё несколько минут молчит, опустив голову вниз, и не может понять, почему где-то в груди начинает щемить от покалывающей боли. Ему не нравятся подобные откровения, обычно после такого люди волей случая становятся ближе, а Марлон больше не хочет ввязываться в это, он не хочет питать искренних чувств к кому-то, ведь у него сейчас немного иная цель. Он обязан помочь Фанни, он не может бросить сестру совсем одну. Ему нельзя. — Ты можешь меня поцеловать? — тихо спрашивает Габби, встречаясь взглядом с взволнованным парнем. Он взвешивает все «за» и «против», пытается убедить себя в том, что на этот раз любая его оплошность может слишком дорого стоить для Фанни. Он может снова забыться в другом человеке, как это было в Филадельфии, когда Райт не мог заметить происходящего с его сестрой. — Слушай… — Марлон запинается, стараясь начать свои оправдания более тактично, чтобы не ранить ещё одну хрупкую подростковую душу. Он попал, и это заметно по тому, как в глазах девушки что-то меняется, а она сама выпрямляет спину, выбрасывая окурок сигареты в окно: — Без всякого, — морщится, словно и сама не хочет иметь ничего общего с отношениями и всем подобным. — Просто хочу насладиться чьим-то присутствием, пока есть такая возможность, — опускает ноги вниз, весело болтая ими в воздухе. — Я не знаю, что ждёт нас через час, завтра, неделю спустя. Может и нас-то уже не будет, — тянет ладонь в сторону парня, и тот плюёт на всё, поднимаясь с тёплой кровати. — Но сейчас, именно в эту секунду мы живы. И я хочу ощутить эти моменты сполна. Этот поцелуй Марлон запомнит ещё надолго. Он получается с примесью горечи от никотина, с отчаянием, которое Холл умело скрывает за напускной уверенностью. И пока девушка углубляет поцелуй, словно больше никогда не увидит Марлона, парень не замечает, как по её щеке скатывается солёная дорожка из нескольких слёз. Всегда брошенная. — Какого хера? — парень раздражённо бьёт ладонями по капоту своей тёмно-красной машины, которую он на время позаимствовал у отца. Фанни неспешно спускается с того холма, где они просидели несколько часов, она складывает руки на груди, подходит ближе к Дилану, хмурит брови, внимательно наблюдая за тем, как он то и дело наносит жёсткие удары ногой по колёсам. — Что случилось? — Хантер останавливается слегка позади, стараясь распознать эмоциональное состояние О’Брайена, чтобы он неожиданно не набросился на неё. Она суёт одну руку в карман кардигана. Сжимает железную вилку, украденную в доме одноклассника в целях собственной безопасности, но на удивление девушки, её новоиспечённый попутчик оборачивается с угрюмым взглядом, но тем не менее не выражает никакой агрессии по отношению к её персоне. Фанни слегка расслабляется, разжимая руку, которой до этого какое-то время крепко держала острый предмет. — Машина не заводится, — Дилан вновь лезет за руль, делает тщетные попытки завести автомобиль, но терпит поражение, раздражённо ударяя руками по рулю. Хантер вздрагивает, и всё же немного наклоняется вперёд, заглядывая в открытое окно: — Как так? — глупый вопрос, но это, пожалуй, единственное на что она способна сейчас. Слишком непривычный день выдался, чересчур необычный диалог из этого всего вышел. Парень бросает на неё нервный взгляд, в котором одновременно с этим проскальзывает несмешка, ведь он просто не в состоянии понять, как люди могут быть такими заторможенными. Она словно неживая. Это пугает. И бесит. Очень бесит. — Не знаю, давай спросим у неё? — кивает на руль машины и Фанни с прищуром узнаёт в голосе О’Брайена долю сарказма, из-за чего хмурит брови, снова складывая руки на груди. — Блять, серьёзно? — приподнимает бровь, на какое-то время даже забывая о том, что сейчас самым важным является именно эта старая развалюха, не желающая работать. — Может… — рвано втягивает носом воздух, унимая лёгкую дрожь во всём теле. Теперь ей не так страшно общаться с людьми. — Может здесь есть магазин? Салон? Кто-нибудь, кто может помочь? Парень закатывает глаза, цокает языком, злобно кидая мимолётный взгляд на Хантер, после чего пытается снова издеваться над девчонкой: — Разумеется, — язвит, но вдруг понимает, как сам оплошал. — Хантер! — выскакивает из машины так внезапно, что Фанни делает неуклюжий шаг назад, едва удержавшись на ногах. — Здесь должны быть придорожные магазины, точно! — Ну конечно, — недовольно хмыкает девушка, а когда поворачивается в сторону одноклассника, замечает, как он начинает идти в сторону асфальтированной дороги. Закатывает глаза, и всё же спешит следом за единственным человеком, с которым в данную секунду можно чувствовать себя в относительной безопасности. Вокруг них только пустынные возвышенности, впереди дорога, ведущая в полную неизвестность, а где-то в нескольких часах езды Гарленд. Скучает ли по ней Марлон? У Гарса странное чувство опустошённости в последнее время. Скорее всего, его чертовски угнетает мысль, что идиотка Холл предпочитает кого угодно, а у него и возможности не было, чтобы доказать свою собачью преданность. Он как дворняга, которая несмотря на вечные избиения продолжает тянуться к людям. Гонсалес с ума сошёл — это факт. Он сидит на подоконнике в зале, где должна была собраться вся их «компания», но из четырёх человек пришёл только он. «Ответственный придурок» — именно так парень ругает себя в мыслях, но ровно до тех пор, пока дверь помещения не скрипит от старости, уведомляя о приходе ещё кого-то. Шелдон низко склоняет голову, и, честно говоря, ведёт себя как овощ. Их время буквально несётся с бешеной скоростью, просачивается сквозь пальцы, ускользает слишком быстро. Гарс ловко спрыгивает с высокого подоконника, суёт руки в карманы широких джинсов, мода на которые прошла ещё лет двадцать назад. Он прищуривает веки, опираясь плечом о голубоватую стену. — Работа полным ходом, верно? — иронично спрашивает одноклассника, обводя взглядом огромное пустое помещение. Они так и не собрались здесь ни разу. Просто всем плевать — значит и Гонсалесу тоже. Гарсиа поднимает глаза, обескураженно замечая единственного человека во всём Гарленде, с кем ему так и не удалось найти общий язык. Он уверенно расправляет широкие плечи, чувствуя явное превосходство над чудаковатым парнишкой: — Уж прости, мои родители не работают в лавке со всякой разноцветной хернёй, — сразу начинает с нападения. Гарс прищуривается, а его губы тут же расползаются в насмешливую улыбку, такую, будто ему совершенно нет дела до мнения какого-то амбала. — Ну да, совсем забыл, — беззаботно пожимает плечами, тем не менее внимательно следя, как Шелдон тормозит достаточно далеко от своего словесного противника, — чем ты ещё попытаешься меня задеть? — усмехается с улыбкой на лице. Гарсиа хмурит брови, заламывая пальцы и будто готовясь нанести ответный удар, но уже вовсе не колкими словами, а своей силой. — Хотя чему я удивляюсь? Вы с О’Брайеном всегда были обделены той самой частью, которая зовётся «мозг», — нервно взъерошивает свои волосы одной рукой, неожиданно чувствуя потребность высказать всё. — И если с Диланом ещё не всё потеряно, то ты уже на дне, чувак. А я нет. И кто из нас более неудачник? Даже когда Шелдон со всей неистовой и непривычной для него в последнее время злостью припечатывает ненавистного одноклассника к стене, тот продолжает выражать безмятежную улыбку, явно довольную подобной реакцией: — Боишься, что я прав? — насмешливо спрашивает Гарс, практически шёпотом, чтобы слышать его мог только временный собеседник. — Ты так же сдохнешь, как и твоя подружка, понял? — уголки губ парня опускаются слишком внезапно, поэтому Гарсиа даже теряется на мгновение, принимая всё это за нелепую глупость. — На вашем сраном надгробии напишут: «Никому ненужные, считающие себя самыми умными и дохуя-я-я крутыми», — его слова бьют словно клинком по мягкой коже, они отдаются набатом в голове, звенят в ушах, а сам Гонсалес кажется великим магом, способным за считанные секунды поставить человека в тупик. Он хорошо владеет словом, но его соперник сильнее. — Завали ебало, клоун! — буквально плюётся Шелдон, даже не осознавая, насколько жалким он выглядит в глазах Гарса, насколько беззащитным, настоящим. Гонсалес чувствует себя непривычно хорошо, как будто у него появилась энергия, возможность говорить обо всём открыто. Словно он стал тем, кто может распоряжаться эмоциями других, имеющим право давить на больное, не прилагая особых усилий. Безумная улыбка вновь привычно располагается на его лице. — Вот же сука, — пускает нервный смешок парень, неестественно для себя скалясь. Гарсиа в очередной раз хмурит брови и резко впивается короткими ногтями в горло одноклассника, чуть сдавливая его, рассчитывая увидеть на лице того истинную мольбу о пощаде, по получает только дикий смех. — Ты серьёзно? Да хоть убей, но после смерти меня вспомнят хотя бы родные. А ты — ребёнок похуистов. Ну и кто ещё здесь везунчик? Ты ёбаный… И тут же давится своими словами, резко кашляет, ощущая удар коленом прямо по животу. Шелдон беспощаден, Шелдон способен на месть. И он не останется в долгу, каким бы лихим философом не являлся Гонсалес.

***

Ветер пыльный, поэтому то и дело тру глаза, чтобы избавить опухшие веки от тяготы песчаных крупиц. Приходится щуриться, смотря вперёд, на дорогу, кажущуюся до боли во всём теле бесконечной. Дилан идёт чуть впереди, он периодически передёргивает плечами так, будто ему что-то мешает. Этот путь выглядит нескончаемым, с того момента, как мы бросили машину, прошло около получаса, а нам так и не встретился ни один магазин или заправка. Поднимаю взгляд на небо, надеясь хотя бы примерно сориентироваться во времени и его оранжевый отлив даёт понять, что сейчас, вероятно, уже практически ужин. — Мы не можем оставаться здесь… — тихо бормочу, неуверенно опуская голову, стоит только О’Брайену дёрнуться от моего голоса и повернуться, раздражённо смиряя взглядом. — Нужно домой, — напоминаю, ведь он выглядит немного… странным, если на чистоту. И хотя этот парень всегда (сколько я его знаю по крайней мере) находится в подобном состоянии, сложно не заметить, как нечто всё же изменилось. Сжимаю губы, запуская руку в карман кардигана и не отвожу внимания с человека, идущего впереди меня. Иногда он вводит в ступор. Нахмуренным взглядом изучаю местность вокруг нас. Она уже окончательно приелась за это время, буквально тошноту вызывает благодаря той неопределённости, которую мы теперь испытываем. Ещё напрягает то, что нам приходится делить эту грёбаную тишину, приходится молча размышлять о чём-то своём и вместе с тем — общем. Как бы там ни было, но именно сейчас в приоритете у нас поиск хоть одной живой души. «Все дороги ведут в Париж», — и если бы хоть кто-то спросил у меня об этой знаменитой фразе, я бы непременно сказала, что все чёртовы петляющие дороги так или иначе ведут в пустынное место, где появляется возможность побыть вдали от реальности. Здесь даже воздух другой: немного спёртый, в меру тяжёлый, но обязательно свободный. И время тут замирает будто, останавливается, тормозит. Техас словно родной. Он словно для всех посторонних и приезжих людей становится таковым, раскрывая свои сомнительные объятья для потерянных путников, сбежавших от мира, забывших обо всём на свете. — Дом, — резко вырывает из размышлений О’Брайен, ровным тоном произнося это будничное слово. Вскидываю брови, делая выводы, что он словил солнечный удар: — Да, я тоже хочу домой, — и торможу, когда парень замирает на месте. Слежу за тем, куда устремляется его взгляд, поворачиваю голову вправо, приоткрывая рот от удивления. Я думала, что обычно дома стоят ближе к дороге, но хозяин этих владений явно пожелал остаться в одиночестве, изолируясь от социума. Небольшой домик стоит между нескольких возвышенных холмов. И Дилан немедля идёт туда, прямо по рыхлому песку, а я продолжаю стоять на асфальте, глупо изучая его спину. Он не зовёт с собой, не оборачивается, чтобы объяснить свои дальнейшие действия — просто идёт. Чуть пошатывается, до слуха даже доносится его периодический хриплый кашель, сдавленный, больной, какой-то неестественно тяжёлый. Я опускаю глаза, изучая ту черту, которая ограждает меня от неровной песочной дороги, и старательно размышляю о том, готова ли так глупо доверить свою жизнь незнакомому человеку. Делаю глубокий вдох, снова украдкой смотрю на Дилана, а его фигура становится всё дальше. И тем не менее, я делаю чёртов шаг. Чувствую, как дыхание спирает от неизвестного страха и быстро шагаю за парнем, который только спустя какое-то время полностью разворачивается в мою сторону, продолжая идти, но уже спиной. Уже подойдя ближе к дому, сердце против воли ускоряет своё биение, а тело начинает непроизвольно дрожать от одной только мысли, что может произойти, если нам не повезёт. Если в стенах этого небольшого строения живёт вовсе не добрый и гостеприимный человек, а кто-то, очень сильно похожий на Джейкоба… Но Дилан, похоже, ничуть не боится огрести очередных проблем на свой зад, а потому первый отворяет небольшую ржавую калитку, проходя в некоторое подобие сада. Возможно, таковым оно и было раньше, но теперь это больше похоже на выжженные лучами солнца бесхозные кустарники, неопрятно натыканные по разным сторонам от протоптанной тропинки. Утыкаюсь нахмуренным взглядом в чёрствый песок, из-под которого кое-как просачивается мелкая зеленоватая трава. Кажется, влажность здесь редкий гость и именно по этой причине вся красивая природа вокруг просто погибла, зачахла. Такие мысли навевают тоску и грустное понимание того, что ничего не длится вечно. Всё теряется рано или поздно. О’Брайен выводит из негативных размышлений тем, что сжимает ладонь в кулак и громко стучит рукой по поверхности дряхлой двери. Остаюсь позади парня. Во всяком случае, если что я сумею предпринять попытку бегства. Мне не особо нравится Техас. Здесь слишком одиноко и печально. Будто он застыл в девяностых, всё такой же старый, нелепый, несуразный. Но да, он быстро становится родным. От этого вывода приятно щемит сердце, оно слегка покалывает, оповещая о своей несменной работе. Всё ещё жива Слышу, как щёлкает замок на двери, невольно делаю небольшой шаг назад, а когда на пороге показываются низенький старик с лопатой в руках, немного выдыхаю, продолжая ждать. Дилан в привычной для него манере выпрямляется, беззаботно улыбается и взлохмачивает ладонью свои и без того небрежные волосы. Смотрю на хозяина дома, стараясь разобрать его эмоции, с которыми он замечает нас, потерявшихся подростков. Он не выглядит злым или тем, кто планирует съесть нас на ужин. Это радует. Его возрастные морщины говорят мне о том, что ему уже примерно семьдесят лет. Он живёт один? Прищуриваюсь, наблюдая, как мужчина подозрительно хмурит густые брови, а его рука оборонительно сжимает деревянную лопату сильнее. Бледное и худое лицо, густые седые волосы, огромная одежда. — Здрасьте! — придурковато здоровается Дилан, вызывая у меня невероятное раздражение. Он не меняется. Что бы ни случилось, всегда остаётся таким же клоуном. Хозяин этого достаточно неплохого по размерам домика недовольно вскидывает бровь, наверняка намереваясь стукнуть парня этой самой лопатой. Понимая, что без меня этот разговор вряд ли обойдётся, я взмахиваю рукой, делая неуклюжий шаг назад и тем самым привлекая внимание старика: — Добрый день, — стараюсь выдавить улыбку. — Уже почти шесть, — так же непонимающе чуть хрипловатым голосом говорит мужчина. Так много? Неужели мы столько времени провели в том необыкновенном месте? Слегка откашливаюсь, чтобы попросить помощь у этого человека, но он снова с подозрением щурит веки, махая рукой: — Если вы пришли предложить свои товары, то… — Нет, — резко перебиваю его, хотя понимаю, что делать так нежелательно, особенно учитывая наше положение. Если нам никто не сумеет помочь, то всё, что останется — плутать обратно к нерабочей машине по темноте. — У нас машина не заводится, — кошусь на О’Брайена со всем своим недовольством несмотря на то, что его вины во всём этом и нет, по сути. Просто это именно он притащил меня сюда. Даже не удосужился объяснить свой неоднозначный поступок. — А я здесь причём? — нервно и как-то раздражительно спрашивает мужчина. И тут ко мне приходит мысль, что если я прямо сейчас не смогу внятно объяснить ему нашу проблему, то хозяин этого дома безжалостно хлопнет дверью. Но сейчас он терпеливо ждёт, хоть и хмурит брови, выказывая таким образом всё своё замешательство. — Мы хотели узнать, есть ли у вас инструменты? — в конечном итоге я сдаюсь. Как полная слабачка. У меня даже ноги трястись начинают, медленно и глубоко вдыхаю спёртый душный воздух, а перед глазами яркими периодическими бликами начинают мелькать разные цвета. Старательно фокусирую взгляд на мужчине, а тот как-то встревоженно изучает меня, после чего резко поворачивается к Дилану: — Вы что здесь забыли? — как будто из-под воды доносится вполне очевидный вопрос старика. Сильно хмурю брови, надеясь не потерять возможность слышать, о чём конкретно они говорят. — Прогуляться поехали, — так же отдалённо звучит голос О’Брайена и мне почему-то впервые хочется, чтобы он не находился так далеко, чтобы не позволял мне забываться, теряться между реальностью и тем, что я всю свою жизнь называла ужасом. Я не хочу возвращаться к тому, с чего всё началось. — Вы здесь одни? — моргаю несколько раз и наконец могу с уверенностью заметить, что взгляд перестаёт быть затуманенным. Теперь совершенно чётко вижу парня и мужчину, точно так же могу слышать и внимать их разговор. Одно остаётся непонятным. Что это было? — Да… — неуверенно отвечает Дилан, а его голова как-то нерешительно поворачивается в мою сторону. Так, словно я должна как-то помочь сгладить неловкость этого диалога. Так, как будто один только факт того, что мы с этим человеком находимся постоянно рядом — является нормальным. Но так не должно быть. Я не должна делать то, что меня заставляют. Больше не должна. — Ладно… — отстранённо говорит мужчина, опуская голову вниз. — Я Роб. Можете войти в мой дом.

***

То, что кажется незначительным, может уничтожить целый мир. Целую судьбу.

Марлон понимал, что назад дороги нет ещё в тот момент, когда они с Фанни уехали из надоевшей до тошноты Филадельфии. Почувствовав чрезмерную мнимую свободу, они позволили себе слишком много оплошностей. Настолько много, что всё подряд в их жизни смешалось, а ведущие по правильному пути «хорошо» и «плохо» стали пустышкой, которой они кормили себя изо дня в день. Райту стыдно. Ему стыдно за то, что он молчит Фанни никогда не сможет простить его. Никогда. Она думает, что одна является источником всех проблем, но дело в том, что всё началось именно с него. С этой мыслью он засыпает и с ней же встаёт утрами. — Привет, — нерешительно заговаривает Гарс, замечая, что пристальный взгляд его нового знакомого направлен куда-то в сторону входа в школу. — Ты вроде не собирался приходить сюда. — Планы изменились, — словно заученный текст отчеканивает Райт, с серьёзным прищуром изучая лицо школьника. Такое уставшее, вымученное, будто он совсем запустил себя из-за… Марлон вновь втягивает носом воздух, спертый от очередного солнечного дня и как-то резко впивается взглядом в чистое голубое небо над головой. Его мутит, ведь сегодня, после разговора, он выгнал Габби Холл с её слишком добрым сердцем и желанием помочь всем тонущим в своём собственном дерьме. Его мутит, ведь этим же утром он нажрался в баре как последний придурок, понимая, что просто обречен. Он больше не видит выхода, теперь даже желание помочь Фанни потихоньку становится всё слабее. Она не возвращается. А это может значить лишь то, что она нашла своё временное успокоение рядом с другим человеком. Райту от себя противно, почти выворачивает, и если бы у него напрочь отсутствовало чувство ответственности, он бы уже вонзил кухонный нож себе в брюшную полость, только бы не испытывать ненависть к себе. Она настолько сильная, что в какой-то момент перестала граничить между относительным пониманием и отвращением. Удивительно, но он сдаётся. Слишком долго лгал человеку, который готов был пойти за ним куда угодно. Слишком сильно разочаровал её, допустив очередную ошибку, благодаря которым складывается бесчисленное их количество. Марлон чувствует, как внутреннее непринятие себя такого делает его жалким в глазах парня, стоящего напротив. Но Гарс об этом не думает. Он научился прощать всё, на что только способны люди. Гонсалес хмурит брови, следя за тем, как Райт трясущейся рукой давит на переносицу, а его губы сжимаются в тонкую полосу. Это выводит из равновесия. В конце концов, Хантер-Райт берёт себя в руки. Он резко отнимает ладонь от своего лица, ясным взглядом смотрит прямо в глаза Гарса и тараторит, чётко, так, чтобы не передумать: — Ты должен забрать Габби. Насовсем. Гарс изумлённо открывает рот, выдавливает из себя какой-то невнятный звук и прищуривает веки, внимательно изучая лицо своего новоиспечённого знакомого. Пристально вглядываясь в мутные глаза, парень приходит к выводу, которым тут же делится, задавая вполне очевидный вопрос: — Ты пьян? — и тут же моргает, понимая, что, будучи трезвым, Марлон вряд ли смог бы так просто отпустить Холл. Её невозможно отпустить. — Нет, — делает глубокий вдох, а вместе с тем осознаёт, что нечто внутри него опадает стеклянной глыбой на тысячи острых осколков, способных пронзить кожу насквозь. И это не из-за Габби. — Я полностью серьёзен. Как никогда. За кухонным столом молчание так и не рассасывается даже спустя около десятка минут. Хозяин дома любезно накормил своих незваных гостей и на этом все их возможные темы для разговоров, в общем-то, незаметно иссякли. Фанни чувствует это напряжение особо остро, по крайней мере по сравнению с парнем, безразлично поедающим какой-то овощной салат. Именно благодаря Дилану тишина и любая неловкость постепенно испаряется — ему не привыкать сглаживать недопонимания своим клоунским поведением, поэтому он вальяжно откидывается на спину деревянного стула, прижимаясь к ней спиной: — Я Дилан, кстати, — старик крепче сжимает обветренные и бледные губы, всё с тем же подозрительным прищуром изучая поведение наглеца. — А это Хантер. Девушка напрягает сутулую спину, нервно сжимает влажными пальцами вилку, которая буквально впивается в мягкую кожу рук. Её взгляд не поднимается на присутствующих, утыкается в свою полную едой тарелку и неприятное чувство того, что она в очередной раз является будто третьим лишним расползается по телу. Фанни вынуждает себя глубоко вдохнуть, выдавливая почти уверенное: — Вообще-то Фанни… — запинается, цепляясь своим внимательным взглядом за мужчину, ведь О’Брайен снова смотрит на неё недовольно, так, будто это именно она виновата в том, что посмела исправить его ошибку. — Можно Эдита… — У тебя ещё и два имени? — недовольно вопрошает парень, удивлённо вскидывая густые брови. Похоже, им становится плевать на то, что рядом сидит мужчина, которому слышать это вовсе необязательно. Они смиряют друг друга раздражёнными в разной степени взглядами и с нарочным фырканьем отворачивают головы практически в одно время, чем забавляют старика: — Мы с моей женой были примерно такими же в вашем возрасте, — и лёгкая улыбка с еле заметной дрожью расцветает на его неестественно бледном лице. Внимание подростков невольно полностью концентрируется на Робе несмотря на то, что взгляды присутствующих по-прежнему устремлены в разные стороны. — Вы… — Одноклассники, — не выдерживая напряжённую секундную паузу, Хантер берёт ситуацию в свои руки, чувствуя, как тело начинает потряхивать в лёгких конвульсиях от переживаний. — Я так и подумал, — хозяин кивает, сосредоточенно изучая своим взором выступ над самодельным белым камином. Девушка осторожно поворачивает голову туда же, глазами находя причину внутренних терзаний мужчины. На этой импровизированной полке стоят в основном лишь фотографии: молодой парень на чёрно-белой плёнке, с широкой улыбкой и густыми кудрявыми волосами золотистого цвета. Дальше он, но чуть постарше (кажется, выпускной класс) стоит с высокой девушкой в зимних куртках и шапках, со счастливыми, но какими-то робкими улыбками. — Мы с Анной общались давно, со старшей школы, но лишь под конец учёбы осознали, что жить без друг друга уже не сможем, — Фанни резко переводит взгляд на рассказчика, внимательно наблюдая за сменяющимися эмоциями в его серых померкнувших глазах. — Мы прожили вместе пятьдесят три года. Ругались, пылко скандалили, но её невозможно было ненавидеть долго. И когда находишь такого человека… — делает паузу, чтобы вновь тяжело вздохнуть. — С которым куда угодно готов. Это бесценно. Этого нужно держаться… — Она мертва? — ощущая подкатывающий к груди ком тоски и безвыходности, Хантер делает глубокий вдох, надеясь, что её сердце не разорвётся в любую минуту от переполняющих голову эмоций. — Анна умерла три года назад, — отстранённо кивает, но на гостью не смотрит. Кажется, что даже настенные часы перестают вести счёт времени: оно застывает. Всё здесь замирает. И дыхание присутствующих, и любые слова, даже поломанный кран, из которого не остановки вытекают капли воды, ударяясь о железную раковину. — Почему вы живёте здесь один? — в очередной раз спрашивает Фанни, решая, что она единственная здесь искренне желает как-то поддержать этого человека, пережившего горе утраты. — Она хотела жить отдельно от любых шумных городов, — губы Роба растягиваются в грустной улыбке. Хантер косится в сторону О’Брайена, рассчитывая увидеть его безразличие, но с удивлением замечает стеклянный взгляд, устремлённый прямо в висок мужчины. — Теперь я хочу дожить здесь последние свои годы. Выдерживая недолгую паузу, старик добавляет: — Цените общество близких для вас людей, пока у вас есть время. Фанни неловко врезается сосредоточенным взглядом в лицо Дилана и тут же опускает глаза, когда ловит ответное внимание парня. В небольшом сарае пахнет машинным маслом, плотно врезающимся в нос. Дилану очень повезло, что у Роба есть работающий автомобиль из девяностых, ведь в противном случае им бы вряд ли удалось довести в это подобие старого салона машину О’Брайена. Мужчина задумчиво трёт подбородок, с видом настоящего ценителя разглядывая содержимое капота. Он беглым взглядом пробегается по парню, самоуверенно опирающемуся на дверцу отцовского авто, и стягивает с одной руки почерневшую перчатку, с каким-то ребяческим интересом взмахивая морщинистой ладонью с длинными худыми пальцами: — Ну-ка, пробуй завести, — юноша незаметно для доброго старика закатывает глаза, поражаясь этой непонятной беззаботности и чрезмерному спокойствию. Он всего несколько часов назад говорил об умершей жене, а теперь помогает какому-то незнакомому мальчишке, будучи старым и еле ходящим человеком. Слишком много жизненной энергии. О’Брайен задолбался. Его тяготит общение с такими положительными людьми. Дилан быстро садится в машину, поворачивает ключ в замке зажигания, слышит тихий рёв откуда-то и проделывает этот же фокус снова. Отец однажды научил его этой мудрости — прежде чем уверить себя в неисправности машины, нужно несколько раз попробовать завести двигатель. И на третий раз это правило действительно срабатывает. — Отлично, — довольно улыбается мужчина и кажется, будто он совсем забывает обо всех своих невзгодах, находясь среди людей. Его рука поднимается прямо к лицу, а взгляд цепляется за цифры на наручных часах. — Думаю, у нас есть ещё немного времени. — Вы знаете, дело в том, — парень мнётся, хмуря брови во время размышлений, — что способность общаться имеет только моя попутчица, поэтому… — Я был таким же, — с дрожью в ногах, Роб осторожно оседает на пол, застеленный старыми газетами. — У нас с тобой даже характеры чем-то схожи, — снова слегка улыбается, поднимая голову вверх. О’Брайен сдаётся. Садится рядом, прижимаясь затылком к холодному железу машины. Кажется, что лучше вечера и придумать нельзя, ведь он редко проводил время с отцом, даже в гараже бывал только с друзьями или в одиночестве. Этот день… Необычный. Странный, донельзя слащавый и приторный. Наверное потому, что Дилан не привык к такому адекватному общению со взрослыми людьми. — То есть вы даже не друзья? — Нет, — отрицательно качает головой гость, не раздумывая над ответом. Да и что там думать? Будто и так не понятно, что между ним и дурой Хантер никакой дружбы и быть не может. Они — разные. И Дилан прекрасно помнит, к чему привела прошлая разница характеров в его приятельских отношениях с Гонсалесом. — Странно, — как-то слишком растягивает это слово Роб, из-за чего парень тут же хмурит брови, недовольно поворачивая голову и буравя сосредоточенным взглядом профиль мужчины. — Мне показалось, что между вами есть какое-то зарождающееся чувство доверия, несмотря на весь холод, который возникал благодаря вам за столом, — О’Брайен презрительно фыркает, делая мысленный вывод, что это всё полный бред — старик даже не знает об их жизни, о чём может идти речь? — Дам тебе совет, приятель. Не губи это. Доверие слишком сложно добиться.

***

Мне не по себе из-за того, что Дилан спит на раскладушке в гостиной, пока у меня в распоряжении целая комната покойной жены Роба. Это грустно. Ещё грустнее лишь то, что я чувствую себя полностью и окончательно отмороженной, не имеющей возможность в должной мере посочувствовать человеку, потерявшему нечто важное. Неужели можно так любить? Это поистине удивляет. После того, как умываюсь в ближайшей уборной, снова возвращаюсь в тихую и тёмную комнату. Здесь нет света — лампочки выкручены, а потому приходится пробираться практически наощупь, когда единственная полоска оранжевого света, идущая из маленькой щёлки под дверью, пропадает. По телу тут же проходит лёгкая дрожь от благоговейной тишины, разлившейся по небольшому старому помещению. Мне кажется, что Анна была милой и доброй женщиной: в углу стоит небольшое пузатое кресло с самодельными вязаными подушками с крупными пионами, а совсем маленькая на первый взгляд кровать набита огромным количеством одеял. Они спали в разных спальнях? Удивлённо подхожу к постели, мимолётно проскальзывая взглядом по рядом стоящей древесной тумбе. На ней разные расписные стеклянные баночки с сухими травами, маленькие декоративные статуэтки из фарфора, рамки, отвёрнутые к стене. Должно быть, Роб сильно страдает по своей жене. Замечаю небольшой конверт с красивой красной печатью. Он распечатан. Чуть склоняюсь над ним, чтобы разглядеть отправителя и получателя на нём и слегка вскидываю брови, читая написанные размашистым завитым почерком: «К Лиллиан». Ведомая неясным порывом, хватаю конверт прямо с полки, осторожно, чтобы не порвать жёсткий картон, достаю пожелтевшую бумагу, быстрым взглядом пробегаясь по содержимому:

«Мне кажется, я умираю…»

Застываю, шумно вздохнув и незаметно поднимаю взгляд в потолок, словно чувствуя непонятное желание заплакать. Набираюсь сил, утыкаюсь глазами в неровный почерк, который меняется с каждой строчкой и вновь читаю:

«Я делала много плохих вещей. Врачи сказали, что после той аварии моя память быстротечно пропадёт насовсем. Лиллиан… Я всё ещё лелею надежду увидеть Коллина. Я люблю его, но, потеряв возможность помнить обо всём, вряд ли смогу отдать своё сердце ему вновь. Я проведу остаток жизни у Роба. Он давно хочет, чтобы я перебралась к нему, таит веру в наше счастливое будущее. Я боюсь ранить Коллина своей смертью, а Роб… он свыкнется. Он влюблён, но любовь — страшное проклятье. И я вынужденно прокляну его на вечные скитания после моей кончины. Твоя Анна.»

Неожиданно даже для себя прикусываю губу до крови. Он ведь знал? Этот мужчина прекрасно знал, что являлся заменой для своей любимой Анны? И… Позволил ей жить у себя? Позволил ей умереть в своём доме? Обессиленно сжимаю хрустящую в ладони бумагу, опускаю вдоль тела руки, продолжая изучать мутным взглядом пространство перед собой. Я знала. Не бывает «долго и счастливо» навсегда. Анна обманывала Роба, а тот прекрасно знал об этом, но продолжал жрать её отмазки, потому что внушил себе неведомую любовь. Гнусное враньё. Быстрым и раздражённым движением рук запихиваю письмо обратно в конверт, разочарованно бросаю его на стол, опускаясь на край кровати. А ведь я действительно поверила в эту красивую ложь. Долго. И. Счастливо. Обман, с которым мужчина не может жить. Так вот что у него за душевный груз на сердце? Это правда. Настолько больная, что кожа начинает зудеть, а тошнота мерзким комом подкатывает к глотке. Устало поднимаю глаза, впиваясь ими в развёрнутую к стене рамку. От ужасного обманутого привкуса руки начинают трястись, но я плюю на всё, хватая с полки интересующий меня предмет и тут разражаюсь неестественно громким для себя вздохом. Изначально те фотографии Роба с красивой девушкой были… Там трое человек. То же фото. И по обеим сторонам от Анны стоят два парня: один, что повыше, с шикарной улыбкой, уверенным взглядом, а другой, он слегка чудаковат, в широких штанах, с растрёпанными волосами. И я вдруг понимаю, что чудак — хозяин этого чудного, но холодного дома. От происходящего голова начинает идти кругом, поэтому решительно ставлю на место то, что мне не принадлежит. То, что меня не касается. Медленно дышу, уставившись куда-то в сторону. Не нахожу нужных мыслей в своей неясно пустой голове и могу только размеренно дышать, приводя весь этот хаос в голове в порядок. Это не твоё сраное дело Дверь издаёт резкий скрип, но я даже не оборачиваюсь, понимая, что последний человек на планете, кого я бы хотела видеть в данную минуту — Дилан О’Брайен, по-хозяйски ввалившийся в чужую комнату. Возможно, он стучал, просто моя голова забита совсем другим. Парень неуверенно мнётся на пороге, так же аккуратно заходит внутрь помещения, оставляя за собой приоткрытую дверь. Темнота коридора пленяет. Я хочу пойти за ней, хочу, чтобы она забрала моё тяжёлое тело, мою больную голову, чтобы никогда более я не могла чувствовать столько разных эмоций одновременно. Темнота дарит мне неопределённый покой. И она выветривает все мысли из пустующего разума, оставляя после себя лишь лёгкий шлейф воспоминаний, танцующих рядом во мраке. Подобные мысли приводят меня в сладостный ужас. — Добрый день, — этот клоун даже не улыбается, а говорит так серьёзно, будто и впрямь пришёл просто поболтать. С нескрываемым раздражением смотрю на него, чем вызываю напряжение, от которого юноша заметно теряет напористую решительность, а для пущей уверенности в своих действиях всё же склоняет голову набок: — Ну что… — делает паузу, обведя пальцем комнату. — Как вообще… — Я устала, — чувствую головокружение, а потому рассчитываю на понимание обычно быстро выходящего из себя парня, но тот только взгляд опускает, устремляя его на свои ноги, обутые в коричневые тапочки. Он выглядит совсем как обычно, но при кромешном мраке всё же проще разглядеть его чрезмерно бледное и изрядно уставшее лицо. Похоже, он мало спит и отдыхает. — Дилан, чего ты хочешь? — не имею желания прогнать его или нагрубить, просто… Сейчас мне слишком неприятно, ведь это письмо сумело оставить невидимый осадок внутри. Неожиданно пришло понимание того, как наша жизнь глупа и нелепа. И я… Исподлобья смотрю на напряжённого О’Брайена, изучаю, как его пальцы дёргаются будто в нервном тике. Он выглядит так, словно находится передо мной совершенно настоящим. Непривычно видеть обнажённые чувства, порой такие острые, что хочется заколоться ими, чтобы попытаться хоть немного помочь. Я хочу умереть, наверное… Думаю, это единственное, что внезапно всплывает в моей голове под давлением всех дней в Техасе. Я хочу убить Джейкоба и умереть со спокойной душой, чтобы найти свой душевный покой где-нибудь в небесном царстве. Мне, блять, больно — Завтра утром мы вернёмся в Гарленд, — напоминает Дилан, хотя я и сама знаю об этом. Я хочу уехать. В этом месте слишком тяжело. Вымученно киваю, наивно полагая, что после этого-то он точно должен свалить обратно в гостиную. Но парень, похоже, так не думает, слегка сутулясь. — Знаешь, я много думал обо всём этом. Я бы хотел вернуться в Ирландию к своей бабушке, наверное. Закрой свой грёбаный рот, я не могу, я не… — Отлично, — стараюсь улыбнуться, но в конечном итоге плюю на нелепые попытки. Сердце болит. Так болит, как не должно. Будто изнутри, будто чувствует всё вместе со мной. И я делаю страшный для себя вывод. У меня не получается. Я не могу просто взять и везти на себе груз чужих несказанных слов и обид. Мне бы самостоятельно выплыть из этой каши, чтобы… — Так… — заткнись. Дилан делает вдох. Ни слова. — Как тебе здесь? Сложный денёк, верно? Сложный? Ты и представить себе не можешь насколько. Опрометчиво глупо поступаю, слишком резко склонив голову к коленям. Прижимаюсь лбом к ногам, открываю рот, спешно глотая воздух. Ты просто не можешь… — Эй, — слышу осторожные шаги и хочу сказать, что не нуждаюсь в помощи, но слова оседают где-то в груди, выходя непонятным хрипом. — Ты… — его слова тонут где-то в ультразвуках, которые набатом бьют в висках. -…или нет? Ты просто… — Бля… Хантер? — резко дёргаюсь, поддаваясь куда-то в сторону, когда рука парня касается моего дрожащего без устали плеча. Тишина, повисшая в секунду, когда я падаю на пол, заставляет продрогнуть, холодом впивается в самые кости, сжимая их до жуткого хруста. Всё вокруг заволакивает пеленой ещё большей темноты, стоит мне открыть глаза, уставившись прямо на присевшего на корточки О’Брайена. Он так смотрит на меня… Будто я вызываю у него испуг. Боль в голове разливается по области затылка только спустя какое-то время, прошедшее после удара о жёсткий пол. Присаживаюсь, опираясь спиной о мягкую постель и игнорирую вопросительный взгляд Дилана, сидящего недалеко от меня. — Я собираюсь спать, — прижимая пальцы к виску, неуверенно лепечу еле приоткрывающимися губами, после чего поворачиваю голову в сторону незваного гостя этой комнаты, намереваясь решительно выгнать его хотя бы сейчас. — Спокойной ночи. И так же свободно встаю на ноги, сразу ложась на заправленную кровать прямо в уличной одежде, для пущего эффекта. Слышу за своей спиной, как парень поднимается, наверняка ошарашенный такой резкой переменной моего состояния. Блаженно выдыхаю, прислушиваясь к хлопнувшей двери, но, прежде чем покинуть мою временную комнату, О’Брайен тихим шёпотом говорит: — Прости. — Что? — сонно переспрашиваю, делая вид, что не расслышала, а сердце уже заходится в истеричных судорогах от столь неожиданного поворота событий. Странно слышать непонятные извинения именно от этого человека. — Ничего, — так же тихо роняет, наконец выходя прочь из спальни. Осторожно прикрывает за собой дверь, до характерного щелчка, после чего слышу отдаляющиеся шаги, облегчённо сглатывая скопившуюся во рту воду. Он и правда… Правда извинился? Прикрываю веки, чувствую мгновенное жжение под ними. Я просто устала. Ты просто не представляешь, насколько сильно я боюсь себя