Ночные: за кадром

      Лайонел, в конце концов, приехал в Рим. Он ничем толком не занимался — просто бродил по улицам, смотрел на людей.        Некоторых ему хотелось съесть, но он старался избегать подобных мыслей — это оказалось трудно, очень трудно, и Лайонелу постоянно приходилось напоминать себе о том, что в нём есть не только чудовищная составляющая. А ещё, конечно, он думал о брате, не погибшем младшем, а живом среднем — Бренте, Бренто — ведь получилось же это у него.        Как? Как это вышло?        Прислонившись к камням ограждения, Лайонел смотрел на Тибр, чёрно-сверкающий в свете луны и фонарей. По ночам он забирался на охраняемые территории, гулял по Форуму, играл сам с собой в прятки в Колизее. Хищников Лайонел чуял издали — они попадались ему несколько раз, и всякий раз Лайонел уступал им дорогу.        Рим, всё-таки — это не его город. И они, всё-таки, были не совсем такими, как Лайонел.        Он вспоминал отца, взгляд, полный любви и гордости, когда тот увидел своих детей вместе — красивых и взрослых, похожих и не похожих на него одновременно.        Отец был настоящим чудовищем — кошмарным настолько, что люди обычно не верят толком в существование подобных существ, однако преисполняются суевериями — и значительная часть этой сущности теперь была в Лайонеле, она хотела жить, ей нужно было пространство, ей нужна была энергия. Лайонел пытался отстраниться. Мысль о том, что после смерти отца Брент отказался присоединиться к погребальной трапезе, навязчиво возвращалась в голову. Но в тот момент всё — кроме этого — выглядело таким правильным. Как можно было так поступить?        С горечью Лайонел понимал, что Брент из них троих оказался сильнее всех. Именно Брент не боялся нарушать правила, переступать границы, делать всё по-своему — ошибаясь, ушибаясь — оставаться человеком. Кэнди, младший из братьев, избрал противоположный путь — и был теперь мёртв, так же, как и отец, превратившись в чудовище.        Лайонел продолжал колебаться.        Баланс света и тьмы, граница дня и ночи.        Полу-человек. Полу-чудовище.                За все эти месяцы Лайонел так ни с кем и не сблизился больше. Он, бывало, заглядывался на местных готов, тусующихся возле ночных клубов — начёсанные волосы, огромные чёрные глаза, густо подведённые на египетский манер — но не решался подойти и познакомиться. После поездки в Лос-Анджелес, после того, как он в последний раз увидел — пусть издали — своего брата, он чувствовал себя слабым. А ещё они напоминали ему о Моргане — и в центре любого возникшего желания тут же возникал противный червячок. Моргана была ошибкой, способом раззадорить Брента: Лайонел любил видеть его ярость. Никчёмная дрянь, она сделала аборт, отказавшись выносить ребёнка Лайонела, будущее чудовище с чёрной кровью. Лайонел опускал глаза и быстрым шагом, лёгкий и невидимый, словно тень, проходил мимо. Уж лучше оставаться одному. Итальянская речь вливалась в уши, как красное вино, прокатывалась по языку и исчезала в водовороте его собственных мыслей.        Одиночество обладало собственным неявным, но запоминающимся вкусом. (К тому же, все его жертвы, все его любимые навсегда оставались в нём — а разве это такая уж плохая компания? Временами Лайонел ловил себя на том, что разговаривает с Кэнди и даже слышит его ответы. Была ли это фантазия, спиритизм или шизофрения — он не знал. Возможно, всё сразу. Возможно, что-то ещё — из чудовищного, не-человеческого.)                Однажды, гуляя, Лайонел заметил на одной стене старый, с 1994 года оставшийся плакат Atmen: покойный ныне Коби Конрад тоже ходил когда-то по улицам Рима. Куда бы ты не поехал, везде встретишь напоминание о Сиэтле. О доме. Лайонел поскоблил уголок хрупкой рассохшейся бумаги твёрдым ногтем, она рассыпалась в труху. Прах к праху.                Он поселился в доме возле Виллы Боргезе, заняв полуподвальный этаж, и почти каждый день гулял в парке — невидимый, если на то было его желание. Надев тёмные очки, он встречал рассвет, а потом ложился спать в своей спальне, обитой атласными обоями, цвет которых за всё проведённое там время Лайонел так и не смог установить — словно облака за минуту до зари: вроде бы, сизые, но не совсем. Он так давно не практиковал итальянский, что ему пришлось купить разговорник, но в целом говорил с кем-либо Лайонел крайне редко. Сальве. Грацие. Арриведерчи.        Когда его человеческое брало верх — это были прекрасные дни.        Дни были ещё прекрасней, когда верх брало чудовищное, — напоминало ему тело, и Лайонела ломало. Несколько раз он порывался съесть девушку, жившую в квартире этажом выше, она всегда так приветливо улыбалась ему, славная темноглазая девчонка с мольбертом под мышкой — они временами сталкивались, когда Лайонел возвращался с прогулок. В такие минуты Лайонелу казалось, что он на грани обморока. Зубы словно бы удлинялись, плохо помещаясь во рту, руки вытягивались, а пальцы, увенчанные кремнистыми когтями, скрючивались сами собой.        Лайонел бросался опрометью в подвал, падал на кровать и глухо стонал в подушку. Или же — сбегал, едва осознавая это — а после находил себя где-нибудь в укромном уголке парка.         Он не мог заставить себя есть обычную пищу, а охотиться боялся — не потому, что не верил в свои силы, не потому, что это были чужие земли, нет. Боялся, так как знал: каждая жертва отдаляет его от человеческого. Лайонел голодал, но переносил голод с нечеловеческой стойкостью. Впрочем, он пил — воду и вино, плохо различая вкус и того, и другого, путая временами.                Однажды Лайонел вздумал сосчитать всех тех, кого он приобщил к Великому кругу любви — всех убитых и съеденных — но сбился со счёта и разозлился. Попробовал записывать — и тоже запутался, впав на этот раз в отчаяние. Он попросту не помнил. Кое-кто, разумеется, остался в памяти — Роза, Силвия и Майкл Бисли, например. Его первые, ещё не осознанные толком жертвы. Сёстры и брат, единоутробные. «Проклятие семьи Бисли» — сёстры-близняшки, младше его на год, пропали в 1973, брат, ученик выпускного класса к тому времени, — в 1979. Самому Лайонелу весной 1979 было одиннадцать. Он повторил историю о страшном монстре, убившем Майкла, (впервые он рассказал это после смерти близняшек) — но теперь, в отличие от первого раза, долгое время ещё не мог спать по ночам (вернее, именно тогда он понял, что ему не слишком-то нравится день). По-настоящему Лайонел никогда не считал Майкла, Розу и Силвию своими жертвами. Просто так получилось — его чудовищной натуре было тесно в одной семье с обычными детьми. Словно кукушонок, он выталкивал всех, кто не был им, из гнезда.        Интересно, а если бы он рос с Брентом и Кэнди — он съел бы их тоже? Лайонел улыбнулся нелепости самому себе заданного вопроса и вернулся к списку.        Ещё кто-то определённый? Кара Уилсон, март 1990. Рита Уилсон, октябрь 1990. Рядом с Ритой Лайонел нарисовал задумчивый вопросительный знак и многоточие — в конце концов, Рита умерла от передозировки, а съели они её вместе с братьями, Брентом и Кэнди.        Ох, Кэнди… Кэнди, в прошлом — Леон Клиауотер, ноябрь 1995.        Та девчонка из компании скалолазов на горе Рэйнир, Шейла. Июль 1992? Или 1993?        Колонки точек, плюсиков и сердечек, перемежаемые отдельными именами — в тех случаях, когда Лайонел их знал — Энни, Мэри, Хлои, Ван, Сэмми, Арт, Уильям, Лиз, Тереса, Чико… всех не упомнишь.        Лайонел знал, что стоит ему начать охотиться — и остановиться он уже не сможет. Это было как героин, хуже, чем героин: наркотики, в конце концов, разрушают только самого наркомана, а он… Даже не пересчитывая своих значков, Лайонел знал, что жертв его страсти больше сотни. Намного больше.        Лучи восходящего солнца просочились сквозь щёлочку в неплотно прикрытых ставнях, Рим вставал и готовился к новому дню.                Это произошло в конце января 1997. Лайонел к тому времени провёл в Риме уже около года и всерьёз начал подумывать о возвращении домой, в Сиэтл — возможно, стоило бы начать приводить в порядок семейные дела. В смысле, дела семейства Бисли. Попытаться разобраться в документах отчима. Сходить в зоопарк. Подняться на Спейс-Нидл. Может быть.        Может быть, если он найдёт себе занятие, ему удастся отвлечься от своей ночной стороны. Снова стать человеком. А потом — если ему действительно повезёт — он встретится с Брентом, действительно встретится, по-настоящему, а не так, как в прошлый раз…        Накануне снова выпал снег. Предрассветный Тибр был цвета пыльного аквамарина, тусклый, словно камень на обочине дороги. Лайонел глядел на медленно катящиеся волны. Он знал, что сейчас довольно холодно, но кутался в парку, скорее, по привычке, чем из страха замёрзнуть.        — Не холодно? — Звучный голос прервал его мысли. Итальянский, но с акцентом. Интересно, кто ещё гуляет по набережной в такую погоду и время? Лайонел так долго уже не ел, что его реакции стали значительно медленнее, иначе как ещё объяснить, что следующее, что он почувствовал, было горячее дыхание в обнажившийся кусочек шеи за ухом — порыв ветра сбил длинные волосы. И голос снова: — Ты…        Лайонел оглянулся. Сейчас он стоял шагах в двадцати от прежнего места — без понятия, как оказался здесь. Мужчина, улыбаясь, примирительно поднял руки. На вид примерно того же возраста, около тридцати. Тёмные гладкие волосы зачёсаны назад, взгляд карих глаз горячий. Напоминает спортсмена, но не из тех, что занимаются олимпийскими видами спорта. Скорее, экстремальщик. Рестлер, может быть. Ниже, чем Лайонел, ростом. Крепче (учитывая общее состояние Лайонела, сейчас почти кто угодно был крепче, чем он). Классические брюки, ботинки. Из распахнутой парки с мехом выглядывает пиджак и рубашка без галстука.        — Ты не итальянец, — сказал Лайонел по-английски.        — Нет, — последовал ответ на том же языке. — Но я спросил, не холодно ли тебе?        Лайонел замер. Раннее утро, и никого вокруг. Он так давно не охотился… Этот мужчина, скорее всего, турист… а ещё от него веяло теплом. Даже на таком расстоянии. Лайонел вдохнул, выдохнул и осторожно приблизился.        — Мне не холодно. Мне… почти жарко. — Он пустил в ход всё своё обаяние. Какая-то часть его тщетно пыталась пробиться сквозь накатывающие волны желания: не удержишься, нападёшь — все месяцы воздержания пойдут насмарку. Но от мужчины так заманчиво пахло. Как-то особенно сладко, естественно сладко. Хотелось вдыхать этот запах снова и снова.        — Я уверен, что да. Как тебя зовут?        — Лайонел. — Лайонел не собирался называть своё имя, оно вырвалось само собой. — Тебя?         — Джейд… — Мужчина улыбнулся одной половинкой рта. — Знаешь, Лайонел, ты выглядишь не только замёрзшим, но и голодным. Угостить тебя?        — С удовольствием. — Голод, вот что проснулось вдруг. Ужасающий голод.        То, что последовало дальше, Лайонел так и не смог объяснить.        Они сидели в одной из круглосуточных закусочных и ели пасту карбонара. Сначала. Потом Джейд заказал огромный непрожаренный стейк. Лайонел сомневался, что в таких местах вообще бывают стейки, но для Джейда он появился как по волшебству. Джейд отрезал кусочки и отправлял их в рот, и Лайонел не мог отвести от него взгляда. От стейка, от Джейда, от его губ.        — Хочешь? — Вилка с сочащимся кровью куском оказалась возле рта Лайонела, и он принял предложенное. Это было так просто — схватить зубами, протолкнуть языком, прожевать, проглотить.        Что было совсем непросто — это собственные ощущения Лайонела, его мысли и чувства относительно Джейда. Сперва ему хотелось его съесть — вполне нормальное желание. Потом — быть съеденным (настороженный маленький охранник в голове забил тревогу). После… после он уже не мог разобраться.        Они сидели в кафешке до самого утра, а потом расстались, и Джейд пожал руку Лайонела — своей тёплой ладонью, не обращая внимания на когти, выглядывающие из шерстяных митенок. На улице они разошлись в разные стороны, но, пройдя некоторое расстояние, одновременно оглянулись, улыбнувшись друг другу.        — Завтра? — прокричал Джейд и указал рукой. — Здесь же!        — Когда? — рассмеялся Лайонел.        — В то же время! — И Джейд исчез за углом.        Желудок свело, и Лайонелу пришлось остановиться, оперевшись о ствол платана. Он слишком долго не ел. Однако приступ миновал, оставив по себе только едкие слёзы. Лайонел вытер глаза, поправил тёмные очки и пошёл быстрее. Ещё быстрее. Побежал. А потом — прыгнул, распугав сперва стайку голубей, а затем и утренних горожан своим адским хохотом с высокой крыши.        Он снова мог прыгать.              На следующий день ранним утром Лайонел сдерживался изо всех сил, чтобы не оглянуться; пытался уловить шаги — но несколько раз походка была другой и всё время мимо…        Джейд появился так же неожиданно, как и вчера — горячее дыхание возвестило о его приходе, вовсе не шаги.       — Гулять или завтракать? — промурлыкал низкий вибрирующий голос прямо в ухо.       — Можно одновременно! — улыбнулся Лайонел, забыв прикрыть сверкнувший острыми зубами рот рукой.        Ему просто хотелось быть с Джейдом. Безо всяких мыслей об охоте, сексе и жертвах. Вот так вот гулять по набережной, вместе есть, разговаривать до умопомрачения. Господи, как давно Лайонел ни с кем не разговаривал так! Это было сродни фехтованию. Уже на эту вторую встречу Джейд взял его за руку, как будто так и надо было. Зверь внутри Лайонела трепыхнулся и расслабился. Джейда хотелось прижать к себе тяжёлой лапой, и Лайонел не стал убирать свою ладонь, а наоборот сжал пальцы. Чужое тепло вливалось через прикосновение, наполняло энергией. Во рту начала набегать слюна, и Лайонел поминутно сглатывал. Все недавние решения — ни секса, ни охоты — показались опрометчивыми. Джейд, покосившись на Лайонела, улыбнулся сам себе, а затем одним рывком увлёк его в подворотню — одну из тех тайных улочек, что, кажется, не значатся ни на одной карте. Там Лайонел встал на колени — прямо на покрытую тонкой коркой льда мостовую — и дрожащими пальцами потянулся к застежке классических брюк.        — Можно?        — Нужно, — отозвался Джейд.                Кончая, Джейд не кричал, он словно бы рычал — глубоко внутри, вибрируя всем телом, передавая дрожь Лайонелу; его сперма была необычной на вкус, горьковатой, отдававшей лесом, и её было неожиданно много, Лайонел глотал и глотал, а тёплые ладони Джейда притягивали его голову всё ближе, ещё немного — и поперхнёшься. Если бы Лайонел был человеком, ему было бы не слишком удобно. Или совсем не удобно.        Но человеком Лайонел был лишь наполовину.        Он задержался на коленях, обнимая Джейда за талию и, не удержавшись, всхлипнул.        — Ну, ну… — Джейд помог ему встать. Снял очки (Лайонел не сопротивлялся, хотя глаза тут же начали болеть), вгляделся в лицо. — Ты так красивей. Похож на Иисуса, — сказал он наконец и потянулся поцеловать в губы.        Лайонел отпрянул; подошвы ботинок глухо стукнули по камням, и он очнулся в незнакомом месте. Парочка старух в чёрном, вышедших на раннюю службу, выпучили на него глаза и, крестясь, с завидной прытью для своего возраста пронеслись мимо.        — Чёрт… — На минуту Лайонел прислонился к стене ближайшего дома, закусив губу, а потом скачками помчался к себе в тёмный полуподвал. Вкус Джейда оставался с ним весь день, и следующий день тоже, а потом начал понемногу пропадать, но Лайонел всё не решался прийти на набережную. Потому что то, что они сделали, обычно оканчивалось смертью — но Джейд не умер; и только спустя двое суток Лайонел понял, что он не хотел убить Джейда — мысль о том, что впервые после Брента и Кэнди появился ещё кто-то, не уступающий Лайонелу по силе, казалась кощунством, предательством — своей семьи, своей крови. Осознание того, что ему хватило двух встреч — и одного минета — для того, чтобы вписать кого-то нового в свою жизнь, вызывало чувство головокружения. Лайонел просто лежал на кровати в спальне с атласными обоями не пойми какого цвета, то на спине, то перекатываясь на бок, поджимая колени, и думал, думал, думал о Джейде.        Наконец, он уже не мог просто думать. Ему надо было видеть Джейда снова. Чувствовать его тепло, ощущать его сладкий запах. Поздним вечером Лайонел вышел из дома. Небо было затянуто тучами, временами начинал идти даже не снег, а мелкая ледяная крошка, да ещё и с сильным ветром. Ужасная погода. Лайонел опустил капюшон пониже, а шарф поднял повыше и быстрым шагом направился к реке. Он довольно долго шёл по набережной сначала в одну, затем в другую сторону, но — надо отдать должное погоде — не встретил ни души. Колокол на спрятавшейся среди домов колокольне отбил два часа ночи. С удивлением Лайонел понял, что действительно замёрз — человеческое возвращалось к нему. Словно начало проходить действие анестезии. Он больше не был отмороженным — он был озябшим.        Лайонел зашёл в закусочную, где они завтракали (обедали или ужинали? как это лучше назвать?) с Джейдом, и взял карпаччо и красное вино. Отогревшись, он решил ещё немного подождать Джейда, но, как видно, напрасно — только снова замёрз. В конце концов, все чудеса заканчиваются. Он уже почти дошёл до дома, когда какое-то движение на периферии зрения привлекло его внимание, словно кусок тьмы, пожелавший быть независимым от остальных теней. Лайонел быстро оглянулся, но тень оказалась ещё быстрее. Мир перевернулся, холодный асфальт ударил в затылок. Невыносимый, сладкий в своём основании аромат, схожий с запахом роз, поник в ноздри, горячий язык лизнул щёку. Стальная хватка сковала движения — а ведь Лайонел был куда сильнее, нежели бывают люди. Тень прорычала что-то невнятное, слюна капнула на скулу. Собрав свои силы, Лайонел рывком освободился, но не спешил бежать — ему было интересно.       Джейд.       Джейд как-то сгорбился; по-собачьи склонив голову, глядел исподлобья огненными своими глазами; на его лице застыло выражение, какое, вероятно, бывает у разыгравшегося ребёнка — или подростка с запаздывающим умственным развитием; губы разъехались в кривоватой улыбке, с отросших клыков тянулась вниз ниточка слюны. Всё те же классические брюки и ботинки, но парка наброшена прямо на голый торс, волосы, вероятно, уложенные ещё днём, растрепались.        — Лрр… рррра-йо-нелрррр… — Губы плохо слушались, но Джейд определённо пытался выговорить его имя. — Игрррр… игррр… ррррать!        — Что? — Лайонел даже не испугался.        — Игр… — Джейд захлебнулся слюной, сплюнул, рыкнул и ринулся на Лайонела, раскинув руки.                …это действительно была просто чёртова игра в догонялки. Лайонел убегал, Джейд преследовал. Любой человек уже давно бы выдохся, обессилел, сдался — и угодил бы прямо в зубы тому существу, которым теперь был Джейд, и не хотелось даже думать, что произошло бы дальше. К счастью, Лайонел не был человеком. И для других людей — если бы они и встретились в такую отвратную ночку — они бы промелькнули как две тени, два сгустка тьмы; по теории волн и частиц, оба сейчас находились именно в волновой своей ипостаси — неразличимой человеческому глазу, оставляющей только ощущение тревоги и мурашек по коже.        Лайонел согрелся, в крови горел адреналин; он бежал всё дальше, и Джейд отставал от него на полшага — сильный, быстрый, выносливый. Очень другой — и в чём-то такой же, равный.        Конец ночи на 24 января навсегда остался в памяти Лайонела сгустком ощущений: он, взлетевший на крышу собора Святого Петра, смеющийся, чувствующий себя небесно-лёгким и живым среди мраморных статуй, и Джейд, разочарованно воющий внизу — когти скребут камень, на лице — выражение горькой обиды. Джейд боялся высоты. На своём невнятном полу-междометном детском языке он пытался уговорить Лайонела слезть, но Лайонел только хохотал в ответ, горгульей расположившись на самом краю. Ватикан возвестил начало утра ударом в колокол. Джейд, пошатываясь и ругаясь, словно пьяный, медленно побрёл прочь, и Лайонел долго смотрел ему вслед — усталый, счастливый, страшащийся пока что обозначить свои чувства каким-нибудь определённым словом.        После этого он приходил на набережную каждый день — в любую погоду — ждал его, но Джейд не показывался. Проглотив горькое разочарование, в марте Лайонел под действием импульса купил билеты на самолёт в Сиэтл, с пересадкой в Детройте. Рим опостылел ему. И он был зол на Джейда. Он ревновал. К кому? Лайонел вряд ли смог бы объяснить.        Может быть, к самому городу.                — Тебе не кажется это забавным — улететь из Рима для того, чтобы встретиться в Ромулусе*? — Лайонел едва не подавился колой. Кровь прилила к щекам. Он оглянулся и встретился взглядом с тёмными глазами (затаённый огонь — на дне).        — Ты что, следил за мной?        — С чего бы? — Джейд пожал плечами, но кривоватая улыбка поползла как будто сама собой — хитрая, мальчишеская. Он деланно вздохнул. — Тебя сложно не заметить.        — Люди не замечают.        — Но я-то не человек, — промурлыкал Джейд на грани слышимости. — Как и ты… И я думаю…. может быть… нам стоит…        — Я не охочусь больше.        — Как и я.        — Врёшь?        — После тебя — никого. — Джейд приложил руку к сердцу. — Куда ты дальше?        — Домой. В Сиэтл.        — Отлично. Я туда же.        Лайонел подумал, что, может быть, зря он поверил в конечность чудес.        Две с лишним тысячи миль к западу он отомстил Джейду за несколько недель ожидания — затащил его на смотровую площадку Спейс-Нидл. Потом показал ему зоопарк и фокус со змеями. А под утро, когда Джейд наконец слез с него, оба они решили, что обещание не охотиться было слишком опрометчивым.       — Потому что я хочу охотиться, Лайонел. Но только на тебя.       — Отлично! — И Лайонелу даже удалось сказать это достаточно серьёзно.                     ______________________________________________________________________           *Детройтский аэропорт находится в городе Ромулус.