Ночные: за кадром

       Лайонел никогда особенно не заботился о безопасности, даже и не брал в голову — может быть, для кого-нибудь другого поводов бы хватало, но только не для Лайонела: всё получалось как-то само. Людское внимание скатывалось с него, как с гуся вода, и только те, кого он выбирал сам — эти избранные — чувствовали его горящий взгляд, попадали, словно олень под фары автомобиля на ночной трассе — ни отойти, ни дёрнуться — покорно шли за ним и отдавали ему себя до самого конца, до самой последней капли. Они любили его потому, что он любил их — это был естественно и неизбежно. Сам процесс — до встречи с Джейдом Лайонел называл его охотой, но затем признал, что это слово не слишком-то подходит, по крайней мере, с тем, что обозначал им Джейд, оно имело только некоторое внешнее сходство, не более того — так вот, сам процесс воспринимался Лайонелом легко и игриво. Словно танец. Бренто — тот всегда всё усложнял, а Кэнди был слишком неразборчив. Лайонел же уверенно шагал, как ему казалось, примерно посередине — словно ловкий эквилибрист.        До сих пор он встречал только троих, сравнимых с ним по силе: единокровных братьев Бренто и Кэнди, да Джейда-оборотня, Тигру, как называл его Лайонел. Джейд… Лайонел и не подозревал, что подобные существуют.        Если бы Лайонел остановился и хорошенько подумал, он бы понял, что очень многого не знает. Однако при далеко не рядовом интеллекте такая простая идея — остановиться и подумать — не приходила ему в голову. В основном Лайонел думал о сексе и еде.        Сиэтл был его привычной территорией, на которой он ощущал себя как рыба в воде, или, если угодно — как хищный зверь в своём лесу. Поводов для беспокойств не было.        Ну что же, всё когда-нибудь случается впервые.              Лайонел сидит на корточках на самом краю крыши высотного здания в деловом центре, нахохлившись под своей чёрной кожанкой, словно огромная птица. Там, внизу — всё кажется до смешного мелким, даже не игрушечным, а словно бы совершенно ничтожным — Джейд. (Зрение у Лайонела — тоже птичье. И даже лучше в сумерках, не даром Бренто называл его совой. Но сейчас Лайонел не видит Джейда. Он только чувствует, что Джейд — где-то там. Не факт, что именно под стенами этого здания: просто внизу. В городе.) Джейд — крошечная букашка — охотится. Лайонелу нет дела до того, кто на этот раз стал объектом охоты, но он не сомневается, что это очередной негодяй: чувство равновесия у Джейда какое-то до ненормальности обострённое. «Санитар леса», — хихикает себе под нос Лайонел. Однажды Джейд рассказал ему, что «в прошлой жизни» был полицейским. Не очень долго. Но успешно. «А ты бы арестовал меня?» — спросил Лайонел, запуская руки за пояс джейдовых слаксов. «Непременно», — сверкнул Джейд зубами в улыбке. Обычные зубы, немного острые, но вовсе не такие, как у Лайонела в последние годы (как будто ещё выросли? да? нет? Лайонел проводит языком по зубам, и хорошо, что его некому увидеть сейчас — зрелище это довольно жуткое). Иногда Лайонел живёт с Джейдом. Иногда — отходит, чтобы понаблюдать за ним со стороны. Лайонел, как и Джейд, умеет становиться невидимкой при надобности. Когда Джейд думает, что Лайонела рядом нет, он становится другим. Это забавно. Джейд сразу мрачнеет, сжимает губы, а порой по его лицу можно прочесть даже сомнение. Джейд — единственный (после Бренто и Кэнди), с кем Лайонел занимался сексом больше одного раза и кто остался при этом жив.              Вот уже несколько месяцев Лайонел ощущает нечто, отличное от его привычного беззаботного состояния: беспокойство. Совсем лёгкое, тем не менее оно присутствует почти постоянно.        Вот уже несколько месяцев как Лайонел чувствует, что Сиэтл — это неспроста. Он успел попутешествовать по миру, некоторые места вызывали в нём похожие ощущения. Обычно — в крупных городах, но несколько раз он чувствовал это и в городках поменьше и даже совсем в крошечных селениях. Мир, похожий на дырявую ткань. Отчего-то это стало более явным после того, как он встретил Джейда и они начали вместе жить в Сиэтле.        Сиэтл — это неспроста, бормочет Лайонел, медленно обводя взглядом окрестности (тёмное, скрытое тучами небо, сигнальные огни на крышах самых высоких строений, струящиеся золотой кровью фонарного света улицы внизу). Отчего именно так? Лайонел считает Сиэтл своим родным городом, хотя родился в Сакраменто. Но это было давно и неправда… Всё детство, вся юность его прошли здесь. Чёрт возьми, он молод до сих пор, ему едва за тридцать. И это его территория.        Лайонел чутко вслушивается в голоса города. Возможно, далёкий отзвук предсмертного хрипа укажет на то, что охота Джейда окончена… Но, конечно, это чушь: ничего такого отсюда он не услышит.        Сиэтл, Джейд… и вот теперь тот мужчина. При одном только воспоминании кожа покрывается мурашками, глаза стекленеют, а вывалившийся, слишком длинный язык начинает облизывать растянутые в оскале губы. Лайонел, не вставая в полный рост, движется по парапету, перебирая руками и ногами, как будто хочет уйти от пришедшего на ум образа. Бесполезно. Белый призрак встаёт совсем близко и ухмыляется. Может быть, тот мужчина — по той же причине, что и Лайонел? Или Джейд? Из-за Сиэтла?..        Причины…        Причина, по которой Лайонел теперь старается держаться подальше от Тигры, чаще осторожно наблюдать за ним со стороны: их странная связь с тем мужчиной.        Причина, по которой Лайонел не спускается сегодня на землю — та же самая, что впервые за долгие годы заставляет его если не остановиться, то хотя бы сбавить темп и прислушаться не только к голосам из внешнего мира: страх.        Ты его боишься, звучит в ушах голос Бренто, настолько натуральный, что Лайонел быстро оглядывается, но брата здесь нет, он далеко, куда дальше, чем Джейд, где-то в Калифорнии. Шейные позвонки хрустят, узкие ладони с длинными пальцами тут же подлетают к ним и вправляют на место — щёлк! — ощущая под кожей острые грани костей.        Лайонел с тоской смотрит на низкое недружелюбное небо. Мысли скачут барашками пены по гребням волн: навязчивые отрывочные образы в потоке сознания. Когда он познакомился с Джейдом, тот сказал, что Лайонел похож на Иисуса. Когда он познакомился с Бренто… это было в соборе Сент-Джеймс… Когда он повстречался с Кэнди… это было на концерте Cult Of The Dog… Рольф Роллинз… Все хотели съесть Рольфа Роллинза, но у него была слишком сильная защита — приезжий парень из Сан-Диего, помеченный тем мужчиной. Снова он. И теперь не просто где-то, а очень близко. Хочет забрать его Тигру себе…        Лайонел тихо рычит (звук рождается в глубине живота и поднимается вверх опасной вибрацией), но не осознаёт этого. Тигра — последнее, что у него осталось. Кроме Бренто. Но Бренто больше не любит Лайонела. У Бренто другой брат.              Ближе к рассвету Лайонел забирается в своё тайное укрытие («прятка №17») под самой крышей Коламбии: неестественно, словно гигантский паук, вползает через вентиляционное отверстие в узкую и низкую выемку, больше напоминающую увеличенный в размерах гроб. (Когда спустя несколько лет «прятку» обнаружит строительная бригада, проводящая профилактические работы, их охватит ужас вперемешку со смущающей нежностью: влияние Лайонела сквозь время.) Здесь у Лайонела припасено несколько пледов, хранятся некоторые старые игрушки и запас дури. Джейд, будь он здесь, сошёл бы с ума — даже не от вещей, а потому что слишком тесно, слишком высоко. Не для людей. Не для народа. В подобных местах могут обитать только такие, как Лайонел. Но зато это действительно укрытие. Лайонел обнимает доску для скейтбординга, одну из тех, на которых когда-то катался Кэнди — частично обгоревшую в пожаре, устроенном Бренто по пьяни почти десять лет назад. За это время доска превратилась просто в никчёмный кусок дерева, но для Лайонела она до сих пор имеет смысл. Доска. Кэнди. Пожар. Бренто. Как он ни пытался объяснить Джейду всю важность своих отношений с братьями, тот так и не понял всего до конца. То и дело переспрашивал, какого именно брата Лайонел сейчас имеет в виду, и кто из них мёртв… Хочет забрать Тигру себе… Лайонел, не отдавая себе отчёта, тихонько грызёт доску своими острыми и крепкими, словно сталь, зубами. Он засыпает в то время, когда офисы Коламбии начинают наполняться своими обычными дневными обитателями, засыпает с улыбкой на лице, потому что теперь в его голове звучит уже не Бренто, а Кэнди, и Кэнди говорит: убей его. Лайонел очень сильный. Лайонел сможет…              Ему снятся глубокие, без проблеска света, подземелья и Твари, там обитающие — его рода, тёмные, словно погасшие звёзды. Каменные стены сочатся влагой, плиты под ногами мокрые: чёрная кровь. Где-то сзади осталась тускло освещённая комната с выкрашенными в зелёный стенами, пустая, потому что Бренто ушёл (комната ожидания, вот что это, но теперь ждать некого)… Сам Лайонел идёт дальше и дальше в уютную тьму, заботливо укрывающую, словно лёгкое, но плотное одеяло. Он не вернётся. Впереди — только чернота, подсвеченная по кромке багровым, и Твари, обитающие в этой черноте. Внезапно Лайонела пронзает сомнение — примут ли его? Он оглядывает себя и даже во тьме с ужасом замечает, как белеет его кожа. Не бойся, это свет Луны, звучит в сознании голос, не похожий на человеческий, он скоро погаснет… Тьма обнимает Лайонела.        Сон хороший. Вечером Лайонел просыпается отдохнувшим и полным оптимизма. Он слишком долго не спускался вниз, но, как видно, связь с ватиканскими подземельями не зависит от того, где он находится. Сегодня он попробует — нет, сегодня он сделает это. Потому что он точно знает, где сейчас тот мужчина: в Сиэтле. На его территории. Он не думает о том, что в реальном мире — отличном от мира снов — всё несколько иначе: здесь для него уже вынесен приговор. Отсрочка может быть очень долгой, но рано или поздно случится то, что должно случиться.              Лайонелу хочется есть, но он бережёт свой почти недельный голод, вспоминая о том, как впервые увидел того мужчину в гостиной дома Джейда (по коже пробегает мороз, а рот наполняется слюной) — это было давно, больше года назад, и Тигра после этого стал как будто ещё мрачнее, но ни один из них так и не смог отпустить другого (потому что связь с Ночным — это как наркотик, а для него самого наркотиком стала связь с Тигрой) — они встречались и расходились, со стороны это напоминало сложный медленный танец, только расстояние между танцующими увеличивалось тем сильнее, чем более полной была их физическая близость: космические тела с внезапно совпавшими орбитами, их оттягивали в разные стороны силы гораздо большие, чем взаимная гравитация.              «Он сиял. Он пах так вкусно», — мысли, которые Лайонел упорно выводит на первый план, прогоняя прочь ощущение опасности, заставившее его в октябре 1998 позорно бежать — кажется, впервые в жизни. Лайонел идёт по улице, раздаривая рассеянные улыбки направо и налево, не обжигая, а просто делясь теплом. Внутри всё дрожит от напряжённого возбуждения. Возможно, если всё получится, Лайонелу уже никогда не захочется никого… Абсурдная мысль: Лайонелу хочется всегда. Ещё одна улыбка в пространство, руки — поглубже в карманы куртки, кивнуть смутно знакомым лицам — о да, они все любят его, если не любят, то обожают, а если не обожают — боятся… тихо хихикнуть под нос — до чего же забавно, в самом деле, его колотит так, как будто он принял что-то, между тем, он уже почти две недели как «чист» (спасибо последнему сексу с Тигрой).        Лайонел шагает по улицам — высокий, худой, лунно-бледный… дреды песочного цвета до лопаток, козлиная бородка, голубые глаза за тёмными очками, чёрная кожанка, голубые джинсы, чёрные ботинки, белая футболка, серые митенки.        Лайонел идёт, свято уверенный в том, что ноги сами принесут его куда надо.        Серый «Опель» незаметно провожает его, то и дело показываясь на автотрассе рядом.              Наконец Лайонел останавливается и оглядывается, словно бы в недоумении — он был здесь когда-то, это место ему явно знакомо. Давно, давно… Лет десять назад, вместе с Кэнди. Заброшенный завод…        Автомобиль въезжает во двор за спиной и тормозит. Лайонел, помедлив, разворачивается.        Тот мужчина. Пониже Лайонела ростом, в сверкающе-белом с головы до ног — джинсы, куртка, сапоги, перчатки — серебристые волосы, зачёсанные назад, зеркальные «авиаторы». Словно не чудовище, а фотомодель. А ещё он сияет. Лайонел скалится, не замечая уже, что это мало похоже на недавнюю улыбку. Мужчина чуть приподнимает уголки губ. Его свет болью отдаётся на сетчатке глаз даже сквозь тёмные очки (надо было надеть те, которые с боковинками… Нет, это не помогло бы, понимает Лайонел). В тот день он не сиял так сильно — светился слегка-слегка, маняще… А сейчас… Лайонел, не выдержав, отворачивается на секунду, ожидая увидеть на потрескавшихся, расписанных граффити бетонных стенах отблески этого невозможного сияния — но их нет.        — Зачем ты искал меня? — раздаётся холодный хрипловатый голос.        Лайонел едва не отскакивает к дальней стене, но сдерживается, становится вполоборота, смотрится искоса, краем глаза, прикрыв глаза ладонью.        — Зачем мы ищем встреч с тем, кто запал нам в душу?       Ответ — тихий смешок, чуть более хриплый, чем голос. Затем:        — Так я запал тебе в душу, Лайонел Старлесс… Поэтому ты боишься на меня смотреть?        Лайонел с усилием отводит ладонь, прищуривается. Какой красивый свет… Красивый и опасный.        — Откуда вы знаете моё имя? — исчезнувшая было дрожь возвращается снова, Лайонел не в силах сдержать её. Белая молния сверкает совсем рядом, в шею впивается острый коготь — и тут же серые, в пятнах краски, стены начинают кружиться, а ноги становятся ватными. Лайонел не теряет сознания до конца, но всё воспринимается так, словно он смотрит на мир с противоположного конца подзорной трубы: маленькое, далёкое и круглое, происходящее с кем угодно, но только не с Лайонелом Старлессом. Бедный Томми, думает Лайонел отстранённо. Тело с трудом встаёт и плетётся куда-то — послушное, как марионетка в руках кукловода. Чуть позже, видимо, всё-таки случается обморок, потому что в памяти у Лайонела не остаётся связных событий — лишь череда стоп-кадров, произвольно выдернутых из фильма, да и кадры эти очень уж абстрактные. В основном — белый свет.              — Если бы ты спросил о моём имени, я бы назвал его тебе, — тихо говорит мужчина (вовсе не в белом, к слову — вся его одежда разных оттенков серого: сапоги чуть темнее, футболка под курткой чуть светлее). — Я бы сказал, что меня зовут Рэнделл, хмм, Рэйвенвуд, да.        Он укладывает Лайонела на заднем сиденье — не так уж это и удобно, Ночной высок ростом, ноги приходится согнуть. Тёмные очки сползли по носу вниз, голубые глаза закатились, глазные яблоки в чёрных прожилках, словно подпорченные… Может быть, они и правда подпорченные. Что-то есть в этом существе, что вызывает у Рэнделла чувство гадливости — не очень чистая одежда? чуть сладковатый, отдающий гнильцой аромат? слишком бледная, словно восковая, кожа? проступающие чёрные вены?.. Его чары, увы, не действуют на Рэнделла, от взгляда не может укрыться ни хищный широкий рот с неестественно ровными треугольниками острых зубов (их слишком много), ни острые когти, венчающие удлинённые пальцы… Жуткая тварь. Вместе с тем легко поверить, что в толпе большого города он может быть незаметен — мало ли вообще на улицах странностей? Пирсинг, татуировки, различные модификации тел… Редко кто думает о том, что подобные изменения — вовсе не бегство, а попытка имитировать форму, знание о которой заложено на клеточном уровне. Джейд Марстон тоже не так прост, о да, Рэнделл видит его насквозь, но Джейд Марстон ему нравится. Интересно, сталкивался ли когда-нибудь Джейд именно с этой стороной Ночного… Его надо очистить, убрать морок. Показать, что он такое на самом деле.               Рэйвенвуд ведёт «Опель» к неприметному двухэтажному белому домику на окраине одного из районов частной застройки, останавливает машину, открывает заднюю дверь… затем приказывает телу встать и следовать за собой. Они входят через одну из боковых дверей, скрытых от глаз большинства смотрящих на дом. Сейчас Рэйвенвуда не интересует обитатель дома, запершийся на втором этаже (а зря), он направляется по длинному коридору совсем в другое место. Высокая худая фигура, словно зомби, бредёт за ним.              Через некоторое время Рэйвенвуд — губы сжаты, рот скобкой вниз — осматривает обнажённое тело, лежащее на металлическом столе под беспощадными лучами хирургических ламп. Да, оно определённо имеет сходство с человеком… но куда больше уже похоже на одну из тех Тварей, что обитают в глубоких подземельях под Ватиканом. Через несколько лет это уже вряд ли можно будет игнорировать. Генетика… Рэнделл подносит скальпель совсем близко к восковой коже, замирает на несколько секунд. Возможно, Тварям, с которыми он встречался в Ватикане, не понравится то, что он задумал. Возможно, у них какие-то свои планы на этот счёт… Ночной тихо стонет, невнятно лепечет что-то. После всего того, что Рэйвенвуд ему ввёл, он должен бы быть в глубоком отрубе, но нет: Ти… гра… Ти… гра… — губы едва шевелятся. Внезапно по телу пробегает крупная дрожь, и Ночной резко садится, Рэйвенвуд едва успевает отскочить. Голова Ночного остаётся при этом всё так же откинутой назад, дреды напоминают змей Медузы, радужки глаз скрыты под верхними веками — в то время как рот (пасть!) по-акульи распахивается, а слишком длинный, розовато-фиолетовый язык облизывает губы и щёки.        — Чёрт… — Рэйвенвуд вздыхает, спокойно отходит к маленькому столику с инструментами, кладёт скальпель на место.        — Ти…гррррррра-а-аааа… — рычит и воет Ночной.        — Чёрта с два тебе «Тигра», — бормочет Рэйвенвуд.        — Ти-гра… — уже совсем тихо произносит Ночной и улыбается кровожадно. Так же неожиданно, как до того сел, бухается на стол. А потом засыпает — тело расслабляется, голова сворачивается набок, один по-звериному глубокий вдох — и всё.        Рэйвенвуд смотрит на спящего теперь с нескрываемым отвращением.        И снова берёт скальпель.              Когда Лайонел приходит в себя, он обнаруживает, что обстановка изменилась: сейчас он в том самом Джейдовом домишке среди яблонь, на диване в гостиной — ему запомнились индейские коврики на стенах, сейчас они кажутся чуть более выделяющимися пятнами на фоне общей темноты. Лайонел непроизвольно прикасается к горлу — дышится с трудом, лёгкие болят. Наркоз?..        — Лайонел? — Родной, такой тёплый голос, глубокий, как ворчание крупного зверя.        — Ти… ти… грррра… аррр…. — силится выдохнуть Лайонел.        Джейд появляется в поле видимости — и даже в темноте Лайонел чувствует, каков он: чуть смуглая кожа, чёрные глаза с искорками на дне, и эти забавные усики, делающие его похожим на итальянского мафиози, если бы только вместо свободной футболки и тренировочных штанов на нём был костюм в тонкую полоску… Лайонел улыбается непрошеному сравнению, но момент проходит: в глазах снова кружат белые кольца, горло сдавливает. Если бы Лайонел хоть что-нибудь съел, сейчас его бы выворачивало наизнанку. Джейд подходит, садится рядом с диваном на корточки, внимательно смотрит, протягивает руку, чтобы коснуться Лайонела.        — Нет! — Тело отшатывается само, мгновением позже понимание достигает сознания: тот мужчина. Он как-то изменил Лайонела. Или, может быть, Джейда. Или их обоих. Кто же способен на такое? Кто же… Во рту горько. Вот он, рядом — его Тигра, но Лайонел не смеет дотронуться до него.        — Спи, — говорит Джейд. Он не уходит, а остаётся здесь же, устроившись в большом кресле с ногами, чутко вслушивается в темноту. Лайонел не хочет спать. Но он всё-таки закрывает глаза и старается дышать размеренно. Прежде ему всегда было так спокойно с Тигрой… спокойно и сейчас. Может быть, это просто отходняк. Может быть, это просто был плохой трип. Лайонел готов поверить во что угодно. Джейд чуть шевелит ухом, словно уловив его мысли, и Лайонел улыбается. Какая-то чушь, в самом деле. Коридоры, лампы, операционная… Если он цел — а он цел — значит, всё в порядке.              Осознание необратимости придёт только утром, когда с каждой минутой накатывающего дня Лайонелу будет становиться всё хуже. Свет. Слишком много света.              — Лайонел? — Это снова Джейд, тоже проснувшийся (или тоже не засыпавший).        — Ммм? Что, Тигра? — Лайонел произносит это на автомате, пока не веря до конца своим ощущениям (все чувства — ложь. Ничто не истина, всё дозволено, девиз ассасинов).        — Мне нужно передать тебе это. — В руке у Джейда — узкий конверт.        — Я знаю, что это. — Голос Лайонела звучит неожиданно спокойно. — И знаю, откуда. Это Ватикан?        Джейд кивает.        Света становится больше, у Лайонела начинают слезиться глаза.        — Проводи меня в подвал, Тигра.        В холле Лайонел снимает с вешалки одну из курток Джейда — тот не спорит — и накрывает голову. Утреннее солнце воспринимается слишком злым и ярким. Даже сквозь занавешенные окна.        — Уууу, Жёлтая Морда! — забавно шипит Лайонел из-под куртки, грозит костлявым кулаком. Они спускаются в подвал. Джейд, который, кажется, что-то понял, медлит.        — Оставь меня, — говорит Лайонел. И улыбается — жутко, кривовато, так, как будто сам до конца не верит в происходящее.        — Лайонел… — Джейд смотрит виновато, напоминая сейчас вовсе не тигра, а озадаченного щенка. — Может быть… — Но голос его звучит неуверенно. Он видит меня другим, понимает Лайонел, таким, каким не видел никто…        Можешь не обнимать меня, если тебе неприятно, хочет сказать Лайонел, но не говорит.        Джейд уходит. Спустя три с небольшим года после их первой встречи Лайонел понимает, что теперь это навсегда.        Лайонел уйдёт тоже — позже, когда стемнеет. Он не рискнёт возвращаться в «прятку №17»: слишком близко к солнцу.        Он будет размышлять и придёт к выводу, что тот мужчина всё-таки существовал, что они определённо встречались, и что Лайонел определённо проклят.        Продолжая развивать эту мысль, Лайонел поймёт: решение Суда настигло его.       И это — по странным законам Тварей Ночи — одновременно и благо, и наказание. Лайонел успокаивается. Самое страшное уже произошло. Что может быть хуже?        Кэнди мёртв, Джейд ушёл, но остаётся ещё один — Бренто. Если Бренто захочет, он сможет спасти Лайонела. Надо только подождать, и он непременно придёт.        Свет он и так не слишком сильно любил. Можно будет продержаться. Ночь до сих пор на его стороне. И это его территория…        Рассуждая таким образом, Лайонел спускается в подвал собора Сент-Джеймс. Здесь началось — здесь и закончится.              Джейд возвращается тогда, когда чувствует, что уже можно. Конверт так и лежит нераспечатанным в подвале. Джейд раскрывает его и читает слова: «Иди во тьму».       Три года с монстром. Достойная плата за его собственную чудовищность… В доме до сих пор витает лёгкий аромат кладбищ. Джейд вспоминает искажённые, будто оплавленные черты лица. Как будто он не видел этого раньше… но видел ли по-настоящему?       — Кто сделал тебя таким? — спрашивает Джейд в пустоту гостиной.       Потом, оскалившись, сжимает кулаки, быстро собирает сумку и идёт на ринг. Сегодня будет столько нокаутов, сколько Джейду захочется. И даже больше.              — Абсолютный фатализм, — морщится Рэнделл Рэйвенвуд, разглядывая на свет бутылочку с клубящейся взвесью лунного цвета — странный продукт, который удалось ему получить из Ночного. Потом отвинчивает крышечку и осторожно вдыхает содержимое сперва одной точёной ноздрёй, затем другой. Найтшейд бы его за это не похвалил, но Найтшейду совсем не обязательно об этом знать — как не обязательно знать и о боях, которые Рэйвенвуд финансирует (потому что некоторых гладиаторов можно откачать, а другие гораздо больше пользы приносят после своей смерти). Рэйвенвуд прикрывает глаза и не может удержаться от счастливой улыбки.        — И тотальное блаженство… — шепчет он, аккуратно завинчивая крышечку обратно.              Где-то глубоко под землёй Лайонел терпеливо ждёт своего брата.