Осадок зла

Пойти в парк предложил Сойк, и Леда, которому сперва показалась неуместной такая затея, все же согласился. – В четырех стенах можно чокнуться, – добавил он. Леда кивнул: пожалуй, проветриться было действительно нелишне, в конце концов, он не умирающий больной со строгим режимом. День неумолимо клонился к вечеру, даже на парковых аллеях оставалось немного прогуливающихся, а когда они отошли чуть в сторону, то и вовсе остались почти одни. Стащив с себя куртку, Сойк бросил ее прямо на землю и сделал приглашающий жест, предлагая Леде сесть. Говорить не хотелось. Леда чувствовал, что после бесконечно длинного дня у него совсем не осталось сил – ни моральных, ни даже физических. Вытянувшись на траве, не особо заботясь о том, что с каждой минутой становилось все прохладнее, он закинул руку за голову и невидяще смотрел в небо, по которому медленно ползли облака. После того, как Соно увезла скорая, Леда забрался в их с Сойком машину и даже не спросил, куда тот его везет. Молчание было давящим, Сойк, на которого он периодически поглядывал, казался нездорово бледным, и Леда предполагал, что сам выглядит не лучше. Он ловил себя на том, что уже верит – верит безоговорочно, потому что не может не верить в мистическое происхождение их общего со старыми приятелями недуга. Понимал, что ни один врач ему уже не поможет, и теперь думал, что медленно начинает проникаться пониманием и Сойк. Принять подобное было сложно, ведь проклятий не существует. Сказать, что тебя прокляли, и не прослыть сумасшедшим можно было в Средние века, а после сжечь ведьму на костре и удивительным образом исцелиться. Сейчас поверить в колдовство означало поверить в сказку – недопустимо для взрослого человека. Из тяжких дум о Соно и его незавидной участи Леду выдернул звонок мобильного, и он вытащил телефон, чтобы через секунду обреченно признать – он не знал имени человека, который ему звонил. Сбрасывать вызов Леда не стал, только выключил звук и убрал телефон в карман. Пусть думают, что он чем-то занят. – Не хочешь ответить? – спросил Сойк, не отрывая взгляда от дороги: они как раз выехали на оживленную улицу, где сплошной поток машин вот-вот обещал превратиться в затор на полчаса, не меньше. – Я не знаю, кто мне звонит. Не помню этого человека, – честно признался Леда. – Ты знаешь, кто такой Джури? Глядя на Сойка, Леда заметил, что тот с силой стиснул челюсти, а заодно и крепче сжал руль. От его молчания Леде сделалось нехорошо. – Кто-то близкий, да? – тихо спросил он, и Сойк слабо покачал головой. – Скажем так, это человек, с которым ты проводишь куда больше времени, чем со мной, – ответил он, по-прежнему не поворачивая головы. – То есть? – Вы работаете вместе. Как бы в паре. Сидите за одним рабочим столом. Объяснение не нашло отклика в душе Леды, память не воспроизвела ни единого образа. И Леда знал, что лучше бы ему помалкивать, не добивать Сойка своими вопросами, однако все же не сдержался. – А где я работаю? – спросил он. Умиротворяющая атмосфера парка ничуть не успокаивала: мысли крутились вихрем в голове, кружились, как потерявшая управление карусель, и в какой-то момент Леда поймал себя на том, что думает не о выходе из положения, а о завершении дел. Надо заставить себя поговорить с Сойком, пора поднять главный вопрос: что тот будет делать, когда Леда окончательно потеряет себя? Куда обращаться, как поступать? Что сообщить близким Леды? Те ведь даже не знали о существовании Сойка в его жизни, едва ли его родителей порадовало бы открытие, что тот живет с другим мужчиной. Еще недавно Леде дурно становилось от мысли, что родственники узнают о его личной жизни. Теперь это казалось мелочью, которая даже внимания не стоит. И все же, как быть дальше? Что будет, когда для него все закончится? – Знаешь, о чем я сейчас думаю? – Сойк первым нарушил молчание, и вместо ответа Леда втянул носом воздух. Сойк курил уже третью или четвертую сигарету подряд, и Леда вдруг отметил про себя, что хотя сам он никогда не был пристрастен к никотину, запах ему очень нравился. По крайней мере, запах сигарет Сойка. Может, потому что ассоциировался с ним, был неотъемлемой частью любимого человека. Когда дорожишь кем-то, дороги становятся даже такие мелочи. Вокруг совсем не осталось случайных прохожих, но даже если бы кто-то сейчас появился в поле зрения, Леде было наплевать. Смешно беспокоиться об общественном мнении, когда, возможно, через неделю тебя уже не станет. Потому, чуть приподнявшись, он подтянулся на локтях, опустил голову на колени Сойка и закрыл глаза. Лежать было не слишком удобно, но он не желал шевелиться. Любое прикосновение бесценно, когда не знаешь, какое из них станет последним. – Я думаю, что мы не сделали самого главного, – продолжил Сойк, не дождавшись ответа. – Когда ты решил, что чем-то болен, как ты поступил? Ты сразу пошел к врачу. – Он мне не очень-то помог, – не открывая глаз, заметил Леда, не понимая, к чему клонит Сойк. – Да, не помог. Очевидно, потому что ты не болен. Сегодня должны были прийти результаты еще нескольких анализов, но, когда Сойк не слишком уверенно об этом напомнил, Леда только головой мотнул – не имело смысла их забирать. Сойк не стал спорить, чем убедил Леду в том, что уже сам не слишком-то верит в физиологическое происхождение его проблем с памятью и снами. – Похоже, сцена с моим старым приятелем Соно тебя убедила в существовании проклятия, – невесело заметил Леда. – Он тебе не приятель, – отчего-то жестко напомнил Сойк. – А убеждает меня, скорее, то, что всю вашу компанию косит одно и то же непонятное якобы заболевание. – А если я сошел с ума? – спросил Леда, открыв глаза и снова посмотрев в бледнеющее к ночи небо. – Что, если у меня просто медленно едет крыша, а всю эту историю я выдумал, сам в нее поверил, а заодно убедил тебя? – Вот только не надо, – с предостерегающими нотками потребовал Сойк и вытащил очередную, неведомо какую по счету сигарету. – Этого рехнувшегося парня сегодня я тоже видел, ничего ты не выдумал. – А жаль, – от души признался Леда. Насколько было бы все проще, если бы история с непонятной болезнью оказалась плодом его воображения, проявившимся на фоне огромного чувства вины, от которого Леда не мог избавиться долгие годы. Могло ведь быть такое, что из-за совершенного преступления он в конце концов тронулся умом. В таком случае оставался бы шанс, что рано или поздно его вылечат. – Ты меня не слушаешь, – с укоризной произнес Сойк. – Я говорил о том, что самого главного мы не сделали. – Прости, – без особого сожаления покаялся Леда. – Если честно, я просто не верю, что еще можно что-то сделать. – Сдаваться точно не стоит, пока ты помнишь хоть что-то. А о врачах я говорил не просто так. Если человек чувствует себя больным, он идет к специалистам, которые в этом разбираются. Точно так же ты вызываешь специалиста, если у тебя потек кран, например, или не горит свет на кухне. Ты ведь не полезешь сам ковыряться в проводке, если возникнут проблемы с электричеством. В лучшем случае ты ничего не исправишь, в худшем – тебя ударит током. – К чему ты клонишь? – нетерпеливо перебил Леда. – Что мне надо обратиться к специалисту по проклятиям? – Именно, – у Сойка даже голос не дрогнул, словно речь шла о нормальных вещах, о каком-нибудь потекшем кране или перегоревшей лампочке. – Не смешно, – холодно отрезал Леда. – Скажи еще в храм сходить, помолиться. – Нет, не в храм, – Сойк сделал еще одну затяжку, и возникшая пауза показалась Леде немного затянувшейся. – Но наверняка существуют специалисты по филиппинской культуре. В частности, мифологии. Какие-нибудь культурологи, например. Может, университетские преподаватели религиоведения. В этот момент Леда почувствовал себя очень глупым. Слова Сойка как будто попали в голову, но не желали укладываться в понимании. Он сначала улыбнулся, автоматически и совершенно нерадостно, ведь так полагается реагировать на шутку, даже если она ничуть не забавная. Но улыбка тут же исчезла с его лица, когда до Леды дошло, что Сойк не шутит. – Ты же... Ты же понимаешь, как абсурдно это звучит? – не то чтобы Леду взволновало услышанное, но лежать дальше он почему-то не смог и потому сел, тут же болезненно выпрямив спину. – Не более абсурдно, чем симптомы твоей вроде как болезни, – парировал Сойк. Сигарета в его пальцах дотлела до фильтра, но, когда он потянулся за следующей, Леда перехватил его руку. Кто-то другой на месте его парня уже дошел бы до рвоты от такого количества никотина, и Леда не сомневался, что Сойку пора остановиться. – Если я начну рассказывать, что меня прокляла филиппинская ведьма, мне вызовут скорую, как мы сегодня вызвали ее для Соно. – Не тебе, а нам. Ты же не думаешь, что я оставлю тебя разбираться одного? – То, что в дурку упекут нас обоих, меня мало утешает, – вздохнул Леда и поспешно отвернулся. От слов Сойка сердце больно сжалось. – И не надо говорить, что тебя прокляли, – невозмутимо продолжил тот. – Надо просто попытаться узнать, что именно говорится в мифах, легендах – или что там у них – об этом проклятии и существует ли способ его снять. Ты же знаешь, что в любом предании, вымышленном или историческом, всегда есть оговорка. У непобедимых героев есть слабое место, а у любой проблемы – решение. Несколько секунд они сидели молча и смотрели друг на друга. Леда думал о том, что Сойк явно сошел с ума следом за ним. А еще как неважно тот выглядел, каким осунувшимся, попросту больным казался. – Мы не в сказке, Сойк, – наконец тихо проговорил он. – Не в сказке, – кивнул тот. – Мы в самом худшем кошмаре, какого ни один сценарист хоррора не придумает. Ответить Леда не успел – в кармане завибрировал его мобильный. Он и вовсе предпочел бы не смотреть, кто ему звонит – Леда был почти уверен, что не узнает высветившееся на дисплее имя. Но рядом сидел Сойк, который видел его слабость, потому Леда больше для него, чем для себя, вынул телефон и тут же сглотнул ком, вставший в горле от плохого предчувствия. – Это мама, – сдавленно произнес он. Образ матери встал перед его мысленным взором, и Леда не мог не отметить со слабым облегчением, что хотя бы помнит, как та выглядит. – У меня плохие новости, Юу, – негромко произнесла она. Больше можно было ничего не говорить: по ее голосу Леда уже и так понял, что случилось. Он напрочь запамятовал позвонить сегодня кому-нибудь в родном городе, чтобы справиться о здоровье Йо. А теперь, очевидно, уже и спрашивать было не о чем. – Как это случилось? – только и спросил он. Наверное, Йо нашел иной способ уйти, пока его не упекли, как Анзи, в комнату с мягкими стенами, откуда нет выхода даже на тот свет. – Сердце не выдержало. Доза снотворного, что он принял, оказалась слишком большой. Стиснув зубы, Леда шумно выдохнул. Говорить дальше он не мог, не хватило сил даже попрощаться, и он просто нажал отбой. Какое-то время он сидел без движения, а Сойк, наблюдавший за ним, полез за очередной сигаретой, но замер на миг и выругался под нос, когда обнаружил, что пачка уже пуста. – Йо умер. – Леда сам поразился, как спокойно, равнодушно произнес это. – Я слышал. У тебя громкий динамик в телефоне. Сойк говорил еще что-то, но Леда не слушал, когда смотрел прямо перед собой и ничего не видел. Минус еще один. Еще одного из них не стало. Леда вряд ли смог бы объяснить, что чувствовал в эту минуту, но зато мысли его обрели неожиданную четкость. Агги уже нет, Йо теперь тоже, а значит, обещание молчать об их преступлении больше не связывает Леду. Он может признаться, может рассказать всему миру о том, что случилось той февральской ночью одиннадцать лет назад. Мертвые удивительно равнодушны к тому, что о них скажут живые. *** – Как же ты мог, Леда? Я ведь несколько раз тебя предупреждал. – Да помню я, помню. Сам не знаю, как так вышло. – Неужели сложно быть внимательным? Речь о живом существе. – Я понимаю. – Где его теперь искать? В словах Сойка не было осуждения, лишь одно сплошное огорчение, но от этого становилось только хуже. Тогда Леда еще не любил его по-настоящему, совсем недавно они начали жить вместе, постепенно узнавая друг друга. Леда даже мог бы сказать, что не принял близко к сердцу произошедший инцидент, и только увидев его во сне, понял, какой отпечаток тот оставил в их отношениях. На сей раз Леда не проснулся в холодном поту или в слезах, он просто открыл глаза и понял, что увидел очередной сон. В комнате было темно, до утра оставалось не меньше нескольких часов – потолок, в который смотрел Леда, еще не тронули предрассветные тени. Тихо выдохнув, он снова закрыл глаза и вслепую пошарил рядом рукой, чтобы найти ладонь Сойка. Тот дышал спокойно, как глубоко спящий человек, но, когда Леда коснулся его, на миг дыхание сбилось, чтобы тут же снова выровняться. Леда был рад, когда понял, что еще помнит, кто рядом с ним и как его зовут. Оказывается, для счастья надо совсем немного. Сон, что приснился Леде в эту ночь, нельзя было назвать страшным, даже особо неприятным на первый взгляд он не казался. Много лет назад, когда Леда перебрался к Сойку, у того жил кот, Вачча. Если Сойк что и обожал в этой жизни, кроме кофе и своей странной музыки, так это пушистого черного засранца, который с первого взгляда невзлюбил Леду и в честь знакомства напустил лужу в его кроссовки. – Он немного глуповат, – простодушно пояснил Леде Сойк, но в скором времени тот понял, что хозяин явно недооценивает своего питомца. Вачча не был глупым, Вачча был исчадием ада, в чем Леда убедился на собственном опыте. Паразит делал, что хотел, гадил, где придется, драл мебель, скакал как конь по квартире ночью и оставлял клубки шерсти на полотенцах и свежевыстиранной одежде. А еще планировал план побега – или страдал суицидальными наклонностями, тут уж как посмотреть: с завидным упорством Вачча пытался выброситься в окно, и Леда даже не отказался бы ему в этом помочь, но всерьез сомневался, что кошке может серьезно навредить полет со второго этажа. – Ты просто не любишь животных, – улыбнулся Сойк, когда Леда поделился с ним своими соображениями о Вачче. Отчасти он был прав: Леда не то чтобы не любил, но к животным всю жизнь оставался равнодушным. В отличие от большинства детей, он не выпрашивал у родителей щенка, а единственный их питомец – рыжий кот, проживший в доме почти два десятка лет, – не вызывал у Леды эмоций больше, чем диванная подушка. Впрочем, своим поведением тот и правда мало отличался от предмета интерьера. – Его надо кастрировать, – хмуро заметил Леда, кивнув на Ваччу. – Может, успокоится и перестанет вести себя, как говнюк. – Он уже кастрированный, – ответил Сойк. – Значит, теперь он мстит всему роду человеческому за свое поруганное мужское достоинство. Неизвестно, как долго продолжалась бы холодная война между Ледой и чудовищем, по недоразумению названным котом, если бы однажды он не оставил окно открытым и не ушел на четверть часа в душ. Точнее, он просто забыл повернуть оконную ручку, всего лишь притворив створку, а та, вероятно, открылась от дуновения ветра. Путь на волю был открыт, чем проклятый Вачча тут же воспользовался, напоследок нагадив Леде еще раз: его побег стал причиной первой серьезной ссоры с новым парнем. В тишине квартиры, которую нарушало лишь дыхание Сойка, Леда размышлял о том, что столько лет не вспоминал ни дурацкого безмозглого кота, ни ту порядком забытую историю, а теперь сновидение показало ее, наверное, лишь потому, что накануне сам Сойк упомянул в разговоре ненавистного Ваччу. И Леда вдруг понял, что тот взгляд Сойка, расстроенный, полный огорчения, преследовал его и не оставлял никогда. За последовавшие годы Леде неоднократно удавалось причинять боль и обижать Сойка куда сильнее. По сути, тогда, на заре их отношений, он совершил маленькую оплошность, без злого умысла и не осознавая, чем та обернется. Однако чем больше Леда привязывался к Сойку, чем крепче становились их узы, тем сильнее он боялся ранить его. Разочарование – вот что читалось на лице Сойка почти шесть лет назад, когда Леда, не задумавшись, выпустил его любимого питомца и тот бесследно исчез навсегда. Всю жизнь Леда боялся разочаровать Сойка, но все равно совершал поступки, неизбежно к этому ведущие. "Ничего, скоро все закончится, и ты уже никого не огорчишь", – сказал сам себе Леда. Сон как рукой сняло, он не чувствовал усталости, хотя не сомневался, что проспал совсем немного. От ночного сновидения осталось тягостное впечатление, пускай страдания, как бывало порой, оно не причиняло. Леда лежал на футоне без движения, когда вдруг понял, что, сам того не желая, прислушивается. Он знал, что в квартире с Сойком они лишь вдвоем, и в то же время не совсем одни. Собравшись с духом, Леда открыл глаза и приподнялся на локте. Темнота не была кромешной, на улице еще светили фонари, их свет пробивался даже через шторы. Привыкшие к темноте глаза видели смутные очертания предметов вокруг. В углу, где накануне Леда впервые увидел призрака, никого не было, но, когда он перевел взгляд в сторону двери, заметил силуэт, замерший в двух шагах от порога. Призрак, нечеткий и неподвижный, стоял в коридоре и наблюдал. Страха как такового он не почувствовал, или же тот видоизменился: по телу Леды прошла холодная волна, как будто он с разбегу запрыгнул в еще не нагревшееся весеннее море. Но ступора, как прежде, не последовало, и Леда нашел в себе силы сесть на постели. Призрак даже не шелохнулся. Аккуратно и очень медленно, чтобы не разбудить Сойка, Леда откинул одеяло и поднялся на ноги. В голову пришла неуместная мысль, что не помешало бы одеться, словно в комнате был реальный посторонний, которого могла смутить его нагота. Один шаг, второй. Босые ступни касались холодного пола почти беззвучно, и Леде казалось, что он слышит удары собственного сердца. С его приближением силуэт не становился четче, Леда даже не стал бы утверждать, что видит человека. Но он был неоспоримо реальным – не фантазия и не галлюцинация, нечто нематериальное, но при этом существующее взаправду. Леда не собирался ничего говорить, не задумывался, что мог бы сказать, и даже сам удивился, когда его собственный, чуть слышный голос прозвучал в тишине: – Мне очень жаль... Он осекся – больше от изумления, до того странными, непривычными были интонации. Наверное, никогда в жизни он не говорил так. Слова шли от сердца, минуя разум. Силуэт перед ним не дрогнул, и Леда сделал еще шаг, заговорив теперь ровнее, уже более осознанно. – Я не хотел, чтобы все вышло так. Не думал, что все вот так закончится. Точнее, я вообще тогда не думал. Собственное косноязычие раздражало: Леда половину осознанной жизни думал о Меган Сальвадор и обо всем, что с ней случилось, но никогда не задавался вопросом, что бы он сказал, если бы мог попросить прощения. Если бы было у кого просить. И вот теперь все свои сожаления, всю горечь и боль, накопившиеся за годы, он не мог облечь в слова, которые хотя бы наполовину выражали его истинные чувства. – Не было дня, чтобы я не вспоминал о ней. Леда говорил чуть слышно, но вовсе не оттого, что боялся разбудить Сойка – о нем он сейчас вообще не вспоминал, а потому что не хватало сил. С каждым словом он будто становился слабее и ноги уже едва держали его. – И не было дня, чтобы я не сожалел. Не сейчас, когда вы наказали нас, а всегда. Всю свою жизнь я сожалел. Никакой реакции не последовало, да Леда и не ждал. Он говорил больше для себя. – Я знаю, что вы не простите. Никто не простил бы, я сам себя не прощаю. Просто хочу, чтобы вы знали: если бы я мог что-то изменить, я бы... – тяжело выдохнув, Леда только сейчас понял, что до боли стискивает кулаки. – Я бы что угодно отдал, чтобы все исправить. Если бы мог. "Не только сегодня, – хотел продолжить Леда. – Не теперь, когда за пару недель я потерял почти все самые дорогие воспоминания. Не сейчас, когда я медленно умираю", – но голос пропал, признание давалось мучительно и с надрывом. Спроси кто-нибудь Леду до того, как он начал погружаться в безумие, год или пять лет назад о Меган, он ответил бы то же самое: ничего не жалко, лишь бы хоть что-то исправить. Леда не был уверен, что призрак слышит его. Удивительно: слова, произнесенные вслух, имели куда больший вес, чем тысячи передуманных мыслей и пережитых молча сожалений. Если бы он только мог исправить хоть что-то. Темный силуэт не исчез внезапно, и он не растворялся в воздухе постепенно, но в какой-то момент Леда вдруг понял, что призрака больше нет. Он оглянулся, почти не сомневаясь, что сейчас увидит его за своей спиной, но и в комнате, даже в самых темных углах, пугающей тени не обнаружилось. Призрак ушел, оставив Леду наедине с его никому не нужными сожалениями.