На улице смеркалось, теплый ветер шелестел молодой листвой, и после того затхлого тёмного кабинета Дима не мог надышаться свежим, казавшимся по-странному свободным воздухом. Он надеялся, что эти странные люди оставят его в покое как минимум до следующей недели. Честно сказать, ему совсем не хотелось больше встречаться ни с кем из них, особенно с самым Данилом Гавриловым. Что-то в нём не нравилось, напрягало, даже пугало Диму, но он никак не мог понять, что именно.
Мужчина неспешно брёл по тропам засыпающего города, который ещё не ярко освещали только-только зажегшиеся фонари. В руке, крепко сжимая за жёсткую рукоять, он нёс солидный, довольно тяжёлый (что было по-своему приятно) денежный кейс. И, казалось, только сейчас он начал понимать, что случилось в его жизни… Дима выиграл пять миллионов рублей. Такая огромная сумма. И всё произошло так до неприличия легко и быстро, что в голову невольно, хотя вполне справедливо, начинала закрадываться мысль об обмане и мошенничестве и наверняка фальшивых деньгах. Здравый смысл боролся сейчас со слепой жадностью где-то внутри, а сам он гнал в сторону все мысли и успокаивал себя тем, что совсем скоро увидит всё собственными глазами и лично убедится в своей невероятной удаче… или невероятной глупости.
Дима уже подходил к своему обшарпанному подъезду, когда вдруг услышал прямо над головой воронье карканье. Вороны беспокойно вились вокруг, разом, тучей чёрной поднимаясь с голых лап-веток, потом бу́хали обратно, снова облепляли деревья, продолжая назойливо, хрипло кричать. Мужчина, замечая это, от чего-то хмурится, но молчит. В его голове, подобно этим птицам, так же вьются и странные мысли, не желая никуда уходить, затмевая собой любые другие переживания. Он тяжело вздыхает и, украдкой глядя на своих надоедливых попутчиков под небом, продолжает путь к своей пустой холостяцкой квартире.
Дима осторожно открывает дверь подъезда и, юркнув в плохо освещаемое помещение, не охраняемое никем, даже пресловутой консьержкой преклонного возраста, прыгает через три ступеньки и подходит к приевшийся ему двери. Заходит в квартиру, устало оглядывается. Он уже привык к постоянному беспорядку, но отсутствие в жизни хоть какого-то уюта всё равно неприятно давило. Конечно, он прибирался (как умел), даже покупал за копейки какие-то мелочи, которые должны были называться «приятными» и поднимать настроение, но лучше от этого ни в квартире, ни на душе не становилось. От отсутствия ли это женской руки и ласки, от кривых ли это рук его собственных — Соколов не знал. И делать что-то с этим всем хотелось с каждым днём всё меньше.
Наспех разувшись и скинув с себя верхнюю одежду, Дима, торопясь, отправляется в свою комнату. Включив свет, он кладёт на неправильно заправленную кровать кажущийся слишком правильным чёрный кейс с огромными, как ему известно, деньгами. Мужчина довольно хмыкает, думая об этом, набирает нужную комбинацию на электронном замке. Мудрёный механизм негромко щёлкает. Кейс открывается.
— Вот оно… — расплывается он в довольной улыбке, разглядывая влюблённо его содержимое. — Моё счастье.
Он выборочно извлёк из чемодана несколько денежных купюр с номиналом в пять тысяч рублей. Разными способами проверив их подлинность, он выдохнул — они не были поддельными. Но буквально тут же на смену призрачному, граничащему с чем-то нервным спокойствию пришли тревожная задумчивость и размышление. Если эти пять миллионов настоящие, то — даже хрен с тем, откуда они у людей с какой-то ноунем-радиостанции, — зачем отдавать их просто так случайному зрителю? Не было никакой бумажной волокиты, долгих разбирательств, ему просто вручили выигрыш и отправили в светлое будущее ласковым пинком. Это, как минимум странно… Ладно,
это пиздец, как странно, — думалось Диме.
Хотя… в конце-то концов, это ведь не должно его волновать?
Деньги его. Он должен пить за здоровье Данила, вкусно жрать и благодарить судьбу за этот подарок, ведь, наконец, он не будет более жить в этой беспросветной молчаливой бедности. Дима уже представил, как швыряет пачку денег в лицо крысы в норковой шубе — хозяйке пока ещё его квартиры, — благодаря её тем самым за это прекрасное захолустье.
Соколов кладёт банкноты обратно в кейс, почти ласково, и, закрыв, временно убирает его в шкаф на самую верхнюю полку. Запрятав такой важный предмет в не самое надёжное место, мужчина бухается на койку со спокойной душой. Диме становится легче, когда он думает про то, что скоро его жизнь изменится, и, хотя он даже не знал, каким образом, но всё равно видел в этом какое-то
божье проведение.
Мысли о том, что не всё так уж и плохо, внезапно пришли в его голову вместе с осознанием того, что он весь мир до этого момента видел исключительно в чёрных, иногда серых тонах. Рождались сомнения, два поселившихся в нём «Я» играли в перетягивание каната где-то в подсознании, тянули у Димы маты изо рта вместо молитв. Вместе все эти путающиеся в колючий клубок мысли пилили ему мозг пополам, он хотел радоваться — радовался, и тут же что-то тянуло его обратно в грустную пучину, не давало ему перевести дух, успокоиться, принять расслабленную позу хотя бы и, наконец, уснуть. Дима думал снова и снова, переоценить всю суть ситуации и приходил к выводам совсем уж неутешительным. Противоречивым, может.
Отчего-то в памяти всплывал этот прожигающий взгляд красивых (
«Красивых?») голубых глаз. Одно лишь воспоминание о том сне бросало в дрожь, а когда он признал эти глаза в том главном человеке из офиса, ему стало совсем не по себе, до дрожи. Кто он такой? Почему Диме это снится? Что происходит на самом деле? Он задал себе так много очевидных вопросов, но ожидаемо не нашёл ответа ни на один из них.
Пока что…
***
…Дима изо всех сил бежал по страшному бесконечному коридору, и снова хаос звуков окружал его. Ритм, царствующий здесь, пульсировал в голове то тише, то громче и мужчина чувствовал, что он затягивает его в какой-то душащий поток.
Голова внезапно взорвалась болью, из глаз предательски брызнули слезы. Боль начиналась где-то возле правого виска и пульсировала, кажется, в одном ритме с его бешенным сердцебиением. Ему казалось, что внутри его головы застряло что-то большое, мягкое, трепещущее, мешающее видеть и чувствовать. Вместо крика из его горла вырвался лишь слабый глухой стон. Стены тут же впитали в себя всю боль, оставив лишь давящую тишину и звуки его сбивчивого дыхания. Он чувствовал, как нечто проникает в его сознание, читая разом все его мысли, все страхи, пытаясь подчинить его разум. Дима пытался сопротивляться, пытался спастись, вырваться из оков, сковавших его волю, встать и убежать — но ничего не выходило.
Перед его взором вновь предстаёт тот взгляд. Он заполняет своим голубым сиянием всё вокруг, гипнотизирует и сводит с ума. Диме хватает пяти неровных секунд, чтобы понять, что всё, что он делает, бесполезно…
***
Дима просыпается посреди ночи в холодном поту… Крик продолжает звучать в ушах, и ужас не отпускает, хотя он уже понимает, что это был его собственный крик, и что ему опять приснился кошмар — тот самый, что снится ему почти каждую ночь, тот самый, из-за которого мужчина боится ложиться в постель по вечерам и не решается задремать днём. Опять один и тот же сон…
Он встряхивает головой и даёт себе лёгкую, но звонкую пощёчину, пытаясь отогнать от себя остатки сна и нахлынувшего страха. Сделав пару глубоких размерных вздохов и выдохов, он чуть успокаивается и чувствует внезапную потребность в
кофе. Дима рывком встаёт с кровати, но быстро понимает, что зря: в глазах на мгновение темнеет и он чуть пошатывается — ему кажется, что он упадёт прямо сейчас в тот самый страшный поток. Он хватается за первый попавшийся выступ, стоит минуту, собирая сознание во что-то приличное, и окончательно приходит в себя.
Шаркающими шагами Дима отправляется на кухню за прекрасным бодрящим напитком. Он не помнит, когда в последний раз испытывал такое желание сделать хотя бы пару глотков кофе. Он его и не любил никогда особо, и это делало ситуацию вдвойне, втройне странной…
