Lost Delilah

Дио начал много думать о ней, сам того не замечая. От этого становилось противно: мозги чуть ли не чесались, словно бы прошлое втискивалось в розовую плоть и всё сжимало, сжимало, сжимало, сдавливало его голову, заставляло с недовольством ковыряться ногтями в макушке и кривиться, когда даже после такого навязчивые воспоминания не планировали отступать. Он пробовал вырывать себе рёбра, когда грудь пронзала нематериальная боль от желаний почувствовать её прикосновения, вновь увидеть то непроницаемое, ровное лицо; он ненавидел сам себя за испытываемые чувства, за то, что он поддался этим длительным отношениям и не убил её после первого же акта неподчинения, что позволил ей подобраться так близко к нему. Опасная, отвратительная, подлая женщина, разрушившая его мир вначале своим появлением, а теперь и исчезновением. Он сжимает поверхность прикроватного столика, опять просыпаясь посреди утра. В одиночестве. Оборачивается, смотрит себе за спину и не видит женского тела рядом, запутанных и с виду неприятных тёмных волос — но на ощупь таких мягких, что впору было бы их отрезать и гладить, трогать бесконечно — не ощущает тепла и холода одновременно. Слышит хруст и понимает, что ломает дерево. Дио встаёт со своего места и подмечает, что день в самом разгаре и чуть ли не скрипит зубами, с хмурым взором всматриваясь в зеркало, видя свой жалкий, бесспорно, лик. Вдыхает аромат крови, её крови, не успевший выветриться из комнаты. Или же лишь он один до сих пор чувствует её присутствие здесь, даже по прошествию недели? Катастрофа. Он проводит ладонью по своим волосам, глубоко вздыхает и понимает, что не может просто смахнуть нахлынувших в дрёме воспоминаний о ней. Делайла вновь и вновь вторгается в его мысли, не оставляя и возможности на сопротивление. «Дрянь», — думает Дио, теперь смотря на свою левую ладонь. Тогда она позволила себе без разрешения переплести их пальцы. Он вальяжно лежал на своей кровати, теперь уже в тишине и самостоятельно бегая взглядом по строчкам в книге, она лежала рядом, задумчивая, как ему виделось, не обращала внимания на его холодное тело и прижималась к руке, пока, наконец, в какой-то момент, не решилась молча коснуться его пальцев. Вначале, он не подал признаков любопытства, лишь боковым зрением следя за её движениями: сначала легко, одними лишь ногтями, проходит от кисти руки к его пальцам, надавливает подушечками на внутреннюю часть ладони, оглаживает линии, полностью прижимается своей ладонью к его и, наконец, сжимает его руку. Он не сдерживает высокомерного вздоха, усмехается и откладывает книгу в сторону, меняет позу. Переворачивается к ней боком, нависает над ней и теперь сжимает её бедро, заставляет сползти пониже, чтобы теперь упереться рукой рядом с её грудью. Он лукаво ухмыляется и видит в ответ спокойный, к тому моменту она научилась имитировать вовлечённость в процесс так искусно, взгляд, слегка прилизанные тёмные пряди волос и не сдерживается, проводит по ним от макушки до кончиков. — Как давно ты выходил на улицу? — она редко начинает говорить первая и Дио замирает, всего лишь на мгновение. Издаёт странный гортанный звук и склоняется ещё ближе. Он стал игривым достаточно быстро, чтобы распыляться на лобызания, но недостаточно сильно проникся подобным кокетством, чтобы наносить на её теле кровоподтёки и синяки. — Волнуешься за меня? — издевается, скалится. — Давай отправимся на прогулку. И ухмылка Дио медленно спадает с лица. Он вдруг почувствовал себя растерянным, что не было хорошим признаком. Рядом с Делайлой никогда нельзя было расслабляться, но он до сих пор не понимает, как не счёл в том поступке отчаянные барахтанья утопающего. Он отстраняется и хмурится, буравит её взглядом своих золотых глаз и чувствует напряжение, нарастающее где-то внутри. Она всегда была рядом с ним, это было вне обсуждений. Его прекрасная, бесчувственная тень, его собственность, столь драгоценная и уникальная, часть его извращённой натуры, та, кто видит, что весь Мир принадлежит ему, и, пускай он является центром её вселенной, она оказывает столь приятное противодействие, вращаясь по его правилам, что невозможно не тянуться к этой отталкивающей страсти, прожигающей насквозь. Он не давал ей своей крови, она сама не хотела становиться вампиром, но… …но он забылся и решил, что она всегда будет рядом… …это не было серьёзной проблемой, мешающей им так прекрасно подходить друг другу. Поэтому он встаёт со своего места. Дио манерно растягивается во весь рост, ведёт широкими плечами и двигает лопатками, красуется перед ней; изгибается в спине и оборачивается, одаривает её своим сияющим превосходством, уголками губ, изгибающимися в усмешке. — Что же, — лукавый и заинтригованный тон, — Давай отправимся на прогулку. Как бы она ни пыталась объяснить ему принцип работы автомобилей, телефонов, телевидения и прочих современных вещей, с которыми ему пришлось столкнуться по пробуждению, он категорически не готов принимать научно-технический прогресс. Не готов принимать и изменившиеся каноны в поведении людей. Слишком высокие подолы юбок, развязное поведение девушек, неаккуратных мужчин в безвкусных пиджаках и — о боги — помятых футболках. Единственное, что завлекло его внимание — неоновые, пестрящие наряды богемской культуры, вычурные одеяния и украшения, абсолютный гротеск и то, как ему чертовски идёт быть «эпатажным». Так его окрестила Делайла, обозначив это комплиментом. Она не была против гулять с ним ночью, по возможности, подальше от людей и машин, от шумихи огней ночного города. Предыдущего опыта хватило сполна. Они оба молчат, но Дио ощущает это. Необъяснимое и необратимое рядом с ней, аура чего-то столь глухого и непривычного, что он не может осознать, почему начинает волноваться. И оттого злится, прижимает к себе её тело, как последнее заслуженно отобранное у самой судьбы. Она не против, и начинает говорить, когда они замедляются: — Дио, — смакует его имя, от этого голоса у него нарастает сухость в горле, делает паузу, — Знаешь, почему я хочу быть с тобой? Она всегда заменяла привычные человеческие выражения на те, которые бы полностью соответствовали действительности. Она не чувствует — думает, она не желает — считает более выгодным, не хочет — просто знает, как будет лучше для неё. Но тогда она сказала именно хочу. Почему он так просто упустил скрытый смысл? И он удивляется, опускает на неё взор и позволяет продолжать речь. — Любопытство, — он впервые видит её такой. Ему вдруг показалось, что в её взгляде мелькнула одержимость. Она не моргает, внимательно следит за его реакцией, и в этих некогда бесчувственных глазах плещется такое возбуждение, такая нечеловеческая живость и рефлексия, что ему показалось, будто бы она пытается высосать из него все жилы, — Дио, я всю жизнь не чувствовала ничего. Совершенно: когда видела смерть, когда убивала сама, когда другие бились в агонии, смеялись до потери земли под ногами, истерили и сходили с ума, я не ощущала ничего, — касается его груди, на мгновение опускает подбородок и выдыхает, — Ты был первым, кто пробудил во мне…— запинается, старается подобрать нужное слово, — Тревогу. Одним своим присутствием. И мне стало интересно: а как далеко это может зайти? — у неё участилось дыхание и Дио почувствовал немыслимое возбуждение, — Я обожаю это, — она поднимает голову и обнимает его за шею. Он терпит, лишь пока, потому что знает, что дальше будет только лучше, жарче, податливее. Они почти что одни, в одиноком подобии сквера, поздней ночью, а до рассвета было предостаточно времени, чтобы она и дальше мучала его своими признаниями, — Как ты ломаешь меня, пытаешься подчинить и пробуждаешь все сразу, — склоняет голову набок, выдыхает ему в лицо и приближается к приоткрытым губам, — Ты — единственный, кого я так сильно хочу видеть рядом, — и, наконец, проводит мягким языком по его губам. Это был первый раз, когда он толкался в неё, чувствуя влагу и открытость. Не сдерживаясь кусал за шею, плечи, руки, иногда останавливался, надавливал на кожу ниже пупка и вынуждал протяжно стонать, но не подстраиваться под него; горячо, мокро, невыносимо душно и всё ещё, даже так он не смог подчинить её полностью. Этого было мало, чертовски мало. Равно как и его внимания. Он не оценил должным образом её слова, не увидел в этой речи, в большей степени, попытку выговориться перед неминуемым концом. Дио с силой водит ногтями по внутренней стороне левой ладони, трёт её, грубо чешет и соскребает куски плоти, доходит чуть ли не до костей и лишь тогда останавливается. Потому что тепло чужой руки так просто не уничтожить.