Разумное решение

      Вскоре после того, как о беременности Марианны были извещены письмами близкие родственники — в число коих, Бог весть как, попала и миссис Дженнингс, что предвещало скорое распространение этой новости по всей Англии — эта добрейшая, но порой несколько утомительная леди приступила к полковнику с просьбами и уговорами, упрашивая немедля, пока «ваша милая женушка» еще в силах выходить в свет, устроить прием для родных и друзей, предоставив им возможность, как принято в свете, поздравить молодую пару.       И полковник, и «милая женушка» сочли это вполне уместным. В самом деле, куда удобнее собрать всех друзей разом у себя дома, чем разъезжать по окрестностям, отдавая им визиты — тем более, что долгие часы в дороге могут быть сейчас для Марианны утомительны и даже вредны.       Итак, полковник и его жена затеяли праздничный ужин — и пригласили всех, кто был бы приглашен на свадьбу, если бы они, как полагается, отпраздновали свое венчание в кругу родных и близких. Миссис Дженнингс заранее окрестила это собрание «скромным»; однако в час ужина гости заполнили большой зал Делафорда, и, хоть стол и ломился от изысканных блюд, ни одна ложка поварских трудов не пропала даром.       Марианна принялась за подготовку приема более из чувства долга, памятуя, что в ее нынешние обязанности хозяйки дома входит принимать гостей; однако скоро, к удивлению своему, обнаружила, что ей это нравится. Она тщательно выбрала себе туалет: полковник заранее распорядился, чтобы из Лондона доставили все, чего она пожелает для своего дебюта в качестве миссис Брэндон, а мать и сестры приехали днем ранее — помочь ей подогнать наряд по фигуре и подобрать к платью прическу и украшения. Беременность украсила Марианну: она поздоровела на вид, на щеках заиграл румянец, а волосы сделались как будто еще гуще и пышнее и обрели особый блеск. Пожилая горничная, быть может, не смогла бы одна уложить их в сложную парадную прическу, однако на помощь ей пришла Элинор. Фигура Марианны сохраняла стройность — за исключением легкой выпуклости живота, пока без труда скрываемой под свободными платьями — однако прежняя ее худоба, на которую Марианна порою сетовала, сменилась плавной округлостью форм. В целом юная миссис Брэндон сейчас являла собой воплощение здоровья и довольства жизнью.       Миссис Дэшвуд, узнав о положении дочери, пришла в бурный восторг и вместе с тем в страшное беспокойство: сочетание того и другого не давало ни минуты покоя ни ей, ни окружающим, ни, более всего, самой Марианне. Беспрерывно суетилась она вокруг дочери, требуя, чтобы та не стояла слишком долго на ногах, не сидела на солнцепеке, не сидела у огня, ела больше овощей и фруктов, чаще отдыхала — и так далее. Напрасно Марианна уверяла ее, что совершенно здорова, что никогда не чувствовала себя лучше нынешнего, и такая забота ей вовсе не требуется! Однако и в утомительной суете миссис Дэшвуд, и в каждом ее взволнованном восклицании звучала такая простодушная радость и любовь к дочери, что сердиться на нее было невозможно.       Впрочем, родным удалось направить ее безудержную энергию в полезное русло, снарядив ее сперва помогать Элинор с меню, а затем — Маргарет с выбором платья, ибо упрямая девочка ни за что не желала наряжаться на праздник «как леди».       Марианна была на верху блаженства. Впервые в жизни она готовилась к празднику, не чувствуя себя стесненной в средствах, не испытывая недостатка ни в угощении, ни в нарядах, ни в лентах, заколках, гребнях и прочих мелочах, присутствия которых не замечаешь, но отсутствие досаждает безмерно. Теперь Марианна не только не экономила сама, но и могла щедро делиться всем необходимым с матерью и сестрами. Как часто жаловалась она прежде на старые, выцветшие платья, которые приходилось разными ухищрениями украшать и разнообразить, выдавая за новые! Теперь же все в ее распоряжении было с иголочки новеньким.       Для тех гостей, что приедут издалека и останутся в Делафорде на одну или две ночи, Марианна распорядилась приготовить комнаты. В числе этих гостей были Джон и Фанни Дэшвуд: для них Марианна готовила ночлег без всякого удовольствия, однако с величайшим тщанием — так, чтобы даже Фанни не смогла пожаловаться ни на обстановку, ни на вид из окна, ни на невнимательность слуг. Миссис Пикард часами дрессировала горничных и лакеев, а затем вместе с хозяйкой проходила по гостевым покоям, орлиным взором подмечая любые, самые мелкие упущения: здесь хорошо бы повернуть к огню кресло, тут — еще раз почистить подсвечники, там — заново покрасить ставни. Лишь в четвертый или в пятый раз пройдя по комнатам, Марианна и миссис Пикард согласно сочли, что лучше уже не сделаешь. За эти дни, видя, с каким старанием Марианна готовится к приему гостей, миссис Пикард прониклась к молодой хозяйке большим уважением — и с тех пор всегда защищала ее решения перед другими слугами.       Наконец прибыли Дэшвуды — как и следовало ожидать, с шумом и громом. Фанни, по своему обыкновению, держалась так, словно поместье Делафорд принадлежит ей самой, а Марианна, глупая девочка, ничего не понимает, да и понять не может в том, как здесь вести хозяйство.       Марианна вытерпела это с поразительным самообладанием. Что же до полковника — он защищал ее с безупречной выдержкой и тактом, ни словом, ни жестом не давая понять, как раздражает его самовлюбленность и высокомерие Фанни; лишь изредка, по легкому наклону головы или движению глаз, можно было угадать его недовольство. Прежде Марианна думала, что любить его больше, чем в тот вечер, когда полковник согласился признать ее ребенка своим, просто невозможно — но нет, сейчас, когда он невозмутимо и остроумно защищал жену от колкостей неприятельницы, она любила его еще сильнее.       Впрочем, одной темы миссис Фанни Дэшвуд явно избегала: темой этой были ее брат, мистер Эдвард Феррарс, и его нареченная Люси Стил. Единственное, что удалось из нее выудить — и то она процедила сквозь сжатые зубы — что Люси не следует больше называть «мисс Стил», ибо не далее как вчера она получила фамилию Феррарс.       При этих словах Маргарет издала негодующий возглас и громко начала:       — Но как же! Я думала…       Но гневные взгляды обеих сестер, а также чувствительный пинок под столом от матери заставили ее умолкнуть.       На том дело бы и закончилось, если бы не миссис Дженнингс. В отличие от Фанни, эта почтенная дама отмалчиваться не собиралась: со своего места принялась она громко петь дифирамбы «этим двум милым молодым людям, которые так долго втайне любили друг друга и, конечно, заслужили счастье» — и могла бы еще долго об этом распространяться, если бы полковник, громко закашлявшись, не привлек ее внимание.       — Дорогой мой полковник, что с вами? — воскликнула она с материнской заботой в голосе. — Может быть, жаркое суховато? Или, Боже упаси, попало не в то горло, как в тот ужасный день в Кливленде — ох, никогда не забуду! Осмелюсь заметить, цыпленок и вправду солоноват — хотя, конечно, никакого сравнения с тем, что пришлось нам есть в нынешний Михайлов день, когда мы остались без кухарки. Она, бедняжка, сидела тогда у постели своей умирающей матери. Матушка ее прожила долгую жизнь, и вот что странно — обычно старые люди легко умирают, а она, бедная, промучилась целую неделю, и все это время мы принуждены были питаться чем Бог пошлет!.. Впрочем, я заболталась о своем. Полковник, вы как будто чем-то озабочены? Ну-ну, голубчик мой, мы же все здесь одна семья, у вас не должно быть от нас секретов! Или не знаете, что мы с сэром Миддлтоном готовы помочь вам в любой беде? Ну же, дорогой полковник, взбодритесь — или расскажите не таясь, что вас огорчает!       — С чего мне огорчаться сейчас, когда рядом со мной прелестная жена, а вокруг — дорогие друзья? — ответил полковник, и в уголках его рта заиграла легкая улыбка.       — Ах вы негодник! Так и знала, что вы так ответите — но что это за ответ?       Но в этот миг Элинор сумела переключить внимание почтенной леди на другое, спросив, как поживает Шарлотта и ее новорожденный сын.       Полковник и Марианна быстро переглянулись; в его взгляде читалось беспокойство за Элинор, во взгляде Марианны — нежная благодарность за то, что он так заботится о душевном спокойствии ее сестры.       Остаток вечера прошел приятно и без приключений: никто больше не упоминал имен Эдварда и Люси, никто не поднимал в разговорах темы, способные вновь пробудить интерес к их истории. Словно по молчаливому соглашению, Брэндоны и Дэшвуды не жалели сил, чтобы развлечь и занять общество разговорами о любых предметах, кроме этого. Неожиданный союз — и странно было сознавать, что здесь сошлись в едином порыве разбитое сердце Элинор и уязвленная гордость Фанни.       Едва они с полковником остались наедине, Марианна поспешила его поблагодарить. За ужином она была так озабочена спокойствием Элинор, что, когда Фанни, явно не без задней мысли, попросила прислать наверх лакея, чтобы кое-что переставить поудобнее у нее в спальне — Марианна даже не заметила заключенной в этих словах колкости.       — Спасибо, что вы позаботились об Элинор! — сказала она, вынимая шпильки из волос и заплетая косу на ночь. — Она вряд ли покажет, как тяжело поразило ее известие о свадьбе Эдварда — но я-то знаю, что сердце ее разбито. — Она уронила руки и тяжело вздохнула. — Не думала, что они поженятся так скоро! Ах да… я и забыла… — И она повернулась в кресле, сев к полковнику лицом. — Они ведь поселятся здесь, в нескольких шагах от особняка! Вы сделали им очень щедрое предложение, может быть, даже слишком.       С этими словами — надеясь, что они не прозвучали слишком зло — Марианна встала и принялась затягивать пояс халата; странный жест, учитывая, что она собиралась ложиться спать.       — Разве вы не читали мое письмо к мистеру Феррарсу? — спросил полковник. — То, что я попросил вас отправить, если его содержание вас устроит?       — Помню; но другое ваше письмо, адресованное мне, так меня поразило, что я не нашла в себе сил читать что-то еще.       О письмах от Элизы, найденных в письменном столе полковника, Марианна предпочла умолчать и заговорить о них как-нибудь попозже, в более подходящий момент — тем более, что она ведь их и не читала.       — Вы неизменно добры и благородны, и у меня нет причин сомневаться в вас, — добавила она, склонив голову.       Полковник всматривался ей в лицо, словно пытался понять, насколько она искренна.       — Польщен вашей слепой верой в меня, — осторожно заговорил он наконец, — и все же я предпочел бы, чтобы вы прочли это письмо прежде, чем отправить. Мне важно было знать, не проявил ли я бестактности в том, что сказал там о вашей сестре.       — Что вы говорите? — в волнении вскричала Марианна. — Вы упомянули Элинор?! Я не знала… Ах, почему же я не прочла! Но что, что вы написали?       — Что бы я ни написал, как видно, это не изменило его решения жениться на мисс Люси Стил. Правда, на мое приглашение он так и не ответил — и это странно. Быть может, получил другое, более привлекательное предложение?       — Это вряд ли, — отмахнулась Марианна. — Но, полковник! Вы так и не расскажете мне, что же ему написали?       Полковник не спешил с ответом. Хоть ему и претило играть чувствами Марианны, но ее волнение и любопытство, ее огромные глаза, устремленные на него так, словно сейчас во всем мире, кроме него, не существовало ни единого человека — все это согревало его сердце, и он желал хоть на несколько секунд продлить сладостное, хоть и обманчивое чувство, что Марианна волнуется о нем.       — Ничего особенного. Изложил условия, рассказал о домике священника, упомянул, что при нем можно будет разводить кур и держать скот. Ваша сестра приняла большое участие в подготовке и обустройстве домика для новых жильцов, так что я счел необходимым воздать должное ее усилиям. Думаю, мистер Феррарс понял, кого я имею в виду. Я написал так, что трудно было бы ошибиться.       — Так вы не называли Элинор по имени? — переспросила Марианна, неожиданно для себя ощутив не облегчение, а разочарование.       — Нет. Написал лишь, что в обустройстве дома приняла деятельное участие молодая леди, близкая родственница моей жены, гостящая сейчас у нас. И еще упомянул — в другом месте письма — о том, что твердая решимость следовать долгу достойна восхищения; но жаль, что долг и наше сердце не всегда друг с другом в ладу.       — О, полковник! — воскликнула Марианна и в восторге бросилась к нему. Опасаясь, чтобы она не повредила себе резким движением, он придержал ее и осторожно сжал в объятиях. — Как я рада, что вы это написали! Вот только… — добавила она, вдруг помрачнев, — только он все равно женился на Люси! Не понимаю, как он мог!       От быстрых смен настроения Марианны, а еще более — от того, что нежное разгоряченное тело ее прижималось сейчас к его груди, у полковника голова шла кругом.       — Марианна, он… он себе не принадлежит… он дал слово и должен был его сдержать.       Взгляд, брошенный Марианной в его сторону, ясно показал, что для нее это не оправдание.       При этом сердитом взгляде полковник вдруг остро осознал, что сжимает ее в объятиях, и почувствовал неловкость. Разжав руки — хоть и не отпуская совсем свое драгоценное достояние — он спросил, не сердится ли она на него.       Кажется, только в этот миг она заметила, что муж ее обнимает, а она прижимается к нему — и залилась краской, а плечи ее под тонкой тканью халата напряглись. Она сглотнула и смущенно кашлянула.       — Нет, полковник. Думаю, вы сделали все, чего можно было просить у вас в таких обстоятельствах, и еще более.       И, приподнявшись на цыпочки, она запечатлела на его губах быстрый поцелуй.       На миг полковник позабыл обо всем; дыхание его пресеклось. Пораженный и смущенный всплеском собственных чувств, он поспешно выпустил Марианну из объятий. Одна рука его скользнула по ее бедру, другая на миг замерла у щеки; но он не осмеливался более к ней прикоснуться.       — О Марианна!       В голосе его Марианне послышалась глубокая печаль, быть может, даже отзвук невыплаканных слез. Она замерла, не понимая, что его так расстроило. Быть может, он вспомнил свою прежнюю любовь?       Неловкое молчание длилось довольно долго.       — Вы будете ложиться? — спросил он наконец.       Был ли это просто вежливый вопрос, или намек на нечто большее — Марианна понять не смогла.       — Да, — пробормотала она, пытаясь встретиться с ним глазами, гадая, не совершила ли какую-то страшную ошибку, и отчаянно надеясь, что он хоть взглядом, хоть жестом выдаст свои чувства, — но… но, боюсь, Элинор сейчас очень расстроена.       На этом она умолкла, ожидая ответа. Но ответа не было; и Марианна, не терпевшая неясностей и недосказанностей, спросила напрямик:       — Можно мне пойти к ней?       — Как пожелаете, — ответил полковник, как ей показалось, суховато.       Заметив, что она колеблется, он добавил уже мягче:       — Разумеется, если ваше присутствие успокоит Элинор, вам лучше сегодня ночевать с ней.       — Но вы не подумаете, что я от вас бегу? — почти со страхом спросила Марианна.       — Вам виднее, — с невеселой улыбкой ответил он.       На миг Марианна замерла в нерешимости, не понимая, о ком сейчас важнее позаботиться — о сестре или о себе.       — Вот мой ответ, — сказала она наконец и потянулась к нему, чтобы снова его поцеловать.       На этот раз поцелуй не застал полковника врасплох; он даже осмелился поймать ее губы своими и задержать их на мгновение дольше, чем в прошлый раз. Целую вечность спустя — и все же слишком, слишком скоро! — он отпустил Марианну. Выскальзывая за порог, она обернулась через плечо: щеки ее горели ярким румянцем, глаза сияли каким-то новым чувством, которого полковник прежде в ней не замечал.       Но в следующий миг она исчезла — а он остался один, и душою, и телом сожалея о том, что сегодня они с женой ночуют в разных спальнях.