Разумное решение

      Поразительное известие, что Люси Феррарс вышла замуж не за Эдварда, достигло Делафорда еще ранее, чем сам Эдвард появился на пороге Бартон-коттеджа, и пришло самым обычным путем — по почте. Можно было ожидать, что источником этой новости станет миссис Дженнингс, известная своей способностью с поразительной быстротой распространять известия такого рода по всем родным, друзьям и даже шапочным знакомым; но нет, известие пришло от самого Эдварда в письме к полковнику Брэндону.       Послание, в коем мистер Эдвард Феррарс сообщал об изменении своих брачных планов, посвящено было, прежде всего, благодарности за щедрое предложение полковника. Эдвард не жалел слов признательности, и между строк его письма читалось убеждение, что великодушием полковника он обязан исключительно влиянию мисс Дэшвуд, его золовки; ибо иной причины, по которой посторонний и едва знакомый человек предложил ему место и щедрое жалование, Эдвард не видел.       Немалая часть письма посвящена была вопросам деловым и финансовым, для миссис Брэндон малоинтересным; поэтому полковник, вручая ей письмо и предлагая прочесть, отметил страницы, на его взгляд, наиболее для нее важные. Он оказался прав: долгие рассуждения о денежных делах Марианна без сожаления пропускала и, скользя глазами по мелко исписанным страницам, останавливалась лишь на абзацах, относящихся к готовности Эдварда занять место священника в Делафорде и к разрыву его помолвки. Пропустила она и пространные его заверения в своем недостоинстве: хоть и вполне разумно с его стороны было продемонстрировать смирение и скромность, и с суровой оценкой юношеских ошибок Эдварда, данной им самим, Марианна была вполне согласна, однако читать об этом было не слишком приятно — и она поскорее перешла к той части письма, где говорилось о перемене чувств Люси, о завязавшемся у нее романе с братом Эдварда и о предложении руки и сердца, которое она, разорвав помолвку с Эдвардом, радостно приняла. Все это Марианна читала с сильно бьющимся сердцем: в душе ее вновь вспыхнула надежда на счастье для сестры.       Без ложной гордости Эдвард признавал, что, несмотря на отсутствие жены, по-прежнему нуждается в работе и заработке, так что, если полковник все еще готов предоставить ему место приходского священника в Делафорде, с радостью его примет и будет считать себя перед полковником в вечном долгу. Самим своим предложением, продолжал он, полковник Брэндон уже оказал ему благодеяние; едва ли он может себе представить, какое облегчение, какая надежда охватила Эдварда при получении этого письма. Имя Элинор Эдвард не называл, нигде ее прямо не упоминал; однако Марианна читала между строк — и ясно понимала, что Эдвард думает не только о получении места, но и о возможности возобновить отношения с ее сестрой.       Теперь перед полковником и миссис Брэндон встал вопрос, как лучше сообщить обо всем этом Элинор. Оба были согласны, что о скором приезде Эдварда в Делафорд она должна узнать как можно скорее, однако в том, как именно и в каких подробностях рассказать ей о происшедшем, друг с другом расходились.       По тону письма оба почти не сомневались, что Эдвард намерен сделать Элинор предложение — хоть полковник и предостерегал не торопиться с выводами, учитывая, как недавно Эдвард расстался с Люси. Марианна отвечала: теперь, когда Эдвард свободен, если он не сядет немедля в седло и не будет скакать день и ночь, чтобы предложить Элинор руку и сердце как можно скорее — это будет просто стыд и позор! Если он в самом деле любит сестру, продолжала она, ничто, ничто не удержит его от стремления как можно скорее сделать ее счастливой — теперь, когда к этому нет более никаких препятствий; так что Элинор необходимо дать знать как можно скорее, чтобы его появление не застало ее врасплох.       Полковник Брэндон отвечал на это, что не стоит торопить события и возбуждать в Элинор надежды, способные оказаться если не ложными, то преждевременными. В конце концов, это касается лишь их двоих, и дело самого Эдварда — сообщить своей даме, что теперь рука и сердце его свободны.       В конце концов Марианна убедила его неотразимым аргументом: кто, как не она, лучше всех знает свою сестру? Элинор не из тех, кто легко поддается беспочвенным надеждам и теряет голову; однако она всегда стремится ясно понимать, что происходит, и лучшее, что можно для нее сделать — без обиняков сообщить о том, что прямо ее касается. Марианна готова была даже сесть в экипаж и ехать к Элинор, чтобы рассказать ей все лицом к лицу; однако в последние дни неважно себя чувствовала, ее беспокоила слабость и головокружения, так что решено было ограничиться письмом.       Поначалу Марианна старалась писать коротко и только о главном. Но, заговорив о разорванной помолвке и скором приезде Эдварда в Делафорд, не смогла умолчать о своих чувствах по этому поводу; затем вспомнила множество мелочей, произошедших в Делафорде после отъезда сестры, о которых тоже требовалось рассказать во всех подробностях… словом, письмо она составляла почти целый день и отправила лишь на следующее утро.       Вот так и вышло, что сам Эдвард опередил известие о себе и появился в Бартон-коттедже нежданно-негаданно, повергнув миссис Дэшвуд и двух ее дочерей сперва в изумление, а затем — в счастливый переполох.       Подробности его визита Марианна узнала от Маргарет. В письме сестре та описала эту сцену детально и в красках, старательно подражая авторам любимых романов. Упомянула и о том, как перед самым приездом Эдварда Элинор мечтала вслух о скромной трудовой жизни — и теперь, выходит, ее мечта сбылась!       Приход был уже готов к приезду нового священника, так что не было никакой нужды откладывать объявление о помолвке. Сами Эдвард и Элинор решительно не собирались ждать со свадьбой долее того минимума, что предписывают приличия. Родные и близкие, зная историю их любви, понимали и одобряли желание молодой пары повенчаться как можно скорее.       Марианна твердо заявила, что намерена быть на свадьбе у сестры, а если получится, оставаться на ногах и выходить в свет и после свадьбы. Об этом между ней и полковником не раз случались дружеские споры. Он напоминал ей о предостережениях врача и призывал трезво оценивать свои силы и возможности; она же с жаром отвечала, что в первый месяц своей беременности належалась в постели на десять лет вперед, что непременно даст себе отдых, как только ощутит, что в этом есть нужда, но пока что прекрасно себя чувствует и намерена, пока может, оставаться на ногах и помогать сестре.       Эдвард и Элинор обвенчались воскресным утром, после литургии, в той скромной часовне, где отныне Эдварду предстояло исполнять обязанности священнослужителя. Церковь украсили гирлянды из листьев и полевых цветов, собранных в окрестных лугах самими же прихожанами. Мать и сестры убедили Элинор сшить свадебный наряд, отличный от ее обычных невзрачных и практичных костюмов, однако о шелках она и слышать не хотела — и остановилась на скромном, но очаровательном платье из голубого муслина. Не без труда Марианна согласилась с тем, что жена священника не должна поражать прихожан роскошью, но все же одолжила Элинор перчатки и подарила подходящую к платью шляпку.       Для Маргарет мать перешила одно из старых бальных платьев Марианны.Очень вытянувшаяся в последнее время, совсем взрослая на вид, Маргарет сидела в первом ряду и внимательно следила за церемонией.       Любопытно, думала Марианна, не связана ли непривычная серьезность и чинность Маргарет с тем симпатичным юным джентльменом, что сидит во втором ряду? Во время венчания Маргарет и этот мальчик не раз украдкой посматривали друг на друга; а после службы, когда гости рассеялись по церкви, обмениваясь впечатлениями и по очереди подходя к молодым, чтобы пожелать им счастья, Маргарет с большим энтузиазмом повела Марианну знакомиться с его тетушкой и кузинами. Пусть до того, как Маргарет начнет выходить в свет, остается не меньше двух лет, пусть в глазах света она еще ребенок — кому, как не Марианне, знать, что юность не сковывает себя условностями и не терпит запретов! Сестренка становится взрослой; а значит, отныне придется деликатно, не стесняя ее свободы, но внимательно и твердо следить за тем, чтобы она не повторила ошибок самой Марианны.       В экипаже по дороге домой Марианна вспоминала только что прошедшую церемонию. Пусть венчание едва окончилось, пусть полковник сидел с ней рядом и видел все своими глазами — Марианна, как обычно, не могла таить радость в себе и чувствовала потребность поделиться своим счастьем со всем миром. Полковник слушал ее восторженные возгласы молча, с легкой умиленной улыбкой на устах.       — Но что-то я все говорю и говорю без умолку, — заметила Марианна некоторое время спустя. — Полковник, а вы что скажете о наших новобрачных? Как вы думаете, они будут счастливы вместе –несмотря на маленький домик, дымящий камин и непрочные крепления для штор? — добавила она с улыбкой.       — Такая взаимная любовь, — серьезно отвечал полковник, — несомненно, обещает им прочное и долговечное счастье. На мой взгляд, Эдвард Феррарс — счастливейший из людей.       — Я не могу делать вид, что не понимаю чувства, стоящего за вашими словами, — также серьезно вполголоса ответила Марианна. — И, полковник, должна вам признаться… боюсь, я и так слишком долго это откладывала…       Тут у нее перехватило дыхание; Марианна умолкла, опустив глаза, нервно сминая в руках перчатки, вдруг ощутив себя не в силах произнести три простых слова.       Экипаж (на нем настоял полковник — сама Марианна полагала, что вполне способна дойти до дома пешком) неспешно катился меж живописных лугов и полей Делафорда. Повинуясь указанию полковника, кучер не гнал лошадей, напротив, старался ехать медленно и плавно, чтобы не потревожить беременную госпожу. Для Марианны это сейчас было на руку; секунды текли, а она все не могла решиться.       — Вас что-то беспокоит? — нахмурился полковник.       — Да, я… знаете, я не терплю секретов! — заговорила она наконец торопливо и сбивчиво, с большей страстью, чем намеревалась. — Принято считать, что хранить секреты — совсем не то, что лгать, что можно, и что-то скрывая и умалчивая, оставаться порядочным человеком. Но те, кто так говорит, должно быть, вовсе не думают о том, какую непреодолимую пропасть создают между людьми тайны и умолчания — особенно между теми, кто, как муж и жена, должны быть друг другу ближе всего на свете! Не говорю, что наши тайны нас разделяют, — смутившись, поспешно добавила она, — ведь мы… наш с вами брак не похож на большинство браков…       — Вы хотите сказать, что скрываете что-то от меня, или что я что-то скрываю от вас? — в недоумении спросил полковник.       Снова Марианна собралась с духом, чтобы произнести свое признание — и снова почему-то сказала совсем не то, что хотела:       — Я нашла письма от Элизы! — выпалила она. — В день, когда вы дрались с Уиллоуби. Бродила по дому одна, заглянула в вашу библиотеку и нашла их там, в столе. Только не подумайте, полковник, — поспешно добавила она, — клянусь, я не собиралась рыться в ваших вещах! Мне просто стало любопытно. Там была такая толстая пачка писем, туго перевязанная лентой, и… — И она смущенно умолкла.       — Брат передал их мне после ее смерти, — просто объяснил полковник.       — А-а! Так вы не… не переписывались с ней, пока служили в Индии?       — Нет, — нахмурившись, ответил он. — И не я стал причиной их развода.       — А вы… вы все эти годы ее любили?       Он вздохнул, лицо его омрачилось — и Марианна почти пожалела о том, что задала этот вопрос.       — Любил. И, пожалуй… да, благодарен судьбе за то, что эти письма попали ко мне лишь после ее кончины. Знай я, что и она тоскует обо мне — мог бы совершить какую-нибудь непростительную глупость.       Смущение едва не заставило Марианну умолкнуть; однако она хотела больше узнать о прошлом мужа — и решила, что, если ее расспросы будут ему неприятны, он скажет сам.       — А что бы вы сделали? — тихо спросила она.       — Знай я, что чувства Элизы ко мне не угасли — думаю, вполне мог бы убедить ее оставить мужа и бежать со мной. Мог бы поступить и хуже: не рискуя рвать с родными, завести с ней тайный роман за спиной у брата. Такова была наша любовь: незрелая, упрямая, не желающая и слышать о препятствиях. Я был тогда взбалмошным юнцом: мои представления о чести были поверхностны и нестойки, добродетель или достоинство казались мне скучными, отжившими понятиями из ветхих книг. Элиза… и у нее были свои грехи, которых я, ослепленный любовью, предпочитал не замечать. При нашем последнем разговоре, когда она поручила моим заботам Бет, я ясно увидел, что не только брак без любви, но и собственная беспокойная натура толкнула ее в пучину порока.       Следующий свой вопрос Марианна задала еле слышно, по-прежнему не отрывая взгляд от собственных перчаток:       — Вы ее все еще любите?       — Нет, — мягко ответил он. — Я горько сожалею о ее несчастливой жизни и безвременной смерти. Порой жалею, что молодость моя была омрачена несчастной любовью и ревностью к брату, думаю, что все могло бы сложиться иначе; но в глубине души понимаю — давно уже понял — что, даже будь обстоятельства на нашей стороне, эта любовь не принесла бы нам счастья.       Марианна молчала.       — Но мне известны ваши взгляды на первую любовь, — добавил полковник.       В голосе его появилась размеренность и особая серьезность, почти мрачность; таким тоном обыкновенно говорил он то, что, как предполагал, Марианне вовсе не понравится.       — Вы полагаете, что истинная любовь может быть лишь одна на всю жизнь — и, должно быть, осуждаете меня за то, что я предаю память о своей юношеской влюбленности. Но я не могу раскаиваться в том, что полюбил снова — полюбил сильнее, чем прежде. Не могу и не хочу. Вас я люблю так глубоко, с таким благоговением и сердечным трепетом, как никогда не любил Элизу; и если в ваших глазах это грех — что ж, этот грех я унесу с собой в могилу, не отрекаясь и не ища оправданий.       Марианна все молчала; взглянув на нее в ожидании ответа, полковник увидел, что губы ее дрожат, а по щекам текут беззвучные слезы.       — Не плачьте, миссис Брэндон! Умоляю вас, не расстраивайтесь так! — воскликнул он и инстинктивно потянулся к ней, но тут же удержал себя. — Я прекрасно понимаю, что вы ко мне чувствуете, и никакой досады к вам не питаю. Едва ли вы можете полюбить человека, от которого так далеко отстоите по возрасту и так бесконечно превосходите его по красоте. И тот поцелуй ваш неделю назад, разумеется, был лишь знаком признательности, порывом добросердечия в радостную для вас минуту. Я благодарен за этот драгоценный дар, ничего большего не желаю и не прошу — лишь позвольте мне любоваться вами, позвольте вас радовать и довольствоваться уже тем, что иногда вы согреваете меня своей улыбкой…       Голос его дрогнул; он попытался улыбнуться, но не смог.       От этой речи слезы у Марианны полились еще пуще. Пораженная, тронутая до глубины души, она не могла собраться с духом, чтобы найти ответ.       Тем временем экипаж остановился у крыльца, полковник сошел наземь и протянул Марианне руку, помогая выйти из кареты. Все еще не в силах говорить, она вцепилась в его руку так, как утопающий цепляется за своего спасителя, и не отпускала даже в доме.       Едва слуги освободили их обоих от плащей, перчаток и шляп, Марианна увлекла полковника за собой в уединенный коридор. Здесь она остановилась и отстранила его, пытаясь собраться с мыслями. Полковник с тревогой вглядывался в ее взволнованное, залитое слезами лицо.       — Вам нездоровится? Я вас расстроил? Идемте сюда, — он указал на дверь ближайшей комнаты, — присядьте, а я прикажу принести вам чаю.       — Полковник Брэндон, пожалуйста, подождите! — воскликнула Марианна, противясь его попыткам ее увести. — Я должна с вами поговорить! Там, в экипаже, я хотела вам признаться, но не успела — и, если не сделаю это сейчас, боюсь, никогда больше не найду в себе мужества!       — Мужества? — повторил он, словно эхо.       Марианна сокрушенно кивнула.       — Да, мужества, необходимого, чтобы победить гордость и упрямство и признать свою неправоту, — с обезоруживающей искренностью ответила она. — Я больше не считаю, что любовь дается нам лишь раз в жизни, или что чувства никогда не лгут. О нет — теперь я знаю, что сердечные склонности могут нас обманывать, что порой они обращаются на недостойных или просто неподходящих людей; и нет ничего дурного в том, чтобы признать свою ошибку и начать сначала. Сердце мое так переменилось за эти месяцы! Теперь я начинаю понимать, что в верности, надежности, постоянстве скрываются такие сокровища любви, каких не найдешь в самых бурных выражениях необузданной страсти. Этой переменой сердца я обязана лишь вам, полковник Брэндон, и вашему терпению. Я… — здесь голос ее дрогнул, но, быстро овладев собой, она продолжила: — Я вовсе не считаю вас немощным стариком, непривлекательным или недостойным любви. Верно, у меня был такой глупый предрассудок — но лишь в самом начале нашего знакомства, когда я не успела как следует вас узнать; и, разумеется, до нашей свадьбы! Теперь же я думаю, что вы — лучший из мужей.       С этими словами она протянула руку и легчайшим, нежнейшим движением коснулась его щеки. Полковник инстинктивно потянулся ей навстречу, но тут же замер, боясь даже дышать — словно страшился, что любое его неловкое движение разрушит волшебство.       — Я не знаю человека лучше вас! — с жаром продолжала она. — И люблю вас, полковник — люблю так, как и должна жена любить своего мужа. Вот в чем я хотела признаться. Вот что за секрет так долго от вас скрывала.       Несколько секунд полковник не мог вымолвить ни слова, не мог даже шевельнуть губами. С изумлением и трепетом Марианна увидела, как по суровому, словно высеченному из камня лицу его покатилась слеза, а за ней другая. Протянув руку, она нежно утерла его слезы — и полковник вздрогнул всем телом от едва сдерживаемых чувств.       — Марианна, — проговорил он хрипло, забыв о формальном «миссис Брэндон», — вы понимаете, что я сейчас… сейчас вас поцелую?       — Я буду потрясена, но возражать не стану! — прошептала Марианна в ответ; и взгляд ее вдруг потемневших глаз подсказал полковнику, что иного оборота событий она и не желает.       — Но что подумают слуги, если увидят нас здесь? — хриплым, торопливым полушепотом спросил полковник.       Однако сам уже обнял Марианну за талию и привлек к себе, с наслаждением ощущая, как прижимается к нему ее нежное тело и мягкий, слегка выпирающий живот. Как видно, мнение слуг, которые могут застать их посреди коридора, на деле не слишком его волновало.       Марианна вздрогнула: ей было и боязно, и сладко, кровь словно быстрее бежала по жилам, и во всем теле вскипал какой-то неведомый прежде жар.       — Вы хотели спросить, что подумают слуги, если увидят, как муж и жена целуются? Должно быть, решат, что я люблю вас, а вы меня, — с лукавой улыбкой ответила она.       — И будут правы! — хрипло выдохнул полковник и припал к ее губам.