Ведьма

Далеко-далеко на смазанном горизонте сливались небо и море в единое марево. Вверху голубое небо было спокойно и ровно: высокое-высокое, оно раскинулось над головой, растянулось чистейшим полотном. Оно неподвижным и монументальным куполом накрывало землю, как щит или барьер, мешающий сбежать из этого гниющего мертвого мира, уничтоженного взрывом столетия назад. Солнце играло бликами на волнах, прикасалось к ним своим мимолетным лучом и отпускало, будто насмехаясь. Внизу море жило и бурлило, дышало, находилось в постоянном движении, качалось. Бесконечное и древнее, оно словно тянулось вверх, желая лизнуть волнами высокие своды, слиться с небом, стать с ним единым целым, какими они были когда-то давным-давно: до ауры, до людей, до всего мира. Его волны накатывали на берег, тянущийся и тянущийся вправо и влево, а от всего остального мира этот пляж отделялся отвесными скалами, и только узкая скользкая тропа соединяла море и тот мир, что распростерся далеко на север. Песок был грязно-мутно-желтым, а редкие торчащие из него палочки выбелились за месяцы, годы, десятилетия безмятежно накатывающих волн. Это место казалось безжизненным и пустым, и только песок, да вода, да небо нашли здесь свой вечный приют. Здесь и намека на присутствие людей не было. Сюда никто не приходил десятилетиями. Только одна женщина стояла, смотря на скользкую тропу, думая о том, что, может, где-то за морем есть что-то еще. Она отвернулась от воды и пошла на север, откуда только только-только вернулась. Палаточный лагерь стоял у высоких городских стен, которые едва заметно мерцали на солнце. Барьерная магия еще держалась, пусть и истончилась за десятилетия, и неизвестно, сколько она еще будет удерживать ауру. За магические стены горожане не совались. Глупцы, до смерти боявшиеся ауры и измененных, спрятались в своей незапертой золотой клетке и были уверены, что они лучше всего остального мира, раз спят под крышами в теплых кроватях. Одиночка — высокая женщина лет сорока, закутанная в многослойную одежду — обогнула двух пьянчуг, которые вывалились, сцепившись, из шумного трактира под раскатистый смех тех, кто остался внутри. Одиночка лишь краем глаза глянула на дерущихся массивных женщин, фыркая, внезапно ощутив себя… в родном месте. Не дома, конечно: дома у нее не было и быть не могло, но были места и моменты, к которым она все же была привязана. Трактир, принадлежащий Стае, был одним из таких. Одиночка почти любила его пьяные крики, запах еды и выпивки, вечную оживленность. Женщины здесь веселились, отдыхали, впитывая счастье этого островка мира и жизни, а потом выбегали на Пустошь и терялись там: кто на пару дней, кто на годы. А потом они неизменно возвращались, приходили и уходили, уходили и приходили. Одиночка была из тех, кто пропадал на годы. Но она неизменно возвращалась. Это место манило ее своей особенной атмосферой остатка чего-то нормального и живого в этом мире. Здесь были те, кого она могла назвать хорошими знакомыми, даже в какой-то степени подругами. Здесь она могла поесть нормальной еды, выпить чего-то такого, от чего обычного человека тут же не вывернет, потравить байки, а потом уйти снова, ни перед кем не отчитываясь, всем чужая и далекая. Она была известной персоной здесь, ее появление неизменно вызывало интерес присутствующих, но никого и никогда Одиночка не подпускала к себе близко. Другие женщины уносились на Пустошь в компаниях, шумных и диких. Так было веселее и безопаснее. Одиночка же всегда была одна. Ей было проще так: заботиться лишь о себе, жить своим темпом, ни под кого не подстраиваясь. Ее оттого так и прозвали. Одиночка на свою жизнь не жаловалась. Одиночка мазнула взглядом по вывеске: трактир назывался «Пьяная Стая», что никакого доверия не вызывало. Горожане и остатки Инквизиции боялись измененных, а уж стоило им собраться в одну кучу, так и вовсе обычные люди ожидали еще одного апокалипсиса. По официальной версии апокалипсис был местью истребляемых ведьм, однако, кто знает, может, просто парочка вусмерть пьяных колдуний не так махнула рукой, вместо пинты пива наколдовав этот новый съехавший с оси мир. Она зашла в трактир и сняла свою широкополую шляпу, тут же услышав, как слегка притихли разговоры. Полной тишины, однако, не наступило: местные женщины еще знали о понятиях приличия. Волна шума спала, но тут же накатила вновь, поднялась до привычных высот, и Одиночка кивнула, здороваясь с присутствующими, а потом прошла вперед. Женщина, сидевшая за центральным столом, вскинула руку и махнула Одиночке. — Рада видеть тебя, — сказала она, некрасиво улыбнувшись. Ее лицо, рассеченное точно надвое рваным шрамом, исказилось и стало выглядеть еще неприятнее. Одиночка кивнула и слитным движением села на лавку, оправляя плащ и складывая шляпу возле себя. — Сколько зим… — Полторы, — бросила Одиночка с усмешкой, оглядывая свою собеседницу. Ее звали Волчицей: она была главой Стаи, и Одиночка понятия не имела, сколько же ей лет. Волчица, казалось, совсем не менялась, даже шрам этот был и тогда, когда Одиночка только познакомилась с ней уже как больше двадцати лет назад. Сухое жесткое лицо Волчицы, казалось, застыло во времени, навсегда осталось таким. В этом было что-то особенное, тоже что-то родное, что Одиночке нравилось в этой женщине. — Хочешь есть? Пить? Я угощу тебя. От еды и выпивки Одиночка никогда бы не отказалась, а горячее мясо безумно приятно пахло, источая легкий дымок. Только с печи… — Полгода ничего нормального не ела, — сообщила Одиночка с легкой усмешкой, жадно облизывая губы и стягивая с рук плотные перчатки, складывая их на шляпу. Волчица лишь приподняла уголок обветренных потрескавшихся губ, грубых даже на вид. — Где ты моталась? Одиночка притянула к себе тарелку, принюхиваясь, но первым делом отпила из большой кружки. Мед, чистый, не измененный аурой, сладко осел на языке, и стало как-то легче дышать. — Я пыталась дойти до Башни. Волчица приподняла брови, и сидевшие неподалеку женщины, услышавшие Одиночку, притихли, но не замолчали совсем, соблюдая еще некие приличия. Их голоса стали тише, они будто чуть пригнулись к столешницам, пытаясь за собственным голосом расслышать Одиночку. Никто из измененных никогда не доходила до Башни. Ходили слухи лишь об одной, в определенных кругах считавшейся Первой, видевшей Башню. И вот теперь Одиночка заявляет, что помышляла дойти до нее. — И? — переспросила Волчица, тоже заинтригованная и с усмешкой заметившая всеобщий интерес. — Не дошла. Интерес тут же пропал. По помещению будто пронесся всеобщий выдох, заставивший Одиночку коротко засмеяться, и женщины вернулись к своим обсуждениям. — Ты разве смогла ее найти? — Нет. Волчица неопределенно хмыкнула. Одиночка опустила взгляд на тарелку и заинтересовалась едой. Некоторое время Волчица молчала, отпивая из своей кружки, а потом заговорила о всякой чепухе, делясь последними новостями, жалуясь на обнаглевших чистых и миролюбиво разглядывая Одиночку. Та слушала, ела, растягивая удовольствие, думая о том, что, возможно, стоит задержаться тут чуть на подольше. Отъесться немного, а потом уже уйти опять: в какой-нибудь новый клочок их агонизирующего рвущегося мира, может, встретить Некрос и вновь разойтись, забыть о ней, приведшей Одиночку к Стае, еще на несколько лет. Одиночка не особо скучала по ней, по этой странной Первой (Одиночка не знала, действительно ли она Первая или так просто говорят, но причин не верить этим слухам у нее не было), но редким встречам была по-своему рада. — Кстати. — Волчица хлопнула себя по лбу, будто только что-то вспомнила, и сунула руку в карман. Одиночка к тому моменту уже доела и пыталась ковыряться в зубах короткими ногтями. Волчица вытащила из кармана свободных штанов смятую маленькую бумажку, пробежалась по ней взглядом и протянула Одиночке. — Что это? — Одиночка приподняла брови, поспешно вытерла руки и взяла листочек, зажав его между двумя пальцами. — Недели полторы назад сюда приходила женщина. Одиночка оборвала ее неопределенным хмыканьем. Как будто был другой вариант. — Она говорила, что ей нужно сопровождение до той самой Башни, до которой ты почти дошла. Девчонки тут всполошились, но никто так и не решился пойти на это дело. А ты… я думаю, ты можешь. — Сопровождение? Начерта ей? — Я не задавала лишних вопросов. — Волчица пожала плечами. — Она не из Стаи, вообще черт знает откуда, — она еще понизила голос, — мне показалось, она даже не измененная. — Чего? А кто тогда? — Одиночка нахмурилась, читая неаккуратный мелкий почерк: «Найдешь меня на севере Круга в конце не заросшей тропинки-ответвления от главной дороги. Обещаю хорошую плату. Ведьма». — Я думаю, она… ну, из ведьм. — Неужели? — хохотнула Одиночка. — Ее имя очень красноречивое. Волчица фыркнула и покачала головой. — Я серьезно. Мне так показалось. В общем, ты подумай над этим. Вдруг заинтересуешься. Одиночка опять посмотрела на записку от Ведьмы и подумала о том, что если она действительно ведьма, то посмотреть на нее было бы интересно. С внутренним смятением Одиночка вспомнила, как когда-то она состояла в рядах Инквизиции, истребляющей последние напоминания о ведьмах и пытающихся поддерживать расколотый надвое мир. Те времена своей жизни Одиночка предпочитала в шутку про себя называть темными и старалась вспоминать и думать про них поменьше. — Я подумаю, — бросила Одиночка и сунула листик в свой рюкзак не глядя. Волчица кивнула, перебрала пальцами по столешнице и подозвала уборщицу, чтобы та забрала посуду и вытерла со стола. Одиночка без особого интереса проследила за ее молодыми руками и скользнула взглядом выше — на худое не тронутое еще аурой лицо. Одиночка ее раньше не видела. Похоже, из новоприбывших. — Останешься ночевать? — Волчица склонила голову вбок. — Я так отвыкла от кроватей, что не думаю, что смогу на такой заснуть, — усмехнулась Одиночка в ответ и встала, хватая шляпу и перчатки. — Но пока уходить далеко не буду. Чуть позже, может, проверю эту Ведьму. Волчица улыбнулась своей неприятной, но теплой улыбкой, казавшейся порой материнской, и встала тоже, чтобы проводить Одиночку. Провожаемые взглядами, они вышли на улицу. Пьяницы уже разбрелись, после них осталась примятая трава. Солнце медленно клонилось к горизонту. Таверна была здесь единственным деревянным зданием. Вокруг был разбит палаточный лагерь. — От кроватей-то ты отвыкла, — сказала Волчица, смотря на одну из бледно-желтых палаток. Возле нее сидели две пожилые женщины, у одной из них была совсем седая короткая коса, а вторая сидела в косынке. Они перебирали какие-то травы. Волчица кивнула им приветственно, и Одиночка кивнула тоже. Женщины лишь коротко посмотрели на них. Дожившие до таких почтенных лет на Пустоши заслуживали особенного уважения. — Но в палатке необязательно будет кровать. Одиночка посмотрела на потемневшее вечернее небо. С горизонта потихоньку ползли тучи, но пока не было понятно, будет ли дождь. — К себе приглашаешь? — Ну, этого я не говорила. Одиночка засмеялась. — С другой стороны, куда тебя еще. Одиночка хмыкнула. — А Немая меня не покусает? Волчица засмеялась громко и развязно. Упоминание Немой всегда необъяснимо поднимало ей настроение и делало голос и улыбку будто мягче. — Я прослежу. Если что — подставлю руку, чтобы она кусала меня. Одиночка фыркнула. Немая ее недолюбливала. Отчего-то. Может, ревновала почему-то. Может, как-то уловила в голове Одиночки некрасивую мысль и составила о ней не лучшее впечатление. Одиночке, впрочем, не было дела до того, что Немой она не нравится. Главное, чтобы не била. Она пусть и была на вид кроткой и спокойной, но способность заставить корчиться от боли без прикосновений определенно впечатляла и вынуждала два раза подумать, прежде чем делать. Волчица подвела ее к своему шатру. Он был большим, «многокомнатным» и предназначенным для длительного проживания. Волчице приходилось подолгу оставаться на одном месте. Кажется, за последние годы она вообще не вылезала из лагеря. Одиночка, конечно, не осуждала, да и обвинить Волчицу в мягкотелости было нельзя. Шкуры, из которых шатер сделан, были тяжелыми настолько, что их не трепал сильный ветер. Волчица пропустила Одиночку, отодвинув штору, бывшую вместо двери. Внутри царил приятный полумрак, было уютно и тепло. Первым был небольшой «зал», в противоположных углах которого находились проемы в две другие комнаты. Пол был устлан шкурами, так что Одиночке пришлось разуться и оставить обувь у входа. Волчица разулась тоже, очень шумно шурша одеждой, и на звук вышла Немая. Немая была похожа на ласку. Она была тонкая, маленькая, с маленькими широко посаженными глазами и маленьким же ртом. Ее короткие белые волосы пусть и были приглажены назад, но все равно торчали. Немая казалась безобидной и выглядела младше своих лет. У нее не было видимых шрамов, которые прибавили бы к ее возрасту. Только взгляд у нее был очень тяжелым. Одиночке не нравилось, когда Немая смотрела на нее в упор. Ее взгляд всегда ощущался физически. Лип к коже. Одиночка скомкано с ней поздоровалась. Немая в ответ кивнула, смотря спокойно, но все равно с каким-то затаенным раздражением. — Она переночует тут, — сказала Волчица коротко, и раздражение в глазах Немой перестало быть таким уж затаенным. Одиночку это не смущало, но слегка нервировало. Она всякий раз волновалась, что Немая лезет ей в голову и копается там. Иначе с чего ей так раздражаться. Немая кивнула опять, а потом вернулась в «комнату», из которой вышла. — Не укусила? — усмехнулась Волчица, посмотрев на Одиночку. Та мотнула головой. Волчица проводила ее во вторую «комнату». Она была меньше зала в два раза, тесная, но приятная. У тяжелой тканевой «стены» находилась лежанка. — Располагайся, — сказала она и вышла, оставив ее одну. Волчица пошла к себе. Немая сидела за маленьким столиком, пытаясь уложить торчащие волосы. У Волчицы все не доходили руки заменить треснутое зеркало, закрепленное на столе: его, правда, еще купить надо. Немая же не жаловалась, но какой-то укор все равно витал в воздухе. — И с чего ты ее так не любишь? — усмехнулась Волчица, садясь на постель, скрестив ноги. Постель представляла собой обширную груду сваленных вместе одеял. Кое-что было сшито самостоятельно, а кое-что — куплено в Городе, так что сидеть было даже мягко. Немая только бесцветными глазами взглянула в ответ.  — Ты как будто меня ревнуешь. Немая беззвучно засмеялась. Аура отобрала у нее возможность не только говорить, но и издавать какие-либо звуки вообще. Иногда это выглядело жутко, но Волчица уже привыкла. А Немой порой нравилось пугать новоприбывших. Не было в ее вечном молчании ничего трогательного. Ничего болезненного и тоскливого — тоже. И это было лучше всего. Волчице нравились люди, принимающие то, что дает им новая жизнь. Немая была из таких. Она шутила, что и до того была немногословна и не особо-то любила говорить. Аура лишь избавила ее от необходимости отвечать на настырные вопросы. И когда она рассказала об этом, в ее глазах не было и намека на то, что это ложь. Волчица, наверное, в тот момент в нее и влюбилась. Немая села рядом, согнув колени и сложив на них руки. Она улыбалась, расслабленно опустив плечи. Молча они посидели немного, а потом Волчица обняла ее, притянула к себе и вынудила привалиться к своей груди. Немая послушно поддалась. Она закрыла глаза, доверчиво склоняя к Волчице голову, и тут же та ощутила, как раздвинулись границы собственных ощущений: теплые призрачные пальцы коснулись изнутри черепной коробки, а голос в голове отозвался: «Я не ревную». — Тогда в чем дело? «Просто так». На следующее утро Одиночка очень рано вышла из шатра. Она окинула палаточный городок взглядом: женщины, его населявшие, еще спали. Только у ручья за таверной возились несколько девушек, кажется, стирая. Городские стены в рассвете не казались такими уродливыми как обычно. — Эй, дочка, — окликнула Одиночку старуха, сидевшая у одного из шатров. Одиночка остановилась, посмотрев на нее. Это была одна их тех, кого она видела вчера — та, что была с косой. Сейчас ее волосы были распущены и удивительно длинными: они лежали на плече, и старуха методично расчесывала их гребнем. — Принеси воды, будь добра. Одиночка не стала отнекиваться. Она сходила в таверну, где ей в кружку плеснули чистой воды, и потом вернулась к старухе. Лицо женщины было сухим и покрыто сеточкой морщин, за каждой из которых крылась история, долгая-долгая жизнь. Одиночка смотрела на эти морщины и с сожалением думала о том, что никогда не узнает и крохи о жизни этой старухи. Никто никогда не узнает. История уйдет вместе с ней, истлеет. Всякая история кончается. Порой (чаще всего) она обрывается многоточием, на самом интересном месте, но этой старухе повезло. В своей жизни она поставит жирную уверенную точку. Одиночка села возле нее и протянула ей кружку с водой. Сухая старческая рука тут же крепко сжала ее, не дрожа. — Как тебя зовут? — спросила старуха, сделав глоток. Одиночка представилась. Старуха хмыкнула и протянула руку. Одиночка ее пожала. — Искра, — представилась старуха. Одиночка кивнула. — Ну, или была когда-то Искрой, — старуха хрипло засмеялась, делая еще глоток. Капля воды потекла по морщинистому подбородку. — Старость даже дары ауры не обходит стороной. — Зато ты дожила до нее, — сказала Одиночка. Старуха с ухмылкой кивнула. — Ты, говорят, та самая, что хотела дойти до Башни? — спросила Искра. Одиночка кивнула. — Я не нашла к ней путь, — призналась она. — Слышала, что, дескать, на востоке, да только… а, черти что, не понять. — Говорят, только ведьмы знали, как добраться до Башни, — сказала Искра. — Был у них секрет, который они никогда никому не раскрывали даже под пытками. — Что ж такого в этой Башне, — пробормотала Одиночка задумчиво. Для нее Башня была лишь еще одним древним строением, артефактом прошлого, стоящим так далеко, что, может, там и осталось что-то ценное, что можно было бы стащить, а потом очень дорого продать. Ведьминское наследие очень высоко ценилось у торговок. Искра пожала плечами. — Оттуда ведь взорвалось. — Так это было-то почти полтора века тому назад. Тут не вспомнишь, что двадцать лет назад творилось, — Одиночка хмыкнула, — что уж о сотне говорить. Искра хмыкнула и почти беззубо улыбнулась. Одиночка окинула взглядом палаточный городок, щуря глаза. Да уж, Волчица и ее люди явно без дела не сидели. Когда Одиночку привели сюда двадцать лет назад, городок был гораздо меньше, палатки выглядели так себе. А сейчас здесь и кузницей обзавелись, и трактир перестроили, женщин тут сильно прибавилось. Одиночке рассказывали, что Стаю собрала вокруг себя мать Волчицы. Ее когда-то прозвали Всадницей. Первая в мире, оседлавшая дракона! Одиночка бы никогда в жизни не поверила, если бы ей не показали самое настоящее драконово седло, которое — сразу было видно — сильно отличалось от лошадиного. Сама Волчица, насколько Одиночка знала, стала одной из немногих родившихся за пределами городских стен. Ей посчастливилось не просто родиться без всяких уродств и болезней, не просто выжить, но и вырасти в сильную и волевую женщину, способную вести за собой. Мать бы ей гордилась. Кто был отцом Волчицы, Одиночка не знала. Но этот мужчина наверняка должен был обладать какими-то неординарными данными, раз мало того, что привлек к себе измененную, так эта измененная еще и легла с ним в постель. За пределами городских стен почти не рождаются дети. Во-первых, не всякой измененной посчастливится встретить здесь мужчину: по какой-то причине аура в основном их не изменяет, а убивает. Во-вторых, какая измененная в здравом уме согласится на беременность в таких условиях, особенно учитывая то, что девять месяцев. вполне вероятно, окажутся потрачены впустую: дети рождаются либо мертвыми, либо с уродствами, либо слишком слабыми, чтобы прожить хотя бы неделю. Из тех единиц, что рождаются в ауре, еще меньшее количество доживает до зрелости. Волчице, вот, повезло. Может, кто-то и считал, что это сомнительный дар свыше. Одиночка же, ровно как и сама Волчица, считала, что все это страшная упертость и грамотные действия родительницы. — Ладно, Искра, пойду я, — сказала Одиночка, встала и опустила шляпу себе на голову. — Долгих лет. Искра прищурила мутные, наверняка очень плохо видевшие глаза. — Долгих. Не умри. Одиночка кивнула ей, не пряча улыбку, и пошла своей дорогой. Она ушла недалеко от палаточного городка. Проигнорировав дороги и тропы, Одиночка пошла прямо по лесу со странно извивающимися стволами деревьев, и она не ожидала встретить здесь кого-либо. Но очень скоро она вышла к угасающему костру и застыла. Кто-то был здесь совсем недавно, наверняка другая измененная (чистые никогда не подходили так близко к Стае), но… — Чего застыла? Голос — тихий, шелестящий — раздался со спины, и Одиночка выхватила Огнедышащую — название пафосное, конечно, но представляло оружие простую зачарованную трубу, нужную ей для концентрации энергии. Она развернулась и размахнулась, едва не ударив стоящую позади женщину. Та даже не шелохнулась. Смотрела своими бесцветными стеклянными глазами. Открытое белое лицо представляло зрелище малоприятное. Застывшее во времени, в юности, оно выглядело, тем не менее, страшно. Это была мертвая юность: такая бывает у только-только начавших жить и поцеловавшихся со смертью в двадцать лет. Под кожей были сплошные кости, она плотно обтягивала череп. Женщина перед Одиночкой была старше ее в два или два с половиной раза, если не еще больше. Лицо оставалось молодым, но далеко не красивым. Залатанная на много раз кожа, огромное количество швов, бледность, растекшиеся бесцветные радужки глаз. Редкие волосы были стянуты в тугой хвост, выглядели так, будто не знали воды уже несколько лет. Некрос была похожа на туманное утро, когда знаешь, что весь день будет промозглый и неприятный. Одиночка смотрела на нее и видела этот туман в ее мертвых глазах: такие мутные глаза бывают у трупов. Трупом Некрос и была. — Некрос! — выплюнула Одиночка недовольно, взмахивая Огнедышащей. — Дура. Если бы я тебя ударила, ты бы легла и не встала. — Не страшно, — Некрос пожала плечами. Ее голос прозвучал спокойно, мертво, неприятно. Одиночка знала, что не страшно. Некрос бы не почувствовала. Она уже несколько десятков лет не знает, что такое боль. Физическая, по крайней мере. Неясно, что у этой женщины с мертвыми глазами и застывшим лицом на уме… и внутри. Души у нее давно нет. Слилась с этим гниющим телом. Они познакомились очень и очень давно, тогда от Некрос не несло мертвечиной настолько сильно. Аура заставила ее тело гнить так медленно, как это только возможно, но все равно гниль постепенно сжирала ее изнутри. Еще несколько десятков лет и, наверное, от нее останется лишь кожа и кости. Некрос повезет, если она утратит способность думать раньше, чем это произойдет. Их свел случай. Одиночка была еще юна, она только-только вырвалась из рядов чистых, едва спасшись от смерти из-за пробудившегося дара. Лет двадцать назад ей повстречался труп. Громадная дохлая мантикора лежала посреди пожухлого поля. Вокруг вились мухи, были видны следы чьих-то зубов. Следы разложения проглядывали очень четко, туша лежала там уже давно. Одиночка тогда подумала, что сможет содрать остатки шкуры, забрать ее ребра и потом сбагрить все это торгашкам. Но мантикора вдруг шевельнулась и поднялась. Тварь встала, пошатнулась, посмотрела на застывшую в самом настоящем ужасе Одиночку с абсолютным безразличием и умиротворением. Ее сморщенная человеческая морда превратилась в застывшую маску. Сквозь дыры в теле видны были кости. Когда тварь сделала несколько шагов вперед, из ее распоротого брюха вывалились внутренности, но мантикора не обратила на это никакого внимания. Одиночку, видевшую еще не слишком многое, вырвало на траву. Потом она решила, что пора бы уходить отсюда: когда мертвый зверь встает на ноги — это явно к неприятностям. На нее вдруг дохнуло страшным запахом гнили, а сзади над самым ухом раздалось: «Занимательно, правда?». От неожиданности Одиночка полыхнула моментально в инстинктивном порыве защититься. В тот же день Одиночка, кое-как потушив свою одежду и стряхнув остатки волос, бровей и ресниц, узнала, что ее зовут Некрос. Уже после она услышала много-много историй, сидя в нескольких метрах от нее и часто прикрывая нос и рот платком, чтобы не чувствовать запаха. Еще чуть позже Некрос отвела ее к Стае. Но Одиночка возвращалась к отшельнице, чтобы послушать еще историй. Когда Некрос говорила, ее голос всегда звучал ровно, глаза и лицо не выражали ничего. Таких историй не становилось меньше, они не переставали быть интересными, но Одиночка стала наведываться все реже и реже. Некрос перемещалась все дальше и дальше, их встречи стали редкими и случайными. — Оставайся, — сказала Некрос. — Я могу рассказать тебе историю. — Я уже наслушалась. — Мне нравилось, когда ты слушала. Одиночке показалось, в глазах у Некрос что-то мелькнуло. — Впрочем, кое-что ты мне можешь рассказать. Одиночка сказала это и присела в отдалении от костра и Нерос, чтобы не задыхаться от запаха, но он все равно долетал до нее, тошнотворный и оседающий на корне языка. — Ты помнишь ведьм? — спросила Одиночка. — Это было полтора века назад, — сказала Некрос спокойно и тихо. — Но помнишь? Некрос изобразила вздох. Дышать ей было не нужно. — Помню, — ответила она. — Почему ты спрашиваешь? — Волчица сказала, что к Стае приходила какая-то женщина, назвавшаяся Ведьмой. Волчице показалось, что это ведьма и есть. — Но ведьм перебили, — ответила Некрос. — А те, что были живы, исчезли после взрыва. Я была там, я видела это. Одиночка помолчала. — Ты была там? — Когда-то я была рядовой в войсках тогда еще Инквизиции, — сказала Некрос задумчиво. Одиночка удивленно посмотрела на нее: Некрос никогда об этом не говорила, хотя рассказывала она очень и очень много историй. — Но может ли быть так, что хоть одна из ведьм выжила? Некрос пожала плечами. — Сто пятьдесят лет назад в мире, котором я знала, смерть означала смерть. Но вот она я, перед тобой, полтора века спустя. Поэтому ничего нельзя отрицать. Кажется, еще немного — и солнце начнет вставать на западе, а не на востоке. И этому вряд ли кто-то удивится. Ты пойдешь встретиться с той ведьмой? Одиночка, подумав немного, кивнула. — Ну, а что я потеряю, в конце концов? — Ты не любишь компанию, — ответила Некрос. — Ой, да подумаешь. Мне за нее заплатят, так что тут сложного? Некрос больше ничего не ответила. Одиночка не стала задерживаться у нее, она встала, кивнула ей на прощание и пошла дальше. Чтобы как-то сориентироваться, Одиночка вышла на главную дорогу, а потом, следуя сухой инструкции от Ведьмы, свернула с нее. Среди разросшихся деревьев и заросших тропинок виднелись обглоданные огнем и природой скелеты домов, торчали кирпичные печные трубы и сгнившие деревянные каркасы. Одиночка походила вокруг и потеряла всякий интерес, поняв, что точно не найдет здесь ничего ценного. Скоро она вышла к единственному дому, который на фоне всех остальных был очень целым и — видно было — жилым. Одиночка поднялась на скрипящее крыльцо ветхой прямоугольной лачуги с покосившейся крышей и постучала в дверь. Ей открыли не сразу. Одиночке казалось, что ее долго разглядывали прежде. Дверь открыла неопрятного вида женщина, хлопнув ей о стену. Она нахмурилась, став прищуром похожей на недовольного филина. Ее короткие грязно-медные волосы в беспорядке лежали на голове, падали на лицо, кончиками щекоча подбородок, большие широко посаженные глаза отливали той же медью, и сама женщина, казалось, пригибалась к земле, будто готова была или броситься наутек, или когтями вцепиться Одиночке в глаза. При этом у нее на лице была россыпь очаровательных солнечных веснушек, что плохо вязалось с настороженностью и нервозностью. Одиночка достала из кармана бумажку и сунула ее женщине. Та взяла ее и опасливо опустила взгляд, будто думала, что если Одиночка исчезнет из поля ее зрения, то сразу же последует убийство. — Ведьма, я полагаю, — бросила Одиночка, и та сразу выпрямилась и провела ладонью по волосам, приглаживая их. Она сразу стала будто на десяток лет моложе и уставилась на Одиночку ржавой медью глаз. — Ведьма. А ты? — Зови меня Одиночкой. Ведьма пошевелила челюстью и шагнула назад и вбок, пропуская Одиночку в халупу. Дом был обставлен бедно. Под низким потолком висели какие-то травы. Пришлось снять шляпу, чтобы не задевать их постоянно. В левом углу напротив двери стоял трухлявый стол, в правом — низкая кровать, наверняка очень скрипучая. Через окна — одно над столом, другое над кроватью — на пол ложились столбы света, в которых лениво качались пылинки. Пахло сухим деревом и душистыми травами. Было хоть и убого, но странно уютно из-за запахов и этого света. Пару ночей Одиночка бы здесь провела, а это уже о многом говорило. — Значит, ты согласна меня провести? — Иначе бы я не пришла. Ведьма кивнула. — Хорошо. Одиночка окинула ее взглядом. Ведьма сутулилась. — Могу я спросить, откуда такая тяга к приключениям? Одиночка хмыкнула и пожала плечами: — Люблю путешествовать. Ведьма посмотрела на нее как-то нехорошо, качнула головой и ничего на это не ответила. Она потянулась к пучку трав под потолком. У ее сухих рук были длинными пальцы с сильно выступающими костяшками и сухожилиями и очень короткими ногтями. Одиночка засмотрелась, потом поймала себя на этом и поскорее одернулась. — Ладно, тогда я соберусь… очень быстро, — Ведьма окинула взглядом свое жилище. Одиночка догадывалась, что вещей у нее немного. — И тогда мы отправимся. — Дорогу-то знаешь? Ведьма взглянула на нее так, будто это был вопрос на уровне «почему трава зеленая?». — Конечно знаю. Одиночка хмыкнула. — Не принимай близко к сердцу. Ведьма отвернулась от нее и взялась собирать немногочисленные вещи. Одиночка не стала ей мешать, лишь задумчиво разглядывала сухую тонкую фигуру, явно не привыкшую к долгим путешествиям и компании. — Сколько идти до этой твоей Башни? Ведьма едва заметно напряглась и пожала плечами. — Континент очень изрезан, — сказала она тихо. — Придется много петлять, напрямую никак не пройти. Из-за этого идти придется достаточно долго… Я думаю. — Ты думаешь? — В последний раз я была у Башни, когда была ребенком. Это было очень и очень давно. Одиночка вздохнула и притихла, больше не мешая Ведьме собираться. Та торопилась, будто смущаясь тому, что за ней следят. Она достала небольшую сумку из-под кровати, сильно встряхнула ее и смешно чихнула от пыли.