Чудеса в решете

Пятеро мёртвых охранников на втором этаже и два вырубленных на первом. Шесть камер наблюдений, две из которых засекли силуэт. Перкинс говорит ему, что обвинения сняты, потому что разгромленная квартира, кровь на лице — это всё доказательство взлома и похищения. Когда-нибудь, когда Ричарду Найнсу будут выносить приговор, все эти факты подпишут ему пожизненное заключение. Нападение на сотрудника полиции — это хуже, чем воровство. Неприкасаемость правоохранительных органов — это что-то из поправки тридцать пятых годов. Рид морщится от головной боли. Он осматривается: этого погрома не было, когда он был в сознании. Когда он был в сознании, он даже не подозревал, что вот-вот нагрянут люди, вышибут его дверь и увидят это. Это — то есть, его, лежащего одетым в кровати. Разбросанные вещи, которые должны показать следы борьбы, которой никогда не было. Будто его смятение вынули из головы и спроецировали на дом. Квартирка на Западной Адам-стрит, а мысли на другом конце города, в клубе, где последний раз видели Найнса. Перкинс с огромным трудом даёт согласие на его присутствие в клубе. Среди мёртвой охраны Рид стоит и думает: какого чёрта? Он стоит и считает трупы. И ему бы хватило одной записной книжки, чтобы перечислить все имена. Книжки, размером с роман советского писателя, лауреата трёх Сталинских премий первой степени. Телефон звонит всего раз. Тина шепчет ему в трубку: — Наконец-таки. Я так переживала. Ты не брал трубку. Не понимаю, что вообще произошло. Перкинс с целой группой отправился к твоему дому. Я так рада, что всё обошлось. — Ты узнала? — Мне удалось выяснить, как яд попал в организм подозреваемых. И — больше ничего. Для простоты: вода для полицейских поступает в огромных морозильных ящиках, вода для заключённых привозится в таких же, только хранится за соседней стеной. Экспертиза показала, что бутылки в ящиках пригодны для питья, только вот… — Не знаю, зачем я стала так тщательно изучать бутылки, — никто не знает, почему он делает то, что делает, — но те, из которых тогда пили арестованные… они были помечены невидимыми чернилами. — Яд в воде, — Рид хмурится. За спиной он слышит шаги, когда оборачивается, Перкинс уже стоит рядом. — Его здесь нет, — хмуро заявляет он. И Гэвин кивает. Кто вообще был бы удивлён этому факту? Банковский маньяк всегда на один шаг впереди. Перкинс пинает стену, выплёскивая так свою злость. Гэвин вспоминает, как сам пинал колесо машины, когда не мог поймать людей Златко. А теперь Златко мёртв. Владелец клуба «Рай» — мёртв. Гэвин видит его спустя пару минут, а пока он слышит от Тины: «я проверю камеры, будь на связи, как что-нибудь узнаю, то дам знать». — С кем это ты? — Перкинс смотрит на него и Гэвин показывает, что это Тина, а потом убирает телефон. — Переживает? — понимающе хмыкает Перкинс. И в какой-то момент Гэвину кажется, что они достигли пика своего понимания. Это ощущение проскальзывает между ними ещё несколько раз, а после сходит на нет. Гэвин не из тех, кто выстраивает тёплые отношения с коллегами по работе. Тина — особое исключение. Его надоедливая и гиперответственная малышка. Личная ищейка, имеющая помимо смазливого личика — мозги. Им открывает дверь в кабинет один из людей Перкинса. Второй говорит им, что найдена улика. Орудие убийства. И примерно в этот же момент Гэвина охватывает парализующий страх, а потом — очень сильная злость. В маленьком полиэтиленовом мешочке лежит его пистолет. — Вот же срань, — Гэвин смотрит на оружие. Потом смотрит на убитого Златко. Он, как и все прочие, напоминает спящего человека. Он даже не успел остыть. Криминалисты говорят, что умер он меньше часа назад. От спящего его отличает только небольшая красная точка на лбу. Перкинс засовывает руки в карманы своего пальто, разворачивается на пятке и уходит. У ФБРовцев будто отдельный дресс-код. Особое постановление выглядеть с иголочки, да так пафосно, что Гэвина подташнивает от их уверенных шагов. Как будто всё хорошо. Видимо, так и надо ходить перед богом, показывая, что ни одно его испытание не сломит дух. В детстве Гэвин ненавидел ходить в церковь, но это всегда радовало мать. Она молилась Богу, просила у него прощения, но она была самым светлым человеком из тех, кого Рид только знал: милая его матушка, страдающая от побоев и вечного страха перед мужчинами. Выдуманного она боялась даже больше, чем настоящего. Конечно, он собирается уйти из клуба. Ему совершенно нечего тут делать. Его работу почти что забрали у него из-под носа: он проявил слишком большой непрофессионализм. И Фаулер открутил бы ему голову, да только Гэвин пока что справляется с этим сам. Он представляет в голове старую картину: из года в год он ловит преступников, отправляет их в тюрьму, и те, отсидев свои жалкие пару лет, выходят на свободу, чтобы снова попасться ему на глаза. То в ювелирном, то в подворотне с женской сумочкой. Круговорот имен и лиц перед его глазами, как фотосинтез — нескончаемый процесс, ведущий к чему-то более важному. Но эта важность для него ничего не значит. Он просто действует, как механизм. И если спросить: что он сейчас делает? Он скажет самому себе спустя пару секунд, что испытывает необходимость вырваться из цепких лап порочного круга, где он всегда просто детектив, отправляющий гневные письма в тюрьму. Но правда в том, что каждому хочется быть значимее и важнее. Бармен за стойкой всё ещё пытается оттереть посуду от капель крови. Его руки всё ещё дрожат. На допросе он был, скорее всего, бесполезен: ничего не видел дальше своего носа, ничего не слышал, кроме громкой музыки и выстрелов. — Вы — Гэвин Рид? Гэвин приподнимает бровь. — Слышал обо мне? — он спрашивает это с сомнением. Бармен пожимает плечами. И шёпотом говорит: «он ждёт вас». Записка в руке — набор цифр и букв. Выйдя на улицу, он понимает, что это номер машины. Он обходит подземную парковку вдоль и поперёк, пока не находит тёмный седан. Затонированные окна и смутное ощущение чужого присутствия рядом — вот, что ощущает он здесь. Как только кто-то незнакомый может так хорошо его знать? Есть определённая тенденция работать в паре. Даже у Альберта Ансельми был Джон Скализе. Сегодня должен был состояться суд. А Ричард выходит из машины — свободный и непринуждённый, — и растягивает свои губы в ухмылке. — Я уже собирался уезжать. Рид молча подходит ближе. Он молча замахивается и бьёт Ричарда по лицу. Тот скалится, пальцами касается скулы — и бьёт в ответ. Рид оживляется. Эта борьба за что-то неясное длится, пока оба, задыхаясь, не отходят друг от друга на безопасное расстояние. Гэвин вытирает с губ кровь и снова собирается замахнуться, когда Найнс подходит ближе, но тот перехватывает руку, притягивает ближе и целует, сильнее в несколько раз, чем бьёт. Хороший способ поставить в тупик — сделать что-то неочевидное. Гэвин не понимает разницы между тем, чего хочет сам и тем, чего должен хотеть, как штатный детектив, попавший в передрягу. У него в голове всё смешивается между надобностью, нужностью и чем-то новым, способным вскружить голову. О. Этот поцелуй точно пуля, застрявшая в мозгу. Она не убивает человека, но что-то в нём меняет. Или это удушающая петля, что затягивается у него на шее? Или тёплые руки, не позволяющие отстраниться? Правда такова, что никто из них не хочет её знать, не то, что озвучивать вслух. Поцелуев становится больше. Найнс не боится оставлять следы, отпечатки пальцев, он здесь появляется шумно, как торнадо сносит всё на своём пути, но уходит тихо, получив по лицу с десятки раз. Найнс расстёгивает их брюки, толкается в собственный кулак, а после обхватывает ладонью сразу два их члена. Скользит по естественной смазке. И ловит губами хриплые стоны. Пытается снова целовать — этот вкус металла во рту начинает нравиться. Гэвин смотрит исключительно на машину. У него нет никакого желания опускать глаза, потому что иначе ему кажется, что он в чужом кабинете, что это он сидит там за столом, среди кучи других людей, обнажённый, и такой же мёртвый, как они. Холодная машина за спиной и теплое тело спереди. Гэвин касается сам, в ответ. — Смелее, — шепчет Найнс. И Гэвин хватается за его плечи, вскидывает бёдра. Поцелуй идеально заглушает рвущиеся наружу стоны, и когда мир перед глазами становится яркой вспышкой, Рид только и делает, что чувствует на своём теле чужие руки. Он чувствует влажные касания, открывает спустя время глаза, а Ричард уже вытирает руки о платок. Гэвин приводит себя в порядок. За его спиной открывается соседняя машина. Кто-то садится в неё, совершенно не обращая на них внимания. Он отходит в сторону, когда замечает, что Найнс открывает свою машину и тянется к бардачку. Рид действует на голых инстинктах, когда заламывает ему руки и грудью прижимает к машине. — Я думал, что мы ещё не в тех отношениях, чтобы ты так меня зажимал. — Заткнись, — цедит Рид. Он вталкивает Найнса в машину. Сам садится на пассажирское сидение. Соседняя машина выезжает с парковки. Найнс выезжает минутой спустя. Где-то на низкой скорости, подъезжая к Грисволд-стрит, Гэвин всё-таки нарушает тишину. — Ты ведь понимаешь, что после случившегося, я тебя не отпущу? — Ты о том, что я тебя трахнул или… — Ты перебил с десяток людей в клубе. Найнс хмыкает. Гэвин готов взорваться. Они все — паршивые люди. Даже он, испытывающий интерес ко всему, что разрушает его, как личность, которую он сам себе выдумал. Суррогат системы Гэвин Рид. Он говорит: — Останови машину. Найнс медленно снижает скорость. Рид улавливает лёгкую гарь ловушки. Всё происходит быстро. Сначала осторожное касание к щеке, и машина виляет из стороны в сторону, а потом он открывает его дверь и выталкивает наружу. Жмёт на газ. Дверь захлопывается на ходу. Гарь напоминает запах асфальта и крови. Гэвин бьёт кулаком по тротуару рядом. — Чёрт, — шипит он. Поднимается, чувствуя, как подрагивают ноги. Адреналин и усталость. Что победит сегодня? Рид ловит такси и едет домой. Найнса он увидит только спустя месяц. Но всё это время он будет помнить руки безжалостного убийцы, чьи касания к коже нежнее шёлка. Чьи касания толкают его вниз.