Чудеса в решете

Кроме всего прочего, уже случившегося, у него есть маленькая тайна ото всех. Некий символ бессмертия, когда он становится для кого-то живым щитом. Гэвину не страшно в эти моменты, потому что он видит, когда человек совсем не готов стрелять. Любовь — это то, что убивает без пуль. — Я всё равно не вижу в этом никакого смысла. Какой у тебя был мотив? — Гэвин смотрит на Маркуса, пока задаёт вопросы. Саймон за его спиной молчит, и Гэвин спрашивает: в чём твой мотив? Если бы многие художники были до сих пор живы, их мир пребывал бы в творческом кризисе. Этакий вечный застой: ни хороших мыслей, ни свежих идей. Они были бы в культурном коллапсе, из которого выход один — смерть. И чем больше этих творцов-самоубийц (естественная смерть никого не удивляет), тем выше цена у их творений. Если Гэвин здесь умрёт, то единственная от этого польза будет состоять в том, что его дом перейдёт во владение государства. И спустя год там построят ещё один старбакс. — Перкинс заплатил мне за то, чтобы я последил за стариком, сказал, что это займёт пару дней. Максимум — неделю, — Саймон начинает говорить, и весь воздух в кабинете становится пропитан злостью. Гэвин видит, как Найнс проверяет магазин. — Я согласился. Это ведь твой отец. Саймон будто идёт по тонкому канату, и ему нельзя смотреть вниз, туда, где Маркус всё ещё направляет пистолет и желает выстрелить. Тонкая нить покачивается, и Саймону нужно удержать равновесие. Правда у него — как тонкая трость, обшитая золотом, с гравировками на латыни. Ignorantia non est argumentum. Эти слова были вырезаны на каждой тюремной камере, как напоминание о том, что нужно знать закон наизусть. — Я не знаю, что произошло. Я дал ему лекарства. Потом пришёл какой-то парень, кричал, что он его сын и хочет увидеться с отцом. Мистер Манфред сказал впустить его. Я не хотел, но… он настоял. Они говорили минут пять. Может, десять. Парень ушёл. Я зашёл в спальню. Старику уже было плохо на этот момент. Я позвонил Перкинсу, он сказал, чтобы я ничего не делал, но я вызвал скорую. Перкинс приехал раньше, сказал, что мне лучше уйти. Я уехал. Потом узнал, что скорая приехала, когда его сердце уже остановилось. — В его крови нашли морфин, — Маркус, наконец-таки, опускает пистолет. Он садится за свой стол и руками закрывает лицо. — Как выглядел тот парень? Саймон описывает среднестатистический профиль. Гэвин в этом пользы не видит, зато Маркус кивает и говорит, что знает его. — Лео, — вздыхает Маркус, — он действительно сын Карла. — У него был мотив? — Он ненавидел отца. Брал у него деньги и исчезал на пару месяцев. Я не видел его полгода, может, больше. В последний раз он украл несколько картин. Думаю, он заработал на них достаточно, чтобы не появляться так долго. Всего-то и надо было — отыскать мотив. Преступник нарисовался сам. Отходя от Саймона, Гэвин чувствует облечение. Всё-таки быть не на мушке так здорово. Хотя он и подозревает, что Найнс пристрелил бы Маркуса быстрее, чем тот решился бы ранить детектива. Однако — всё равно легче. И последствия этого разговора не такие плачевные, если не считать найденный спустя неделю труп Лео Манфреда. Криминалисты будут вытаскивать из воды его опухшее тело. Будут устанавливать его личность, пока Гэвин, сидя за своим столом, будет писать чертовы письма. — Теперь ты, — Маркус останавливает свой взгляд на Гэвине, — что решим с тобой? — Ты сам разбираешься с телом, а мы уходим, и больше никогда не пересекаемся, — Найнс врывается в разговор без стука. Ни Маркусу, ни самому Гэвину это не нравится. Но они молчаливо соглашаются с его позицией. — Я говорил с детективом, — у Маркуса в глазах написано уважение. Там написана благодарность. — Что скажешь? Я закрою подпольное казино. Будет только клуб «Рай». О том, что произошло сегодня, мы забудем. Перкинса никто больше не увидит. Неизвестно, что делает Маркус, но Перкинса ищут потом ещё несколько лет — о нём ничего неизвестно. Приходят к выводу, что он успел сбежать, возможно, сменил лицо. Соседи ничего не говорят о том, что его тело в ту ночь вынесли из дома двое мужчин. Соседи ничего не говорят вообще. Эти спальные районы — другой Детройт. Люди здесь живут под розовым куполом своего невежества. В их магазинах дерьмовый кофе идёт по цене элитного. Они распыляют аэрозоли и говорят об озоновом слое. Они ищут на пластиковых упаковках пометку органик, пометку био или эко. Эти люди ничего не видят и ничего не знают. Гэвин выходит из кабинета, а Ричард выходит за ним. На чём-то одном они ставят точку. Спускаются вниз, где пустой бар. — Что теперь? — Гэвин приподнимает бровь. Он видит, что за поясом у Найнса пистолет. — Будешь и дальше грабить банки, пока тебя не пристрелят? Найнс качает головой. — У меня есть деньги. Знаю, что ты хочешь меня схватить, но не нужно. Я бы не хотел тебя ранить. — Я говорил, что ты пожалеешь. — Я не пожалел, ни разу. Даже, если бы меня пристрелили сегодня, я бы всё равно не пожалел. Хочешь меня убить? — Убить тебя было бы слишком просто. Ричард просто неподражаем в этой игре в homo sapiens. Гэвин знает, в глубине души он догадывался об этом ещё в самом начале, он не схватит Найнса здесь, не схватит его на улице, не врежется в его машину, не скинет его с моста. Он не сделает ничего, что как-то ограничит его свободу. — Смотрю на тебя, — говорит Найнс, — и вспоминаю прозрачные ящики. Воспоминания горькие как полынь, в их консервных банках души — кровоподтёки и осенняя слякоть. Гэвин просто тянет время. Найнс это понимает. — Вспоминаю, как ты приходил туда, — Ричард подходит ближе. Когда Гэвин тянется к его пистолету, он пальцами обхватывает его горло и толкает к барной стойке, притискивает его к ней своим телом. — Мы разговаривали. Я кое-что тебе пообещал. Лучший собеседник — и тот псих. Как в повести Чехова. Стало быть, пошли слухи, что сам доктор стал посещать палату № 6. Слухи, что сам Гэвин Рид начал пропадать среди ящиков и допросных комнат, а потом, видимо, и сам пропал. — Да, точно, ты обещал хорошенько меня поиметь. Найнс смеётся. Представьте себе, что вы охотитесь на лосей в сырых лесах на склонах каньона вблизи от развалин Рокфеллер-центра*. Представьте себе, что вы стоите в комнатушке с человеком, который по доброй воле может вас пристрелить, а может отпустить, потому что вы, по сути, всего лишь комариный писк. Ричард смотрит на него, а Гэвин смотрит в ответ. — Хочешь мне что-нибудь сказать? Гэвин говорит: нет. Гэвин говорит: пошёл нахер. Ричард сжимает его горло плотнее, тянет на себя и целует, а потом отстраняется и ударяет всего один раз — очень сильно в голову. Потом она ещё долго болит. Когда Гэвин открывает глаза, в клубе уже начинается подготовка к завтрашнему открытию. Он поднимается с мягкого диванчика, кровоподтёк у него заклеен цветным пластырем. У бара стоит Саймон и сверяет какой-то список. — Не хватает ещё одного ящика, — говорит он курьеру. Когда видит Гэвина, то оживляется: передаёт список Джерри, а сам идёт к нему. — Детектив? Вам уже стало лучше? Вас искала девушка. Тина. У Гэвина замирает сердце. Он глотает воздух. — Где она? — Сказала, что поедет в участок. Будет ждать вас там. Всё в порядке? Гэвин кивает: конечно. В глубине души у него постепенно разрастается облегчение, а вместе с ним — пустота. Он доезжает до департамента на такси. Находит Тину и заключает её в объятия. — Детка? Что произошло? Я так волновался. Где ты была? — У ФБРовцев, прости, что не брала трубку. Хотела сама разобраться во всём. Она говорит ему, что всё в порядке. Что больше проблем с Перкинсом у них не будет. Говорит, что отдала уже Фаулеру всё то, что смогла найти. Он уже ждёт Гэвина у себя. Она говорит что-то ещё, то что его совсем не тревожит. Он слышит что-то про кровь. Касается своего лица — и правда кровь. — Тебе бы отдохнуть, — говорит она. Он в ответ выдыхает: через пять минут буду в порядке. Туалет в их отделе общий, но широкий, больше, чем буфет. Он останавливается там у зеркала и срывает пластырь. Умывается, потом бумажным полотенцем вытирает лицо. Рана почти не болит, лишь неприятно пощипывает. Он выходит оттуда прямо к консервным банкам. К пустым прозрачным ящикам, где когда-то сидели люди. Осматривается по сторонам. Вот его жизнь. Он поправляет на себе свой костюм, и идёт к кабинету босса.