Утраченные чувства

Это абсурд, враньё: Череп, скелет, коса. "Смерть придёт, у неё будут твои глаза." И. А. Бродский Воспоминания... Они въедаются в мозг, вгрызаются в сердце и постоянно болят. Они заставляют кожу идти мурашками, приятно жмуриться от улыбки и терпеть тепло, расползающееся в животе. Они вспыхивают тысячей бабочек, вылетают словами наружу: в стоящего рядом собеседника, в полыхающий изобилием красок цветущий куст или вверх, – к самому небу. Но они не всегда приятные, иногда мы запоминаем жжение пощёчины, а потом дёргаемся каждый раз, при виде занесённой руки. Порой мы снова переносимся в дни, когда горечь охватывала нас целиком, оставляя одно только разочарование в трясущейся ладони. Былое врезается когтями в спину и скребёт по ней что есть силы. Память ужасна, ведь её нельзя контролировать. – Учитель... Учитель... Сайтама - сенсей... Тихо... так тихо... Герой слышит голос, он похож на тихое журчание течения посреди океана. Его почти не слышно, так мутно и тихо... Этот голос кажется таким знакомым, таким родным, но он теряется, затухает и медленно растекается по поверхности пустоты. Здесь нет ничего. Только этот монотонный шёпот... Где-то глубоко чешется боль. Совсем слабая. Она ворочается под рёбрами, касается аорты и одного из предсердий. Эта боль невидима – проходит сквозь грудную клетку, натягивает кожу и заканчивается у самого позвоночника. Он не помнит, что такое боль, и откуда она взялась. Он не помнит лица того, кому принадлежит этот голос. Не имеет понятия, почему он таким знакомым кажется. Слова разбиваются на буквы и теряют свой смысл, не долетая до цели. Ничего не разобрать. А пытаться не хочется... Хочется отдохнуть. Проходит немного времени. Или ему так кажется, но голос исчезает, оставляя после себя пустоту. Появляется другой. Не такой как тот. Его слушать не нравится. Но он тоже часто молчит. Когда Сайтама наконец решается разлепить усталые веки, всё затихает. Ничего нет. Вокруг бело, настолько, что снова приходится прищуриться. На нём его геройский костюм, под ногами белоснежная твердь. Его тело не отбрасывает тени, нет определённой точки света, кажется, что всё вокруг светится. По глазам пробегает зуд от этой яркости, но тут же исчезает, стоит диафрагме радужки привыкнуть к среде. Времени всегда нужна своя точка отсчёта, чтобы оно имело смысл. Но здесь нет рассвета или заката, потому что нет солнца. Здесь ничего нет, только эта снежная пустошь. Значит и времени нет, есть только ничего. Потом голос появляется снова. Ещё более отсутствующий и неразборчивый. К нему тут же другой подключается. Говорят не с ним, оно к лучшему. Говорят далеко, а может и рядом стоят, но никого нет, значит только мерещится. Но первый голос приятный, мягкий, успокаивает до самого дна, до самых ступней; его хочется слушать, понимать, но так лень. Приятный голос стихает, пока не прекращается вовсе. И его больше нет. Он уходит надолго, время замерло, его нет. Как и голоса... Сайтама решает не просто стоять на месте - так скучно. Он наклоняется и берёт в полупрозрачную руку горсть цинково - белой пыли. Она тут же разлетается под порывами несуществующего ветра, делая руку ещё более бледной, неживой. Рукой призрака. Мужчина хмурит брови: недовольно, растерянно. Он слишком устал. Он ведь тоже имеет право устать? Наверно нужно искать выход отсюда, но как-нибудь позже, не сейчас точно. Сейчас можно поспать, поэтому он ложится на белый песок, который не твёрдый и никакой. Бесформенный. И блаженно прикрывает глаза. Слушать нечего, теперь можно немного вздремнуть... Под закрытыми веками нет спасенья. Мёртвым не снятся сны, но он ещё дышит, значит не умер. В голове пусто, как и вокруг. Усталость не уходит, боль так и продолжает ворочаться под кожей, в мышцах, в самой голове. Лёгкое начинает жечь, сначала совсем немного, увеличивая жжение до такой степени, что его выбрасывает из этого анабиозного состояния. Он мельком видит сосредоточенное лицо профессора Кусено, какой-то аппарат... и... этот прибор вытаскивает из него что-то огромное; кровь брыжжет повсюду, боль разрядом отравляет нервные волокна и заставляет закричать. ( Господи... что... что это?... Почему так.... больно?...) Зубы сводит судорогой, желваки ходуном ходят, - открывая рот, кашляя кровью и, захлёбываясь, крича. Это слишком больно. Слишком невыносимо.. Но совсем скоро всё прекращается. Боли больше нет, голосов и белой пустыни, всё исчезло. Глаза можно не открывать... Сайтаму снова выдёргивают из такой желанной дрёмы отдалённым контральто*. Пение приближается, постепенно становится выше, слова различаются и перед лицом встаёт до боли знакомый образ. Образ человека о котором он ни разу никому не говорил. О котором Генос едва молча спрашивал, но никогда не получал ответ. Он видит лицо своей матери. И не просто её лицо. Белоснежная дымка рассеивается, показывая мужчине силуэт, который становится чётче с каждой минутой. С каждым тиканьем часов, что находятся по ту сторону реальности. У всего существующего есть грань. Она создана для того, чтоб этот мир не рухнул к чертям. И она не имеет значения, если опирается на прошлое. В ней есть смысл только если она состоит из будущего. Сайтама давным давно превзошёл все грани, пробил, своей невероятной силой, которую обрёл только сломав их. Но даже для него, – человека, не имеющего никаких чувств, это слишком. Каждый раз, когда к нему пытались пробиться извне, он только делал свои стены толще. Отнекиваясь. “Нет у меня никаких чувств. И души тоже нет.” “Уходите...” Но на самом деле она была. Искалеченная, обугленная и загрубевшая до неузнаваемости. Такая же реальная, как его мать. Он уже давным-давно вычеркнул из памяти её имя. Но вот образ не смог. Так что теперь приходится смотреть на эту карусель воспоминаний, что выбралась из-под его кокона, обнажив то, что находилось под ним. Не вечно спокойное лицо, а кое-что другое. Настоящее. Под ним его искалеченное тело без кожи, – одни только мышцы; торчащие рёбра; гноящиеся раны и глаза самого обречённого человека. В них были все чувства, которые он не испытывал: страх, гнев, приязнь, безудержная печаль и океаны разочарования. Потому что он всегда был таким. Он сам себя таким сделал. И сейчас ему снова напоминают как это произошло. С чего именно всё началось. Герой видит шестилетнего себя, радостно идущего за мамой с маленькой лейкой в руках. Он что-то тихо бормочет под нос сам себе, периодически прерываясь, чтобы спросить очередную глупость у женщины. А потом обидеться на то, что его назвали "малышом" и привести в качестве контратаки весомые аргументы. Он ведь давно не маленький. Сайтама - из - прошлого спрашивает тоненьким голоском как его родители познакомились. Мать мнётся несколько тяжёлых секунд, которые таковыми не кажутся, и, неуверенно отвечает, явно выдуманной на ходу историей. Уже тогда мальчик заметил, что она не очень любит говорить об отце, но особого значения этому не предавал, благодаря детской наивности. А может быть просто не хотел её лишний раз беспокоить, ведь ему больше нравилась улыбка в глазах, чем слёзы. Столько лет прошло с того дня, но мужчина отлично помнит его: каким обманчиво - прекрасным казалось то утро, и что оно привело с собой на хвосте. Он до сих пор помнит, а теперь ещё и имеет отличную возможность лицезреть все события, невольным зрителем фильма, который снят от первого лица. От его лица. Он видит, как возвращается с работы разозлённый отец, и как грубо, хватая за волосы, он уводит в дом мать, для очередного скандала. Ему никогда не понять, что делает людей такими жестокими. Ведь у мужчины тогда было всё: отличный, всегда чистый и тёплый, дом; любящие сын и жена; готовый завтрак по утрам. Но вот ребёнок снова слышит звук разбивающейся о кухонную плитку посуды и крики женщины, которые он больше всего на свете не может выносить. Ведь этого не должно быть, это так неправильно. Поэтому забегает в комнату зарождающейся драки, чтоб закрыть своим хрупким телом самого дорогого ему человека. За что получает свою дозу оскорблений, целую цепочку слов, посыпанную перцем чили и натёртую луком. Отец хлыстает своего сына этой невидимой плетью, в особенности по лицу, не останавливаясь. Глаза начинает нестерпимо жечь, открывая свободу действий солёной воде. А потом.... происходит нечто неожиданное, но в то же время такое неизбежное... Чёрт, и почему он должен всё это смотреть? Отвернуться не получается. Экрана не существует, поэтому картинки перемещаются вслед за движениями коричневых, потяжелевших глаз. Даже под закрытыми веками. Этот день отпечатался намного глубже роговицы. И намного больнее. Его отец... Стал монстром. События проносятся с невероятной скоростью, но в то же время так тягуче медленно, растягивая боль, но не давая привыкнуть. Он видит, как бедная женщина закрывает его собой от чудовища, которых в тот момент было слишком мало. Никто не знал как с ними бороться, если они вдруг появятся. Он тоже не знал и ничего не мог поделать, только смотреть. Как мать убивает то, что ещё совсем недавно было его отцом, и как этот монстр, в последние секунды, уже при смерти, пронзает насквозь её грудную клетку. А потом по абсолютной тишине проносится его собственный детский крик осознания... Вот так просто... Яркие краски потускнели, сердце, плюнув на перемены психических состояний решило колотиться с удвоенной силой, захватывая дыхание, заставляя давиться. В один день он потерял семью и свой дом, оставшись наедине с, бесцветным теперь, серым миром. Он остался один в проклятой весне, посреди брызгов крови и собственного вопля, отбивающегося от соседних домов. Нам всё время приходится делать выбор. От этого зачастую зависит наша жизнь. Мы никогда не узнаем что было бы, если бы мы выбрали другой путь. Были бы последствия хуже или лучше. Но это всего лишь иллюзия. Тогда у него не было выбора. У него не было ни одного пути отхода туда, к лучшей реальности, где всё хорошо. И у него нет выбора теперь, когда он смотрит на повторе тот день, снова и снова. Снова и снова... Снова и ... Пока на фоне всей этой безысходной войны его колючей памяти и внешнего равновесия, на фоне своих детских рыданий не слышит чужие. Картинка замедляется, в старой кассетнице заканчивается белой полоской плёнка и её приходится заменить. Он слышит чужие всхлипы отчаянной истерики, такие же, как у него самого, совсем близко. Он тянется к ним, касается самыми кончиками воздуха, замечая, что по собственным щекам уже - не - маленького себя текут слёзы. Он слышит своё имя, которое прерывается из-за нехватки кислорода у говорящего. Это не его имя. Настоящего он больше не помнит. Он слышит тихие извинения. Так хочется прикоснуться, задержать дыхание, успокоить и не только себя. Но не выходит. Ему кажется, что он появился на свет с обострённым и врождённым ощущением того, что мир безумен. И с целью испытать на личном примере все его гадости. Пока дыхание не прекращается, а сердце не замедляет, окончательно останавливая свой ход. Он не знает, что умирает. Но ему становится легче. Ад его нездорового детства заканчивается, оставляя после себя отвратительное послевкусие. Но не более того. Наступает умиротворение. Слишком хорошо, после того что ему снова пришлось пережить. А пережить ли? В любом случае, он не хочет досматривать свою жизнь в самых мельчайших подробностях, краем сознания осознавая, что только после всего увиденного он сможет найти выход отсюда. Но по ту сторону, о которой он не знает, ему нечего делать. У него ничего там нет, да и не было никогда. Его никто не ждёт, ведь он не заводил друзей и семью, обречённый на одиночество с ранних лет. Сердце, к сожалению, запускается снова, доставляя загустевшую кровь к безумному мозгу. Грудная клетка тяжело вздымается, явно не своими силами, но впитывая воздух с удвоенным желанием. Хотя бы, зацикленные по кругу воспоминания того дня теперь продолжили свой ход, показывая его жизнь после того случая. Но всё же... кому принадлежит этот шёпот, что не перестаёт его звать? На каждое действие всегда есть противодействие, ведь мир строится на равновесии. На зло всегда есть добро, а на тьму - свет. Сайтама не знает, что с самой точки нуля, он был проклят стать самым сильным. Но если нет никакой иной силы, что можно ему противопоставить, - жизнь решила подкидывать различные беды, сыпящиеся градом на дом, в котором он жил. Все обычные люди никогда не получают особо сильные пинки от судьбы, но здесь вовсе иной случай. Герой пережил всю эту боль, познал все лишения этой нелепой вселенной, а для чего? Чтоб обрести силу, которая лишила его абсолютно всего. Несправедливо, жестоко. Он прекрасно чувствует, как проходила его жизнь после Того Дня. Как он остался один на один, посреди холодной войны с миром, всем своим естеством показывающим ему своё презрение. Он видит как живёт первые месяцы после трагедии. Как проносятся, шумом моря в ушах, года. Вода в нём холодная, а он сам сидит в лодке. Его качает, швыряя из стороны в сторону, словно в стобалльный шторм. Кругом бури да грозы, переломаны мачты и вёсла. Водой стремительно заполняет хрупкий корабль, размером для него одного. Вот над ним издеваются в средней школе, отбирая копейки, которые он заработал непосильным трудом. А потом, в этот же чёртов день, на школу нападают монстры, и он отгребает ещё и от них, не в силах ничего сделать. Снова. На еду едва хватает, в приюте кормежка просто ужасная, и, он каждый день ждёт, когда же закончится эта жизнь. Да, он думал о суициде, причём много раз. Ему стыдно даже, – смотреть сейчас на того себя. Ведь на самом деле он никогда не был "прожигателем жизни" и всегда очень много работал, чтобы выжить. Чтоб просто существовать. Но не тогда, когда в очередной раз поднимался на крышу высокого заброшенного здания по шаткой лестнице. Не тогда, когда стоял безразлично на самом краю, один порыв ветра чуть сильнее прежнего, и его тело тут же растеклось бы по асфальту кровавым месивом. “Прости, мама. Я не знаю как в этом мире быть счастливым. ” Он прекрасно помнит всё это. Как терпел издевательства от всех вокруг. Его ненавидели и презирали лишь за то, что он был другим, не таким обеспеченным как они. Учителя в школе, одноклассники, сожители в детдоме и даже случайные прохожие не боялись кидать взгляды, полные отвращения, на юношу, который стал таким не по собственной воле, а лишь из-за жалкого стечения обстоятельств. Самый холодный год стучался к нему на порог, и был всё холоднее предыдущих, от радости до беды, – одна короткая миля, пока не уполз закат. Он перестал чувствовать не за один день, не тогда, когда обрёл свою силу, а гораздо раньше. И он сам в этом виноват. В самый последний день, он точно обернётся назад, чтоб с ужасом посмотреть, что ничего изменить нельзя. Он живёт, пока это всё не зря, повторяя пока не начинает першить усталое горло. Он, с широко открытыми глазами смотрит, как морок пожирает его годами, превращая в удавку поношенный зимний шарф. Как у беспощадной природы всё растёт в его сторону голод, как фантомные слёзы греют его зимой. Как весна, ставшая ненавистной, никогда не исчезнет с его глаз долой, как смертельная дата, в начале марта, продолжит дальше его колоть. Со временем этот день износится и перестанет быть таким горьким, но всё же останется с ним до конца, отмечаемый в мысленном календаре такой сильной и дрожащей рукой. Пока в один момент он не перестанет скитаться, а наконец задаст своей жизни цель. Он начнёт свои адские, для не привыкшего тела, тренировки. И он начнёт стирать грани, что уготовил для всех существ бог. Он будет бежать, пока дыхание не собьётся, пока кровь не загустеет в жилах и, даже тогда, – не остановится. Но когда его проклятье исполнится... Все остатки человечности неминуемо исчезнут, громко хохоча ему в крепкую спину. В спину, на которой лежит невыносимый груз всевозможных лишений, страданий и вечного одиночества. Груз, который только он сможет вынести. А когда он сам полностью поймёт, что произошло уже будет поздно. Он, с ужасом, понимает, что у него ничего не осталось. Внезапно прислушиваясь к лёгким вибрациям, ползущим по этому пространству, – его личному аду. Пока они не становятся чётче, и Сайтама снова узнаёт этот голос, который, оказывается, не переставал говорить. Собственные страдания перекрываются и уходят на второй план, оставляя место, освобождая память для чужой исповеди. Говорят тихо, говорят надрывно, но это не важно, ведь его собственная документальная картинка плывёт, превращаясь в театр теней. Он всё пытается вспомнить, где мог услышать эту придыханную речь. Картинка деформируется, показывая своему единственному зрителю, бой чего-то прекрасного с комарообразным чудовищем. Это что-то – расплывчатый силуэт, извергающий пламя и покоряющий с первого взгляда. Вокруг постепенно сереет. Белый свет становится грязным и в воображаемый воздух поднимается вязкая пыль. Понемногу твердь под ногами смягчается, но только там, где он стоит. В остальных местах, куда хватает глаз, она идёт трещинами, льда не касаясь. Голос становится ближе, совсем немного, но герою просто надоело стоять. Ему надоело пускать всё на самотёк. Он выворачивает босые ступни из вязкого нечто, пачкая низ костюма. Первый шаг даётся с трудом, как и все остальные. Фильм не заканчивается, никуда не девается, продолжая также неспешно плестись за ним. Он тихо идёт по пятам, меняя местами слайды, показывая своему хозяину величественный силуэт. Сайтама смотрит на самого себя. Смотрит, как дерётся с огненным драконом, извергающим пламя, самое прекрасное из всех, что он видел, такое тёплое, но не обжигающее и такое живое. В особых моментах он замечает лёгкий проблеск металла, который отскакивает от этой прекрасной фигуры. Его движения завораживают, сбивают с толку так, что невозможно отвести на секунду взгляд. Ведь можно пропустить целую секунду этого зрелища. Он не понимает, что за чувства щекочущие ворочаются под рёбрами и грудиной. Но они не похожи на оглушающе чёткую боль. Это что-то иное. Этот дракон прекрасен. Этот дракон постоянно находится рядом с ним. Как и голос, что шепчет на ухо свою жизнь. Он не один много страдал. Без этой неотъемлемой части, мир просто разошёлся бы по швам материков и разлился бы бесконечной водой. Он утопил бы всех счастливых людей, чтоб показать им своё превосходство. Но это не так. Теперь Сайтама сильнее. Он сильнее любой противодействующей на него силы, любых испытаний от этой нахальной вселенной. Он закалил свой разум и тело, благодаря вывернутым на изнанку кровоточащим ранам, гноящимся мышцам и больным воспоминаниям. Это было его единственное слабое место. Но теперь его ткнули лицом в самую гущу дерьма называемой жизнью. Он больше не боится, да и боль не такая сильная, чтоб нельзя было потерпеть. Бывало и хуже. Всегда есть куда хуже. Но он сильнее. Он – сила, ломающая равновесие мира. Абсолютная мера действующей величины. Вот только отсюда нет лазеек, нет выхода. Он всё понял, но не хотел в это верить. Правда бывает слишком жестока, чтобы её принять. Жестока и несправедлива. Сколько бы он ни шёл, – продолжает стоять на месте. Зато он вспоминает золотые глаза, горящие решительностью и тонущие в мазуте искусственных склер. Может быть такое, что они связаны с голосом и сейчас с ним говорит тот прекрасный дракон? Может быть такое, что его всё-таки ждут. Нужно напрячься, стать серьёзным, но это слишком сложно, после урагана чувств, которые пронеслись по нему, унося вместе с собой, ставшую чёрной, пыль. Нет, он точно не мог всё так просто забыть. Тем не менее он знал, что этот Ад, который является ему в видении, вполне реален. А значит на него тоже действуют понятия и законы о неизбежности. Во всех мирах нет места, где человек не был бы одинок. Ему не снится эта вселенная, потому что это его настоящая жизнь, такая же реальная, как чума да мор. Как то, что на чёрный снег падают алые капли. Где-то далеко, качается дыханием ткань занавесок и, на самом деле, дверь не заперта, ведь нет никакой двери. В изголовье операционного стола, на котором он лежит, стоит смерть, держа за спиной прощальный букет. Вот только отдавать его не спешит, растягивает удовольствие, рассматривает чужую боль и истерику человека, сидящего перед спящим. В другом мире летает снег. И к Сайтаме наклоняется смерть, падая поцелуем к устам. Ей незачем спешить, она вытащит из него светящуюся душу, ведь больше нечего взять, он слишком долго прожил в этой невидимой, чахлой стране. Ведь выхода отсюда всё-таки нет. Сбитая система координат не сможет никуда привести. Пока всё громче и громче от пустоты не начинают звенеть слова. – Я... Я.... Я люблю вас Сайтама - сенсей... Боже, я так сильно вас люблю.... Голос... Это же... Генос. Ему снились его шаги по траве, туда, где существует входная дверь. Ему срочно нужно проснуться, ради него. Теперь он идёт домой, в скрипучей телеге, совсем близко, старуха с косой везёт мёртвых долой. Он снова смог победить. Дорога стелится шёлковыми снегами и чёрной пылью. За спиной вырастают крылья, чтоб вынести его на себе из гибнущей тверди. Влажные глаза никак не хотят открываться. От чувствует пальцами холодную кожу из металла на чужой руке. Хочется взять её крепче, посильнее схватиться, но мышцы не слушаются, не сдвигаются с места, продолжая ходить ходуном. Когда глаза наконец открываются Сайтама видит лицо Геноса, вытянувшееся, в состоянии шока. Смерть уходит, злорадно стукнув косой по самому краю стола. Но он этого не чувствует. Его сердце и мысли дышат только золотым полотном, которое смотрит в ответ. Рот открывается в молчаливом признании, но киборг умеет читать по губам. – Прости... – собственный голос похож на шелест осенних листьев перед грозой. – Я слышал всё... До единого слова... И это всё на что его хватает, потому что воздух со свистом вырывается вверх, когда Генос обнимает его поперёк груди, утыкаясь лицом в ямку между шеей и плечом. Сползая к лопаткам течёт машинное масло. Его собственное сердце в груди бьётся с удвоенной силой. Теперь всё будет хорошо. Греет жаром мышцы вокруг ресниц. Слёзы градом, у сидящих под снегом птиц, Масло ядом растворится в забытом сне: Он проснётся и отплатит ему вдвойне. Он проснётся и посмотрит ему в глаза, Улыбнётся, пока катится вниз слеза. Он поверит, что наглухо крепко спал, – Что до двери, его голос любимый звал...