Чёрная дыра

       Он снова приходит к ней, ступая мягкими шагами по бархату ковров. Крадётся как кот, но жалит больно — словно скорпион. В этот раз он намерен выпустить в неё смертельное количество яда.        Она сидит на постели, крутит в руках браслет и глупо улыбается, счастливая дура, очевидно, просматривая воспоминания. Интересно, какие на этот раз? Когда они трахались в маленьком захудалом отеле по дороге в Манчестер, куда она поехала с мужем, а сбежала в итоге к нему? Или когда он поливал её шампанским в огромной ванной её нынешнего дома, а она почти забывала дышать от восторга? Ненасытна, будто тигрица, хотя покорнее только что родившегося щенка. Сколько бы они не были близки, ей всегда мало.        Он останавливается в дверном проёме, чтобы посмотреть на неё ещё раз, пока она сидит на постели, охватив себя руками, и, счастливая, смотрит собственные воспоминания, в которых во время оргазма выдыхает: «О, Гарри!» ему в губы. Он не отводит от неё взгляда, изучая, как коллекционер дорогое вино, но в этом взгляде нет больше и тени удовольствия. Он не любуется, а только констатирует факт — вино прекрасно, как всегда, но надоело. До тошноты, до чёртиков надоело.        Захваченная картинками из собственной памяти, которые транслирует на маленьком экране, она вздрагивает, когда, наконец, понимает, что он здесь и смотрит на неё. Вздрогнув, поднимает на него взгляд, оставляя своё увлекательное занятие. Секундное замешательство в глазах быстро сменяет довольная покорность кошки, когда хозяин только что вернулся домой, обещая вкусную еду, и, если не ласку, то хотя бы не прогонять. На губах играет улыбка ещё более сладкая, чем та, с которой она просматривала воспоминания. Улыбка, которая ему практически противна.        — Любимый, — нежно шепчет она, — здравствуй. Я так скучала!        И рвется встать, но он останавливает её поднятой ладонью. Она замирает, сжавшись в комок, вцепившись в простынь. Стала бы она ползти к нему на коленях, вздумай он приказать? Мастер не сомневается, что стала бы. Ни минуты не раздумывая.        Натянув дежурную улыбку (как хорошо, что сейчас она настолько глупа, что не замечает фальши), он подходит к постели, на которой, кажется, отпечатки его тела останутся навечно, берёт её за руки и тянет, заставляя встать. Она подчиняется, замерев теперь уже от восторга, трепыхаясь в его ладонях, будто сорванный цветок. Заглядывает ему в глаза, как покорный щенок, ожидающий указаний и следующих за ними в случае успешного выполнения, ласки. Он даёт ей эту ласку, аккуратно проведя кончиками пальцев по щеке, но, когда она почти плачет, с трудом контролируя дыхание, испытывает не былое удовольствие от обладания, а раздражение и желание немедленно свернуть ей шею. Впрочем, не делает этого — у него другие цели. И, в конце концов, не время.        Воспоминания, болезненные и нервные, снова бьются в висках, будто птицы в клетках. Это память о другом существе, вовсе не о том, в какое она сейчас превратилась. Но ему достаточно, чтобы возбудиться.        Он легко проводит языком по её горящему уху и целует мочку несколько раз, горячо шепча:        — Я хочу трахнуть тебя перед зеркалом.        Это не просьба — приказ, и они оба знают об этом. Она не просто кивает, но и с величайшим восторгом выдыхает сладкое: да. Она ждала этого целую вечность. Так теперь тянется для неё время, пока они не вместе.        Он берет её за руку и ведет к зеркалу, а она следует, замершая, не смея даже поднять голову, чтобы посмотреть ему в спину. Овца, которая рада тому, что её ведут на заклание. Остановившись перед зеркалом, он обнимает её за худенькие бёдра. Всего лишь расстегнуть пару пуговиц на лёгком домашнем платье и стащить вниз маленькие трусики (она не надела лифчик) — и она в его власти, окончательно и бесповоротно, на пару часов. Но Мастер медлит. Теперь ему мало просто наблюдать её обнаженное тело и полный восторга взгляд, и перекошенный от удовольствия в крике рот, когда он её трахает. Сегодня нужно что-то ещё.        Но он всё не может придумать, что именно. Он отупел. То, что стало понятно при встрече с будущим «я» — Мисси — сегодня ещё раз подтверждается, становясь прописной истиной, которая страшно бесит. Мысли гуляют обрывками в его обленившемся мозгу, но нет ни одной чёткой, за которую можно было бы зацепиться. После напряженных раздумий и, как следствие — её напряженного ожидания, одна, появившаяся внезапно, его всё-таки забавляет.        — У тебя есть вино? — спрашивает он и коротко целует её в затылок.        — Да — с готовностью кивает она, отойдя на полшага, собираясь принести.        — Я сам принесу. Оно в холодильнике?        — Да. На нижней полке сбоку. Французское. Как ты любишь.        — Хорошо.        — Мне стать на колени? — в этом вопросе звучит тайная надежда, но он не хочет разбираться, какая — что его ответ будет утвердительным, или что он не станет больше её так мучить.        Ему плевать. Это его сейчас не интересует.        — Нет, — коротко бросает он и уходит в кухню.        Возвращается через пару минут с бутылкой отвратительного пойла, для продаж названного французским вином. Как хорошо, что оно понадобилось вовсе не для того, чтобы его пить.        Она стоит у зеркала, там, где он её оставил, и растеряно скользит по нему взглядом, не особо внимательно разглядывая собственное отражение. Мастер не уверен, что она видит, как похудела и осунулась и находит себя больной. Вряд ли он допустил бы, чтобы она это понимала. Когда он снова подходит к ней, обняв за бедра и притянув к себе, к члену, который практически не эрогирован, она реагирует так, будто он только что в неё излился, восторженно и с придыханием дыша. Отлично, что ещё не растерял умения внушать то, что ему нужно. Она — идеальный способ практиковаться.        Следующая мысль нагрянула в голову неожиданно, но очень понравилась. Пошарив глазами, он находит на спинке кресла у окна, красный платок — в точности там, где он оставил его при прошлой встрече. Тогда он завязал ей им глаза, но сегодня у него есть идея получше.        — Что ты хочешь сделать? — тихо спрашивает она, и голос её дрожит. — Мне бы хотелось на тебя смотреть. Пожалуйста.        Не успев закончить предложение, она опускает голову, как животное, которое сейчас станут бить. У него, впрочем, нет никаких подобных желаний, потому он только снова коротко целует её в затылок.        — Я не собираюсь завязывать тебе глаза, Джуд. У меня есть идея получше на сегодня. Она не спрашивает, какая, явно боится, но во взгляде заметно нетерпение. Это забавно и умиляет. Усмехнувшись, он отпускает её от себя, но лишь для того, чтобы связать красным платком за спиной её руки. Она теперь, точно узник, в кандалах, хотя мягких и приятных. Но сегодня он категорически не хочет, чтобы она к нему прикасалась.        А потом он начинает её раздевать. Пояс без сопротивления падает ей под ноги, маленькие петельки сдаются под легким нажатием пальцев. Крохотные трусики, в которые он залез немедля, не теряя времени и словно случайно коснулся клитора, услышав, как она отзывается восторженным полу вздохом, спущены до колен.        — Держи их, любимая, — с легкой хрипотцой говорит он, — не то я свяжу тебе ноги. Поняла?        — Да, — покорно кивает она, — я буду их держать.        — Хорошо — отвечает он, но удовольствия не получает. Скорее, раздражен.        Он раздевается, нарочито медленно, чтобы следить за её реакцией. Она открыла рот, снова дышит через раз, напряженно следит за ним глазами, будто юная девушка, только что познавшая красоту мужского тела. Всегда один и тот же взгляд. Который опостылел.        Так же медленно он открывает бутылку. Надежда, что в её взгляде промелькнет хотя бы интерес, а не утомившее его восхищение, оказалась тщетной. Она следит за ним с такой жадностью, точно он считает деньги, но с ней не делится.        Минутная передышка, когда их тела сосуществовали на некотором расстоянии друг от друга, окончена. Мастер снова подходит к ней, зарывшись пальцами в волосы, цвета спелой пшеницы, прижимая её к себе спиной. Этот миг проникновения в её сознание, пока она не понимает, что он делает, всегда приносил ему истинное удовольствие, сильнее даже самого потрясающего оргазма. Но ничего не принёс сейчас. Мысли, сведенные к одной об обожании его драгоценной персоны и жаждой наслаждаться им вечно, так достали, что хочется расколоть её голову, как орех. Если это не прекратить, он именно так и сделает, вопрос решён. Смутное воспоминание-вспышка о синей полицейской будке, названия которой она не помнит, отправлено к чёрту, как ненужное, ложное, и записано в бредовые идеи. Он ненавидит её за это.        Ненависть выражается в бурно пролитом на её худое тело вине. Красные дорожки расцветают на коже, подобно весенним макам, ползут тонкими змейками вниз, повторяя изгибы и задевая родинки. Она дышит рвано, пока явно не разобравшись, чувствует ли восторг, настороженность от новой игры или страх. Зрачки расширены, глаза широко открыты. Она больше не смотрит в зеркало, глядит на него, с удивлением повернув голову.        Он проделывает это снова, теперь купание в вине, очевидно, станет его трюком. Правда, вряд ли у него когда-нибудь будет возможность его повторить. Она рвано дышит, шумно, полной грудью, но пить вино, когда-то льется почти что ей в рот, не пытается — не то от шока, не то, что не желает. Скорее всего, первое — Мастер не оставил ей шансов иметь собственные желания.        Она ёрзает. В другой раз он, быть может, отшлепал бы её за непослушание, но теперь нет особого желания её трогать. Он понимает это, пока его пальцы лениво скользят по её бедру и промежности. Приготовившись получать наслаждение, она разочарованно замирает, когда он вынимает ладонь из её междуножья, в котором пламя вулкана вот-вот разгорится.        Он абсолютно обнажён и искренне не понимает, что такого привлекательного она нашла в этом теле — не самое высокое, довольно щуплое, самое заурядное и обычное мужское тело. Неужто он так изнасиловал её психику, полетевшую к чёрту вместе с памятью, которую тоже отнял он, самолично, что она находила бы его прекрасным, будь он даже уродцем из тех, которых в давние времена называли юродивыми? Это изумляет. Люди, обычные пешки, делали всё, что он приказывал, стоило лишь однажды овладеть их мыслями. Но ведь она — не человек. Мастер не мог предположить, что она сдастся так быстро.        Ожидание явно начинает её угнетать. Но недовольство проявляется лишь лёгкой складкой между бровей и морщинками на лбу, которые она почти сразу стремится разгладить улыбкой — всё, чтобы он, её господин, не посмел сердиться. Ожидание бесит и его, потому что напоминает о том, что он уничтожил собственными руками. Отбросив бутылку в сторону (остатки вина пролились на толстый ковёр), он прижимает её к себе, входит безо всяких церемоний и начинает двигаться — довольно резко и быстро. Ей не нужна подготовка — у неё внутри, стоит ему только появиться на горизонте, будто реактор взрывается, он знает. Он в подготовке точно не нуждается — разве что в подготовке к тому, как размазать её кишки по стенам этой удушливой, хоть и огромной, комнаты.        Он трахает её впервые не с триумфом от обладания, а с надеждой, что, быть может, это разбудит прежние чувства. Эта надежда, как и все, с которыми он пришел к ней сегодня, разбивается на мелкие осколки — как стекло, которое протаранили десятком свинцовых пуль. Она же всхлипывает от удовольствия, почти плачет, стонет, будто он играет на её теле, точно на арфе, совершенно счастливая, наверняка, улетающая в рай. Предсказуемость реакций вызывает желание орать, не прекращая, пока не охрипнет и не сядет голос. Он ничего не чувствует.        Решение, которое только сидело в подкорке сознания последние несколько недель, но не оформилось в чёткую мысль-структуру, найдено. Набрав в лёгкие побольше воздуха, он аккуратно тянет её за волосы, так, чтобы голова очутилась ближе к его плечу, и, когда удаётся достичь нужного эффекта, до крови впивается зубами в губу.        Она издаёт какой-то невнятный звук, но по расслабленному телу не похоже, что ей не нравится такая атака. Он так же страстно впивается в шею, оставляя на ней несколько укусов, терзает тонкую жилку, любуется следами собственных зубов на её сутулом плече.        Он познал горечь триумфа и это, чёрт побери, больно.        Она куда-то исчезает, растворяется в его руках. Нет, он не может позволить ничего такого. Схватив её за подбородок так, что пальцы хрустнули, а на её коже образовалась складка, он склоняется к самому её уху и шепчет, отделяя друг от друга слова:        — Смотри. На. Меня. Не. Смей. Отводить. Взгляд. Поняла? Видимо, его тиски слишком давят, потому что в расширенных глазах её теперь воцаряется страх. Она с ужасом кивает, сглатывает слюну, так, что в горле образовался видимый комок, и шепчет с благоговением:        — Да, Гарри.        Он знает, что она готова умолять о пощаде, скулить, чтобы он успокоился, не сердился на неё, но не делает этого, глупая. В наказание он трахает жёстче, вонзаясь сильно, как только возможно, почти разрывая на куски. Она не в силах сдерживать слёз, хочет отвернуться, вертит головой, насколько жёсткая хватка на её подбородке это позволяет. Он зол, черты их тел, отражающиеся в зеркале, расплываются перед глазами.        — Смотри на меня, — повторяет он, словно сумасшедший, — смотри на меня, смотри на меня.        Если она сейчас отведет взгляд, он свернет ей шею, оборвав жалкую жизнь. Не пожалеет. У них с Доктором нет привычки жалеть друг друга.        Она не отводит, даже не мигает. Сосуды в глазах окрасились багрянцем, а тело дрожит, как будто в ознобе. В мыслях, где теперь гуляет его сознание, пусто и глухо — если станет кричать, услышит эхо. Зеркало рисует ему пухлые соски, стоящие торчком даже теперь, когда он вовсе не ласковый котенок, а разъяренный тигр. Однажды он всё же разобьет это чёртово огромное зеркало до пола, на всю стену, и порежет осколками её тело на мелкие кусочки. Правда, вслед за этой мыслью приходит другая — это их последняя встреча, а, значит, такого сладкого момента больше не будет. Плевать. Всего лишь одна из возможностей, отложенная на потом, до лучших времён. Ему не привыкать.        Он поворачивает её к себе, обхватив в объятья-тиски, сильно, насколько возможно, кусает сосок, чувствуя, как она вся стала, будто натянутая стрела, и кончает с глухим рычанием, оставляя её тело лишь тогда, когда всё точно закончено, и последний аккорд боли тяжело бьет по клавишам обоих его сердец.        Городские часы бьют семь. Он отнял у себя, по меньшей мере, полтора часа, потратив на эту наскучившую игрушку. Но всё сделал правильно — через час домой явится её муж, самый большой простофиля из всех его собратьев-людей, которых только довелось встречать Мастеру. Явится мистер Смит — и со всем, наконец, будет покончено. Он, наконец, понимает, что оторвался от неё, и они сейчас стоят порознь. Когда она, покорная, с тихим вздохом опускается на колени и тянет к нему руки, намереваясь, очевидно, обнять за бёдра, Мастер, наконец, испытывает что-то ещё, кроме раздражения.        Он удивлён.        — Что ты делаешь? — в голосе его звучит недоумение. Даже вздумай он снова проникнуть в её мысли, вряд ли бы понял, что там происходит.        — Я рассердила тебя, любимый? — прикусив с досады губу, которая и так крови после его поцелуев, тихонько спрашивает она. Взгляд покорной лани будит в нём желание отвесить ей пару пощёчин.        — Нет.        — Расстроила?        — Нет, — продолжает он, и, понимая, что она не заткнётся, продолжит допытываться, добавляет, — не забивай этим свою прекрасную голову. Это был просто секс.        — Мне кажется, тебе не понравилось — отвечает она, и по голосу становится ясно, что для неё это — самое настоящее горе.        — Всё в порядке, — чеканит он, — прекрати придумывать то, чего нет, любимая.        От последнего слова веет такой фальшью, что ему хочется блевать.        Видимо, в её голове пробуждаются остатки разума, потому что она, наконец, поднимается с колен, обнимает его за шею и, нежно прижавшись к его телу своим, жарким, готовым к новым экспериментам, шепчет ему в губы:        — Я хочу ещё.        — Нет, — мягко говорит он, поставив между их лицами преграду в виде своей ладони, — мне нужно передохнуть, милая. Сходи пока в душ и приготовь мне кофе, пожалуйста. Чтобы её разочарование в отказе не стало трагедией, он легонько шлепает по заднице — слишком худой. У Люси, дурочки, которой он оказал честь больше года быть его женой, формы были более округлые и явно более аппетитные.        Если она и расстроена, то не слишком сильно, и длится это недолго. Она улыбается, опять как ребёнок, которого угостили конфетой, и исчезает в кухне через несколько секунд. Мастер садится на кровать, надевает трусы и брюки и устало откидывается на подушки. Время тянется медленно и он, хоть и повелевает им, сейчас ничего не в состоянии с этим поделать.        Мысли, что рушатся на него, как лавина, беспощадно терзают голову — одна горше другой. Когда он вернулся, чтобы отомстить, загнать Доктору в спину лазерную отвертку, которой они с Мисси убили друг друга, регенерация, начавшаяся по возвращению домой, в его время, исчезла. Временный парадокс, который они пережили, стал фатальным для Мисси, находящаяся в собственном временном потоке, но никак не затронул его, гостя в своём же будущем.        Но сердитого растрепанного старика он уже не нашел. Вместо этого обнаружил блуждающую по городу блондинку в прежнем костюме. Она не помнила о себе ничего, не знала даже своего имени, и производила зрелище настолько жалкое, что ему хотелось хохотать на целую Вселенную, оглашая её звуками собственного триумфа. Её даже жаль было убивать, и тогда он мгновенно придумал другой план — он отнял у неё все воспоминания, которые, ещё немного, и вернулись бы, загнал в крохотные часы, как и всегда в таких случаях, и носил её память с тех пор в собственном кармане.        Он создал ей фальшивую личность, придумал фальшивое имя и, дабы она не зудела над ухом, как оса, постоянно, круглые сутки, выдал замуж за идиота, которого легко можно было убрать, как только придёт время. Люди ужасно глупы — несколько зигзагов в их жалких мыслях, и они уверены, что абсолютно чужое существо — любовь всей их жизни. Доктор, теперь уже Джуд Хопкинс, пошла замуж за самого глупого землянина на свете спустя всего две недели после знакомства.        Он поддерживал в ней уверенность, что мистер Смит — самый лучший друг на свете, что они с детства вместе, и это решение — лучшее и максимально удобное для неё. Он же не давал шансов её истинной личности пробудиться, а, когда она, стесняясь, рассказала о том, что иногда ей приходят в голову странные мысли о странных вещах и странных путешествиях, он её высмеял — по-дружески, как взрослый человек подтрунивает над маленьким наивным ребёнком. И убедил сжечь дневник, где она записывала свою память, прорывающуюся в порабощенный им мозг в виде снов.        Ему несказанно повезло. Все спутники Доктора были если не мертвы, то слишком заняты своей обыденной жизнью, чтобы ежесекундно помнить странного чудака с Галиффрея, никто не видел его в этом теле, никто не знал, что это за странная блондинка с улыбкой младенца и глазами нежной лани. Никто бы не стал искать Доктора, даже если бы очень захотелось. Он был хозяином положения.        Приобретая себе покорную и глупую игрушку, Мастер был уверен, что теперь-то уж точно выпьет свой триумф до дна. Разве он не хотел владеть Доктором без остатка? Разве не этого они всегда требовали друг от друга, но никогда не шли на уступки? Он победил, как всегда, но эта победа была самой великой и самой важной из всех.        Время показало ему, как сильно он ошибся. Покорная рабыня, прилипшая как муха, не смеющая дышать без его позволения, очень быстро наскучила. Даже в плену, жалкий, его старый друг-враг не был сломлен. Он противился, спорил, не сдавался, изводил его и себя. Мастер скучал по их спорам и состязаниям. Почти выл от желания снова увидеть его, непокорного. Глупая послушная блондинка без личности, без характера и почти без мозгов, утомила его.        Он больше не хотел её. Он хотел Доктора.        А, значит, пора поставить на фальши точку. Время было самым подходящим. Время пришло.        Неизвестно, сколько бы ещё он раздумывал над этим, если бы не лицо простофили, показавшееся в комнате, его застывший взгляд, тяжелые шаги и крики, которые раздались почти тот час из кухни.        Мастер сел, надел рубашку и стал медленно застегивать пуговицы, одну за другой. Он приготовился быть свидетелем желанной картины, которая, как бы не было дурно его настроение, обещала его занять.        Смит тащит её за руку в спальню, вцепившись ей в волосы грубо хватает за плечи, трясёт, как желе, словно белый флаг на холодном ветру. Забавно, но даже ему, хилому, слабому и нерасторопному, она не в силах противиться. У неё больше нет сил, совсем.        — Уилл, — только шепчет она, почти одними губами, едва тянет голос, похожий на писк новорожденного котенка, — Уилл, что ты делаешь?        Он брезгливо отбрасывает её от себя. Как бы он не был нерасторопен, его силы хватило, чтобы она упала и больно стукнулась головой об угол кровати. Она начинает плакать — беззвучно, но плечи дрожат.        Простофиля судорожно хватает снятый с её запястья кладезь с воспоминаниями и быстро, в ускоренном темпе, пересматривает. Он смотрит всё — каждую её измену, и эту, сегодняшнюю встречу, тоже. Лицо при этом дёргается, а тело дрожит, как будто вот-вот и эпилептический припадок случится.        Он хватает её за плечи и снова начинает трясти.        — Джуд! — вряд ли сам понимая это, начинает рыдать. — Ты изменяла мне, Джуд. Все время, постоянно. Ты предавала меня. Трахалась в каждом углу этого дома, нашего дома! Как ты могла, Джуд? За что? Как ты могла?        — Уилл, — тихо пищит она, пытаясь закрыться руками, как будто крестом, — Уилл, пожалуйста. Я прошу тебя…        Он бьет её наотмашь по щеке, с такой силой, как будто вазу разбить с разбегу пытается. Она снова опадает на пол, как увядший лист.        Мастер встаёт. Это отличный момент, когда никто о нём, кажется, не помнит. Никому нет до него дела. Идёт на кухню, достаёт из набора ножей, стоящих на столе, самый крупный. Возвращается в комнату, где та, что ещё не так давно была Доктором, расхаживает от окна к кровати и обратно, а простофиля горько рыдает, как ребёнок, у которого отняли мороженное. Смит неуклюже встаёт, сжимая кулаки. Смешно. Этот ублюдок явно собирается поколотить своего, как он думает, соперника. Мастеру достаточно одного взгляда, чтобы превратить его в покорную собачонку. На Доктора даже смотреть не нужно — она стала покорной собачонкой уже давно.        Рука тяжело и твёрдо опускается ей на плечо, и она удивлённо поднимает на него пленённый слезами взгляд.        — Любимая, — шепчет он, стараясь, чтобы это звучало с максимальной нежностью, — ты знаешь, что делать.        Он протягивает ей нож. Пару минут она смотрит в изумлении. Закравшееся сомнение (она всё же ещё не настолько низко пала, чтобы легко принимать чудовищные решения) выражается в робком, тихом:        — Но, Гарри…?        — Ты знаешь, что это решение верно, Джуд, — мягко настаивает он, — и оно — единственно возможно.        Она поджимает губы, но нож всё-таки берёт, и рука при этом практически не дрожит, достаточно твёрдая. Она идёт к нему с выправкой солдата, подходит мягко, подкрадываясь, нежно обнимает за плечи. А он всё судорожно рыдает, всхлипывая горько, словно обиженное дитя.        — О, Джуд! Почему? За что?        Мастер отворачивается к окну, борясь с тошнотой — этот цирк ему осточертел.        — Прости меня, Уилл, — подавлено шепчет она, и через несколько минут по отчаянному вскрику, звону металла и глухому стуку упавшего на пол тела, Мастер понимает, что всё кончено.        Ему не хочется отрываться от созерцания стремительно захватывающей небо полной луны. Сегодня будет ясное небо, а у Доктора, наконец, появятся ясные мозги и возможность думать самостоятельно. Не сейчас, позже. Когда наступит финал. Когда она совершит последний шаг к превращению в монстра.        Когда он поворачивается к ней, обнаруживает, что она сидит на постели, нахохлившись, точно маленькая гордая птичка, обхватив себя руками, кусает губы и смотрит в пол — на нём стремительно цветет кровавая гвоздика.        — О, Гарри! — полным отчаяния голосом, шепчет она. — Гарри!        Он не реагирует. На то, чтобы принести мешок и упаковать в него худенькое щуплое тело уходит около получаса. Всё это время она, понурившись, наблюдает, не отрываясь от ужасной картины ни на миг.        — Поехали, любимая, — вернувшись в спальню, когда окровавленные ладони всё же удалось отмыть, решительно говорит Мастер, — пора кончать со всем этим.