Чёрная дыра

       Уилл уезжает в командировку, оставив Джуд совсем одну, и она испытывает такое облегчение, как если бы её от непосильной ноши избавили. Она облегченно вздыхает, едва за Уиллом закрывается дверь, жмурится, не в силах поверить, что её ждёт неделя, целая неделя свободы, и неспешно идёт к себе, доставая из тумбочки толстую помятую тетрадь.        Отнеся тетрадь в кухню, Джуд садится за стол, открывает тетрадь на случайной рандомной странице, и читает, до крови закусив верхнюю губу: «Сегодня я была хмурым стариком, высоким и статным. Удивительно, как часто этот Доктор способен кардинально менять внешность. Нужно бы нарисовать его портреты. Или, может, всё-таки не стоит? Посмотрим, что будет в будущем. Ах да, кстати, всё не могу вспомнить, кто же такая Мисси?»        Джуд тяжело вздыхает, сокрушенно, горько, точно маленькое дитя, которое вдруг поняло, что доброго Санты не существует. Именно такой она себя сейчас и чувствует — потерянной, горькой, не знающей, что предпринять.        — Это только мои фантазии, — говорит она, глядя отсутствующим взглядом в помятую тетрадь, — только сказки.        Да, сказки, но феноменально реалистичные. Каждый раз, когда ей снится этот Доктор, она напрочь выбывает из реальности, забывает обо всём на свете, даже о том, что у неё есть реальная жизнь, где она работает учительницей, отвечает за концерты в школе за углом. Она, меж тем, где-то в другой Вселенной, в иной Галактике, покоряет её, летит к звёздам, любуется планетами в облике хмурого старика, что зовёт себя Доктором. Наверное, она сходит с ума, наверное, с этим Доктором она совсем обезумела, но ей нравится эта фантазия. Странно, но всякий раз, когда этот странный гость приходит в её сны, Джуд чувствует себя живой, счастливой, настоящей — ощущения, которые ни одно событие нынешней жизни дать ей не может.        Она закрывает тетрадь, оставляя её за обеденным столом, почти уверенная, что будет ещё её перечитывать, откроет любой текст, рандомно, и станет читать, снова и снова, улыбаясь похождениям забавного старикашки. Она оставляет тетрадь, сама же достаёт глубокую кастрюлю и ставит её на плиту — самое время сварить суп. Посолив воду, Джуд неспешно размешивает её крутой ложкой, аккуратно пробует. Накрывает крышкой и возвращается к столу. Суп будет закипать, она же — приключаться вместе с Доктором, которого придумала, но который кажется таким удивительно реалистичным.        Джуд некуда торопиться, она листает страница за страницей, ища ответы на свои вопросы, но, кажется, их не находя. То и дело из глубин тетради выныривают имена, которые ни о чём, совсем ни о чём, ей не говорят: Мисси, Клара, Нардол, Ривер, Билл. Почему даже многие эти имена какие-то не настоящие, инопланетные? Много ли существует людей, чьё имя звучит так же, как слово «река»? А Нардол? Часто ли ей приходилось встречать людей с таким именем?        Вздохнув, она качает головой, впервые ощущая, что заботы, которые мучают её, тяжким грузом лежат на сердце, отступают. Когда она снова читает очередную историю, по устам ползёт счастливая, почти что детская, улыбка.        Роза Тайлер — это самая маленькая из всех спутниц, с которыми довелось путешествовать. Она наивна, часто глупа, но часто поражает меня своим умом и идеями, которые бы мне самому ни за что в голову не пришли. А ещё, мне кажется, что я люблю её. Всякий раз, когда она рядом, с моими сердцами что-то происходит. Они поют. Оживают. Они живы. Маленький, теплый комок, которого зовут Роза Тайлер, делает мою жизнь светлее, легче, лучше.        Оба сердца. Эти слова заставляют её забыть, что нужно дышать. У Доктора, она уже в этом убедилась по всем записям, два сердца. Он снится ей и всегда, всегда подчёркивает, что их у него два — не важно, седовласый старик ли это, или совсем молодой, неуклюжий мужчина. Два сердца. Как у неё. Как у Гарри. Отчего так? Может быть, на земле, рядом с человеческой, есть другая раса, во всём похожая на людей, но с двумя сердцами? Что, если она — не человек, они с Гарри не люди? Что, если они — те, кого принято называть пришельцами и бояться?        Джуд качает головой, силясь отогнать эту мысль от себя. Нет. Не нужно думать такие глупости. Это всего лишь два человеческих сердца, так бывает, Уилл говорит, что такова её генетическая особенность. Может быть, пока мама была беременной, она ждала двойню, а родилась только Джуд — кто знает? Она нашла для себя такое объяснение, так что, хватит задавать вопросы, на которые всё равно никто не ответит.        Она вновь берет в руки тетрадь, но не спешит читать новую захватывающую историю. Чувствует, что ей больно, что с неё хватит, довольно, всё, не нужно больше историй, которые никогда не было в реальности. Она просто держит тетрадь, зажав в дрожащих пальцах, смотрит на неё с обреченностью приговоренного к смерти, быстро смахивает так не вовремя накатившуюся слезу, прикусывает губы, храня в них судорожный вздох. Теперь она чувствует себя самым несчастным человеком на свете. Память, словно издеваясь, преподносит другой сюрприз, ветром доносит приятный баритон, полный надлома и страданий: «Донна Ноубл, мне так жаль!»        Джуд понятия не имеет, кто такая эта Донна Ноубл, почему она снова слышит мужской голос, показавшийся до боли знакомым, но оба сердца вмиг, тут же, предательски колют. Да уж, Джуд, пора оставить сомнения — ты знаешь этого Доктора, и знакомство это не принесло тебе ничего, кроме боли.        Всхлипнув, она быстро стирает солёные слёзы с ресниц, кладёт дрожащие руки на колени, ищет глазами, за что зацепиться, где отыскать опору. Ей кажется, что она падает в мрачную бездну, что её затягивает чёрная дыра — ещё немного и поглотит. Ей страшно, она чувствует себя беззащитной, крошечной пылинкой в жестоком и грузном мире. Наверное, ей не выстоять, не выдержать, наверное, время навсегда сотрёт её из чужой памяти.        Наверное, от неё настоящей, ничего уже не осталось, и она понятия не имеет, от чего так. Где-то она допустила ошибку, страшную, фатальную ошибку, из разряда таких, что исправить невозможно. Где-то допустила, да, знать бы ещё, конкретно где.        Джуд тяжело, грузно поднимается, и, прихватив халат из спальни, идёт в душ. В огромной душевой кабинке, которую ненавидит за размеры и идущий от неё холод, она стоит долго, замерев, едва дыша, жмурится, гонит все мысли из своей головы, и пытается прийти в себя, напомнить себе, где она, что с ней. Получается из ряда вон плохо, очертания квартиры, которую ещё вчера убирала, создавая в ней уют, чужие, холодные, мрачные. Эта квартира давит, как будто подвал, сдавливает глотку железным обручем. Эта квартира, кажется ей, однажды её убьет. Воспалённый разум кричит, что отсюда нужно бежать, как можно скорее, как можно дальше, не оглядываясь. Сердце предательски ноет: она несчастна, и дальше будет ещё хуже.        Кое-как вымывшись, Джуд выходит в спальню, бросается на кровать, и просматривает, мотает воспоминания — о себе, и о Гарри. Яркая страсть, что затмила всё на свете, ни в чём остальном не оставив смысла. Он любит трахать её перед зеркалом, смотрит на блики от её тела с нескрываемым восторгом, рассматривает в отражении себя, будто ни разу в жизни себя не видел. Что этот человек, похожий на дьявола, сделал с ней, почему обратил в безвольную куклу, которая и дышать не решится без его разрешения?        Она отматывает ещё воспоминание. Вот он, стоящий перед ней на коленях, аккуратно снимающий зубами её колготы, стаскивающий трусы. Горячее дыхание щекочет её кожу, заползает в пупок, а она тает, летит далеко-далеко.        Джуд снимает часы, чип, мигнув, успокаивается, воспоминания стихают, но, увы, только на экране. В её голове, в её памяти, они бушуют, точно цунами, смывают остатки реальности, её нечеткие контуры. Она вдруг тихонько скулит, она сдаётся, и, бросившись на подушку, падает лицом вниз, точно подкошенная. Она и есть подкошенная — птица, которой подрезали крылья. Когда оборвался её полёт? Почему она не заметила этого?        Шаги, тихие, но уверенные, заставили её встрепенуться, вытереть слёзы, перестать, наконец, кусать губы. Она садится на постели, а потом вскакивает на ноги, замирая, забыв, как дышать, сверлит взглядом дверь. Эти шаги она узнает из миллиарда других, всегда, что бы ни случилось, будет им рада. На губах тот час же расцветает улыбка, точно бутон, Джуд счастлива, оба сердца в груди поют.        — Гарри… — шепчет она, и, не медля, бросается ему на шею. — Гарри, ты здесь… ты пришёл.        — Да, дорогая, — спокойно отзывается он, пока Джуд ласково покрывает его шею, крохотные родинки на ней, поцелуями, — привет.        — Привет, — шепчет она, целуя его виски и запястья, — привет.        Он ласково, но отстраняет её от себя, подходит к столу, где всё ещё лежит дневник, садится, закинув ногу за ногу. Джуд стоит в полушаге, любуется им, не в силах сказать и слова, восторженно дышит, потому что он так потрясающе красив, когда сосредоточен.        — Тебя снова терзал этот Доктор? — холодно спрашивает он, взглянув на неё прямо, и закрывает тетрадь, отбросив её от себя так, точно это микроб заразный.        — Он не терзал меня, — качает головой Джуд, улыбаясь, стараясь его обезоружить, — просто…        — Просто Доктора нет. Прекрати верить в эту чушь, дорогая.        Ей больно и всё внутри протестует: это неправда, Доктор есть, жив, странствует где-то. А по губам ползёт горькая ухмылка, потому что она вдруг теперь только отчётливо понимает, как сильно себе завралась.        Гарри встаёт и хищной мягкой поступью подходит к ней, брезгливо неся тетрадь в кончиках пальцев. Достав из кармана рубашки, чёрной, как смоль, зажигалку, протягивает её Джуд.        — Пора избавляться от сказок, дорогая. Я хочу, чтобы ты спалила тетрадь.        — Это всего лишь тетрадь, — с глупой лёгкой улыбкой, отзывается она, — и только.        — Ты знаешь, что это не просто тетрадь, — отрывисто, почти по слогам, говорит он, пристально ей в глаза заглядывая, так, что мурашки по коже идут, — поджигай.        — Но я не хочу!        — Что ж, — на устах мелькает недобрая улыбка, — в таком случае, я вынужден буду уйти. Либо я, либо твои глупые фантазии, Джуд. Выбирай.        Он раздражён, она почувствовала это сразу. Злость его сейчас поднимается внутри, точно клокочущее море. Поглядев в его глаза, Джуд сдаётся. Он прав, это всего лишь тетрадь. Сказки, которые никогда не сбудутся. Глупые мечты, которым, увы, не суждено осуществиться.        Чувствуя, как дрожат пальцы, она берёт протянутую ей зажигалку, касается ею хрупких страниц, и… Тетрадь, вспыхнув, горит, а ей хочется мычать и плакать. Сердце пронзает чувство, будто это горит её жизнь, вся её сущность.        И Джуд ещё смотрит, как все её сказки разбиваются о жестокость огня, и она ещё кривит губы от боли, а он уже потрясающе холоден и величественно-спокоен. Коснувшись губами её уха, палящего, как эта бумага в её руках, он нежно целует его шепчет сладко-сладко:        — Молодец. Иди в спальню, дорогая. Жди меня перед зеркалом.        Слова-обещания, от которых у неё запело, сладко заныло сердце. Джуд кивает, набрав в лёгкие больше воздуха, возбужденного и горячего, и уходит к себе, порхая как бабочка.        Она — бабочка, доверчивая и несчастная, а он — огонь. Она почти уверена, что однажды он испепелит её, но сейчас, в данный момент, ей плевать.