Глава 8.
30 июня 2019 г. в 12:54
У неё на запястьях — следы наручников, рельефный рисунок, что врезался в кожу. Она смотрит на красные поцелуи, только что оставленные удавкой на её шее, так элегантно и так тяжело давящей, и, если бы у неё был кадык, оставившей след там, и водит пальцами по коже.
Она никогда не могла понять, нравится ли себе, или нет — довольно высокая, как для женщины, худая, внешне из той породы, которую называют «милой», почти ребёнок, если смотреть в глаза и наблюдать за улыбкой, с белыми волосами, непослушными, становящимися волнистыми от дождя или от ветра. Она считает свою внешность слишком простой, о таких, как она, говорят часто «девушка по соседству». Она, если честно, совсем не уверена, что хотела бы быть роковой красоткой, да только остроты, перчинки во внешности, ей бы определенно не помешало.
У неё на животе отчётливый след его зубов, а это значит, что от Уилла придется тщательно прятать тело — уже были неудобные вопросы, тогда она едва выкрутилась, свалив всё на него, списав, что он был пьян и просто не помнит. Второй раз, если что, так не прокатит. Джуд жмурится, щурится, тяжело вздыхает, разглядывая эти следы запретной страсти. Она любит, когда они остаются на её коже, словно тату. Ей нравится поддерживать в себе мысль, что она принадлежит ему, беззастенчиво и без оговорок.
На вене правой руки — след от сигареты. Он чертовски сексуально курит, как оказалось. Её заводит один только вид того, как он выдыхает тонкую струю дыма изо рта. Сегодня, когда первая вспышка страсти закончилась, она тянулась к его губам, как к святому источнику, а всё потому, что тонкая кожа, подёрнутая дымкой, выглядела восхитительно-сексуально. Это не он, а она сама, прожгла своё запястье, и вена теперь странно, приглушённо-болезненно ныла. Её хотелось, чтобы он остался на её коже ещё и так — на дольше, запахом, рисунками.
— Что ты, чёрт побери, делаешь? — подложив ладонь под голову, он спросил, не скрывая удивления, смотря на неё с насмешливой добротой. Определенно, ему понравилась её выходка.
— Оставляю тебя себе — улыбнулась она, потянулась к его губам, и стала жарко, сладостно, его целовать. Как обычно с ней это бывало, она не могла остановиться, даже когда они оба начали задыхаться, и у них снова был бы секс, определённо да, если бы он мягко, но с достаточной уверенностью, не отстранил бы её от себя.
— Что такое? — она виновато взглянула на него, снова начиная беспокоиться, что он утомился от неё и скоро всё прекратит, пошлёт её к чёрту.
— Я голоден, Джуд, — к счастью, он улыбался, и было не похоже, что сердится.
«И между нами сегодня больше не будет секса. Хватит».
Она поклясться была готова, что слышала, что он подумал, слышала его голос в своей голове, и вздрогнула, стараясь отогнать от себя наваждение. Но избавиться от него оказалось задачей не такой уж лёгкой.
Джуд уставилась в стену, глубоко дыша. Он должен был заметить, что что-то не так, и, конечно, поинтересоваться, что происходит. Не то, чтобы это была его обязанность, но, когда человек, находящийся рядом, улетает из реальности внезапно, нужно спросить, куда. Джуд, во всяком случае, так и делала, когда задумчив и отстранен бывал он.
Но Гарри был другим. Он поднялся с постели, оставляя мятый след после себя, и проступившие следы спермы тоже, натянул футболку, идеально наглаженную (она ни разу не могла припомнить, чтобы видела его в мятых или небрежных вещах), и, не заботясь ни о трусах, ни о том, что надо бы надеть тапки, босыми ногами пошлёпал на кухню.
Джуд трусики надела, укутала плечи халатом, который слабо подпоясала, расчесала волосы, и, перестелив бельё, унесла грязное в ванную. Она думала, что однажды таки решится хотя бы раз на это хулиганство, решится, и сохранит себе бельё, хранящее его след — чёрт его знает, как она объяснит это Уиллу, и сможет ли объяснить, но, Боже, ей нужно, чтобы частичка его всегда была с ней. Что ещё, свидетельствующее о том, насколько они близки, кроме как не простынь со следами спермы, это может быть?
Этот мужчина сделал с ней нечто невероятное, изменил так кардинально, какой она, скромная, зажатая, краснеющая уже от одного слова «секс», даже если оно только пришло в её мысли, теперь она изнывала от постоянного желания, становящегося тем острее, чем дальше они были друг от друга, и её фантазиям можно было бы спокойно присваивать титул самых развратных в мире. Если бы порно-режиссер задумал бы снять на их основе кино, более грязной порнухи мир ещё не видывал бы. Но то, что раньше её бы смутило, сейчас вызывало лишь одно неистовое желание — улыбаться, заливаться счастливым смехом, радоваться. В конце концов, она была влюблённой женщиной, почему бы ей не наслаждаться этим состоянием? Это естественно, а что влюблена она была совсем не в своего мужа — в мире много счастливых семей, и каждая семья несчастлива по-своему. И потом, у неё тоже должны быть собственные тайны, разве нет?
Она входит в кухню, жадно вдыхает разливающийся запах, только теперь осознав, что тоже проголодалась. Он жарит яичницу, неспешно помешивает её на сковородке. Она отправляет простынь в стиральную машинку, и, подойдя вплотную к нему, сунет руки под футболку, укрывая его в капкане из объятий. Не то, чтобы он выразил как-то свою радость от её присутствия, но не отталкивает, и остаётся весьма спокоен.
— Гарри — шепча его имя, она ласково целует его в затылок, щекочет дыханием его волосы.
— Есть будешь?
— Угу.
— Хорошо.
Он делает огонь сильнее, отходя на полшага от печки.
Джуд обвивает его за шею, утыкается головой ему в плечо, закрывает глаза. Так она готова стоять вечно, вдыхать запах его тела, что всегда сильнее после секса, щекотать волосинки на его спине, ныряя в них носом, целовать родинки на его позвоночнике. Он не противится, дышит спокойно, помешивает яичницу, переворачивая её на другую сторону.
И снова в её мысли врывается картинка, поразительно зримая, которая уводит её от реальности далеко-далеко, на другую планету. Маленький мальчик, которого мать называет Тетой, носится по красным полям, воздевая руки в небо, заливаясь смехом, и счастливо жмурится, глядя на палящее солнце. Ощущение свободы, которое он при этом испытывает, так реально, так зримо, чувственно, что передаётся и ей, каждой её клетке. Её накрывает волной свободы и радости, и тоже хочется счастливо хохотать, покрывая его быстрыми, торопливыми поцелуями.
Это имя — Тета — пришло к ней внезапно, впервые ворвалось в её память, и сладко ласкает слух. Оно тёплое, приятное, пахнет детством и беззаботным теплом.
— Кто такой Тета? — когда она попробовала его на слух, то рассмеялась, радостно и свободно.
Оно восхитительно звучит, лучше даже, чем когда просто о нём думаешь. Оно родное.
Яичница готова, Гарри выключает печь, поворачивается к ней и, взяв её лицо в ладони, внимательно смотрит в глаза, проникновенно, заискивающе. Она уже хорошо знает этот взгляд — он заинтересован.
— Что?
— Я словно видела перед собой маленького мальчика, который бегал, счастливый, по красным полям, и заливался смехом. Мать звала его Тетой.
Он вдруг отворачивается — резко, быстро. Если бы такое вообще было возможно, Джуд бы сказала, что он словно боится расплакаться. Оба сердца в груди тут же замирают, она дышит тяжело, словно крадя каждый вздох у собственных лёгких.
— Я, значит, не сумасшедшая, — почти твёрдо, почти уверенно, говорит она, — скажи мне, что ты тоже понимаешь, о чём я говорю, что это не просто воображение моё разгулялось.
Взяв в ладони его гладко выбритое лицо, она пристально смотрит ему в глаза, встревоженные, воспалённые внезапной, резкой болью, не давая шансов отвернуться.
— У нас с тобой, у обоих, по два сердца в груди, и я не встретила ни в одном справочнике, ни на одном сайте, описания такой болезни. Когда я рассказываю тебе о своих определенно реальных фантазиях, ты начинаешь волноваться, и даже не пытайся сказать мне, что это не так, потому что я не поверю. Я знаю, никто не поверит мне, но эти фантазии так же реальны, как и то, что вчера вечером я ходила в магазин, и кормила за углом его голодного грязного кота. Это словно происходило со мной однажды, в прошлом. Я уже испытывала это. Все эти события уже были.
Он хочет отвернуться, наверное, стоит ей только ослабить хватку, убежит. Но нет, она умеет быть цепкой и хищной, если ей действительно что-то нужно.
— Я сейчас вернусь. Погоди.
Она почти убегает, врывается в спальню, где ещё пахнет его потом, открывает верхний ящик стола, который стала с некоторых пор запирать, швырнув ключ на стол, судорожно вцепившись в толстую тетрадь с пейзажем гор на обложке, несётся назад, громко хлопнув дверью.
Его она застаёт уже абсолютно спокойным, сидящим за столом, и накалывающим яичницу на вилку. Он бросает на неё удивлённый небрежный взгляд, по губам пробегает быстрая, почти мимолётная, ухмылка.
— Прочти это — твёрдо выдохнув, она кладёт тетрадь перед ним, в миллиметре от его тарелки, и смотрит на него максимально категорическим взглядом. — Я хочу, чтобы ты прочёл это.
Он насмешливо улыбается, но тетрадь в руки всё же берёт, и шуршит страницами. Джуд подходит к окну, поворачивается, опираясь о подоконник, слушает, как медленно он листает страницы, и его сосредоточенное дыхание.
Он встаёт, подходит к ней, обжигает её кожу жарким вздохом, аккуратно обнимает за талию, привлекая к себе, поворачивая лицом к своему лицу, чтобы она видела его глаза, и целует в висок, нежно и осторожно, так, что она чувствует, как щемит сердце в сладостном ритме.
— Джуд, — шепчет он, и имя её звучит в его устах, словно бархат, — эти истории хороши, хотя им и не хватает литературной хватки, я считаю. Но ты же знаешь, дорогая, что Доктор — выдумка. Никакого Доктора нет. Не позволяй каким-то, даже настолько масштабным фантазиям, сводить тебя с ума. Детство, когда верить в сказки было положено, давно закончилось.
— А если это не сказки, Гарри? — медленно покачав головой, она с отчаянной мольбой глядит на него, прямо в глаза. — Что, если это правда, и он, этот Доктор, существует?
Он улыбается, подносит её запястье к губам, целует.
— Не обманывай себя, Джуд. Как бы не был обман прекрасен. Это всё равно лишь обман.
— Тогда скажи, — она снова ласково гладит его по щекам, — почему ты так встревожился, когда я рассказала тебе о Тете? И ещё раньше, когда сказала о Галлифрее, ты ответил, что это забавное название, но я помню, как ты до крови прикусил губу. Почему, Гарри? Ответь.
— Это совпадение.
— Ты кусаешь губы, когда сильно нервничаешь, либо встревожен. Не думай, будто я не заметила, не поняла этого.
— Тем не менее, тогда, когда ты впервые заговорила об этом Галлифрее, это было лишь совпадение. Можешь и дальше не верить мне, а верить своим придумкам, Джуд.
— А сейчас, с Тетой? Тоже спишешь на совпадение, или что мне почудилось, или что я просто фантазёрка, выдумала то, чего нет?
— А сейчас, — он вырвался от неё резко и, кажется, даже брезгливо как-то, — это просто тоска по матери. Ты помнишь, я рассказывал, что она умерла, когда я был школьником? Я вдруг подумал, могла бы моя мать вот так звать меня, играющим в полях.
Воспалённый взгляд, кажется, говорит о том, что он не лжёт.
Что ж, сегодня Джуд поверит в сказку о том, что они честны друг с другом, хотя бы изредка.
Она вздыхает, отпускает его тёплую ладонь из своих пальцев, но отойти подальше, сесть, оставить его, не решается.
На его губах появляется улыбка, добродушная, будто и не было этого напряженного разговора и риска очередной размолвки. Он целует её в висок снова, а потом чуть ниже, и в веки, по очереди.
— Этот Доктор — ложь. Он лишний. Я хочу, чтобы ты избавилась от него, Джуд. Сожги тетрадь.
— Что? — она вдруг хочет ударить его, изо всех сил хлопнуть ему по щеке, чтобы видеть, как хрустнет такая тонкая его шея. Она чувствует злость, что с каждой секундой, вместо того, чтобы отступать, только нарастает.
— Я хочу, чтобы ты сожгла тетрадь.
— Нет — это словно прозвучало как вердикт, больно разрезав собою воздух напополам. — Нет, я не сделаю этого.
Он делает шаг навстречу, так, что они снова оказываются стоящими вплотную друг к другу. Теперь её черёд брать её лицо в свои ладони, твёрдые и прохладные. Она чувствует, как расцветает под его пальцами её кожа.
— Сделаешь, когда будешь готова, Джуд. Когда я прикажу.
И она вновь чувствует, как выпадает из реальности, становясь рабой его голоса, слугой его приказа. Странное чувство. Оно пугает её. Оно убивает её — медленно, по клетке.
И снова он награждает её лёгким поцелуем в висок, а потом, схватив яичницу, жадно откусывает её прямо со сковородки, и быстро жуёт.
— Давай сядем и поедим спокойно, милый, — мягко улыбаясь, предлагает она, тянется к нему, готовая обвиться клубком на его тонкой прекрасной шее, укрытой мелкими родинками, и целовать каждую из них, — я тоже проголодалась.
Она улыбается, наверное, не просто по-детски как-то наивно, а глупо, она тянется к нему, затаив дыхание. Но он на миг поджимает губы, а потом качает головой:
— Нет, Джуд, поздно. Посмотри на время, дорогая. Через пару минут вернётся твой муж. Поешь сама. Скоро увидимся.
Поцелуй в губы, которым он её тот час же наградил, такой скорый, дежурный, подаренный словно, чтобы от неё побыстрее отделаться. Он идёт в спальню, надевает вещи, совершенно не обращая внимания, что она стоит на пороге, следит за каждым его шагом и каждым движением, и, не удостоив её и взглядом, уходит, точно бегущий от буквы закона преступник.
Ей приходится сделать над собою усилие, чтобы признать, что он прав, что просто нужно было поторопиться, потому что Уилл вправду вот-вот вернётся с работы, и что это вовсе не бегство, потому что она, однообразная, глупая, ему опостылела.
Она идёт к стиралке, включает её, садится рядом, растерянная, пустая, надеясь, что удастся скрыть следы преступления, жуёт наверняка вкусную яичницу, вкуса которой, тем не менее, сейчас, увы, не чувствует, и давится горькими слезами, ненавидя себя за то, что вышла за Уилла, чужого, неважного, замуж.