Чёрная дыра

       — Я знаю, что ты мне изменяешь с ним, Джуд. Знаю, что изменяешь. Я докажу это.        Он сидит на кровати, глядя в одну точку пустыми глазами и, подрагивая, плачет. Всхлипывает, как щенок. И так уже больше часа. Крутит индикатор чипа на своей руке и, в моменты, когда его взгляд совсем потухает, уносясь далеко, снова и снова роется в её и своих воспоминаниях, копается в своей голове, пытаясь найти ответ, которого никогда не получит — Саксон позаботился об этом.        Ей бы пожалеть его, бедолагу. Несчастный, он не знает, куда идёт, к чему прийти должен, не чувствует любви, потому что она его не любит, ни грамма, даже как друга не любит, и страдает. У него огромная рана в боку, из которой, кажется, кишки вот-вот вылезут. Эта рана называется горькими эмоциями, которые однажды сдадут его с потрохами. Когда-нибудь, возможно, в недалёком будущем, он окончательно уничтожит себя, и ему даже станет легче от этого. Когда-нибудь случится именно так.        Но сейчас ей бы пожалеть его, беднягу. Он сидит на измятой постели, после того, как она снова отвергла его, знает, что никаких чувств в ней не разбудил, снова и снова копается в стёртых и перемешанных, как шифр, от него событиях собственной жизни, ищет ответы, и, не находя, горько плачет. Он — взрослый мужчина, ему почти тридцать пять, но теперь он куда более эмоционален, чем любой маленький ребёнок, искренне страдающий из-за ерунды. Его, Уилла, горе куда сильнее, глубже, рана страшнее — он мучит себя вовсе не из-за ерунды. Он оточен ложью, и правда его убьет, как бы сильно он не желал её знать. Он повержен, уничтожен, разбит, разломан на осколки. Сердце его разорвано на куски и кровоточит. Он — если не самый несчастный, то один из самых несчастных людей, в принципе.        Ей бы пожалеть его, но Джуд не может. В её сердце, открытом, как рваная рана, жалости не осталось ни к кому, кроме себя самой. Она — чёртова эгоистка, самая эгоистичная женщина на свете, влюбившаяся в монстра, зависимая от монстра. Уилл — замечательный друг и хороший муж, стремящийся укутать её в ласку, помочь сбежать от боли, попытаться вырвать из лап бессилия и смерти, что до сих пор не отпускают, крепко вонзились в глотку. Джуд разучилась жалеть, а, может быть, не умела.        Ты всегда был таким эгоистом, Доктор. Думал ли хоть раз о ком-то, кроме себя, и своего чёртова величия?        Джуд замирает. Смотрит на своё отражение в зеркале, не видя его. Кусает губы до крови. Дрожит. Тяжело выдыхает, словно на грудь кто-то камень неподъемный положил.        Женский голос. Она знает этот голос. Совсем недавно она слышала его.        Он замолкает раньше, чем она успела ухватить фразу за хвост. Почему слова убегают от неё, едва наведавшись? Почему она никогда не может осознать их смысл до конца? Доктор Харрис говорит, что это — нормально, когда переживаешь травму, подобную той, что довелось пережить ей. Но Джуд не верит. Она знает, что это — неправильно. Так не может быть. Это её мозг играет с ней в дурные игры, не давая узнать правду. Словно не хочет, чтобы она знала.        Кажется, она боится, что правда её убьет.        — Джуд, — слышит она подавленный, скрипучий голос Уилла, и, замерев с расчёской в руках, неохотно оборачивается, — скажи мне, что в нём такого, чего не хватает мне? Почему он?        — Я не понимаю, о чём ты говоришь, Уилл — её голос звучит равнодушно. Что ж, она уже научилась лгать Уиллу, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести.        Интриганка, манипулятор, лгунья.        — Понимаешь, Джуд, — судорожно вздохнув, продолжает он свой горький спич, — и мы оба это знаем. Объясни, что в нём есть такого, чего нет во мне? Я люблю тебя, Джуд, но не знаю, что ещё мне нужно сделать, чтобы ты была счастлива.        Что в нём есть такого? Хороший вопрос. На который Джуд сама ищет ответ, да так и не может найти. Просто Гарольд Саксон другой. Ни на кого не похожий. Виной тому два сердца в груди, широкий интеллект, когда кажется, будто он знает всё на свете, странный взгляд, за которым невозможно не последовать, даже если он зовёт в бездну, улыбка, от которой можно растаять (хотя улыбается он редко, очень редко), или то, что он весь — сгусток энергии, которая не оставляет шансов, кроме как подчиниться, восхищаться, заглядывать ему в рот, напрочь забывать о себе и выполнять только его желания? Джуд не знает. Она, пожалуй, озабочена этим вопросом даже больше, чем кто же она такая, что её держит на этой земле, на этой планете, в этой Вселенной. Но она знает, с первого взгляда на него знает, что у неё не было шанса сбежать от Гарольда Саксона, даже если бы хотела.        «Это не я убегала, Доктор. Это всегда был ты».        Джуд замирает, а оба сердца в груди, напротив, начинают стучать, как бешеные.        Снова этот голос. Она знает его. Не помнит, кому он принадлежал, но точно знает, что у этой женщины восхитительные голубые глаза, в которых хочется тонуть, нырять в них без оглядки и без раздумий. В груди мгновенно щемит, рана, которая только начала затягиваться, концы которой, наконец, стали стягиваться в узел, снова даёт о себе знать, ноет болезненно внутри, разъедает каждую её клетку.        Ты сама отпустила её, Доктор. Мисси. Где Мисси, ты знаешь? Где Мисси? Где Мисси? Где Мисси? Где Мисси?        Вопрос лупит в её голове барабанами, разрывает голову на куски. Джуд щурится, тяжело вздыхает, жмурится до слёз, сжимаясь в болезненный комок. И тут же чувствует твёрдую руку Уилла на своём плече. Он тормошит, он зовёт её обратно, в эту квартиру, к нему. На эту планету.        Она возвращается долго, трудно, и, придя в себя, не может поверить, что всё происходящее — реальность.        Что ты здесь делаешь, Доктор? Разве ты не должен носиться по Вселенной и пытаться убежать от боли, от которой не сможешь уйти никогда?        — Джуд, — мягко тормошит Уилл.        Она приходит в себя, когда он нежно гладит её по щеке.        Ей бы пожалеть его, запутавшегося в паутине бесконечной лжи, но она не может.        Она тоже запуталась. Ей нужно жалеть себя.        Джуд вздыхает, кладёт голову ему на плечо и обессилено шепчет, сдавшись:        — Прости. Я не знаю пока, как бороться с этими отключками. Доктор Харрис обещает меня научить. Он считает, что в будущем их не будет.        — А ты?        — Что я?        — Согласна с доктором Харрисом?        Слово «доктор» вызывает странное желание кричать. Почему она реагирует так всегда, стоит услышать это совершенно безобидное слово?        — Нет, — с нескрываемой грустью отвечает она и качает головой, — я не думаю, что эти демоны вылезут из моей головы.        — Не бойся, Джуд, — мягко приговаривает он, — всё будет хорошо. Всё будет в порядке.        Она кивает, но совсем в этом не уверенна.        Ты не заслуживаешь покоя, Доктор. Не после того, что ты сделал. Ты не заслуживаешь покоя.        Этот голос в голове обманчиво мягкий, но на самом деле он режет без ножа. Кинжалами вонзается в оба её сердца. Как их вытащить? Сможет ли она когда-нибудь вытащить их?        — Уилл, — тихо шепчет она, обнимая мужа за плечи, — я не изменяю тебе. Пожалуйста, перестань изводить нас, копаясь в пережитом. Я тебе не изменяю.        Лгунья.        Эгоистка.        Манипулятор.        Ничего нового.        — Ты красивая, Джуд. Сегодня особенно красивая.        — Спасибо — слабо улыбается она.        Уилл проводит ладонью по её платью. Сквозь тонкую ткань нежной струной она ощущает его прикосновение. И ничего не чувствует — ни ласки, ни тепла, ни желания. Ничего.        — Разве ты не на встречу с ним собралась? Волосы даже завила.        Его голос мягкий, тон вкрадчивый. Уилл говорит неспешно, нарочито медленно, и играет с её кудряшками, запустив в них пальцы.        — Я собираюсь на приём к доктору Харрису.        — У тебя не получится его соблазнить, Джуд, — мягко говорит Уилл, и тихо смеётся, — он гей. Ты разве не помнишь его мужа? Мы видели их в кафе и у кабинета пару раз.        — Уилл, я не собираюсь его соблазнять.        — Тогда почему ты такая красивая? Обычно ты одеваешься по-другому, иначе. Сегодня ты выглядишь так, будто у тебя свидание, а не приём у врача.        Он медленно ведёт пальцем по её губам. Сквозь тонкую ткань платья, она чувствует его сильное желание, и не может не заметить вожделения в его взгляде. Когда его руки, будто сами собой, обвивают её за талию, Уилл выдыхает, безвольно обрушив голову ей на плечо.        — Как бы я хотел снять с тебя это платье, и заняться с тобой любовью.        Она ничего не делает, не двигается даже. Но внимательно смотрит на него, как будто ищет ответы на волнующие вопросы.        Они не занимались сексом уже три недели. Уилл с ума сходит от желания. А она предпочла бы, чтобы он ушел, и не слышать запаха его кожи, который ни о чём ей не говорит и совершенно не возбуждает.        — Но мы оба знаем, что это удовольствие получит другой, правда?        — Уилл — устало выдыхает она, а он горько усмехается, разжимая объятья.        Он садится на кровать, к счастью, очевидно, больше не желая перекручивать эпизоды из жизни, насилуя чип, собственную память и мозги. Она возвращается к зеркалу, поправляет волосы и наносит несколько капель духов на кожу.        Гарри понравится.        И от одной мысли об этом кожа начинает гореть.        Почему с Уиллом так не получается? Он замечательный и несчастный. Такой же, как она. И они знают друг друга целую вечность. Почему тогда ничего не выходит?        — Отвезти тебя на приём?        — Да, — кивает она с улыбкой, — спасибо. Я всё ещё боюсь водить машину долго сама. Надеюсь, вскоре мне удастся водить дольше пятнадцати минут.        — Ладно, — он встаёт, поправляя сбившееся в комок одеяло, — тогда пойду прогрею двигатель. И надень пальто, Джуд. Сегодня прохладно.        — Дай мне пару минут. Я должна записать кое- что в дневник.        — Хорошо. Ты не дашь мне прочесть, да?        — Ничего особого, Уилл.        — Тебя снова преследует Доктор?        — Да, — кивает она, — я опять думала о нём.        Уилл скрещивает руки на груди и сердито сопит, вздыхая:        — Мне он не нравится. Кто бы он ни был, этот Доктор мне не нравится.        — Да, — кивает Джуд, — мне тоже.        Ещё один долгий взгляд — и Уилл уходит.        А она бросается в спальню, открывает заветный ящик шкафа, крепко сжимая в ладони ключ, садится на кровать и записывает мысли, что не дают покоя и бегут одна впереди другой. Текст выходит странным, бессвязным, напоминает безумный бред. Но так и есть — она безумна и бредит. Судя по всему, давно. Может быть, даже до аварии.

       «Я снова слышала этот голос. Думаю, эту женщину зовут Мисси. Я не помню её лица, хотя у неё, абсолютно точно, голубые глаза. Я боюсь её. Очень.        А ещё есть Доктор, Джон Смит и Мастер. Кто эти люди? Почему они врываются в мою голову без спроса? Они контролируют меня. Что, если внутри меня живёт множество личностей, как у Билли Миллигана?        Но больше всего я хочу сейчас знать, кто такой этот чёртов Мастер и как он связан с Мисси? Потому что каждый раз, когда я думаю о них, во мне пробуждается чувство бесконечного обожания и ужаса. Разве могут эти чувства соединиться? Разве так может быть?        Мне страшно. Я очень боюсь. Их — Мастера и Мисси. Что они выиграют. Возьмут надо мной верх. И тогда я погибну.        Но ещё сильнее я боюсь себя. Что мне с этим делать? Я не знаю».

       Джуд вздыхает, закрывает тетрадь и прячет её в нижнем ящике, заперев ящик на ключ. Она не перечитывает запись — боится свихнуться окончательно.        Встав и кое-как надев пальто, она выходит во двор.        Уилл сидит за рулём, ожидая её, и снова прокручивает воспоминания, пытаясь обнаружить компромат. Злится, что ничего не находит. Джуд знает — как бы она не врала, ложь бесполезна. Он уверен, что прав не потому, что вбил это себе в голову. Потому что факт измены уже настолько очевиден, что только умственно неполноценный человек может не заметить её. Наверняка, он видит, что она смотрит на Саксона, точно голодная самка. Наверняка, он однажды не выдержит и сойдёт с ума вместе с ней. Бедняга Уилл.        Впервые за этот вечер, один из множества одинаковых вечеров, она искренне жалеет его. И его тоже. Они оба тонут в пучине мглы, и нет шансов очутиться на поверхности.        Он поправляет ей пальто, обняв на мгновение хрупкие плечи, и снова садится в машину. Джуд выбирает заднее сиденье, затравленным зверьком сидит в уголке, и смотрит в окно отсутствующим взглядом.        Минута, другая, десять. Они не торопятся. Зависают в пробке на углу центральной улицы. Как всегда. Это, наверное, уже традиция — в пробках по двадцать минут стоять. Иногда больше.        А ТАРДИС никогда не бывала в пробках. Ну, почти никогда.        Джуд устало вздыхает и отчаянно трёт уши. Она больше всего желает изгнать из головы этот проклятый навязчивый голос. Он — как будто закадровый смех в ситкомах. Всех раздражает, но представить ситком без него невозможно.        Она чувствует на себе взгляд Уилла в зеркале. Кажется, он встревожен, потому что ей мгновенно становится не по себе. Впрочем, когда она встречается с ним глазами, он снова сосредоточен на дороге. Будто сейчас, в пробке, это имеет какое-то значение.        — Я думаю, эта Мисси — мой враг. Возможно, я её чем-то обидела, и она мстила мне — говорит Джуд, водя пальцем по оконному стеклу. Оно в пыли, мгновенно остаётся отпечаток.        — Мстила? — Уилл удивлён. — За что тебе можно мстить, милая? Ты же и мухи не обидишь.        Странно слышать это от мужчины, который уверен, что она ему изменяет.        Джуд пожимает плечами и качает головой. Если бы она хоть что-нибудь помнила о Мисси. Или о Мастере. Или о Докторе. Или о Джоне Смите. Если бы она только могла вспомнить.        — Я не знаю, кто такая эта Мисси, — говорит Уилл, сильнее сжимая руль — пробка начинает рассасываться, удаётся проехать немного вперёд, — не помню её.        Джуд обреченно качает головой и кусает губы. Они знакомы с детства. Так как же такое может быть, что он не знает никого из тех, чьи образы преследуют её постоянно, с тех пор, как она пришла в себя, в больничной палате, после аварии?        — Ты снова не знаешь человека, о котором я рассказываю. Прости, но я не верю, что я её придумала. Доктора — может быть. Но не её. Воспоминания слишком реальны. Голос, который я иногда будто слышу — слишком реален.        — У нас было пять лет, когда мы почти не общались, забыла? Я до сих пор не знаю, что было в этот период твоей жизни. Может быть, эта Мисси или Доктор — гости оттуда.        — Почему Доктор, Уилл? О чём это прозвище должно говорить?        Он пожимает плечами:        — Может, он медик. Или профессор. Доктор наук. Клички есть у всех. Как тебя называли в школе?        Она задумалась и сосредоточено сопит.        — Тета.        Джуд пробует это имя на вкус, катает на языке.        — Меня звали Тета. Понятия не имею, почему.        — А меня — Гангстер. Потому что я любил кино о гангстерах.        Он улыбается, пожимает плечами.        — Клички не всегда означают то, о чём думаешь сразу, едва их слышишь, Джуд. Может, этот Доктор прославился тем, что хотел стать врачом, не получилось, но он любил всем об этом рассказывать. Кто знает. Ты так и не вспомнила ничего о нём? Как он выглядит?        Джуд закрывает глаза.        Доктор. Какой он — Доктор? Старик с мохнатыми бровями и косматой головой. Худенький мальчонка в очках и полосатом костюме. Мужчина, которому больно улыбаться, носящий кожаные куртки. Блондин с длинными волосами и взглядом ангела, который похож на Дьявола по характеру, и любит мучить своего друга нерешительностью и сомнениями. У Доктора много лиц.        Но, если она скажет об этом Уиллу, он справедливо запрёт её в психушке. Потому она только качает головой, кусая губы, и, вздохнув, сдаётся:        — Я не знаю. Приходят какие-то образы, но я никогда не могу за них ухватиться, чтобы разглядеть чётко. Всё будто в тумане. Погружено во мрак.        — Ты справишься, Джуд — говорит Уилл, и, похоже, действительно в это верит, — у тебя всё получится.        Остаток пути они проводят в молчании. Когда перед глазами предстаёт знакомое здание, Джуд боязливо сжимается в комок. Сейчас она войдёт в кабинет к доктору Харрису и начнётся — какие она картины видела, хорошо ли спала, о ком думала, принимает ли таблетки, и вообще, её лечение не столь эффективно, нужно попробовать другое, другие лекарства — в том числе.        Отвратительно.        Джуд морщится, дежурно целует Уилла в губы и выходит из машины, кутаясь в пальто.        — А потом снова пойдёшь к Гарри? — горько усмехаясь, говорит он.        — Мы просто ужинаем вместе, Уилл, — отвечает она, стараясь не переминаться с ноги на ногу, потому что сейчас чувствует огромную неловкость, — мне нужен человек, которого я знала до аварии, раз уж ты так много не можешь объяснить мне, значит, объяснит он.        — Да, — кивает Уилл мрачно, — объяснит. Я сегодня на смене, милая. Увидимся завтра.        Она машет ему, и, посмотрев вслед отъезжающей машине, идёт к зданию.        Сегодня дежурит Лиз, о которой Джуд ничего не известно, кроме её имени. Значит, общения не будет. Хвала небесам. Она вовсе не желает сейчас с кем-нибудь разговаривать. Хватит с неё приёма у доктора Харриса.        Дежурно кивнув, Лиз сообщает, что доктор Харрис освободиться через десять минут, так, словно Джуд не знает, что пришла на приём чуть раньше положенного, и снова смотрит в экран монитора, временами клацая по клавиатуре. Джуд думает, что это приятный звук, нераздражающий.        Она сидит на кушетке рядом с новым посетителем, которого видит впервые, мужчиной хрупкого телосложения, средних лет, что очень нервничает. Джуд думает, что было бы очень неплохо пытаться его подбодрить, сказать хотя бы дежурное: «Всё будет в порядке», но не чувствует в себе на это сил. Они обмениваются короткими взглядами, кивками, и каждый снова погружается в рычание зверей в своей голове.        Кабинет психоаналитика — не лучшее место, чтобы завести друзей.        Лиз сообщает, что она может войти уже через пару минут после того, как пациента доктора Харриса, высокая худая блондинка, покидает кабинет.        Доктор Харрис одержим пунктуальностью. Отправляя её к нему на лечение, Уилл шутил, что по этому человеку можно сверять часы. И был прав.        Она только теперь снимает пальто, вешая его сверху горы верхней одежды, и идёт в кабинет, нерешительно останавливаясь и топчась на пороге. Они знакомы несколько месяцев, но ей всё так же неловко, как и в первую встречу.        Доктор Харрис, высокий, худой человек, встаёт и приветливо улыбается. В уголках его глаз бисером рассыпаются мелкие морщинки.        — Добрый день, Джуд.        — Здравствуйте, доктор Харрис, — говорит она, слегка улыбаясь, только краешком губ, и садится на кожаный диван. Другие пациенты любят лежать на нём, иногда закинув ногу за ногу, но не она. Джуд всегда сидит, напряжённо вцепившись обивку.        Он включает чайник. Знает, что она любит зелёный чай, потому уже не спрашивает, что она будет. Внимательно, с интересом, смотрит на неё, старается заглянуть в глаза — он сказал ей однажды, что она — самая необычная его пациентка, а её случай очень необычный.        — С какими историями вы пришли ко мне сегодня? — на его губах играет добродушная улыбка. Какой бы бред она не несла, доктор Харрис слушает её с интересом.        Наверное, так смотрит исследователь на лабораторную мышь, когда эксперимент удался. Или дрессировщик на обезьянку во время циркового представления.        Джуд вздыхает и, устало улыбнувшись, глядит на дверь. Уже не впервые в голову приходит крамольная мысль, что лучше бы она была сейчас с Гарри, а не сидела бы здесь, протирая диван.        В любой ситуации выход один — быть рядом с Гарри.        Она рассказывает ему о Мисси. Что слышит её голос и заразительный смех так, будто та совсем рядом, и просто прячется, издеваясь над ней. Что, похоже, Мисси, чьё лицо она не может вспомнить, а только голубые глаза, за что-то зла на неё и ей поэтому страшно. И что на этой неделе Мисси ворвалась в её сознание, буквально преследуя, а Доктор всё ещё не думает сдавать позиции.        — Как вы думаете, Джуд, — доктор Харрис смотрит так внимательно, будто боится любую деталь упустить, — кем может быть этот Доктор?        Она вздыхает, опуская голову на руки. Столько времени она убила в раздумьях о том, кто же такой Доктор, бесконечно пытающийся подчинить себе её сознание, и да, пора уже, наконец, озвучить выводы, к которым пришла.        — Я думаю, Доктор — это образ.        — И что он по-вашему, означает, Джуд?        — Худшую часть меня. Иначе я не могу объяснить, почему так сильно боюсь его. Каждый раз при одной мысли о нём, оба мои сердца начинают биться в груди, словно сумасшедшие.        — Это не может быть романтическим чувством, как думаете?        — Нет, — отрезает Джуд, — почти не колеблясь. Это страх. Я хочу сбежать от него. Но не могу. Никогда не могу.        — Почему? Что вам мешает сбежать?        — Нельзя убежать от себя, доктор. Как бы не старался.        Они молчат и он всё с тем же нескрываемым интересом смотрит на неё. Потом он делает предположение, которое для неё уже почти стало прописной истиной: Мисси — это та, кого она однажды обидела, потому образ преследует её, не давая покоя. Мисси, как и Мастер, о котором Джуд рассказывала ему в прошлую их встречу — это образ чувства вины.        Доктор Харрис считает, что уже скоро, через пять-семь сеансов, они смогут начать разбираться, почему для этих общих образов она выбрала такие имена, и откуда пришли внешности, которые она перед собой видит. Но для этого нужно, чтобы она успокоилась и начала более подробно вспоминать свою жизнь, напрочь исчезнувшую из головы после аварии.        Пять-семь сеансов. Доктор Харрис думает, что приблизительно месяц понадобится, чтобы она начала возвращаться хотя бы к подобию нормальной жизни. Джуд не уверена, что у неё получится сделать это даже через несколько десятков лет, но знает, что лучше не спорить.        Он ещё спрашивает, когда ей на приём к неврологу, и явно не удовлетворён тем, что лишь в следующем месяце.        — Нам нужно, чтобы вы ходили к неврологу чаще, Джуд. К тому же, через пару недель стоит сделать исследование вашей мозговой активности, чтобы понять, как всё теперь изменилось. Клиническая картина постоянно меняется, и её нужно наблюдать. Я напишу доктору Лейсону.        — Хорошо — кивает Джуд, не в силах отделаться от мысли, что она — чёртов подопытный кролик, над которым проводят эксперименты. Но возражать и в этот раз не решается.        Наконец, он улыбается, а будильник на его рабочем столе, звенит. Конец сеанса.        Они встают и пожимают друг другу руки. Джуд выходит из кабинета, с трудом сдерживаясь от радостного вопля. Не то, чтобы она умела вопить, но она готова рыдать от счастья, что вырвалась (пусть и ненадолго) — из этой тюрьмы. До следующего сеанса.        Она видит машину Гарри уже в коридоре, пока открывает дверь. Она здесь самая внушительная — элегантное, красное авто. Жаль, что она снова забыла название марки.        Он сигналит, и она несётся на встречу, точно птичка, вырвавшаяся из клетки, подаваясь всем телом вперёд. Надо бы сесть назад, чтобы обдумать всё произошедшее сегодня спокойно, но Гарольд Саксон плевать хотел на её планы. Он открывает переднюю дверь, приглашая её сидеть с ним рядом.        — Садись, до., — он запинается, секунду выглядя довольно растерянным, — дорогая.        Она медленно опускается в кресло, сжимая колени, и смотрит в его лицо. Он пытается прятаться за равнодушие, но явно встревожен.        — Ты хотел сказать, — Джуд запинается, и, волнуясь, облизывает пересохшие вмиг губы, — «Доктор?»        — Что? — он крепче сжимает руль.        — «Садись, Доктор». Это ты хотел сказать?        — Я хотел сказать то, что сказал — «садись, дорогая». Запнулся, потому что ты сегодня необычно красивая. Наконец, не очередные джинсы и футболка. А с этим Доктором ты окончательно с ума сойдешь. Выбрасывай его из головы поскорее.        Он раздражён, кусает губы, стараясь не показывать этого.        — Не могу, — качает головой Джуд, — у меня такое чувство, будто он реален. Если этот человек существует, то почему постоянно преследует меня?        — Если он существует, — Гарри не даёт ей закончить, — то он наверняка мразь и ублюдок. И его пора забыть.        — Почему ты так решил? Что он мразь и придурок?        — Потому что ненормально тебя терроризировать. Адекватный человек такого бы не сделал.        «Терроризировать тебя позволено только мне».        Джуд вздрагивает, готовая поклясться, что она слышала, как он об этом подумал. Вонзается в кресло пальцами сильнее, до побеления, и смотрит на него, прикусив губу.        Но он уже кажется спокойным и едет, как будто ничего не произошло. Хотя, что, собственно случилось? Ничего.        Только ты, Доктор, опять сходишь с ума.