Чёрная дыра

       Это ресторан для элиты. Той, куда ходят, пожалуй, лишь политики первого эшелона, ну и большие шишки от бизнеса. Джуд подумалось: откуда у обычного инженера-автомеханика, владельца небольшой мастерской, такие деньги. Как он может себе позволить ездить на дорогущей машине, покупать дорогущие вещи, ужинать в дорогих ресторанах, имея только средний доход? Левые деньги? Может быть, криминальный бизнес? Финансовые махинации?        Она внимательно посмотрела на него, сощурившись. Разглядывала поседевшие, элегантно подстриженные виски, удивительные черты лица, в котором острые линии сливались с мягкими, образуя причудливую картину, лёгкую улыбку, что играла сейчас на его губах. Создавалось ощущение, в том числе и по сосредоточенному взгляду его ореховых глаз, которые иногда, особенно в лучах вечернего солнца, казались насыщено-зелёными, будто он что-то задумал. Опять.        Джуд вздохнула и сделала вид, что поправляет причёску. На самом деле это был её обычный жест, когда задумалась — подносить руку к волосам. Она делала это на автомате, не всегда обращая внимания.        Гарольд Саксон. Она готова была поклясться не то, что на Конституции, даже на Библии, что уже слышала это имя раньше. Когда она впервые сказала ему об этом, он рассмеялся.        «Конечно, слышала, — беззаботно отозвался он, поправив сбившиеся в клубок волосы, — мы с тобой миллион лет знакомы».        Но нет. Это было не то. С первой же секунды, когда вспомнила его фамилию (она вспомнила её сама, безо всяких усилий), Джуд знала, понимала — она слышала его имя раньше. И совсем не в контексте имени её друга или любовника. У неё закралась мысль, что он делал что-то великое, но и ужасное однажды, отчего пострадали все, и она тоже. Это имя было заразным вирусом. Оно принадлежало ему, но и не ему — оно было именем человека, достигшего куда больших высот, чем небольшой частный бизнес.        Он был слишком другим для владельца небольшого бизнеса. Слишком породистым, слишком изысканным, слишком аристократичным. Конечно, ему больше не нужно было копаться в сломанных машинах самостоятельно, он не пачкал рук, а только давал указания работникам и контролировал работу фирмы. Но он работал с простыми ребятами, которым только нужно было заработать на кусок хлеба и, может быть, печенье для своих детей. В такой среде ты не можешь быть принцем. Серость и простота не притягивают успех. Подобное всегда притягивает подобное, как известно. А Гарри… он был другим. Он отличался от всех людей вокруг, и вовсе не потому, что у него, как и у неё, было два сердца. Здесь было что-то большее. Она точно знала, что его имя было известным всем однажды, что она помнила его взлёт, и, возможно, участвовала в его падении. Но, черт возьми, ни одно имя, получившее столько признания, не забывают напрочь. Его — забыли. Она уже твёрдо убедилась в этом. Всё, что удалось ей узнать, когда она, одержимая найти разгадку, устроила целое исследование по поиску его корней, — самые обычные сухие факты. Гарольд Саксон получил образование инженера, работал на крошечной фабрике в одном из провинциальных городков страны, затем в Лондоне, где позже основал свою фирму. Первые годы дела у его бизнеса шли не очень, однако позже всё наладилось. Теперь его фирма не только занимается починкой автомобилей, но и благотворительностью — ежегодно он жертвует крупную сумму в помощь людям, страдающим психическими заболеваниями, и часто помогает тем, у кого есть проблемы со слухом. Откуда на всё это деньги у обычного инженера, если доходы его явно не достигают миллиардов? Пожалуй, это была самая большая загадка. Вопрос без ответа.        Гарольд Саксон был словно человеком без прошлого. И странный, невнятный ответ на её запрос о нём в маленькой школе его городка, увы, лишь укрепил её подозрения.        — Джуд, ты вдруг вспомнила, что ты — величайший художник? — мягко улыбаясь, спрашивает он.        — Прости, что? — вздрогнув, Джуд выходит из ступора, и смотрит в его глаза.        Они уже садятся за забронированный ранее столик, причём, он галантно отставляет стул для неё. Он заказывает курицу для неё, устрицы для себя, греческий салат, и бутылку «Шардоне», ворча, что предпочёл бы коньяк, но здесь нет хорошего варианта.        — Ты на меня так смотрела только что. Дыру можно прожечь.        — Я задумалась, — улыбается она, — прости.        Он кивает.        — Ну вот, — теперь мягкая улыбка на его губах сменяется озорной, — а я уже обрадовался. Думал, ты хочешь меня нарисовать, и вот-вот предложишь мне быть твоей моделью. Ведь я такой красивый, чего же зря красоте пропадать-то?        Она смеётся. Хохочет заразительно, и он улыбается тоже. Она любит, когда он так улыбается. Сразу становится понятно, что перед ней обычный человек, а не самовлюбленный монстр. Сразу становится уютно рядом с ним.        Взяв его за руку, она ласково гладит ладонь.        — Мне нравится эта идея. Но я совсем не умею рисовать.        — Трагедия, — театрально вздыхает он, — искусство так много теряет. Не увидеть теперь ему моей божественной красоты.        — Продолжишь стебаться, — хохоча, парирует Джуд, — и я в тебя тарелкой запущу. Здесь будут оливки, ты их любишь. Но, кажется, большая их часть рассыплется по полу.        — И заплатишь штраф, — деловито кивает Гарри, — а потом я тебя ещё и отшлепаю, за непослушание, дорогая.        — Я не против, чтобы ты меня отшлепал, просто так, без причины, — чувствуя, как краснеет, тихо отвечает Джуд.        — Я это запомню — кивает он.        Она не даёт тишине надолго воцариться между ними. Осторожно взяв его за руку, она с мягкой улыбкой на губах, произносит:        — Расскажи мне о нас, Гарри. Каким было наше детство? Я почти ничего не помню об этом. Воспоминания приходят крошечными отрывками, так, что я даже разглядеть их не могу.        — Что ты вспомнила?        Она посмотрела вниз, себе под ноги, растерявшись на миг. Затем снова взглянула на него — открыто, улыбнувшись на короткое мгновение.        — Я помню, что очень любила физику в школе. Но сейчас почти ничего не могу вспомнить. Точнее, у меня всё в голове перемешалось. Систематизировать свои знания я не могу. И ещё, кажется, увлекалась механиком. Вспомнила недавно, как мы с тобой прогуливали уроки, — Джуд запнулась, — но я не уверена, что эти воспоминания — мои, а не какой-то бред. Потому что я вижу себя в образе мальчишки всякий раз, когда воспоминания из детства приходят, а трава, в которой мы бегали и кричали, чтобы достучаться до небес, наверное, почему-то оранжевая. Разве так бывает? Может быть, только на другой планете. Может, мы марсиане, Гарри?        Она радостно хихикает, и Гарри улыбается тоже, вот только его улыбка совсем не весёлая.        — Ты просто другая, Джуд.        — А ты? — она глядит на него с нескрываемой тревогой и болью.        Он кивает:        — И я другой.        Она знала это сразу, едва открыла глаза в больничной палате, и улыбнулась ему, держащему её за руку. Но почему это так больно — что они отличаются от остальных?        Быть другим — всегда больно, Доктор.        Джуд мотает головой, гоня очередную навязчивую идею об этом проклятом Докторе. Она его уже практически ненавидит.        — Я вижу себя мальчишкой, — продолжает она, как на исповеди, — меня называли Тета. Не знаю, почему. И ещё есть какая-то Дека, но я не понимаю, что это. И как это связано — если связано — с числом «десять».        Она выдыхает, поджимает губы.        — Я запуталась. Совсем уже ничего не понимаю.        Гарри вдруг берёт её за руку, и аккуратно целует запястье. Оба сердца в груди начинают стучать в безумном ритме.        — Понимаешь, — она волнуется и облизывает пересохшие губы, — я много читаю. Биографии известных людей, в том числе. Но, когда я читаю Шекспира, либо о нём, то думаю о том, что видела его неудачником, пока ещё «Глобуса» даже не было. И что это я помогла ему с этой идеей. У доктора Харриса есть ассистент, которую пару раз заменяла некая Марта. Я готова поклясться, что знаю её. Что это мы вместе видели Шекспира. Я дважды видела её, уже после того, как она пришла в мои воспоминания. В первый раз почти спросила, что она знает об этом, о человеке, называющем себя Доктором, но пришла моя очередь идти на приём, а, когда приём закончился, я вышла, и она была в окружении людей, что-то им объясняла. Когда я увидела её потом, во второй раз, то подумала, что, если скажу: «Привет, это со мной ты ездила в Лондон, когда там жил Шекспир, только я тогда была мужчиной, а ты не замужем, и влюблена в меня, помнишь Доктора, Марта?», меня отправят в психушку. Потому что это даже для пациентки психоаналитика странно.        Она только заметила, что буквально вонзилась в его руку, но Гарри не подавал виду, что ему больно, а внимательно слушал её.        — И ещё. Так со многими иконами искусства. Во мне, к примеру, будит чувства не столько музыка Элвиса Пресли, сколько воспоминание, как в нашу встречу однажды мы обменялись очками. Я знаю, что всё себе придумала. Но эти фантазии так реалистичны, что я начинаю запутываться, в каком мире живу.        — Фанаты часто себе придумывают истории, как встретятся с кумиром, что ему скажут, и как будут пить с ним виски и целоваться взахлеб, — Гарри смотрел на неё так спокойно, как будто в этих рассказах не было ничего странного и необычного, — может, и у тебя так же? Мечты смешались с реальностью, а память просто играет с тобой?        — Я никогда не была фанатом Агаты Кристи, но мне кажется, будто я видела её, — Джуд помотала головой, — и ещё я обожаю «Нирвану», но никаких подобных историй о Курте Кобейне ко мне не приходит.        — Ну, он ведь покончил с собой.        — И что? — Джуд пожала плечами, — Агата Кристи, и Шекспир, и Элвис — они все тоже давно мертвы. Я не думаю, что причина в смерти.        Они молчали. Он отчего-то смотрел на дверь, хотя продолжал держать её за руку. Джуд наклонилась вперёд и с мольбой произнесла:        — Расскажи мне, что ты обо мне помнишь, Гарри. Пожалуйста. Я знаю, что мы с тобой связаны с самого детства, хотя почти ничего не помню об этом, и мне кажется, что тот мальчонка во мне уже давно мёртв. Но, если ты не поможешь мне, не расскажешь, я сойду с ума. Я знаю, что однажды, этот виртуальный мир Доктора, которого я почти что ненавижу теперь, вытеснит мою реальность, и я никогда больше не вернусь. Я не хочу быть чокнутой, Гарри. Помоги мне.        Они не притронулись к еде, только он сделал несколько глотков вина. Отпустив её руку, Гарри стал апатично копаться в тарелке салата, а устрицы, похоже, перестали его интересовать.        — Мы знакомы с детства, я тебе уже говорил, — он начал осторожно, как бы крадучись, избегая при этом смотреть в её глаза, — я встретил тебя, когда тебе было девять. И да, мы тебя называли Тетой. Ну, ты сама так представлялась всем, не знаю, почему.        — А тебя звали Кощей, да?        — Ага, — кивает он, — прочитал русскую сказку однажды, и понеслась. Ну, я, по версии наших с тобой одноклассников, чах не над златом, как оригинальный Кощей, а над знаниями. И не очень любил кому-то помогать, кроме тебя.        Он выглядел беспечно, но Джуд уже знала, что это маска — выдавали сутулые, сжавшиеся, напряженные плечи.        — И да, ты очень любила физику. Но была неорганизованной. Так что, часто приходилось подтягивать тебя, готовить к экзаменам, ну, или просто давать списать, пока ты была захвачена очередной идеей, как спасти мир.        Эти воспоминания были тёплыми. Его голос тоже был тёплым и Джуд улыбалась. Она слушала так внимательно, что даже запоминала каждый его вздох. Он, наконец, съел немного салата, и принялся ковырять устрицы. Джуд снова коснулась его руки и ласково погладила её.        — А Дека? Это как-то связано со школой?        — Да. Компания самых умных школьников. Мы с тобой входили туда.        Эти воспоминания правдивы. Джуд испытала невероятное облегчение. Вздохнув, она мысленно поблагодарила все небесные силы за то, что оказывается, была не настолько сумасшедшей, как сначала казалось, а потом вдруг начала понимать, что ещё ей пытается сообщить её память.        — Мы с тобой были близки? В смысле, мы были влюблены друг в друга? С детства?        Он, только что жующий салат, резко глотает. Потом смотрит на неё так пристально, что ей становится отчего-то неловко. И, будто что-то решив для себя, кивает:        — Я был влюблен в тебя, уж точно. Ты была такой… В общем, в тебя невозможно было не влюбиться.        — Какой я была? — с нескрываемой жадностью спрашивает она.        Он улыбается. Пожалуй, это — первая действительно счастливая улыбка, которую она видит, с тех пор, как опомнилась в больничной палате.        — Фантазёркой. Сорванцом. Страшно любопытной. Непоседой. Немного двинутой, даже по меркам Деки — нас всех называли странными, но ты, видимо, была предводителем странных. Всюду сунула свой любопытный нос, и мне приходилось вытаскивать тебя из неприятностей. То есть, — он рассмеялся, — сперва я пытался тебя из неприятностей вытаскивать, а потом мы влипали в них вместе.        — Я не помню никого из других наших друзей.        — Вспомнишь. Наверное, время ещё не пришло.        — Мне бы хотелось найти этих людей. Возможно, если я их встречу, то вспомню что-то ещё.        И он вдруг становится мрачнее тучи. И отодвигает тарелку.        — Они погибли, Джуд. Мы с тобой — единственные из нашей компании, кто сейчас жив.        — Что — все?        Она мотает головой. Не верит в это.        — Да. Восемь человек мертвы. Восемь наших друзей.        — Мы молоды. Как такое может быть?        Он пожимает плечами, и выходит очень, очень дёргано:        — Автокатастрофы. Смертельные болезни. Несчастные случаи. Самоубийства. Войны (его голос вздрагивает). Убийства. Люди умирают по разным причинам, Джуд, ты же знаешь.        Она не хочет верить. Ни за что не поверит. Это слишком неправдоподобно, слишком неправильно, слишком странно. Такого не может быть.        Она смотрит на него. Он снова вернулся к еде, кушает устрицы. Жуёт медленно, задумчиво глядя перед собой. Может, он ей солгал насчёт друзей их детства? Может, он пытается что-то от неё скрыть? Или от чего-то уберечь?        — Скажи мне, как их звали. Я хочу поискать сведения о них.        — Нет, — звучит бескомпромиссно и твёрдо, — ты должна сама вспомнить.        Она злится. Стучит кулаком по столу, от чего тарелка подпрыгивает, не в силах себя сдержать.        — Столько времени прошло, но я ничего не помню. А, если вспоминаю, то делаю это так медленно, что буду ждать до старости.        — Восстановление после травм — процесс сложный, Джуд. Понадобится время. А ты им не повелеваешь.        Он снова как-то странно смотрит на неё и вздыхает, тая вздох.        — Сколько времени нужно ещё? — она в отчаянии и не скрывает этого. — Я не могу ждать вечно. И мне всё равно, что говорят врачи. Это ненормально. Я, как будто, своё лицо потеряла. Знаешь как это, Гарри — жить без лица?        — Я знаю, каково жить с множеством лиц.        — Что ты хочешь сказать?        Он снова пялится на неё так, будто борется с собой, чтобы не проболтаться. Ей знаком этот взгляд. Именно так она смотрит на Уилла, когда тот снова заводит разговор о том, что она ему изменяет. Именно такой взгляд у неё бывает, когда она хочет рассказать ему правду. Хочет признаться.        — У меня бизнес, Джуд, — он пожимает плечами, возвращаясь к ужину, — это именно то дело, для которого нужно много образов. С подчинёнными один, с покупателями другой, с прессой — третий.        Он лжёт. Прячется за маской. Пытается скрыться.        — Бизнес, ну да, — кивает она, пробует курицу, но вкуса не чувствует, — об этом я тоже хотела поговорить. У тебя успешная компания, но не настолько, чтобы ты тратил деньги на благотворительность, носил все эти дорогие вещи и ужинал в дорогих ресторанах. Не нужно быть гением, чтобы понимать это. Откуда деньги, Гарри? Родительский капитал, наследство, или…?        Он склоняется вперед, так, что она почти чувствует его дыхание и запах, и снова становится тем, от которого она хочет бежать, и которого хочет целовать без остановки, одержимая собственными демонами:        — Вот это — точно не твоего ума дело.        — Прости, — она, упрямясь, кусает губу, — но я вовсе не хочу знать, что полюбила бандита. Я вижу, что ты — не пай-мальчик, Гарри. Но не хочу верить, что сплю с каким-нибудь нарко-дилером. Только преступника мне не хватало.        — Хуже, Джуд, — судя по взгляду, которым он её одаривает теперь, это очередная насмешка, — ты спишь с монстром. Но что-то убегать ты от меня не торопишься. В этот раз.        Да. Не смогла бы убежать, даже если бы попыталась.        — В этом и проблема, — она вздыхает, сдавшись, — я не хочу бежать от тебя. Всё, что я хочу сейчас — это правда. Мне нужно знать правду.        — Ты всё вспомнишь, и без моей помощи.        — Не уверена.        — Абсолютно точно.        Он допивает вино и отодвигает стакан.        — Пойдём потанцуем?        Ясно. Разговор окончен. Хорошо, хоть сейчас не убегает.        Джуд соглашается, кивая. Он берёт её за руку с мягкостью и щемящей нежностью, она восторженно выдыхает. Всё внутри замерло, будто в ожидании. Чего? Хотела бы она сама знать.        Живая музыка. Они танцуют медленно, двигаясь под плавные ритмы саксофона. Джуд закрыла глаза, прижимается к Гарри щекой, а он же, напротив, сосредоточен, осторожно обнял её за талию, и ведёт.        — Это очень плохо, что я не повелеваю временем, — улыбаясь, шепчет она, — всё на свете отдала бы, чтобы остановить это мгновение. Остаться в нём вечно.        Он вздыхает, отчего-то грустно. Джуд ласково целует его в висок.        Больше они не возвращаются к столику. Она берёт сумочку, он просит счёт, и, едва его приносят, кладёт в книжонку несколько крупных купюр. Берёт её за руку, второй обвивая за талию, и уводит в холл. Помогает надеть пальто, целуя в плечо.        — Простите, сэр, мисс, — запыхавшийся худенький мальчонка-официант (наверняка, школьник или выпускник) настигает их у самого выхода, — вы не доплатили сто долларов. Вот, пожалуйста.        Он протягивает счёт.        — Это какое-то недоразумение, — улыбается Джуд, отчего-то испытав жуткую неловкость, — дайте посмотреть.        — Мы всё оплатили, — мягко отстранив её, Гарри выходит вперёд, — пересчитайте внимательно.        Он смотрит, словно коршун, не отводя взгляд, пока официант пересчитывает, и заливается краской.        — Простите, — запинаясь, он отступает, — вышла действительно ошибка.        Джуд хочет возразить, но Гарри буквально силой тащит её к выходу.        — Гипноз, Гарри? — возмущается она, пока они идут к машине. — Серьезно? Почему ты не доплатил?        — Потому что устрицы были отвратительными. Я взял моральную компенсацию.        — Но ты почти к ним не притронулся!        — Именно так. То, что я попробовал, было ужасно. И вообще, я жульничаю. Чтобы ты больше не спрашивала, откуда у меня деньги на все эти дорогие вещи и рестораны.        Он садится за руль, пока она возмущенно смотрит на него, сердито сопя. Сто чёртовых долларов — как это мелко! Она чувствует себя подростком, укравшим жвачку из супер-маркета, но терзающимся вселенским чувством вины.        Но на Гарри невозможно долго сердиться. Уже через несколько минут, когда пыл остыл, она кладёт ладонь ему на ногу, чуть выше колена, и смотрит в окно. Он же сосредоточен на дороге, внимательно глядит вперед. Он — отличный водитель. Куда ей, раздолбайке. Она только месяц, как снова начала водить, но постоянно боится врезаться в дерево или въехать в столб. И, кажись, она была такой же до аварии. Видно, не вышло из неё хорошего водителя.        Она не без интереса смотрит в окно. На город медленно наступает мгла. И, хотя она предпочитает утро, вечерний закат всё-таки потрясающе прекрасен.        — Гарри, — решившись, наконец, робко спрашивает она, — если мы вместе с самого детства, почему у нас до сих пор ничего не вышло? В смысле… мы любовники, но нечто большее — почему не получается?        — Ты всегда убегала, Джуд, — аккуратно свернув налево, отвечает он, — бежала от меня.        — Но ведь от тебя невозможно убежать — упрямясь, не желая верить в то, что она — такая идиотка, качает головой Джуд.        — Ты права, — на его губах появляется самодовольная улыбка, — я бежал за тобой. И так целую вечность. Наши отношения — эта вечная игра в догонялки. Ну, или бесконечный забег. Выбирай любой вариант — не ошибёшься.        Джуд судорожно вздыхает. Идиотка. Какая же она идиотка.        «Это не я убегала, Доктор. Это всегда был ты».        Голос рвёт голову на куски и чешется эхом в ушах.        — Кто такая Мисси, Гарри? — спрашивает она, сама подпрыгнув, испугавшись вопроса, а, быть может, ответа на него. — Тебе что-нибудь о ней известно?        Она замечает, как сильно он сжимает руль. Кажется, снова напрягся.        — Твоя подруга. Она любила тебя, но ты её оттолкнула.        — Да? — кажется, она раскрыла рот. Наверняка, выглядит сейчас, как идиотка. Хорошо, что он так зациклен на дороге, что не видит её. — Но мне же не нравятся женщины, вроде бы.        — Эта — исключение. Она не может не нравится.        — И что же не так?        — Ты испугалась, видимо. Я не знаю. Её просто не стало рядом с тобой в какой-то миг. Ты всегда боялась серьезных отношений.        — Потому что я — идиотка.        — Да — он деловито кивает.        Это, вроде бы, должна быть шутка, но нет. Но Джуд не злится. Она чувствует, она знает — столько боли ему причинила, что он имеет полное право так о ней думать, и говорить ей об этом в лицо.        Она подавлена и они больше не разговаривают. Он останавливается у ворот её дома.        — Ну вот, — он улыбается и аккуратно касается губами её щеки, — я привёз тебя домой. Отдыхай. Послезавтра увидимся.        — Но я думала, — она вдруг хочет плакать, скулить, точно брошенный щенок, — ты останешься. Уилл на смене, будет только утром. Не уходи.        — Он и так долбит тебя рассказами об измене. Ты действительно думаешь, что я могу остаться?        — Ты сам стёр моё признание.        Вздохнув, она смотрит на свои руки. Она всё ещё злится на него из-за этого, но сейчас не подходящий момент, чтобы вспоминать.        — Останься, Гарри. Прошу. Мне плевать, что подумает Уилл, соседи, целый чёртов мир. Не уходи от меня. Не убегай.        Он откидывает голову на сиденье, закрывает глаза, выпуская из лёгких воздух, как человек, глубоко уставший и измотанный.        Джуд проводит ладонью по его щеке.        — Я бежала, и я тебе верю. Я была идиоткой. Не знаю, по каким причинам. Но больше я бежать не хочу. Я хочу быть с тобой, Гарри. Не оставляй меня.        Он окидывает её долгим, внимательным взглядом. Джуд кажется, будто он её изучает, открывает заново.        — Ладно, Джуд, — кивает он, взяв её за руку, — хорошо. Но утром я уйду. Мы не можем проводить вместе всё время.        Она бы поспорила, но и споры сейчас ох как не вовремя, потому молча кивает.        Выходят из машины. Он ставит машину на сигнализацию, ворча, что у их дома дурацкая парковка, и она тащит его внутрь. Обнимает, едва они оказываются в комнате и снимают верхнюю одежду.        Он стоит, укутав ладонями её талию, и Джуд отчего-то кажется, что он потерян. А ещё — боится. Интересно, чего? Может быть, она не одна, кто боится собственных чувств?        — Я приготовлю кофе — говорит Джуд, наконец.        — Ладно.        Он садится за стол, следя, как она метушится у плиты. Миллионы вопросом крутятся в её голове, но, после того, что сталось с её памятью, Джуд боится делать два дела одновременно. Потому расспросы продолжает, уже когда кофе подан, и они сидят напротив друг друга, обжигая им горло, и смотрят друг другу в глаза.        — Где я могу найти Мисси? Если бы я нашла её, может, мне было бы проще всё вспомнить. Или хоть какую-то часть — задумавшись, она снова ерошит волосы, и снова не сразу понимает, что делает это.        — Не знаю. Я не знаю, где она, и, кажется, ты тоже. Вы расстались и она решила уехать. Вот и всё.        Гарри делает несколько мелких глотков и смотрит в окно, на вечернюю мглу.        — Может, стоит поискать её в соцсетях?        — Я не знаю её фамилии.        — Я, кажется, тоже. Помню её образ, голос, во что она одевалась. А фамилия в голову даже не приходит. Где она теперь, интересно знать?        Он нервно дёргает плечом. Едва не выливает на себя кофе.        — Осторожно! — Джуд кричит и не сразу поняла, что вскочила, испугавшись.        — Кажется, я устал, Джуд — помявшись, говорит он, — схожу в душ. Хочешь со мной?        — Ты знаешь ответ — отвечает она и, улыбнувшись, берёт его за руку.        Впрочем, пока им не до секса. Они лишь наслаждаются прохладной водой, щурятся от шампуня, что так и норовит залезть в глаза, и обмениваются парой коротких поцелуев.        — Оставь посуду, Джуд, — мягко уговаривает он, проведя рукой по её спине, — это подождёт. Идём. Нам нужно отдохнуть.        — Ладно — кивает она и закрывает кран.        Он уводит её за собой, в спальню, и она смотрит, как, раздевшись догола, залезает в постель. Она медленно расстегивает халат и ныряет к нему, прижимаясь покрепче. Она ползёт носом по его плечу, аккуратно целует каждую из трёх родинок на шее, кладёт руку на его бедро. Но, когда её язык становится настойчивее, Гарри осторожно отстраняется.        — Не сейчас, Джуд. Нам нужно отдохнуть.        — Ты устал?        — Да. Слишком много откровений для меня.        — Ладно.        Внезапный вопрос, пришедший в голову, бьет её обухом по голове.        — А почему тогда мы голые?        — Я предпочитаю спать голым. Думал, ты уже знаешь.        Она улыбается. Откуда ей знать? Он не всегда остаётся у неё ночевать, а, когда остаётся, это случается после секса. Оказывается, он любит отдыхать голышом, и это совершенно не зависит от того, был ли у него секс, или нет.        Джуд морщится — так странно это в её голове прозвучало.        Кажется, он задремал, глаза закрыты, дыхание сонное. Она осторожно сбрасывает с него одеяло, и легонько ведёт кончиками пальцев по щеке. А потом смотрит на него, улыбаясь.        У него красивое тело. Оно далеко от модельных стандартов, на которых так зациклены люди, и, конечно, он не смазливый красавчик-качок, которые часто появляются на обложках журналов или на подиуме. Но его красота — другая. Он может быть скромно одет, или класть руки на грудь крестом, пытаясь закрыться, или раздражённо рявкать что-то в ответ, когда не желает разговаривать — делает это всё с особым обаянием. Джуд не раз замечала, находясь в его обществе, что женщины смотрят на него, проявляют интерес.        У него красивое тело, правильные пропорции, лёгкий пушок на животе, кривой дорожкой спускающийся к паху, гладкая кожа, что иногда, особенно по утрам, пахнет совсем по-детски. Он другой, но ведь и она не такая, как остальные, она знает. Как знает и то, что авария в этом не виновата. Она всегда была другой.        Они — иные. Так как можно быть такой идиоткой, чтобы бежать от него, отталкивать его, отвергать свои и его чувства? Неужели она и вправду такая дура?        Джуд аккуратно ведёт пальцем по его груди, рисуя дорожку и маленькие ромбы. Он хмурится, извлекая из себя странные звуки, и дёргает ногой. Кажется, он протестует и требует, чтобы его оставили в покое.        Джуд улыбается, накрывает его одеялом и отстраняется. Она чувствует себя утомленной. Странно, что им понадобился отдых. Она давно уже заметила, что может несколько ночей не спать, но утром никаких признаков усталости нет. Или, что, если отключается, то кажется, будто целая вечность прошла, но затем она открывает глаза, смотрит на часы, а стрелка отсчитала час, иногда даже меньше.        Они странные люди — уникальные, без пафоса. Конечно, она не поверила в сказку, которая написана в её медицинской карте — что она просто из близнецов, второй плод замер в утробе, но, видимо, ей досталось и его сердце. Это звучало по-детски. Как будто врачи придумали отмазку для странной пациентки. Когда Гарри стал утверждать, что у него — так же, она не поверила ещё больше. Не так давно, ещё пару месяцев назад, она измучила Гугл, пытаясь найти информацию о людях с двумя сердцами. Ничего. Если о Докторе она нашла форум, правда, когда зашла туда, ей выбила ошибка 500, то ровно никакой информации о людях с двумя сердцами она не обнаружила. Вместо этого ей выдавали что угодно — справочник сердечных болезней, картинки детских сердец, советы, как сделать так, чтобы сердце было здоровым как можно дольше. Всё, что угодно, только не то, что было нужно ей.        И это заставило Джуд подумать: неужели, они с Гарри — единственные люди с такой странной особенностью? Уникумы?        Если это так, то, почему она его отвергает?        — Я больше никогда не буду убегать от тебя, — очень тихо, чтобы его не разбудить, шепчет Джуд, — обещаю. С этим покончено.        Он сонно вертится, прижимается к ней крепче, по-свойски обнимая за талию, закидывает на неё ногу, и, устроившись головой на её плече, шумно сопит. И Джуд тихо смеётся, чувствуя себя, если не счастливой, то в состоянии, очень близком к счастью.        Она не спит до самого утра, думая о том, что ждёт их утром. О том, что скажет ему, что ей надоело бежать, от чего бы она убежать не пыталась. Что она его любит и знала об этом всегда, даже, когда открыв глаза в реанимации, после операции, совершенно ничего не помнила, даже собственного имени. Что они связанны и она больше не хочет разрывать их связь, даже если это делала раньше. И что, если всё так обернулось, то, наверняка, для того, чтобы они оба могли исправить свои ошибки, и, наконец, быть вместе, без преград и запретов. Что больше всего на свете она хочет быть с ним рядом. Что они — две половинки одного целого, и, что бы не случилось, какая бы правда её не открылась в будущем, на её чувства это не повлияет, она всегда будет любить его, вечно. Она обнимет его, поцелует позвоночник, чтобы вызывать у него мурашки, и попросит забрать её отсюда — из этого чужого дома, от этого чужого Уилла, который совсем ничего для неё не значит. Забрать куда угодно, хоть в другие миры. Она хочет быть с ним. И это — единственное, в чём она сейчас абсолютно уверенна.        Она только выскальзывает из крепкого плена его объятий, чтобы помыться, но, возвращаясь из душа, слышит, что он уже проснулся, и, похоже, возится с постелью.        — Кто это уже проснулся? — с улыбкой спрашивает она громко и спешит в спальню.        Сейчас она обнимет его крепко-крепко, во всём признается, всё объяснит, утопит в ласке и поцелуях и, возможно, он, наконец, ей поверит, и они уйдут из этого дома навсегда.        Она сияет, буквально врывается в спальню, но… Счастливая улыбка тут же блекнет, меркнет, уходит с её лица, когда она видит его.        Гарри сидит на постели, повесив голову и шмыгает носом.        — Гарри! — выдыхает разом Джуд, бросаясь к нему, крепко обнимая за плечи. — Милый, что с тобой? Ты плачешь? Почему? Что случилось?        — Жизнь случилась, Джуд — швыряет он, стараясь увернуться от её ласки.        — Что? Я что-то сделала не так? В чём-то виновата?        — Нет, — упрямо мотает он головой и кусает губы, — это я. Лучше… не надо…        — Да что происходит, объясни! — она почти срывается на крик, чувствуя, как слёзы подступают к горлу и почти атакуют ресницы.        Он тянется к ней губами, как будто собирается поцеловать, его грудь тяжело поднимается при каждом вздохе. А потом он замирает и качает головой:        — Извини. Мне лучше уйти.        И, одевшись впопыхах, убегает с коротким, ничего не значащим, дежурным: «Увидимся!»        Она мотает головой, уже не сдерживая слёзы. Вздох, вырвавшийся из самых сердец, больше похож на стон.        — Не понимаю…        «Это не я убегала, Доктор. Это всегда был ты».