Чёрная дыра

       Она даже не поняла, как отключилась в машине. Провалилась в сон, не осознав момента, когда это произошло. Но с удивлением обнаруживает себя, скрутившуюся в комок на сиденье рядом с водительским, и укрытую пледом, который он всегда возит с собой.        — Джуди, — осторожно потормошив её по плечу, говорит он, — просыпайся, мы уже приехали.        Она нехотя открывает глаза, сладко зевает и потягивается.        — Я долго спала?        — Около часа. Мы долго в пробке стояли.        Она тяжело вздыхает:        — Постоянно сплю. Чувствую себя клушей.        Он спокоен и ласково гладит её руку:        — Твой организм напряжен. И ему нужно больше отдыха, чем обычно. Не надо его за это винить.        Она тяжело вздыхает. Замечательно, что он поддерживает её, старается приободрить, вот только ей легче не становится — всё равно она себя ничтожеством чувствует. Даже не понимает, когда отключается, разве это нормально? И что она делает в этом Лондоне, замкнутом пространстве, если она всегда бежит, всегда путешествует?        Она достаёт из сумочки, лежащей рядом, расческу, подносит её к волосам. Но Гарри аккуратно перехватывает её руку, ерошит пальцами волосы и осторожно целует её в самую макушку, улыбаясь.        — Ну что ты делаешь, — упрекает его Джуд, скорее, в шутку, — у меня волосы спутанные. Будешь стоять с такой страшилой на берегу.        — Ну, может, мне нравятся страшилы, — пожимает он плечами, — ты же знаешь, у меня довольно своеобразные вкусы.        Она сердито бьет его кулачком по плечу:        — Лучше бы сказал, что я красивая.        — Зачем? Ты же сама признаёшь, что страшила?        Он откровенно забавляется, и Доктор лупит его кулаком по плечу.        — Ты противный, вредный, самовлюбленный павлин, вот ты кто!        Он заливается смехом, сгребая её в охапку, и тащит на улицу.        — Пусти меня! — ворочается в его руках Джуд, стараясь вывернуться, освободиться.        Ей смешно и хочется визжать, но игра, которую они затеяли, нравится.        — Не-а, — самодовольно улыбается Гарри, — сопротивляйся, если хочешь вырваться. Ты уже давно заслужила титул чемпиона по сопротивлению мне.        Она возится, дёргает ногами, кричит, когда он начинает её щекотать, показывает язык, раскрасневшаяся, но это всё игра. Не так уж сильно ей хочется сейчас вырваться из его объятий. И даже не заботят удивленные взгляды других людей, которые не понимают, почему взрослая пара ведёт себя так по-детски и оборачиваются им вслед.        Он ставит её на землю слишком резко. Запыхавшаяся, Джуд пытается перестать смеяться, чтобы сосредоточиться: у нее нет никаких сомнений, что он приготовил для неё очередной этап игры. Надо только внимательно слушать условия.        — Догоняй? — подмигнув, предлагает он.        — А что я получу, если догоню тебя?        — А чего бы ты хотела?        Джуд щурится. Чего бы она действительно хотела — чтобы этот момент повторялся вечно. Застрять в этой минуте, когда она, наконец, чувствует себя живой, и он, кажется, тоже счастлив. Но нужно придумать что-то более материальное.        — Остаток вечера мы проводим так, как я хочу.        — Ладно — не сомневаясь ни секунды, кивает он.        — И ночуем вместе. И я не хочу слышать из твоих уст ни слова о том, что соседи всё заметили.        — Хорошо, — вздохнув кивает он, — всё? Или есть ещё условия?        Уперев руки в бока, Джуд внимательно смотрит ему в лицо, сверлит его глазами.        — Второй пункт обязателен только в случае, если я тебя перегоню.        — Тогда мне лучше не стоять на месте.        Гарри пулей срывается бежать, и она, чувствуя удивительную свободу движений, о которой за это время уже напрочь забыла, летит за ним следом. И, хотя удалось в итоге его обогнать, Джуд уверена, что он просто поддался. Кажется, он ранимей, чем ей сперва казалось.        Он почти не запыхался, стоит лицом к Темзе и спокойно глядит на мелкие барашки, что плещутся по воде. Когда она подходит ближе, Гарри укутывает её в своих объятьях и быстро целует снова запутавшиеся волосы. Ещё немного — и им никакая расческа не поможет.        Джуд прячет лицо в его одежде и глубоко втягивает ноздрями его запах. Он пахнет уютно, хотя она пока не может уловить аромат. Есть что-то миндальное и ореховое. Тело у него пахнет иначе.        Джуд поднимает на него взгляд, осторожный и любующийся. Он замер в спокойном созерцании, крепко прижимая её к себе, в уголках губ застыла улыбка, и глядит он на барашки на реке так, точно они — шедевр мирового искусства, самая лучшая картина, нарисованная природой. Как будто никогда раньше он такого не видел.        — Иногда мне кажется, что Вселенная очень маленькая — признаётся он, — как бабочка, которая порхает от цветка к цветку. Странная ассоциация.        — Почему странная? — она всё ещё всматривается в его лицо, запоминает спрятавшиеся в уголках глаз морщинки, и аккуратную родинку на шее.        — Потому что она огромная. Одна эта планета большая.        — Как думаешь, есть ли остальные?        — Определенно — кивает он, — люди слишком тщеславны, и любят утверждать, что они — единственные хозяева во Вселенной, единственные разумные существа, наделенные интеллектом. Было бы здорово, если бы однажды их тщеславие рухнуло от новых невероятных открытий.        — Эй, — легко потормошив его за плечо, с тревогой отзывается Джуд, — я не знаю, кто ты, но срочно верни моего Гарри на место, чувак.        Он щурится:        — Не веришь, что я так думаю?        — Нет, ты же материалист. Скорее, конец света случится, чем я поверю, что ты веришь во всяких марсиан. Из нас двоих это я должна в них верить, по идее. Если я уже достаточно хорошо себя изучила, чтобы так думать, конечно же.        — Я умею удивлять — пожимает плечами он.        — Да, — мягко улыбается Джуд, — определенно.        Она целует его улыбку, сейчас беззащитную, аккуратно вползает в рот языком, проводит по зубам, прижимается крепче, когда его ладонь гладит спину, и тихонько смеется, когда понимает, что он прервал поцелуй только чтобы чмокнуть её в нос пару раз.        — Ты знаешь, что мне больше всего нравится в твоём теле? — спрашивает он, поглаживая её по пояснице. — Твой нос. Он такой вздёрнутый. Очень мило смотрится.        — Что? — Джуд изумлена и, запрокинув голову, начинает хохотать. — Я даже не знаю, огорчаться или радоваться. Я-то думала, ты скажешь, что тебе больше всего нравится моя грудь…        — … которой у тебя почти нет.        — Ну, или попа на худой конец.        — … которой у тебя почти нет.        Она снова стучит кулачком по его плечу, хотя, конечно, не сердится.        — Нос! — вскрикнув, когда он шлепнул её по попе, говорит Джуд. — Нос, нет, подумать только! Обалдеть!        — Не понимаю, — спокойно говорит Гарри, запустив пальцы в её волосы и опять ероша их, — что тебя так поражает. Ты худенькая и нос — едва ли не самая выдающаяся часть твоего тела. Очень милый носик, как по мне.        Она ёрзает, протестуя, но Гарри притягивает её к себе и целует. И Джуд, конечно, обмякнув в его объятьях, отвечает на поцелуй. А потом снова зарывается лицом в его грудь, глубоко дыша. Ей хорошо, спокойно и уютно. Она забыла, каково это — ощущение уюта. Гарри вновь напомнил ей об этом. Она обнимает его за талию, закрывает глаза и жмурится, когда последние лучи солнца пляшут на её лице. Дышит им и его запахом, улавливая оттенок ванили.        Когда вновь поднимает взгляд, он стоит в очках. На его щеках она видит слёзы. В лучах уходящего солнца они выглядят как маленькие хрусталики.        — Почему ты плачешь?        — Я не плачу. Просто солнце слепит.        Тихонько вздохнув, она снимает с него очки и собирает слёзы подушечками пальцев. Поцеловав влажные щёки, становится на цыпочки, тянется к нему и обнимает за шею.        Гарри судорожно вздыхает.        — Ты сделал что-то, чего я не помню, но за что не можешь себя простить? — заглядывая в его глаза, хоть он настойчиво отводит взгляд, спрашивает Джуд.        — И не раз.        — Я не знаю, что ты сделал, Гарри, но, уверена, что я прощу тебе, как только вспомню. Я хочу быть с тобой. Ты можешь ещё миллион раз стереть Уиллу память, откорректировать всё на его чипе, но это ничего не изменит. Я не люблю Уилла. Лгать себе дальше не имеет смысла. Он хороший парень, замечательный, но он мне не нужен. Мне нужен ты. Я хочу быть с тобой, и, как только моя память полностью восстановится, я скажу тебе это снова.        — Ты не понимаешь, о чём просишь.        — Я верю в то, что хочу быть с тобой больше, чем в то, что Джуд Смит — моё настоящее имя.        Он сомневается. Напряжён, отводит взгляд. Сжимается в комок. Тяжело вздыхает. Джуд аккуратно целует его в мочку уха, и в щёку, ещё влажную от слёз, в покрытые серебром виски, в глаза, которые он закрыл, прижимается носом к его усердно сопящему носу, находит губы и нежно ласкает их своими, пока пальцы гладят тёплый щетинистый подбородок.        — Мы целуемся больше, чем школьники, — улыбнувшись, говорит она, закончив поцелуй, и ведёт его взглядом к парочкам, что тоже проводят здесь вечер, — видишь?        Он улыбается, но выходит довольно грустно.        — Ты даже не сопротивляешься мне, Джуд.        — Я не хочу. Не вижу смысла. Почему для тебя это так важно?        — Потому что ты делала так всегда.        — Значит, больше не буду. Это была ужасная игра, я уверена. Хватит.        Он вздыхает как-то истерично, громко выпускает воздух из лёгких. Целует её в ответ. И снова она замирает на его груди, будто в уютной норке, где тепло и спокойно. Она слышит сердцебиение, учащённое, тяжёлое. Но, когда начинает аккуратно гладить то место, где живут оба его сердца, оно успокаивается.        Ещё несколько минут молчания, когда уши ласкает только плеск воды и смех влюбленных подростков поодаль от них, и Джуд мягко шепчет, поцеловав перед тем его запястье.        — Я хочу к тебе.        И точно знает, что он понимает — это означает, что они целый вечер будут обниматься, объедаться пиццей, смотреть мультики, бегать друг за другом по дому, хохоча, читать друг другу сказки и вести себя как дети, у которых детство украли. Ему это нравится, кажется, не меньше, чем ей.        Гарри кивает.        — Поехали.