***
Йен появился внезапно — тот самый, рыжий, фотографии с которым ей постоянно показывала Дебби. Он ушел в армию, притворившись Липом, если Хоуп помнила все правильно, прошел год и вот они, военные, то и дело врывающиеся к Галлагерам в дом и требующие дезертира сдаться. То, что Йен вернулся домой, никто под сомнение не ставил — просто до самого дома он дошел как-то не сразу. Пожалуй, при Хоуп военная полиция приходила четырежды: один раз даже она сама открывала дверь галлагеровского дома и отвечала на их вопросы. Йена нашли Лип и Дебби — бродили по округе, исследовали злачные места и притоны, даже навестили некоторых старых — во всех смыслах этого слова — дружков Йена, а потом откопали его в гей-клубе, в блестках и серебристых трусах, самозабвенно отплясывающего на сцене, и знать не знающего о том, какой очередной вынос мозга творится в его семье. Это были дикие времена — Хоуп помогала Липу, чем могла, пока Фиона пустилась во все тяжкие. Ублюдок Робби, забытые на столе наркотики, Лиам в коме — все это нарастало, как снежный ком, и Лип метался среди этой разрухи, как безумный, а ведь у него все еще была учеба, и дьявольски не хотелось терять свой шанс. Хоуп сидела с Лиамом, когда он не мог приехать, Хоуп заботилась о Дебби и Карле — да, эти дети всегда могли позаботиться о себе сами, но они все еще оставались детьми, а Хоуп чувствовала себя гораздо лучше, когда играла роль взрослой, а не становилась на одну ступень с детьми, которых нужно опекать… Так вот, Йен пришел домой в один из тех долбанутых дней, когда Фиона растворилась в алкогольно-наркотическом бреду и исчезла где-то с Робби, который разрушил все, к чему она так долго стремилась и имел над ней какую-то нездоровую власть при том, что она осознавала, какой же этот Робби говнюк. Лип не мог вырваться из колледжа, Мэнди Милкович присматривала за мелкими ночью, а с утра передала смену Хоуп — Лиам все еще был не совсем здоров, так что о походе в детский сад не могло быть и речи. Йен явился так, будто и не уходил никогда, будто не танцевал где-то ночи напролет, пока его семья страдала, а был где-то рядом и держал руку на пульсе. При виде Хоуп с Лиамом на руках он поморщился: — А ты еще, блядь, кто? Надеюсь, не очередная внебрачная дочь Фрэнка? — Я подруга Липа, — отозвалась Хоуп, ощущая, как между нею и Йеном разливается холодное отчуждение. Друзьями им не стать точно, отчего-то она сразу в этом уверилась. — Меня зовут Хоуп. Разгребаю тут дерьмо, пока ты прячешься от военных и танцуешь в клубе. — Обойдемся без попыток упрекнуть меня, детка, — отрезал Йен, колко усмехнувшись. — Ты же ведь ни хуя не знаешь обо мне. — Моя интуиция подсказывает, что и не стоит, — в тон рыжему отозвалась Хоуп. — А она меня никогда не подводит. — Ну, так может отдашь мне моего брата и свалишь отсюда на хер? — Боюсь, что Лип этому не обрадуется. Он не то, чтобы считает тебя уродом, но точно не думает, что на тебя можно положиться. Ты ни разу не пришел к Лиаму в больницу. — Для проповедей в этом доме раньше существовала Фиона. Что случилось сейчас? Мы набираем народ с улицы? — Лип не считает тебя уродом, а вот я — считаю, с этой минуты и навеки. — Это очень громкие слова. Смотри, не передумай, — усмехнулся Йен и полез в холодильник за холодным пивом. В дальнейшем он оказался совсем другим, вовсе не ершистым сукиным сыном с манией всех оскорблять, но Хоуп уже ничего не могла с собой поделать — первое впечатление оказалось слишком ярким, чтобы изменить его. К тому же, Йен временами из мягкого, доброго, где-то даже благородного и справедливого парня превращался в апатичного мудака, или в агрессивного психопата — он не стал внезапно славным парнем, нет. Так что, когда у него бывали периоды «я хороший», Хоуп предпочитала помнить о том, что это не навсегда.***
В какой момент ее осенило? Да ни в какой, о болезни Йена ей прямым текстом сказал Микки Милкович — у Йена с ним были какие-то запутанные отношения, то ли любовь, то ли длящаяся бесконечно агония. — У него биполярка, — отшвыривая от себя окурок, Милкович стоял на крыльце, собираясь уходить: Йен только что выгнал его с непроницаемым лицом и велел никогда больше не приходить. Хоуп нравился Микки — он был долбонутый, но в глубине души по-своему хороший. Она хотела как-то утешить его, сказать, что все наладится, как это всегда и бывало, а Микки оглушил ее этой новостью. — Ни хрена не наладится, вот что. Он не хочет принимать таблетки, а это значит, что ему будет все хуже и хуже, и я ничего с этим поделать не смогу. Поэтому я сваливаю, и все тут. Он не хочет моей помощи, а я не могу больше навязываться. Микки вернется, Хоуп была в этом уверена. Ей казалось, он любит Йена по-настоящему. Что же касается Йена, то она поразилась тому, как была слепа — дома, когда перед сном перебирала пузырьки с собственными таблетками, теми самыми, которым так противился рыжий Галлагер. Биполярное расстройство было той вещью, с которой она уже успела смириться в свои восемнадцать: ее состояние обострилось после гибели родителей, она прекратила пить таблетки и пустилась во все тяжкие. Три попытки самоубийства, несколько срывов, а вишенкой на торте стал поджог опустевшего родительского дома — она наблюдала, как тот горит, и смеялась, как чокнутая, ей было так хорошо, так тепло, так уютно… Именно после пожара тетка увезла ее в Чикаго, прочь из города, в котором все напоминало Хоуп о том времени, кода ее родители были живы и они все были счастливы. Хоуп поклялась начать новую жизнь, она вновь безропотно принимала лекарства, она изо всех сил старалась быть нормальной… Осознание того, какой кошмар переживает Йен в одиночку, заставило ее содрогнуться — она прошла этот ад, но лишь чудом выжила. Бросить кого-то — даже своего почти-врага — на краю этой бездны? Нет, она не могла так поступить. Так что когда в следующий раз они с Йеном столкнулись на кухне у Галлагеров, и он хмуро зыркнул на нее исподлобья, Хоуп улыбнулась ему: — Будешь кофе? — Ты туда крысиного яду подсыпала, что ли? — недоверчиво уточнил Йен. — Корицу, — невозмутимо сообщила ему Хоуп. — Тебе нравится корица? — Понятия не имею, — честно ответил Йен. — Тебе от меня что-то нужно, или как? — Просто пытаюсь быть любезной. — Меня это нервирует, — хмыкнул Галлагер, но чашку с кофе все же у Хоуп из рук принял. — Мы же с тобой терпеть друг друга не можем. — Может, нам стоит пересмотреть это решение? — напрямую предложила Хоуп. — Может, у нас все же куда больше общего? — Что, например? — Йен пытливо вгляделся в девичье лицо, которое он прежде рассматривать не стремился. Хоуп Майклсон воспринималась им как некое неизбежное зло, что-то вроде Фрэнка, который просто есть, и никуда ты от него не денешься. Но она ведь была хорошенькой, и в ее глазах светился живой ум, и она не болтала всякую чушь без конца, как это любят делать девчонки. Она была собранной, сосредоточенной, она была той, кто знает, что и зачем делает. Почему он вообще так ее невзлюбил?.. — Например, у меня тоже биполярка, — голос Хоуп прозвучал сухо и как-то страшно, обреченно, и Йен даже вздрогнул: — Что?.. — Я никому не рассказывала об этом, — призналась Хоуп, избегая смотреть ему в глаза. — Люди начинают жалеть меня, а еще они в глубине души начинают бояться того, что я могу сделать. И они правы, наверное, но… Это такое невыносимое дерьмо, когда все смотрят на тебя, как на бомбу замедленного действия. Йен молчал очень долго, пытливо вглядываясь в лицо Хоуп, и его лицо казалось застывшей маской — лишь в глазах у него бушевал настоящий ураган самых разных и противоречивых эмоций. — Я не скажу никому про тебя, — наконец, произнес Йен. — Можешь не переживать. А ты… — Мне сказал Микки, — ответила Хоуп, понимая, что интересует Йена. — Вот откуда знаю я. — Значит, ты на таблетках?.. Вот так, просто. Хоуп часто думала об этом по ночам — между нею и Йеном была пропасть, а их болезнь преодолела ее за каких-то пару минут и превратила их в парочку, которая постоянно обменивается многозначительными улыбками, смеется только над им двоим понятными шутками, постоянно пропадает где-то вместе и… Ну, да, из «просто друзей» в рекордные сроки превращается в любовников. Микки Милкович, когда впервые увидел их вместе, сломал Йену нос. Йен не обиделся даже — он как раз получил новый рецепт, с новой дозировкой, и ему все было похрен, так что сломанный нос трагедией не стал.