Рецидив

      Питер боялся кладбищ.       Впервые он почувствовал это, когда состоялись похороны Мэй: всё время, что он был вынужден находиться на территории, насквозь пропитанной горем, его сковывал ужас. Проходя мимо одинаково ухоженных могил и небольших холмов, поросших короткой яркой травой, он испытывал беспомощность, тоску и страх. Ему казалось, что даже шумы здесь воспринимались совсем иначе. Эхо угасало, шелест листвы растворялся, любой шорох рассеивался, как на воде, без шанса вырваться из зыбкой трясины тишины.       Поэтому к нужному месту Питер шёл, глядя себе под ноги — несмотря на боязнь кладбищ, когда-то он приходил так часто, что путь впитался в его память с точностью до сантиметра. Но с самого момента отката он не находил сил, чтобы прийти сюда, придавленный грузом вины. Питер ничего не мог поделать с выбором своей души, но до сих пор злился на себя. Ещё немного… и дядя Бен был бы жив.       Стало быть, из-за липкого холодка под сердцем Питер не выносил ритуалов посещения мёртвых и не разговаривал с могилами. Необходимость высказываться камню с именем некогда любимого человека пугала его не меньше, чем всё остальное. Он приходил не ради сомнительной терапии, а только чтобы прикоснуться к прошлому и напомнить себе о цене, которую заплатил за новую жизнь. О цене за совершённые ошибки.       Помимо прочего, он не верил, что кто-то бестелесный наблюдает с той стороны. Питер придерживался версии, что у освободившихся душ есть дела повеселее, чем прозябать над головой скорбящего. Никто не мог услышать воззваний, а значит, и рвать глотку бессмысленно.       Если подумать, так же бессмысленно, как понуро стоять возле холодного камня с табличкой, надеясь, что это поможет вернуть подобие веры в себя…       Не помогало. Ничто больше не помогало — ни болтовня с Недом, ни беседы с Мэй, ни наполненная едким сарказмом переписка с Лиз, ни редкие встречи с Наташей. И уж тем более не шли на пользу регулярные столкновения с Тони, перешедшие в стадию пассивно-агрессивного противостояния.       Они умудрялись осуждать друг друга постоянно. Работая над проектом, сравнивая результаты, улучшая прототип, подбирая параметры, высказывая идеи. Тони ждал, когда Питер, наконец, признает его правоту, и ловко отстранялся от эмоций. Питер не намеревался сдаваться: серьёзно, если бы существовало хоть что-то, способное изменить его отношение, он бы давным-давно этим воспользовался.       Ничто не могло пошатнуть алтарь, который Питер воздвиг в своём сознании. Даже если Тони считал его нездоровую привязанность синдромом утёнка и если бы они в конечном счёте стали врагами, он продолжал бы каждый день приносить ему жертвы.       Другое дело — вера. Чем меньше Тони верил в его искренность, тем меньше Питер верил в себя.       Теперь он не мог сосредоточиться на патрулях и тренировках, да просто уснуть, не перебрав с сотню мыслей-паразитов. В разговорах он боялся ошибиться и ляпнуть лишнего, понимая, что Тони держит в уме все выкладки, сказанные слова и даже дурацкие вопросы, заданные сгоряча. Как никогда сильно он хотел бы, чтобы на него вообще не обращали внимание — вот ведь ирония.       Их молчаливое сражение привело Питера к крайне неприятному выводу.       Дело в том, что их супергеройские пути… разные.       Он долго не мог понять, в чём конкретно различие между ним и Тони, старательно избегая темы оценки человеческих жизней. Ему казалось, что здесь не может быть сравнений, не может быть расчётов — герой есть герой, и называется он так именно потому, что проявляет чуть больше любви к миру.       Питер стремился спасти каждого. Его не волновало, сколько ошибок человек совершил или какую роль сыграл в происшествии. Он чтил закон и правила судебной системы, будучи уверенным, что наказывать преступника — обязанность государства.       Если быть Мстителем означает убивать, не давая врагу шанса оправдаться, это не его путь, вот и всё.       Тони был другим. Его беспокоила судьба всех окружающих, в масштабе мира, планеты. Он не мог позволить себе распыляться — цена такого решения намного выше, ведь в ход шли совсем иные степени и выборки.       Списки были необходимы ему в качестве итога. Питер мог увидеть результат, вручая спасённого из огня младенца рыдающей матери. Тони считал подобные вещи лишь дополнительным элементом своей деятельности.       Если кто-то способен навредить огромному количеству людей здесь и сейчас, он без колебаний ликвидирует преступника. Игнорируя обстоятельства, причины. И если цифры в списках станут чуточку лучше, он будет знать, что справляется.       Но больше всего Питера ужасало даже не это. Его неимоверно злило то, что среди безликих единиц незримо есть и сам Тони. Грузик, который можно в подходящий момент бросить на весы, как преступника, как буквально любого человека. Ради того, чтобы ощутить хоть какую-то значимость и весомость принятого решения.       Питер считал, что достаточно победить Таноса на начальном этапе и всё будет хорошо. Но проблема вовсе не в угрозе галактического уровня.       Она всегда была здесь.       И никто не мог перетасовать расклад сил. Не помогут тренировки, планы, стратегии, не поможет супероружие.       Питер был совершенно… бессилен. И всё.       И… всё.

* * *

      Из всех приобретённых с укусом паука суперспособностей как минимум одна стала для Питера самым настоящим проклятием.       Чуткий слух делал его невольным участником всех разговоров в радиусе сотни метров: он прекрасно слышал чужие телефоны, шёпот и болтовню и, сам того не желая, сосредотачивался на голосах, как бы сильно ни хотел оставаться глухим. Без маски рефлексы плохо поддавались контролю, и, хотя он научился с этим жить, неприятные ситуации регулярно повторялись.       — Что, по-твоему, значили мои слова? — шипела Вирджиния Поттс.       Питер замер в коридоре, тихо ненавидя себя за отвратительную привычку на автомате впадать в режим маскировки. У него оставалась секунда на то, чтобы хотя бы поздороваться, но рефлекс оказался сильнее, и чертыхался он уже на потолке.       В тот же момент Вирджиния вышла из зала совещаний, вместе с преследующим её Тони. Они были на взводе — судя по движениям, отрывистому стуку каблуков и звенящим от сдерживаемой ярости голосам.       — Скажи прямо, раз начала!       — Почему я должна разбираться с тем, что творится в твоей голове? — Вирджиния остановилась и развернулась на каблуках. — Я понятия не имею, что с тобой происходит. Ты ничего мне не объясняешь, и я устала выбивать правду. Я похожа на следователя?       — Ну, я бы не удивился, если бы… — попытался съязвить Тони, но Поттс остановила его взглядом, полным арктического льда.       — Всё это затянулось, тебе так не кажется? — сказала она.       — Я просто не хочу волновать тебя понапрасну.       — Тони, не начинай. Я знаю тебя. Ты не готов обсуждать. Вообще…       — Пеп… — Тони мягко коснулся её плеча.       Питер с удовольствием ударился бы обо что-нибудь и посильнее — меньше всего на свете он хотел быть свидетелем интимных разговоров и выяснений отношений.       Но слова Вирджинии заставили угрызения совести издохнуть, а мысли со свистом вылететь из головы.       — Из-за мальчишки, да?       Тони отвернулся.       — Думаешь, я не заметила, что ты зашился в своей мастерской, когда он появился? Что ты избегаешь разговоров о нём? Ты всегда, всегда так поступаешь, когда пытаешься что-то скрыть.       — Дело не в том, что… послушай, это никак не связано…       — Ага. Ты не помешался, а я — идеальная домохозяйка.       Сказать на это Тони оказалось нечего.       — Хватит. Я больше не могу, понимаешь? Вечно притворяться, что это легко, что я готова смиренно ждать, когда кто-то снова спустит на тебя всех собак и ракеты, и ничего…       — Ты не обязана, — перебил Тони. — Я лишь хотел сказать, что должен работать именно сейчас. Пока. Это временно.       — Сам-то веришь?       Питер перестал дышать. Его могло выдать что угодно: шорох, комментарий Пятницы, один случайный взгляд. Но, видимо, он каким-то чудом заработал кредит удачи, раз мисс Поттс, осуждающе поджав губы, просто пошла дальше по коридору, а Тони поплёлся следом.       Дождавшись, когда шаги затихнут, Питер неловко сполз по стене, не представляя, что ему делать. Как вообще понимать всё, что он увидел и услышал.       Едва вчерашний разговор улёгся на полочку, как появилось новое безумие, и всё свалилось в кучу, превратилось в месиво из догадок, надежды, тысяч видов отрицания. Питер хотел бы задать так много вопросов и одновременно оказаться вне зоны доступа на пару месяцев прямо сейчас, немедленно.       Да, они договорились поработать сегодня, и Тони наверняка будет ждать его, но увиденная сцена никак не шла из головы. Больше всего Питер боялся проиграть любопытству и спросить что-то такое, о чём он будет жалеть.       Например, «помешался на мальчишке» — это ведь о заботе и игре «собери пазл, получи картину будущего»?       Как ни странно, стоило ему в назначенное время приблизиться к мастерской, желание никогда больше не сталкиваться с Тони сменилось на желание срочно его увидеть, и Питер едва не сорвался на бег. Хорошо, что долго искать не пришлось: Тони стоял у самого входа, потягивая что-то из стакана. Лицо казалось каменным, а взгляд потухшим и тяжёлым.       Питер едва сдержал порыв отобрать алкоголь — как жаль, что у него не было на это никаких прав.       — Неважно выглядишь, — вместо приветствия протянул он.       — Я в полном порядке, — Тони обречённо погонял кубики льда на дне стакана. — Лучше просто некуда.       — Что-то случилось?       Питер надеялся, что Пятница не сдала его — не хватало только усложнять всё такими подлостями, как подслушивание. Судя по тому, что Тони никак не изменился в лице, положение людей в пространстве для ИИ значения не имело, как и внезапный порыв прыгнуть на потолок. Возможно, она привыкла видеть Питера в тренировочном зале в любых плоскостях и не сочла поведение странным?       — Надоело защищаться, — ответ Тони получился неожиданно искренним. — Я начинаю думать, что ты втянул меня в какую-то жуткую авантюру и теперь я сам себе не принадлежу, потому что вокруг сплошной… хаос.       — Если уж на то пошло, кое-кто втягивал меня в авантюры похлеще, — неловко отфутболил Питер.       — Я заботился о твоей безопасности, — ожидаемо взбрыкнул Тони.       — Точно, — Питер непримиримо сложил руки на груди. — Кто ещё стал бы так заморачиваться.       Его тон звучал слишком возвышенно. Тони нахмурился, осознав, что попался в собственную ловушку — Питер впервые одержал победу на его поле.       Судя по полыхнувшему возмущением взгляду, Тони вынырнул из трясины безнадёги и усталости, а уж какой ценой, не так уж важно.       — Не подменяй понятия. Нет ничего сложного в том, чтобы подумать о безопасности людей в локальных масштабах.       — Никто не может победить смерть. Даже ты.       — Какое отношение…       — Самое прямое. Ты винишь меня за совершённые ошибки?       Питер ждал чего-то вроде «э, нет, на сегодня мне хватит ссор», но Тони неожиданно смягчился и поставил стакан на стойку.       — Хорошо, я понял — ты готов отстаивать свою точку зрения до последнего и не собираешься отступать.       — Именно. Я не могу принять твою позицию, но… постараюсь научиться уважать её.       — Только вот я пытался разочаровать тебя.       Вот они и пришли к этому.       Питер напрягся и медленно выдохнул, давая себе пару секунд собраться с мыслями.       — Да, я знаю. Но что бы ты ни сказал, не сработает. Мы разные. Это видно и без доказательств. Но я всё ещё уверен — ошибки объединяют нас сильнее, чем что-либо другое.       Тони вытащил из холодильника две небольших бутылки виноградной газировки и с побеждённым видом вручил одну Питеру. Раньше он не позволял себе так расслабляться в спорах — не осталось ни агрессии, ни стремления жонглировать словами.       — Вместо ветви мира, — сказал он.       Питер взял бутылку, старательно избегая прикосновений. Увы, все его старания разбил обычный панибратский хлопок по плечу.       Сделав несколько глотков, Тони направился было к зоне проектирования, но напряжённый голос заставил его остановиться на полпути.       — Можно я выскажусь честно хотя бы один раз?       — Валяй.       Поставив бутылку на стойку, Питер расправил плечи и выпрямился. Сердце гулко ухнуло в груди, но отступать было поздно.       — Что бы ты ни сделал, как бы сильно ни хотел очернить себя в моих глазах… просто… просто ты всё ещё лучшее, что со мной случалось. Я люблю тебя не только потому, что ты сделал меня тем, кто я есть. Такое нельзя назвать чувством или эмоцией. Это давно стало частью… меня. Самой сильной, если подумать…       Тони повернулся.       Бутылка, которую он держал, внезапно выскользнула из некрепкой хватки.       Питер бросился было поймать её, но лицо Тони заставило его остановиться. Раздался всплеск — и всё затихло, замерло в необъяснимо гулкой тишине, в моменте без движения. Ничего не происходило, но что-то сдвинулось в пространстве, как тектоническая плита.       Питер был уверен, что видел подобное выражение. Но где? Когда Тони выглядел так, словно Питер вогнал нож ему в грудь и провернул несколько раз?..       Душевная боль казалась настолько неподъёмной, что он был не в состоянии даже её осознать. Плечи Тони опустились, дыхание пропало. Взглянув на ладонь, в которой только что была бутылка, он зажмурился.       Когда Питер шагнул ближе, Тони отшатнулся от него, как от огня, и едва не поскользнулся на образовавшейся луже. Глаза померкли, и очередная странная эмоция исказила черты, сделав их восковыми, жёсткими.       Питер знал, что сейчас услышит.       — Прости, — прохрипел Тони. — Прости. Я… не могу ответить на твои чувства.       — Нет, я и не…       — Человек, которого я всегда видел рядом… это кто-то, способный поддерживать уют, дарить покой. Кто-то, над кем не придётся трястись, в любой момент представляя, что он не вернётся домой. Понимаешь? — Каждое слово звучало так, будто он вылавливал его из пустоты. Отдавало фальшью, но Питер знал, что правду не услышит.       Тони был мягок, пытаясь подобрать объяснение и не ранить.       — Да. Понимаю, — сказал Питер.       — Всё, чего я хотел бы — возвращаться, будучи уверенным, что меня не ждёт очередное сражение.       Питер изобразил сухой кивок. Он знал, что так и будет. Что бы Тони ни чувствовал — симпатию, интерес… это всё ещё слишком далеко от того, что испытывал Питер.       — Я знаю. Но я сказал это не потому, что надеялся на ответ. Будет здорово, если ты просто перестанешь делать вид, что мои чувства — просто ошибка или самообман. Я готов умереть за них.       Вдруг показалось, что Тони задыхается. Дыхание сбилось, и ему пришлось несколько раз выдохнуть, прежде чем он смог изобразить смех.       — Нет, ни за что. Я никогда не считал их ошибкой.       Он сложил руки на груди и отступил, одним движением восстанавливая бездну между ними.       — И вообще-то я ценю то, что ты рядом, Питер. Такой, какой есть.       Питер не знал, что сказать. Ему тоже понадобилась какая-то защита — хотя бы юмор.       — До тех пор пока я опять не начну тебя упрекать?— насмешливо протянул он.       Тони покивал, будто и не услышал сказанное.       — Прости. Мы можем отложить работу? Мне нужен перерыв.       Снова чуть не оступившись на ровном месте, он побрёл к выходу, неестественной, медленной походкой, словно вовсе не хотел уходить, либо не мог найти в себе сил двигаться.       Выждав минуту, Питер обогнул подосланного Пятницей робота-уборщика и направился в лаундж, чтобы привести себя в порядок. Но куда там — ему казалось, что кто-то поворошил в груди кочергой.       Самым странным во всём этом была реакция Тони — он ведь открыто шёл на контакт, а потом вдруг захлопнул створки, как мидия. Питер полагал, что раз он знает о его чувствах, он осознаёт, что от него ничего не требуют и не ждут, откуда возникли противоречия? Постаралась мисс Поттс? Могла ли она что-то сказать, надавить?..       Примерно через час, когда окончательно стемнело, Питер решил покинуть Базу. Он не мог находиться здесь, зная, что в очередной раз причинил Тони боль. Кроме того, он мечтал повиснуть на паутине между самыми высокими зданиями, чтобы ветер вымыл весь этот Ад из его головы.       Возвращаясь за рюкзаком, он понял, что будет странно уйти на такой отвратительной ноте. Да и чутьё подсказывало: что-то тут не так.       — Пятница? — позвал Питер, накинув лямку на плечо.       — Да?       — Где Тони сейчас?       — В своей комнате.       — Уже спит?       — По моим данным ещё нет.       — Спроси, могу ли я зайти?..       — К сожалению, у него отключен интерфейс.       — Ты… не можешь подключиться?..       — Скорее всего, он не хочет, чтобы его беспокоили, — пояснила Пятница. — Боюсь, вы не сможете зайти, даже если попытаетесь проникнуть через дверь.       Питер провёл с Пятницей достаточно времени, чтобы уловить намёк. Она не стала бы просто так использовать слово «проникнуть».       — А окна открыты?       — Да.       — Спасибо.       Судя по отсутствию предупреждений, он понял её правильно: он мог попасть в спальню только одним путём, и она не против, а очень даже за…       Возможно, её беспокоит состояние Тони?       Бросив рюкзак в коридоре, Питер выскочил в ближайшее окно. Ему потребовалось какое-то время, чтобы сориентироваться по положению комнат и добраться до нужной стены. Увидев приоткрытую стеклянную створку, он скользнул туда не раздумывая: если что, Пятница его оправдает.       Будь Питер послушным и правильным учеником, он бы проявил уважение и ушёл, дав Тони день-другой перебеситься. Но Питер был ужасным человеком — во всех отношениях.       Именно поэтому он увидел то, что не должен был видеть никогда. Никогда, ни за что.       Тони сидел у двери на полу, обхватив себя руками. Будто отгородившись от мира, он мог дать, наконец, волю чувствам. Ничто в этой картине не напоминало привычного Тони. Здесь остался его осколок, изломанное отражение.       Углубившись в тень, Питер сделал громкий шаг, чтобы обозначить присутствие. Реакции не последовало.       Облизав пересохшие губы, он медленно приблизился.       — Тони? Тебе плохо?       Плечи, скрытые полурасстёгнутой толстовкой, слабо приподнялись.       — Я хотел убедиться, что всё в порядке, — продолжил Питер. — Но теперь не могу оставить тебя в таком состоянии.       — Иди, Питер, — бросил Тони, не поднимая головы. — Мне ничего не нужно.       — Прости за то, что я сказал, я не должен был. — Присев напротив, Питер осторожно накрыл пальцами белеющее во мраке запястье.       Уперевшись в дверь, Тони неожиданно встал. Питер поднялся следом. Паучье зрение позволяло ему распознать каждое движение — и он был готов к чему угодно. Например, к тому, что его снова оттолкнут, но Тони внезапно вскинул руку и замер, словно не мог решиться преодолеть несколько сантиметров до его лица. Ладонь едва различимо дрожала, пока, наконец, пальцы не согнулись, нервным жестом обводя форму непослушной прядки.       Питер сглотнул.       — Что… что такое?       Когда Тони заговорил, голос звучал неестественно тихо.       — Давай не будем начинать снова, ладно? Прошу, просто оставь меня.       — После всего? Нет.       — Питер…       — Нет, — резко выдохнув, Питер сократил последние сантиметры между их телами.       Объятия получились неловкие и слишком импульсивные, но ему было плевать.       — Я тебя не брошу. Не так. Не одного.       Осмелев на волне отчаяния, Питер зачем-то растрепал и без того взъерошенные волосы Тони и вздрогнул всем телом, почувствовав прерывистое дыхание у виска.       Тони выкрутился из рук.       — Почему, почему ты никогда не слушаешь, что тебе говорят?! — надсадно прошипел он.       А потом мир остановился.       Питер остолбенел, ощутив себя повисшим над пропастью. Скоростная реакция оказалась бесполезна перед бесконечной пустотой неверия. Дыхание потухло где-то в горле, голова опустела.       Горячие губы шевельнулись, настойчиво втягивая его в поцелуй. Животным, порывистым движением, полным затаённой ярости.       Слишком ошеломлённый, Питер не сразу смог ответить. Всё подёрнулось ирреальной рябью, и сознание отказывалось воспринимать происходящее, отдавшись на растерзание чувствам.       Запутавшись руками в его волосах, Тони целовал, целовал и целовал, пока они оба не начали задыхаться. А потом и кусаться, выплёскивая напряжение, непонимание и… ликование.       Питер никогда не испытывал ничего похожего, ни с кем — он думал, что человек не может потерять контроль за какие-то считанные мгновения от простого физического контакта, и ошибался. Как же сильно он ошибался.       Сердце заходилось в нервной агонии, пропуская удары. Страх, смешанный с восторгом, парализовывал. Руки и ноги казались чужими. С каждым коротким, жадным касанием, столкновением языков и губ всё катилось, как снежный ком, и в этом не было ничего разумного — только близость и ослепительные искры удовольствия.       Питер не контролировал даже собственные шаги, которые привели его к огромной постели. И это несмотря на то, что он держался с помощью паучьей цепкости — Тони просто напирал, вынуждая отступать.       Ими управляло одинаково сильное желание не столько почувствовать больше, сколько насытить злость. В других обстоятельствах помогла бы драка или очередной спор, но сегодня мир вывернулся наизнанку. Той стороной, о которой страшно даже думать.       Тело Тони приятной тяжестью упало сверху, и Питер застонал, разводя ноги и неосознанно подпуская ближе.       — Зачем ты пришёл? — прошелестел Тони, словно умалишённый, обхватывая его лицо ладонями. — Зачем?..       Питер притих, слегка сбитый с толку. Он не мог ответить. Способность формировать осмысленные фразы ушла в фоновый процесс. И не собиралась возвращаться, потому что Тони снова прильнул к нему, вовлекая в новый поцелуй.       Тяжёлое дыхание растаяло, злость уступила место требовательности и нервным попыткам погладить друг друга — но было слишком сложно, слишком непонятно, будто их освежевали, и между телами не осталось защитных преград, несмотря на всё обилие одежды.       Там, где пальцы попадали на обнажённую кожу, Тони был чертовски горячим, почти опаляюще, словно простуженный. Впрочем этой лихорадкой Питер заразился тут же, и ему казалось, что он никогда больше не сможет, ни при каких обстоятельствах, прекратить его касаться. Или разорвать поцелуй ради воздуха.       Всё потому, что в тот момент это была потребность. Необходимость.       Как дыхание или сердцебиение, и никто из них не мог отказаться. Тони хотел — Питер чувствовал его попытки выпутаться. Он пробовал замедлиться, вернуть пространство, но Питер тянулся следом, и поцелуй продолжался, становясь ещё глубже. Он решил оттолкнуться, но рука соскользнула на подрагивающее плечо, и выдержка проиграла.       А потом Тони посмотрел на него. Питер читал в его взгляде голод, усталость, нежелание сопротивляться — отражение своих собственных, как в зеркале.       Ощущение рук, обхватывающих то шею, то лицо, и пальцев, грубых и одновременно неуловимо нежных, оседало на коже Питера фантомными ожогами. Огладив всё, до чего получилось дотянуться, Тони сжал его челюсть, заставляя подчиниться, и Питера накрыло ни с чем не сравнимой волной возбуждения. Замкнуло настолько крепко, что он вполне мог бы кончить без рук и вообще без каких-либо лишних действий.       А затем с губ сорвался жалобный стон, и Тони остановился. Самый тяжёлый момент начался с возвращения рассудка — это было хуже похмелья. Здравомыслие продиралось, будто через тысячи слоёв, пока они пытались отдышаться, беспомощно заглядывая друг другу в глаза. Питер мог прочитать бегущую строку на поверхности опустошительно чёрных зрачков: так нельзя. Так нельзя, прости, так нельзя.       Движением, похожим на заклание приговорённого, Тони сместился вбок. И, упав рядом на спину, закрыл лицо руками.       — Тебе лучше уйти прямо сейчас, — прошептал он.       Питер услышал себя словно со стороны, как запись диктофона:       — Наверное лучше, но ты правда этого хочешь?       Он приподнялся на ватных руках.       Всё, что составляло Тони, буквально кричало «нет». Его тело, тон голоса, взгляд, поза. Только мозг противился — и даже причина нашлась.       — Я не хочу… чтобы… подобное происходило так. Так…       Он не сказал «по-животному», но Питер понял.       Он сел. Губы и челюсть ныли — он и представить себе не мог, что мышцы реально способны устать из-за поцелуя. Но, чёрт, это было весьма долго, и настойчиво, и…       Потрясающе.       Им было настолько тяжело ругаться и настолько хорошо мгновение назад, что контраст просто не укладывался в голове.       Теперь в воздухе повисла добрая сотня вопросов, но сформулировать хоть один не получалось: Питер был возбуждён до боли и едва выносил тяжесть в паху, какие могут быть разговоры.       Тони чувствовал себя не лучше, судя по попыткам справиться с дыханием. Проклятым обострённым слухом Питер улавливал гул крови в его артериях — как хренов вампир, и это тоже ни капельки не помогало.       Скоро Тони сел рядом, но не спешил прерывать молчание. Они сидели так, потерянно глядя в пустоту, не меньше пяти минут, думая каждый о своём и боясь нарушать сомнительное затишье. Питер знал, что попросту свихнётся, если Тони опять его поцелует, и не хотел провоцировать, если это лишь мимолётная слабость, порыв, за которым не было ничего.       — Питер, — позвал Тони. — Нам стоит остановиться прямо здесь, ты согласен?       — Зависит от причин, — прочистив горло, сказал Питер. Господи, его колени до сих пор дрожали, это нормально?       — Их многовато, — Тони наклонился вперёд.       — Я видел… я случайно подслушал ваш разговор.       Тони взглянул на него одновременно встревоженно и печально.       — Что?..       — Что имела в виду мисс Поттс?       — Я… эм… кто знает, — Тони снова накрыл лицо рукой. Его дыхание выравнивалось. — Я не… уверен, что это так уж важно.       Питер не стал давить. Встав, он попробовал поправить толстовку, но его вид не могло спасти решительно ничего, и отражение в зеркале это подтвердило. Питер по ту сторону выглядел зацелованным, растрёпанным и взбудораженным.       Тони смотрел на свою правую руку, будто это она персонально во всём виновата — держала за волосы и вообще.       — Я пойду, — сказал Питер.       Краем глаза он увидел свет голоэкрана. Дверь распахнулась.       — Прости.       По загривку Питера побежали мурашки, но он быстро справился с десятой волной желания наброситься на Тони и послать адекватность к чёрту.       — И ты. Правда. За всё, что я сказал… и сделал сегодня.       Больше не медля, Питер сорвался с места так, будто за ним гналась армия. Дверь закрылась, когда он был уже на лестнице, минуя пролёт на паутине.       Несмотря на скомканное завершение вечера, он никогда не чувствовал себя настолько живым.       Но возникла новая огромная, чудовищная проблема.       По крайней мере одно воспоминание он не сможет стереть, если осмелится однажды избавиться от чувств — то, как Тони прижимает его к себе, словно величайшую драгоценность.       Даже если это был всего лишь мимолётный порыв, момент слабости…       …чёрт возьми, это того стоило.