***
До самой ночи день проходил под большим знаком вопроса. Гермиона все ждала, что он начнет спрашивать ее, или заведет провокационный разговор, дабы потешить свое самолюбие, в котором заставит живописать удивительный восторг единения двух таких разных людей. Она сама все чаще возвращалась мысленно к пережитому, доведя частоту мыслей о сексе до того, что и промежутков не осталось. Но не пришлось… А подходить к Малфою с вопросами самостоятельно казалось ей несоответствующим сделанным ранее выводам. Да и что она могла хотеть узнать о нем еще?! Приблизительные причины и промежуточные цели вкупе с убеждениями, заставившие его придерживаться мерзкой стороны «пожирателей», были ей известны. Рутина прежней жизни казалась голливудской сказкой о роскоши. Упоминание бывшей жены, обсуждения их совместной жизни и чувств ранили не на шутку - Гермиона продолжала подспудно считать, что ворвалась вихрем в слаженное течение такого надежного и крепкого брака. Палочка лежала упакованной. Естествоиспытательская жилка надорвалась, и не хотелось больше пытаться вызвать прилив магии с помощью чужеродного проводника. И ее еще следовало вернуть. Вновь она шла в Министерство, как на работу. Разница в том, что ее официально отпустили поболеть, и появляться на следующий день с личными вопросами становилось верхом бестактности. Пришлось маскироваться. Она провела одну из самых беспокойных ночей. Малфой как бы дематериализовался. Вечером за ужином был подчеркнуто вежлив и так, как только он умел, холоден. От такого соседства Гермионе кусок в горло не лез. Несколько раз она порывалась узнать, в чем причина внезапных заморозков, но не смогла себя заставить. Зато становилось понятно, на что можно расчитывать в преддверии ночи. Если Люциус и задумывался о продолжении вечера в более откровенном ключе, то вида не подавал. Понять его воспитательную инициативу было так же трудно, как и самого этого человека. Он мог быть добрым и феноменально злым, холодным и обжигающе страстным, веселым и чувствительным и тут же совершенно эмоционально глухим. Но, что главное, казалось, ни за одной из этих привлекательных (и не очень) личин не кроется он настоящий. А ведь обещал… Утром, изможденная бессонницей, она намотала тюрбан из пестрого шелкового платка, надела темные очки и свободное длинное платье с рукавами — вещи, совершенно чужеродные ее повседневному гардеробу. Как-то, на пике эмоциональной опустошенности — сразу после окончательного восстановления мира, она сделала несколько покупок в надежде, что смена имиджа поможет сменить и начинку. Как водится, полумеры только усугубили проблему. Заниматься обновляющими духовными практиками и носить несуразные, свободные одежды нужно в подобающей обстановке. — Хм… К нам делегация из Кот-д’Ивуар пожаловала? — промурлыкал Люциус ей в спину. — Вообще-то я не на работу, — бросила она ответную реплику, попробовав наполнить ее сарказмом. — Так куда же?.. — Малфой приблизился вплотную. Несчастная жертва соблазнителя, постоянно пребывающего себе на уме, чувствовала исходящее от него тепло. Импульс желания, разливающего по телу негу. Она видела в зеркале отражение. Но те двое, будто пребывали в параллельном мире. Странной вселенной, где крупная ладонь ложится на шею, плотно охватывает, почти отпускает, а большой палец сминает нижнюю губу, размазывая идеальную линию красной помады. — В министерство! — шикнула она в ответ. Гермиона достала из сумочки влажную салфетку, коротким движением привела в порядок макияж, но была вынуждена упереться лбом в стену. Подол взлетел на голову, спеленывая. Он взял ее безыскусно и быстро… Впрочем, не настолько быстро, чтобы это первобытное совокупление, утверждающее власть и силу самца, не принесло толику наслаждения и ей. Малфой кончил почти бесшумно, а Грейнджер вдруг захотелось, чтобы он стонал, рычал или ругался, на худой конец. Создавалось полное впечатление надругательства, которое не пришлось по нраву самому насильнику. Внезапно он прижал свой трофей - расслабленный, побежденный и безвольный, с маской обреченности на лице, к плечу и, все еще продолжая наполнять ее лоно, быстро и точно довел до сокрушительного оргазма. Ноги жертвы низменных страстей подогнулись. Она охнула и поймала ошеломляющий инсайт. Со всем этим следовало что-то немедленно делать. Она не могла так! Все шло неправильно. Она стала жертвой собственной доброты. Только отдавала, получая сомнительную выгоду взамен. Секс без любви, на уровне инстинктов, оказался роскошным и... гадким. Как будто объедаешься до тошноты пирожными. Нарочито громко топая, с подолом, перекинутым через руку, она проследовала в ванную. Напрягало все: необходимость мыться набегу, несоответствие места и действия, слишком вычурная реакция любовника, делающего одолжение — и не похвалил, и не поругал, а так. Гермиона быстро привела себя в порядок, схватила сумку, но уйти молча не смогла. — Я взвесила результаты нашего эксперимента. Сказать, что они оказались нулевыми, нельзя. Вот мы в итоге преодолели барьер, который лучше бы и не переступали. Ты и правда великолепный любовник, хотя сравнить особо не с кем… И, собственно, добивалась я не этого. Сейчас я иду выпрашивать твою палочку, пока Гарри не пришло в голову проверить меня на вменяемость. Ты уладишь банковские вопросы и, пожалуйста, я очень тебя прошу, отправляйся домой без промедления… — Как скажете, мисс Грейнджер… Люциус показался ей каменным изваянием. Она успела испытать жгучий стыд и облегчение одновременно, ведь она похвалила его достоинства, как полового партнера. Что же требовалось еще?.. Внезапно он протянул руку. Оказалось, что расстояние не так и велико. Ладонь на затылке, его сила, сопротивляться которой расхотелось. Гермиона затрепетала, ловя губы, отвечая со страстью, которой от себя не ожидала. Он отпустил ее молча, подтолкнул к двери и отвернулся, предпочитая не видеть, как ей на глаза навернутся слезы.***
Гарри выглядел расстроенным. На шее доблестного аврора красовался шерстяной шарф в несколько оборотов. Судя по рисунку, тещиного производства … Но это как раз не было маскарадным аксессуаром, а вынужденным атрибутом больного аврора при исполнении. Красные глаза и опухший нос выдавали его с головой. — Гарри, что ты?.. — Гермиона подняла очки на лоб. — А ты что? Эти детские инфекции доконают меня. Когда я был маленьким, ничем не болел - некогда было. Теперь - только ветер косо подует… — Я? Я в отпуске… Иначе бы времени на ерунду не было! — И все равно странно ты выглядишь. Ну, что удалось выяснить? — перешел он устало к деловому тону. — Что ходить больным на работу — верх глупости! Ничего интересного, Гарри. Палочка, как палочка, хоть сейчас бери и пользуйся, но без любви, так сказать. Не знаю, из каких критериев Олливандер подбирает нужные, потому он и мастер. Если бы заняться перебором основательно. Но мне, как ни странно, расхотелось. Я пришла вернуть эту и все. — Гермиона, — он запнулся, почти честно изображая скорбь. — Не думал, что скажу это, но возьми еще хоть одну. Развлекись! Мне кажется, что у тебя не совсем все в порядке. Но я же не буду тебя допрашивать. Захочешь, сама расскажешь. В принципе, манипулировать мужчинами получалось. Дело было в том, на какой ступени эволюции находились отношения. С Гарри все было просто. Они были и остались хорошими, надежными друзьями. Та вымученная напором бед искра, что возможно и промелькнула почти незамеченной, в палатке, во время скитаний, в отсутствии Рона, была ими, двумя достаточно повзрослевшими людьми, способными отделять зерна от плевел, отринута, как ересь. — В таком случае, я бы взяла палочку Малфоя, прямо вместе с тростью! И на этом бы закончила… После суда у меня все крутится на уме, не остается ли старых связей между палочкой и ее владельцем. А что, если палочки наделены чем-то вроде зачатков искусственного интеллекта? Ведь есть же подобие записи информации и тонкой настройки под владельца. Отрицать это нельзя. Я хотела бы проверить, не утратила ли палочка свойств после запрета на колдовство. — Так давай тут и проверим, — предложил друг миролюбиво. От заявления Поттера ее прошиб холодный пот. Тот самый случай, когда способность быстро собираться и импровизировать покинула мастерицу. Она не могла придумать ни одного основания для отказа попробовать здесь и сейчас. Потому, выпучив глаза, мучительно медленно, тратя на каждое слово вдвое больше времени, чем требовалось, произнесла: — Я заберу ее домой, чтобы не отвлекать тебя и сделать записи сразу по горячим следам! Она утверждала, а не юлила. И как всегда слова имели силу волшебную. Гарри шумно высморкался и достал громоздкий футляр. Они еще немного поговорили, но новости, о которых говорить можно было без боязни, оказались пресными и сухими, как вчерашний бублик. Гермиона поймала себя на мысли, что рассказ о Малфое не клеился сам собой. Она словно воды в рот набирала с каждой мыслью, возвращающейся к этому человеку. Откуда ей, погрязшей в своих переживаниях, было знать, о чем думает странный взрослый мужчина, всю жизнь испытывавший ненависть к магглорожденным. Все, на что хватало ее фантазии, что Люциус таким издевательским способом платит за ее помощь. Само желание переступить через свою природу виделось проявлением форменного мазохизма. Гермиона почти уверилась, что они играют в какую-то дурацкую игру, отдаленные последствия которой непредсказуемы.***
Люциус несколько секунд смотрел на закрытые двери, наполняясь неуютным чувством очередной тюрьмы. Судя по словам девчонки, ее порядком напрягало все происходящее. Она точно не оценила ни к чему не обязывающий секс, хотя и получила удовольствие, отрицать которое не смогла. Она определенно склонна была все усложнять. Люциус вполне отдавал себе отчет, когда его порывы имели одноклеточную структуру. А когда хотелось и поразмыслить. Только для нее это было не очевидным... Вся история с мисс Грейнджер, чем она обернулась для каждого, была из ряда вон. Странным образом личные качества ведьмы вдруг надорвали натянутый нерв многолетней ненависти. Жизненная ситуация, поставившая все с ног на голову, подвела основательно и быстро к такой широте восприятия действительности, что дыхания не хватало, а голова кружилась от многообразия форм и проявлений отношения ко всему на свете. Он потерялся! А в минуту нечастой откровенности предпочел излить душу этой беззащитной и прямодушной девочке. А она имела силу и смелость его услышать. О, с первой же минуты знакомства она вела себя отнюдь не как дура. И ей действительно требовалась поддержка взрослого человека, способного стать надежным креплением для спасательного троса. Она все понимала… Просто не верила ни ему, что закономерно, ни себе, что прискорбно. Отрывочные, весьма сумбурные размышления Люциуса в конце концов выстроились в понимание четкой линии поведения. Всю жизнь именно он строил свой закрытый мирок, спрятанный за крепкой скалой. В этом простом и нехитром занятии заключалось почти все то доброе, за что он частенько оказывался прощен. И сейчас он пришел к заключению, что именно дева - в беде, а его беды — несущественные мелочи. — Она будет моей! — произнес он вслух, обращаясь к своему отражению. — Я узнаю, как устроена эта женщина, чем она живет, что может порадовать ее и спасти. А она еще разок спасет меня, найдет и вернет. Все будет хорошо!