На кончиках пальцев

Драко смотрел на себя в зеркало и не понимал, кто он такой. Сколько раз он так стоял перед серебристой поверхностью, оценивая свою внешность, тренируя холодное отстранённое выражение лица или вежливую, ничего не значащую по сути улыбку, просто дурачась и пародируя кого-то из знакомых, Поттера чаще всего, если признаться, — конечно только наедине с собой. Сколько раз он подбирал гардероб или просто всматривался в серые глаза с ледяным отливом… Но в какой-то момент что-то изменилось. Чего-то не хватало. Что-то чужое смотрело на него сквозь отражающую поверхность, и сколько Драко ни задавался вопросом, что же это, найти ответа он не мог. Он хорошо запомнил то утро. Привычно одеваясь к завтраку, он задержал взгляд на своих глазах и замер. Чего-то не хватало. Он с минуту разглядывал своё отражение, но выглядел как обычно: галстук был повязан ровно, мантия идеально выглажена, а обувь блестела, ловя световые блики на гладкой коже. Не придав этому особенного значения, он отправился в гостиную факультета, а потом и на занятия, а в следующий раз замер у зеркала в перерыве, когда отлучился в уборную. Опять это незнакомое и странное, какое-то неправильное смотрело на него из зеркального глянца. Весь остаток дня он прислушивался к себе, а к вечеру его, пожалуй, впервые в жизни накрыло ощущением собственной ненужности и неведомого ранее по силе одиночества. В подземельях будто стало холоднее, он уже давно не помнил, чтобы так мёрз. Пытаясь как-то избавиться от этих непривычных эмоций, он пригласил к себе Нотта, который исполнил для него вполне профессиональный минет. О его умениях в слизеринских спальнях ходили легенды, но Драко и не думал проверять, насколько правдивы подобные слухи до того вечера. А проведя полчаса с ним наедине, ожидаемо разочаровался. Всё было как-то неправильно, не нужно и неприятно, и от постоянного чувства, что он совершает ошибку, удовольствия от разрядки он не получил. Уходя, Тео сказал, что не ожидал уже его приглашения, но Малфой не придал этой фразе никакого значения. Тем не менее, пустота в душе нарастала с каждым днём, Драко не отпускало ощущение потери, и Тео стал частым гостем в его спальне, но раз за разом Слизеринский принц испытывал только раздражение и даже отвращение. То ли к Нотту, то ли к себе. Но времени на душевные терзания не было. Прибыв домой на каникулы, он с гордостью рассказал хозяину о том, что нашёл способ провести Пожирателей в Хогвартс, и даже заслужил похвалу. Однако радость была какой-то искусственной. Увидеть родной дом таким… Изувеченным, исковерканным, раненым… Было больно. Былое величие… Драко никогда не понимал это словосочетание. Даже глядя на Вестминстер или старые замки Франции, он видел их такими, словно они переживают свой новый рассвет. Но мэнор отразил суть этой фразы во всей красе. Последние недели шестого курса запомнились постоянным страхом и предвкушением чего-то страшного. И сомнения были совсем не самым ужасным. Сложнее всего было переживать какую-то дикую, тянущую тоску непонятно по чему. Отсутствие этого «чего-то» в его жизни словно высасывало все силы. Постоянно не хватало тепла, и Драко всё искал, что же такое изменилось в то самое утро, когда собственные глаза показались чужими. Он пытался заполнить эту пустоту хоть какими-то эмоциями, проводя время с Ноттом, который с каждой новой встречей был все злее и агрессивнее. Малфой никогда его не трогал. Попытался несколько раз, но его кожа показалась ему настолько неподходящей, а поведение и стоны настолько пошлыми и чуждыми, что он отказался от подобных прикосновений. Всё в нём было не так — неправильные волосы, неправильные глаза, неправильное, сопливое дыхание… Тео казался какой-то неудачной заменой, пародией на то, что должно было происходить с Драко. Но душа требовала тепла, уюта, какой-то близости, чего-то неизвестного, но необходимого. Других вариантов слизеринец не искал. В какой-то момент, когда Малфой был настолько загружен мыслями о задании хозяина, что почти не замечал присутствие в своей спальне своего… Любовника, наверное так его стоило бы назвать, хотя блондин никогда не задумывался об этом… Так вот, воспользовавшись задумчивостью Драко, Нотт решил немного сдвинуть их отношения с мёртвой точки. Он начал с привычных ласк, которые Малфой ощущал почти механическими, но потом неожиданно уселся сверху, однозначно намекая на более откровенное продолжение, если учесть, что он был совсем нагим и взгляд его весьма красноречиво выражал его желания. В этот момент Драко впервые подумал о том, что он опустился со своего трона Слизеринского принца прямо в грязь, потому что этот разврат совершенно ничем ему не нравится, а он заставляет себя делать хоть что-то, будто портовая шлюха, надеясь хотя бы на тень эмоций. Продаёт себя за отголосок человеческого тепла. И использует для этого однокурсника, как суррогат. Его чуть не вырвало от вида подставляющегося, как заправский нимфоман, чистокровного Нотта, просящего, скулящего, как сучка без кобеля. Это был последний вечер, когда Теодор согревал его постель. И хотя всё, что Малфой позволял себе, — это получить быструю разрядку от его рук или губ, чувствовал он себя почти ничтожеством, опустившимся до уровня того, чей рот иногда трахал. Он решил, что заполнит пустоту чем-то другим, а секс всё равно не справлялся с этой задачей, да и вообще, был очевидно переоценен. Оскорблённый Нотт бросил странную фразу, уже накидывая мантию на одно плечо: — Было глупо надеяться, что это сработает. Но раз ты сразу обо всём знал, а отомстил только сейчас, ты ещё большая бездушная тварь, чем… А впрочем, перед кем я тут… Драко не понял ни слова, но отрицать ничего не стал. Всё же репутацию нужно поддерживать и беречь от любых посягательств. Да и дела у него были гораздо важнее, чем чья-то уязвлённая гордость. Подходя всё ближе к концу учебного года, Малфой всё сильнее сдавал, иногда теряясь в своём отчаянии, но порой его окатывало такой уверенностью, таким небывалым вдохновением, что становилось жарко и весело. Он и не подозревал в себе той внутренней силы, что открылась ему в это время. Словно второе дыхание, она заставляла его бежать дальше, когда, казалось бы, становилось совсем невыносимо. И всё же в решающий момент сил не хватило. Глядя на директора, на знакомую спину крёстного, он вдруг понял, что просто не может убить. Драко на мгновение показалось, что он уже приходил к этому выводу, что откуда-то знал, что не способен на убийство, но дальнейшие события сменяли друг друга слишком быстро. Вот директора уже нет на башне, вот Северус тянет его к выходу, вот летят вспышки заклинаний, щедро бросаемых приверженцами хозяина. Слышится чей-то крик, но оказывается, что это его собственные лёгкие так выпускают воздух, уже наполненный магией и смертью. Принимая наказание от хозяина, Малфой миллион раз прокручивал в голове момент, когда опустил палочку. Вспоминал, как дрожала его рука, как лицо профессора смягчилось и появилась тёплая улыбка, а потом Северус выпустил ярко-зелёное заклинание. А ещё где-то глубоко в душе, так глубоко, что чувствовались только отголоски этой мысли, Драко понимал, что поступил правильно. Боль была адская, и вместе с тем, он снова удивился тому, насколько оказался силён духом. Потому что каждый раз, когда он думал, что сейчас настанет последнее мгновение его вменяемости, что вот-вот он сойдёт с ума от выворачивающихся суставов и лопающихся костей, он вдруг ощущал какую-то неадекватную веру в себя, и боль чувствовалась словно сквозь вату, давая передышку воспалённому сознанию. Будто кто-то дотрагивался прохладной ладонью до вспотевшего лба, даря облегчение. Странная пустота и фрустрация стали постоянными спутниками. А ещё его одолевали мысли. Разные. Странные. Иногда казалось, будто они и не его вовсе. Драко был измотан от постоянных щитов, которые приходилось держать в присутствии «гостей». Он всё чаще уединялся в ритуальном зале и обращался к родовой магии, которая подпитывала и грела, превращая холодное мрачное помещение в материнскую колыбель. Здесь хорошо думалось. Об отце, об учёбе, о магии как таковой. О себе. Здесь не было зеркал, но Драко видел себя словно со стороны, понимая, что и сам олицетворяет сейчас то самое «былое величие» рода. Малфои всегда были на высоте. Всегда знали себе цену, всегда владели миром. В том объёме, который сами хотели видеть у своих ног. Всегда ценили чистоту крови и верность традициям. Всегда умели выбирать союзников. Родовая магия отдавала свою память образами, эмоциями, ощущениями, и Драко всё тоньше понимал, что Люциус сделал неверную ставку. Что путь, на который встал род с главенством отца, ведёт к полному уничтожению их семьи. Предок Малфоя, принявший решение уйти от своих французских корней, построил в Британии настоящее родовое гнездо. Он отринул ортодоксальное видение устройства магического сообщества, при этом сохранив верность своей семье, верность идеям высочайшего приоритета магии в принятии самых важных решений. Только Люциус то ли пренебрёг этим заветом, то ли искренне заблуждался в своих убеждениях, но верил в них больше, чем в родовую магию. От осознания, что он, Драко, являясь теперь Главой рода, обязан поступать в его интересах, и эти интересы с каждым днём всё очевиднее находятся далеко от верности Тёмному Лорду, парня бросало в холод. Тот холод, от которого душа леденела, и не спасали никакие Согревающие и одеяла, никакой жар камина или тёплый глинтвейн. Когда хозяин освободил отца из Азкабана, а с ним и сумасшедшую тётушку, прятаться в ритуальном зале стало невозможно. Теперь уже привычная пустота стала частью сознания, как острая иголка напоминая Драко о собственной неполноценности, и ничто больше не могло смягчить это чувство. Он к моменту возвращения Люциуса уже смирился с тем, что какого-то важного куска в его душе просто не хватает. Радость от присутствия дома родного человека очень быстро сменилась отрешённостью и презрением, которое Драко не ожидал испытать по отношению к собственному отцу. Бывший Лорд Малфой не смог достойно принять отказ родовой магии вернуть ему бразды правления. Та секунда, когда родовое кольцо соскользнуло с пальца Люциуса, едва не упав на пол, стала для Малфоя младшего решающей. Стоя на одном колене у ног своего отца, не вызывавшего сейчас ни уважения, ни страха, и держа в руке пойманное кольцо, обжегшее ладонь мягким откликом, Лорд Малфой понял, что будущего у его рода нет. Потому что он не сможет быть верным Тёмному Лорду, а сил и смелости, чтобы противостоять ему, у него нет. А значит, его ждёт смерть. Это понимание полоснуло страхом. И Драко завис на какое-то время, потому что парадоксально боялся сейчас не за себя. Продолжить почти сформировавшуюся мысль не дал подзатыльник от отца. А в следующий момент Люциус схватился за сердце. Мать мягко напомнила, что Главу рода уважают и почитают, и магия не простит подобного отношения, и отец, сквозь зубы извинившись, вышел из зала, в глубине души так и не приняв решение магии. Для Драко началась новая веха жизни в родовом поместье. Он старался не пересекаться ни с кем, только мама иногда скрашивала его дни, но и это быстро закончилось. Словно чувствуя перемену в мыслях сына, Нарцисса проводила всё возможное время с супругом и гостями, давая Драко передышку от их навязчивого, удушающего внимания. Она почти подружилась с сестрой, стараясь оградить его от её постоянных неуместных шуток, жестоких розыгрышей и неожиданных приступов верности хозяину, когда она метала опасные заклинания в рандомно выбранных «предателей», оглушая их атаками легилименции или просто запугивая. В конце концов у Лорда Малфоя было вполне разумное объяснение своему отсутствию — на его плечах лежали дела рода. И хотя для большинства непосвященных Люциус оставался Главой семьи, а Драко лишь помогал ему, Белла знала правду, а потому на время оставила отпрыска сестрицы в покое. Учёба помогла как-то скрасить беспросветную печаль нахождения дома. Драко старался увлечься предметами так сильно, чтобы не оставалось сил на душевные терзания. Здесь, в Хогвартсе, ему легче дышалось, и хотя он не помнил своих снов, ему было проще просыпаться с утра. В самом начале семестра ему казалось, что он не справится. Он десятки раз представлял, что было бы, если бы он не пришёл тогда на Астрономическую башню, не починил тот чёртов шкаф, не принял бы метку… Не сказать, чтобы у него был выбор, но всё же… А потом Северус вывел его на разговор. Огневиски, тепло камина, а возможно и какое-то зелье в выпивке заставили Драко рассказать о своих страхах и сомнениях, и тогда крёстный вручил ему ответы на его вопросы, будто подарочный конверт. Он озвучил то, что парень и так знал, но услышать подобное от профессора стало какой-то установкой, давшей силы находиться в школе без постоянного чувства вины. — Вы, Драко, сделали свой выбор, и это было единственным, на что вы могли повлиять. Всё остальное было вам неподвластно. Тогда, находясь в темноте собственных и чужих заблуждений, вы выбрали то решение, которое посчитали правильным. И не ищите оправдания себе в собственной трусости или малодушии. Вы поймёте всё позже. А сейчас живите, Драко, раз вам предоставили подобный шанс… И Драко иногда даже наслаждался своим пребыванием в Хогвартсе. Обязанности префекта и властные полномочия к его собственному удивлению приносили гораздо меньше удовлетворения, чем простое чтение в библиотеке или написание эссе. Учебный процесс по сравнению с предыдущими курсами во многом был полностью завален. Нынешние «преподаватели» скорее наводили ужас на учеников и упивались собственным положением, чем реально чему-то учили. Хотя нельзя сказать, чтобы ученики ничего не выносили из занятий с ними. Просто едва ли эти знания были из области преподаваемых предметов. Каникулы никогда не были ещё такими нежеланными. Малфой не знал, что его ждёт дома на этот раз, но ничего хорошего он не ожидал. И всё же тот сюрприз, который ждал его по приезде в мэнор, был за гранью возможного. Он уже пару дней как вернулся из школы, проводя время в попытках разобраться в навалившихся делах, когда его срочно вызвали в парадный зал. И там, на коленях, с палочкой у горла стоял Поттер. Он узнал его, как только увидел глаза. Опухшие, узкие, как щёлочки, но такие же зелёные, как и всегда. Такие же знакомые и… Долгожданные. Эта мысль стала шоком. Не то чтобы он не думал о Поттере время от времени. Так или иначе, рассуждая о войне, противостоянии, Лорде и погибшем профессоре Дамблдоре, тот так или иначе всплывал в мыслях. Но даже понимая, что верность рода Малфоев больше не принадлежит Тёмному Лорду, которого теперь называл только так — признавать его хозяином претило Драко, он никогда не считал себя союзником Поттера. Никогда не записывал себя на светлую сторону, пытаясь оставаться Малфоем. Но увидев ненавистного гриффиндорца на полу, он неожиданно для себя осознал, что нужно выбрать сторону. Что он её уже выбрал. Отец отчаянно настаивал на том, чтобы Драко опознал врага номер один, тётка шипела что-то пафосное и извращённо вдохновляющее, но парень молчал. Задержав взгляд на этих глазах, на упрямо сжатых губах, на нахмуренных бровях, он почувствовал, что знает Поттера. Драко несдержимо захотелось прикоснуться к нему. До пульсации на кончиках пальцев тянуло дотронуться до его щеки, и он даже протянул руку, но что-то его остановило. То ли осознание нелогичности собственных желаний, то ли какой-то больной взгляд Поттера. А потом он увидел. На запястье гриффиндорца висел кулон. Знакомый до каждой чёрточки, до каждого изгиба. В углу поблёскивало крохотное сияние, но Драко и без этого узнал своё созвездие на небольшом кусочке металла. Десяток вопросов атаковал его разум, но как всегда, что всё это значит, он не знал. Откуда на руке у этого уродца оказался его оберег? Малфой никогда не видел это украшение, но откуда-то его узнал. Да и начертанное на нём имело к Драко непосредственное отношение. Это было что-то настолько личное и глубокое, что не оставляло шансов на случайность или совпадение. Из задумчивости его вывело распоряжение Беллатриссы увести узников в подземелья. Понимание, что Поттер вот-вот умрёт приводило в удушающую, затормаживающую панику, из которой Лорд Малфой вышел только, когда Герой попытался сбежать. В этом болезненном состоянии Драко перебрал с десяток способов помочь идиоту выбраться из мэнора, а когда он осознал эти мысли, то дико испугался. Не того, что собирался действительно организовать побег врагу, а того, что не помнил, как он удерживал щиты окклюменции, и не мог гарантировать, что его идеи никто не подслушал. И это пугало не потому, что ставило его жизнь под угрозу, а потому, что тогда все его планы могли провалиться. В шоке от себя, слизеринец поклялся разобраться во всём этом дерьме, а потом беглецы стали атаковать. Он машинально отбивал проклятия от себя и матери. Все его мысли были заняты тем, какие эмоции у него вызвала их неожиданная встреча и какие тайны скрывал этот гриффиндурок, а когда Избранный подбежал к нему и выхватил палочку, Драко был настолько ошеломлён тем, что ему впервые за долгое время стало, наконец, тепло, что отдал её без боя. И это было ещё одним вопросом для выяснения. Следующие несколько часов он не мог не думать о произошедшем. Он злился. Он негодовал. Он бесился оттого, что что-то постоянно ускользает от его понимания. Мать, конечно, быстро воззвала к его разуму, и совсем неожиданным образом. И её поддержка лишь подтвердила, что магия рода защищает своих подопечных, помогая понять и найти нужный путь. А ещё после этих событий к Драко пришли сны. Каждую ночь он оказывался с кем-то, кто дарил ему то самое, чего так не хватало. Иногда он целый день проводил в воспоминаниях о прошедшей ночи, и не мог дождаться, чтобы снова оказаться там… С тем, кому можно было бы рассказать обо всём на свете, с кем можно было просто помолчать, уткнувшись в плечо, или улечься на колени, и вспоминать о детстве, о вечном противостоянии с отцом и Поттером, о своих разочарованиях и достижениях. Этот кто-то в ответ шептал о надеждах на безоблачное будущее, о вере в то, что всё будет хорошо. Рассказывал о своих тяготах, но в его словах не было жалоб или пустых стенаний, было упорство, упрямство, почему-то знакомое и родное. Но Драко перестал в какой-то момент задумываться о том, что постоянно оставалось в тени его сознания, а просто решил, что он сумасшедший, раз так слепо доверяет какому-то сновидению. Поначалу у него было несколько вариантов… В одну из ночей он даже решил, что это просто воплощение родовой магии в его подсознании. В другую он предположил, что это кто-то из предков так выражает свою заботу. Но было слишком много вопросов и нестыковок, и Малфой просто выбросил волнения из головы, позволяя себе наслаждаться этими ночами, отдыхая душой, греясь в обществе этого незнакомого спасителя, к которому убегал во сны. Дышать стало как будто легче, дни проходили в мыслях и фантазиях, и в какой-то момент Драко начал воспринимать эти ночные свидания, как встречи с близким другом. Рассказывая ему о своих сожалениях и надеждах, он намного более чётко увидел, что в этой войне, находясь в отчаянном положении, он должен во что бы то ни стало оказаться на стороне победителя. И если даже магия поддержала его отречение от убеждений отца, то победить должен Поттер, раз он является противником Тёмного Лорда. И Малфой не знал, как, но он должен помочь ему, если потребуется, если будет шанс, и плевать, что это типично по-гриффиндорски, плевать, что помогать придётся Золотому мальчику, человеку, который всегда вызывал слишком много эмоций в холодном и сдержанном слизеринском принце. Человеку, который, словно морская волна, одним своим присутствием в парадном зале некогда величественного мэнора смыл все сомнения насчёт его преданности, который оказался почему-то нелогично правильным и нужным. Драко перестал проклинать Поттера в мыслях, перестал задаваться вопросами, на которые всё равно не было ответов, он просто нуждался в том, чтобы этот везучий выскочка выполнил своё мордредово Предназначение. И может, у него даже будет возможность узнать, откуда на его руке то, чего там быть не может. Появление Поттера в Большом зале для Драко почему-то не стало неожиданностью. Он будто чувствовал, что тот должен появиться где-то рядом, и это своё ощущение он тоже списывал на собственное сумасшествие. Для достаточно замкнутого, щетинистого парня, никогда не имевшего искренних человеческих отношений, он за последние месяцы испытывал слишком много чуждых, неестественных, диких эмоций. Страх за собственную жизнь стал верным спутником, да и, если уж совсем быть честным с самим собой, Драко где-то даже смирился с неизбежностью собственной смерти. Всё это было абсурдно, совершенно не свойственно Малфою, но казалось правильным и закономерным. Ещё в спальне, до того, как их собрал директор Снейп, он окунулся в какое-то странное беспокойство, нервный зуд на шее и неприятное покалывание в ладонях не давали спокойно читать, ему стало так неприятно, так отвратительно одиноко, что Драко не выдержал и обнял себя за плечи, пытаясь успокоиться и унять щемящее от пустоты сердце. Но найти успокоение ему так и не удалось, хотя острота ощущений ушла. Увидев в толпе долгожданного Героя, Лорд Малфой испытал небывалое облегчение. А услышав предложение Паркинсон, чуть не придушил змею. Уже потом, в подземельях, он понял своё навязчивое состояние. Ему нужно было найти Поттера. Он метался по комнате, бил кулаками в стену, в неистребимом желании увидеть Избранного, забрать свою палочку, и хотя более логичным было бы желание отомстить за своё унижение, он хотел только одного — чтобы тот оказался жив. И перед ним. Целый и невредимый. Когда ему удалось улизнуть из подземелий, в голове даже не возник вопрос, как он найдёт его. Драко бежал по лестницам и коридорам, вопрошая непонятно зачем: «Где ты, Поттер? Мне нужно тебя найти…» Путь сам привёл его к Выручай-комнате, и там, увидев его, наконец, Малфой совершенно забыл об увязавшихся за ним приспешниках. Он был рад видеть его. Рад и счастлив. Кребб настаивал, что его нужно убить, Гойл поддакивал, но всё, о чём мог думать слизеринец, это почему его обуревают такие сильные чувства. Глядя на серьёзные зелёные глаза, он впервые с момента, как осознал необходимость сражаться на его стороне, испытал яркую, пылающую надежду, что выживет. И этого отчаянно захотелось. Сделать всё, чтобы выжить. Драко как-то особенно ясно понял, что ему никак, ни за что нельзя умирать. И тем ошеломительнее оказалось понимание, что, только-только получив шанс на будущее, он всё же умрёт. Идиот Кребб вызвал Адское пламя, и оказавшись на вершине кучи хлама, Драко в панике сглатывал удушающую горечь, больше от осознания скорой гибели, чем от едкого дыма. Ждать спасения было неоткуда, Поттер скрылся из виду, и у него не было ни единой причины спасать Малфоя, который чуть его не проклял. Откуда тому было знать, что Слизеринский принц был за него? Откуда было знать, что он не собирался его убивать? Да и знай он об этом, с чего возвращаться в зев смертоносного пламени за тем, кого ненавидишь. И кто так же яро ненавидел в ответ. Сейчас, в шаге от гибели, Драко как-то слишком остро осознал, что ненависти к гриффиндорцу больше нет. И не было уже какое-то время. Но дракклов Поттер вернулся. Просто так. Вернулся и протянул руку, чтобы спасти. Неудачно попытавшись дотянуться до спасительной ладони, выронив при этом мамину палочку в жрущий всё на своём пути огонь, Драко остервенело цеплялся за старый, трещащий то ли от ветхости, то ли от жара стул, теперь почему-то точно зная, что Поттер его вытащит. И этот гриффиндурок действительно пошёл на второй круг, снова вытягивая руку, хватая его за предплечье, обтянутое уже дымящейся мантией, легко забрасывая к себе за спину. В ту секунду, когда Малфой оказался верхом на метле, крепко сжимая Избранного за талию, его оглушило. Тишиной, покоем, теплом. Не тем опаляющим пеклом за спиной, а родным, близким, человеческим теплом, от которого в душе распускалось прекрасное соцветие непередаваемых чувств. И рёв Адского пламени слышался будто издалека, зрение сузилось до мочки уха, окруженного вихрами тёмных волос. Было так хорошо, так… Идеально… Он чувствовал себя так, будто оказался дома. В том месте, где безопасно, где близкие, где он и должен быть. Они не приземлились, а рухнули на пол. Было больно и жарко, но Драко пролежал бы здесь до конца своих дней, потому что таких уюта и гармонии в его жизни не было никогда. Эта мысль заставила вспомнить о том, что до конца его дней может оказаться намного меньше, чем хотелось бы. А потом пришло смущение. Сконфуженный, задумчивый, он ещё долго бежал от сгоревшей Выручай-комнаты, потеряв Гойла по пути, а потом забился в какой-то угол и уткнулся носом в рукав, который пах гарью и Гарри. Сейчас почему-то Гарри. Он безумно хохотнул, в конец увериваясь в собственном сумасшествии. Драко не знал, сколько времени он провёл на полу в тёмном тупике заброшенного коридора. После пережитой эйфории каждая клеточка его тела была наэлектризована счастьем. Воспоминания о близкой смерти словно растворились в нём. Думать парень не мог, да и не хотел. Хотелось только чувствовать, чувствовать весь спектр эмоций, которые были знакомы и незнакомы одновременно. Его дыхание участилось, и перед внутренним взором встали странные картинки. Места, где он был и не был. Руки, чужие, но такие родные. Он видел парк мэнора, беседку и свою спальню, видел дуб-отшельник на границах их владений. Но в этих видениях он был счастлив, спокоен, полон, и он был не один. С ним был кто-то знакомый, близкий, кто-то настолько свой, будто был всё это время у него под кожей. В мыслях и в сердце. Воздуха стало не хватать, голова закружилась, и Драко ухватился за стену, чтобы найти равновесие. А потом в затылок словно воткнули раскалённую иглу, боль стрелами проникла в виски, и последней мыслью Драко перед обмороком стала мысль о том, что Адское пламя всё же настигло его. В себя он пришёл от странной тишины. Казалось, будто замок заснул, а сражения, развернувшиеся в его стенах, были просто иллюзией. Но как только Драко выглянул в узкое окно, стала очевидной удручающая реальность. Небо было покрыто защитным куполом, уже испещрённым тонкими трещинами. Драко не успел даже подняться с пола, как услышал ультиматум Тёмного Лорда. И он знал, что мордредов Герой придёт к нему. В памяти ещё колыхались отголоски эмоций, но сейчас Малфой сконцентрировался на одной только мысли: «Выживи, идиот. Ты точно пойдёшь туда, так выйди победителем!» Слизеринец встал и медленно побрёл вдоль пыльной стены, не зная толком, куда идёт. Только сейчас он заметил, что крепко сжимает в руке свою палочку. Пальцы онемели оттого, что кулак был сжат так долго, но не это вызывало зудящую, ужасающую панику. Если палочка Драко у него, то чем будет сражаться Поттер? Он продолжал механически двигаться дальше, пока не услышал гул голосов. Защитники Хогвартса помогали раненым, восстанавливали силы. Все ждали рассвета. Но выходить к ним было нельзя. Драко прислонился лбом к холодному стеклу, закрыл глаза и прошептал: — Пусть я безумен, пусть это бред, но Поттер, ты должен выжить! Внезапно Драко нащупал внутри себя какую-то мысль, навязчивую, жужжащую надоедливой мухой, но не всплывающую на поверхность. Поттер… Его вечное раздражающее везение, его слава Золотого мальчика, всеобщее обожание… Сейчас показались обманом, наглым, очевидным обманом, иллюзорным образом, создавшимся вокруг парня-сироты, который просто оказался на пересечении судьбоносных дорог. Малфой вспоминал события первых курсов, уже не удивляясь тому, что точно знал, что чувствовал Гарри в те моменты, о которых ходили слухи и легенды. Вспоминал Тремудрый турнир и своё глупое поведение. Вспоминал шестой курс и тот самый момент, когда всё стало не так… Рассветное солнце вот-вот готово было показаться на горизонте, когда Драко, наконец, добрался до той самой мысли. Он не помнил событий, не помнил этот кулон, не помнил, как это было, но эмоции и чувства, которые испытывал, не могли обмануть: он и Поттер были заодно. Всем сердцем он пожелал сейчас удачи безбашенному гриффиндурку. Всю жизнь в магическом мире он побеждал Тёмного Лорда. Своей храбростью и добротой. Самоотверженностью. Готовностью заступиться за других, ставя их жизни на первое место. Верностью. Бескорыстностью. Честностью. Он воплощал в себе само понятие героя. Он был героем. И он просто не мог проиграть. Не тогда, когда шёл к этой победе всю свою жизнь. И Драко понял, что впервые в жизни он действительно верит. Не боится, не восхищается, не хочет быть похожим, а просто верит в кого-то. Верит так сильно, будто от этого зависит весь мир. И возможно, для него так и было. Какое-то время он просто смотрел на восход солнца, думая о том, что без Поттера его жизнь была бы совсем другой. Он был достойным соперником на поле, он заставлял Драко быть лучшим, и хотя отец никогда не мог оценить достижения своего сына, как всегда, рассматривая его через призму престижа и собственной выгоды, именно Поттер был тем, кто лучше всяких угроз и посулов подталкивал его к росту. Душа трепыхалась в волнении, кончики пальцев нервно подрагивали, и в неярком свете занимающейся зари Драко казалось, что они светятся красным золотом. А потом пришла Боль. Круцио и в сравнение не шёл с кипящей кровью, выкручивающимися суставами и трещащими от давления костями. Но в сердце жила и другая боль. Яркая, жгучая, она разрывала грудь на части, а магия растворялась с каждым вздохом. И Лорд Малфой уже знал, что умирает. Он не потерял сознание, оно будто ушло на уровень ниже, глубже, туда, где давно уже царствовала пустота, и лишь недавно появилось нечто бесценное. Но каждая искра уходящего волшебства вызывала такие страдания, что Драко не мог больше терпеть. Он всеми силами пытался выбраться из своей головы, а когда это ему удалось, он тут же отключился. Последнее, о чём он подумал, — это то, что ему не хочется встречать смерть в одиночестве. Но её не выбирают.