***
Я умер? Это мой первый вопрос, перед тем как открыть глаза. Белый потолок и капельница. Нихера я не умер. Надо мной нависает бородатый мужик в белом халате, что-то говорит и зачем-то тычет фонариком мне сначала в правый глаз, а потом в левый. Меня, видимо, спасли. Но кто? Рядом со мной на стуле, оказывается, сидит мама с заплаканным лицом. Она плачет из-за меня? Ей же похуй на меня. Или расстраивается, что выжил? Я смотрю на неё долго, а она молчит. Во рту сухо, просто пиздец. – Я хочу пить, – одними губами говорю я. Мама тут же подрывается, хватает стакан на тумбочке и помогает мне осушить его до дна. – Как же так, Антош? – спрашивает она, когда садится обратно на стул, а я смотрю на капельницу надо мной. – Кто меня спас? – спрашиваю в ответ, трогая левой рукой иголку в вене на правой. – Я забежала домой в обед, потому что забыла документы, – тихо говорит мама, смотря на носовой платок у себя в руках, – И нашла тебя без сознания у себя в комнате, – всё ясно и понятно. Мне казалось, что так только в сериалах бывает. Может, моя жизнь и есть одно сплошное не смешное кино? – Нам пришлось дать взятку врачам, чтобы записали как отравление, а не самоубийство, – зачем это? – Чтобы потом в будущем не было проблем, – смешно. Или она думает, что я не сделаю это опять, – Тебе сделали промывание, но ты сутки не приходил в себя, – тут она останавливается, а после поднимает глаза такого же цвета, как и у меня, и спрашивает, – Зачем ты это сделал? – Зачем я попытался убить себя? – спрашиваю я в ответ. Что именно она хочет услышать? – Давай не будем сейчас об этом, вряд ли ты поймешь. – Мне тоже когда-то было семнадцать, – тихо говорит мама, а я подавляю в себе желание закатить глаза, – Возможно, я смогу понять, но если ты пока не готов говорить, то не будем, – я тяжело вздыхаю, а она пересаживается ко мне на кровать, – Пожалуйста, Антош, не делай так больше, – на её глаза опять наворачиваются слёзы, – Ты у меня один сын, других нет, – мама шмыгает носом, – Я знаю: это я виновата со своей работой. Была уверена, что у тебя всё нормально, когда сама должна была интересоваться твоей жизнью, – она плачет и не стесняется своих слез, гладит меня по голове. Нахожу в себе силы, чтобы подняться и обнять её, потому что ей сейчас это необходимо. Мама, обняв меня в ответ, гладит по спине и уже совсем тихо говорит, – Пожалуйста, Антош, пообещай мне так больше не делать, – почему-то мне резко хочется с ней поделиться всем и сразу, – Я тебя люблю, сынок. Если тебя не станет, то я даже не знаю, что буду делать тогда. Как я вообще буду жить, ведь ты – моя плоть и кровь, – она целует меня в левый висок, – Самое главное, чтобы ты был жив, здоров и счастлив, всё остальное вообще не страшно.***
Мама уходит через полтора часа, когда она успокаивается вместе с отчимом. Видно, как сильно у неё опухают глаза из-за слёз. Видимо, мама плакала последние сутки. Плакала из-за меня и моей слабости. Я виноват. Почему-то я только сейчас задумываюсь о женщине, что родила меня, воспитывала, любила и заботилась всё это время. Просто я, как упёртый баран, это даже не замечал. Отчим же приходит за полчаса до ухода. Выясняется, что они откладывали деньги мне на вуз, чтобы меня же не забрали в армию. А теперь эти деньги пойдут на хорошего психолога. Я отнекиваюсь, к мозгоправу сильно не хочется. Но мама настаивает хотя бы на пять сеансов. Соглашаюсь. Только ради неё и соглашаюсь. Телефон мне не дают. Тот бородатый мужик оказывается моим лечащим врачом, и именно он говорит мне лежать и отдыхать. Палата для троих, но я тут один. Долго не могу понять, почему, а потом вспоминаю, что сегодня воскресенье. Видимо, всех не тяжёлых отпустили на выходные домой. Соседняя кровать занята, это видно по заправленной кровати и вещам в тумбочке. Именно с этой тумбочки я и беру книгу. Придёт хозяин, верну. Каждые три часа мне ставят капельницу с глюкозой, чтобы насытить мой многострадальный организм. Смотрю, как капельки падают вниз, и думаю, как жить дальше. А когда капельницу снимают, я читаю книгу, что оказалась детективным романом. Так и проходит воскресенье. Утром приходит врач и говорит, что меня будут обследовать всего, чтобы проверить нет ли осложнений. У меня берут кровь из вены натощак, а потом отправляют завтракать в столовой. Там дают кашу овсяную и чёрный чай. Пью только чай, ничего другого не хочется. Вернувшись в палату, я знакомлюсь с соседом. Это оказывается молодой парень, у которого напрочь забит нос и вот-вот должна быть операция. Книгу приходится ему вернуть, правда он обещает дать её мне, когда дочитает. Я говорю, что у меня отравление, это же основная версия. Потом приходит мама и приносит мне фрукты. Она спрашивает, чего мне хочется. Я отвечаю правдой, что мне хочется домой. Я не знаю, как будет дальше. Просто хочу домой, к себе в комнату. В больнице мне быть вообще не хочется. Мама говорит, что, возможно, меня выпишут в среду, если нет, то она меня заберёт. Это не может не радовать. Как только она уходит, меня начинают гнать по врачам. Мне делают УЗИ брюшной полости. Зачем-то делают ещё и кардиограмму. Посещаю невропатолога, который зачем-то спрашивает меня, как я учусь в школе и есть у меня девушка. Зачем ему эта информация? После обеда, когда меня все оставляют в покое, приходит медсестра и сообщает, что ко мне пришли друзья. Я прошу их описать и получаю следующее: «Оба низкого роста, у одного хвостик на голове, а у другого очки». Всё ясно, понятно. Прошу их не впускать ко мне. Сейчас я не готов с ними общаться. Женщина в халате, пожав плечами, уходит, а потом возвращается с пакетом в руках. Выясняется, что его мне передали парни. Внутри сладости в виде шоколада, вафлей и конфет. Самое главное, что там лежит записка от них.«Твоя мама нам всё рассказала. Вот тебе сладости, чтобы не кис там один. Можем не обсуждать эту тему, если не хочешь. Вообще ты мог бы рассказать нам, если у тебя были проблемы. Всё ещё твои друзья, Дима и Серёжа. P.S. Попова не было сегодня в школе»
Арсения Сергеевича не было сегодня в школе. Самое главное, что я понял из этого мини письма. Почему? Что случилось? Может, у него проблемы? Блять, я чуть не умер вчера, а меня заботит, что математика не было в школе сегодня. Может, у него просто дела? Или, может быть, он заболел? А может, и ещё чего хуже. Сосед, увидев кучу сладостей, предлагает попить чайку, но он не успевает положить кипятильник в воду, как его опять куда-то забирают. Я же, как лежу на кровати, так и лежу дальше. Всё не могу не думать, что могло произойти с Поповым, раз уж он в свою любимую школу не пришёл. А ведь сегодня понедельник, именно в первый день недели у нас алгебра и геометрия в один день. Он не мог прогулять уроки по своей воле. Точно что-то случилось. Дверь в палату открывается, и я думаю, что мой соседушка вернулся, поэтому даже не смотрю в его сторону, а зря. Потому что это был далеко не он. – Здравствуй, Антон, – этот голос я узнаю, даже если оглохну на одно ухо. Резко поворачиваю голову и вижу, как Арсений-мать-твою-Сергеевич стоит около моей кровати, облокотившись об стену. – Арсений Сергеевич? – вдруг меня глючит. Я подтягиваюсь на руках, чтобы принять сидячее положение, – А что вы тут делаете? – Мне твоя мама позвонила, – блять, он всё знает. Судя по взгляду ёбаных голубых глаз, он всё знает, – Ещё вчера позвонила и всё рассказала, – мам, ну зачем? Что я тебе такого сделал? – Она сильно обеспокоена случившимся, не хочет, чтобы подобное случилось вновь. – А тогда зачем пришли? – спрашиваю я, склонив голову. – Поговорить, – тихо отвечает Попов. – Мама попросила? – тут же спрашиваю я. Если он пришёл сюда только из-за неё, то пускай катится. – Нет, – машет головой математик, прикрывая глаза, – Я сам захотел, – говорит это и замолкает. Сам пришёл поговорить и стоит, молчит, только взглядом буравит. Непростым взглядом. В нём всё: и злость, и беспокойство, и сожаление, и боль, и радость, и опять злость, и... Любовь? Почему всё это направлено на меня? Перестань на меня так смотреть и, сука, молчать! – Вы пришли поговорить или помолчать? – спрашиваю я, опуская взгляд. – Что случилось? – всё же говорит Арсений Сергеевич, – Почему ты решил умереть два дня назад? – Ничего конкретного, – выдавливаю из себя слова, – Я не вижу смысла существовать в этом мире. – Смысл есть, Антон, – возникает Попов, а я в ответ приподнимаю бровь, – Хотя бы любовь. – Её нет, – качаю головой я. – Откуда ты знаешь? – спрашивает учитель, как-то грустно улыбнувшись, – Разве ты не испытывал это чувство? – лучше бы я не любил вовсе, – Любовь окружает нас, приглядись внимательно. Она ведь бывает разной. Мать любит своих детей, а они её. Дружба – тоже проявление любви, как и ненависть. Ещё, конечно, можно любить человека и, если он ответит взаимностью, то ты станешь самым счастливым человеком на Земле. – Но если она не взаимная, то любовь причиняет боль, – продолжаю я, когда он замолкает. – А ты уверен, что она не взаимная? – теперь Попов приподнимает бровь, – Всё может быть, откуда ты знаешь. Так, глубокий вдох. По сути похуй на всё, что будет дальше. – Я люблю вас, Арсений Сергеевич, – я реально это говорю! Блять. Он смотрит на меня, не моргая. Похоже, он этого не ожидает от слова совсем, – Что дальше? – спрашиваю я, а Попов хмурится, опуская взгляд на пол. Может, он дар речи потерял? Математик садится ко мне на кровать, прямо передо мной. – То, что ты сейчас сказал, – осторожно говорит Арсений Сергеевич, – Это ты серьезно? – Разве похоже, что я сейчас шучу? – тихо спрашиваю я в ответ. От того, что происходит дальше, даже я ахуеваю. В моей голове даже не было подобного развития сюжета. Да, я пару раз думал о том, чтобы признаться ему. Попов резко обнимает меня, сильно сжимая рёбра. Я дышать толком не могу, но не хочу, чтобы он перестал меня обнимать. – Антош, – шёпотом зовёт меня Арсений Сергеевич. Или уже можно звать его без отчества? Я смотрю ему в глаза, чуть отдалившись, но мы всё ещё сидим близко, – Я покажу тебе смысл жить, – всё ещё шёпотом говорит он, а после аккуратно касается моих губ своими. Это наш первый поцелуй. Такой осторожный, нежный и долгожданный... На этом я бы мог закончить своё повествование, но расскажу ещё одну историю напоследок.