Отпуск

Германия был не из тех людей, с которыми, когда случается что-то страшное, кричат: «Я не хочу этого видеть!». Если с ним уже что-то произошло, то он должен знать об этом сразу же и всё видеть, чтобы как можно быстрее избавиться от проблемы. Стараясь лишний раз не двигать ногой, немец, опираясь в основном на руки, поднимается из холодной воды на порог, к которому так безуспешно попытался допрыгнуть. Он сел, осторожно подогнув ноги к себе и подняв голову, морально начал себя готовить к тому, что может увидеть, когда опустит взгляд. Мокрая одежда плотно прилегла к его коже, из-за чего тело слегка трясло от холода. Собравшись с мыслями триколор опускает взгляд на ногу и кое-как удивляется: она выглядит совершенно нормально. Хотя, боль-то он чувствует внутри, в таком случае, чего это ей быть раненой снаружи? Разве что, это был бы открытый перелом или сильнейший вывих. Но, к счастью, не то и не другое. Германия слегка надавливает на место, где хрустнуло, пытаясь понять, что же таки произошло. Боль есть, и она, так сказать, монотонная, щелчок (хруст) был — по стандартным описаниям, это указывало на вывих, но не полностью. Нога не отекает и на коже не появляются пятна-гематомы, а двигательная активность так вообще практически не нарушена. — Просто подвернул, — делает он завершающий вердикт, успокаивая свои нервы. — Подвернул… Мужчина вновь засомневался: просто «подвернуть ногу» не болит так равномерно, распространившись от низа до колена. Эта идеальность была слишком подозрительна и не поддавалась точным объяснениям. — Подвернул, — снова протараторил он, но с каждым следующим разом делал это всё более медленнее, тише и безнадёжней. Глаза помокрели от слёз, но Германия не подавал никаких эмоций, кроме как отчаяния. Он продолжал смотреть вниз на неугомонный поток, в котором ничего не могло отражаться из-за постоянного движения воды. Холод сковал всё тело до состояния озноба, а дрожащие руки еле удерживали тело. — Под… — голос переходит почти в шепот. — …стрелить. Это есть его решение. Собрав остатки сил, немец неожиданно решает встать, но только он почти сделал это, как тут же нога резко подаёт сильнейший болевой сигнал, что волной прошёлся по всему телу, словно парализуя его. И Германия вновь падает, но не в воду, а на камень, с которого пытался встать. Он вновь успевает приземлиться руками, обезопасив тело от серьёзных ударов по рёбрам и другим важным частям. — Sei es alles ist verflucht (Будь оно всё проклято). Немец со злости ударил рукой по камню, не желая поддаваться боли. Ему нисколько не хотелось быть подбитой птицей: таких всегда ждала долгая и мучительная смерть. Если он не может идти, всё очень затруднится. Но Германия точно решил для себя: он исполнит последнюю просьбу, во что бы то ни стало. По новой пытаясь встать, триколор больше не опирался на повреждённую конечность и ему, наконец, удаётся сделать это. Сложно удерживаясь практически на одной ноге, он свыкся с тем, что его обувь теперь не просто мокрая, а он стоит в ней в воде. Было трудно смириться, но и беспокоиться об этом уже бессмысленно. Прихрамывая, немец сделал пару шагов. Это всё равно приносило ему боль, но однозначно не такую сильную, что аж тело отнимается. Немного разобравшись в «управлении», он поправил рюкзак и быстро, как мог, пошёл к берегу. Почти весь подбитый, Германия выходит из холодного ручья и сразу останавливается, приподняв ногу, избавляя её от нагрузки. Смотря в чащу, что находилась перед ним, он раздумывал, как сложно ему будет идти, идти в северную долину — его последнюю остановку на карте. Дыхание мужчины было сбитым и совершенно неравномерным, даже когда он глубоко вдохнул, перед тем, как направится вперёд, это было как-то прерывчасто, а на ощущения казалось, словно воздух вообще так и не добрался до лёгких. Не сумев в итоге даже нормально вдохнуть, Германия опускает голову, смотря вниз и, внимательно контролируя каждое своё движение, начал понемногу перебирать ногами. Медленно, болезненно, но, рано или поздно, он доберётся туда и совершит задуманное. Конечно, ему было страшно, но и столько мучиться он тоже устал и больше не мог терпеть. Всё должно произойти быстро, но чтобы это сделать, придётся долго и нудно хромать туда, а расстояние-то немалое. За эту дорогу он успеет обдумать ещё тысячу мыслей, но вряд-ли что-то уже способно изменить его мнение и повлиять на свой выбор. Он сделает это… Отношения между Германией и Британией далеко не всегда были такими дружескими. Чтобы стать его одним из лучших коллег, ему пришлось долго зарабатывать доверие других по отношению к себе, что было с момента первой встречи уничтожено одним лишь фактом того, что он является сыном Рейха. Как только Швейцария решил, что пришло спокойное время и вывел его в мир к остальным, Германию ещё мальчиком привели к Британии, который сразу же с подозрением посмотрел на него. Это произошло спустя полтора месяца после ухода Рейха. Мужчина даже не пытался скрывать своего недоверия и сверлил Германию взглядом насквозь, словно на допросе с страшнейшим опасным преступником всех времён. «Он не такой, как Рейх!» — в защиту восклицал Швейцария, но Британия грубо приказывал ему заткнуться и говорил, что сам в состоянии разобраться с мелким. Не одно поколение немцы неугомонно пытались установить своё господство над остальными странами, и каким будет Германия, вызывало сильные сомнения. Рейх хотел присвоить себе всё путём запугиваний и жестоких угроз, поэтому являлся для всех чистейшим злом во плоти. Мало кому были известны другие стороны его весьма неоднозначного характера. Просто враг — то, что о нём знали наверняка. С Германией Рейх был другим, он не проявлял жестокости. У него не было надобности запугивать сына, ведь, что бы там ни было, он знал, что тот и так принадлежал только ему и ничто не способно этого изменить. Никто не знал, станет ли Германии таким же, а, может, он вообще с ненавистью размышлял о мести против стран, что свергли его отца. Может и размышлял бы, но он знал о войне практически ничего: что-то там про СССР и кого-то ещё, поэтому на то время он не находил объектов своей особой ненависти. Первым мнением о Британии у Германии сложилось как о серьёзном, местами грубом, но ответственном руководителе. По началу, тот не давал ему спуску и обязывал отчитываться за каждое своё действие, интересуясь вплоть до, казалось, обычного вопроса: «О чём ты сейчас думаешь?». Такое недоверие быстро выводило Германию из себя, он уже не знал как заставить его и других поверить в себя и не надеялся, что однажды это изменится. Однако через какое-то время ситуация вообще в мире определённой степенью утихомирилась и их отношения, наконец, начали значительно улучшаться. Наверняка бы Германия сразу же разненавидел Британию, если бы ему с самого начала рассказали о том, что тот принимал не малое участие в истреблении Рейха, но когда он об этом всё же узнал, они уже были друзьями и нарушать эти отношения войнами прошлого было бы величайшей глупостью. Месть есть бесполезным чувством. И как всегда делая вид, якобы всё замечательно, Германия продолжал сохранять нейтралитет и дружеские отношения, которые когда-то так усердно старался заслужить. Из-за полученных повреждений скорость ходьбы уменьшилась в несколько раз, значительно замедлив весь путь и за тот час, что он мог бы быстро дойти до долины, он прошёл лишь треть. И спустя долгое время, когда ему всё-таки удалось достичь нужной цели, был уже полдень. Температура воздуха начинала заметно нагреваться, иногда даже становилось жарковато, но Германия даже не рассматривал такой вариант, как снять свою частично мокрую толстовку. Боль не утихла, но он почти привык к ней и шёл немного быстрее, чем сначала, но всё также хромая. С каждым новым шагом, как только нога опускалась в невысокие заросли травы, в которых, казалось, ничего нет, в ту же секунду оттуда вылетали группки мотыльков, которые вновь шустро скрывались в густой сухой траве. Прискорбно… Такие красивые существа, всегда летят на свет, а живут всего четыре дня, кому повезёт — двадцать. Чем ближе цель, тем становилось страшнее, но Германия не отступал. И, наконец, северная долина. Он пришёл сюда. Ноги и поясницу сводило от сильной усталости и, когда он вышел на небольшую полянку, окружённую различными деревьями, небрежно скинул с себя рюкзак. Немец развернулся и присел к нему, чтобы кое-что достать. Швейцария догадался о том, что это случится, но прогадал с ножом, ведь он не являлся тем, что способно сделать всё быстро и безболезненно. Достав небольшую старую металлическую коробку — ту самую вещь из кабинета отца, — Германия встаёт и идёт в центр поляны. Будучи равнодушным к себе, он просто падает на разодранные колени, нарочно напоследок не жалея себя. Трудно вздохнув от боли, он неторопливо открыл запылённую коробочку и положил на землю перед собой, попутно бросив крышку где-то рядом. Внутри находился старый, но всё ещё рабочий револьвер и четыре патрона к нему. Сердце застучало быстрее, словно предчувствуя неминуемое. Одновременно с тем у Германии было какое-то странное ощущение, но учитывая, какой сейчас нелёгкий момент, он не уделил этому внимания. Левая ладонь неуверенно опускается в контейнер и достаёт огнестрел. Вдруг сердце болью кольнуло в боку, будто заставляя его всё пересмотреть и не совершать необдуманный поступок. Как птица отчаянно бьющаяся в клетке, пытаясь спастись, но всё безнадёжно. Дрожащими руками он взял и вставил один патрон в барабан револьвера, закрыл его и приставил дуло к виску. Дыхание стало прерывистым, а после, кажется, вовсе остановилось. Глаза набрались слёз. Но это хотя бы будет быстро, револьвер не должен дать осечки. Не будучи до конца готовым к этому, он в последний раз закрывает свои серо-голубые глаза и, дрожа, снимает курок. Палец медленно начинает давить на спусковой крючок и… — Halt! (Стой!), — неожиданно раздалось перед немцем. Глаза резко распахнулись, не столько от самого слова, сколько от языка, на котором это было сказано, и до ужаса знакомого голоса. Рука вздрогнула с перепугу, но он чудом не сжал крючок. — Не для того я тебя берёг и выхаживал, чтобы в один прекрасный день ты всадил себе пулю в голову! Сильнейший шок — это ещё мало сказано о состоянии Германии в тот момент. Страна уже решил, что докатился до галлюцинаций. Он сам не заметил, что снова начал дышать, причём чаще обычного, и опустил руку с оружием. Он не знал, что его больше поражало: то, кого он видит перед собой или то, что он впервые в жизни повысил на него голос. — Kann nicht sein… (Не может быть…), — шёпотом произнёс триколор. — Папа? — Слёзы несдержанно хлынули из глаз и он немного наклонился вперёд, устав держать ровную осанку, не сводя с нациста взгляд. — Ты… Рейх, что, похоже, вовсе не изменился и как привычно был в чёрной военной форме, осторожничая состоянием сына, делает шаг вперёд, но не смог удержаться и, быстро подойдя, немедля присаживается к нему, попутно выхватив и бросив револьвер в сторону. — Где… — Германия не успевает договорить, как горячая ладонь приподняла голову, чтобы Рейх видел его лицо, и он ловит на себе обеспокоенный тёмно-карий взгляд отца. — Германия… — Не могу поверить. Где ты был всё это время?! — еле выговаривает тот из-за плача. Рейх обнял Германию, крепко прижав того к себе. Нет сомнений, это никакая не галлюцинация, а реальность. Из-за нахлынувших эмоций, что, наконец, искренне проявили себя, триколор просто разрыдался ему в плечо, он не мог контролировать это в такой момент, хоть ему и было очень стыдно за свою слабость. Рейх, может, тоже бы соизволил, как говорят, пустить слезу, но максимально держал себя в руках. — Прости, ты всегда говорил быть сильным, но… — дрожащим голосом начал немец, когда немного успокоился, чувствуя, как Рейх гладит его по затылку, и отстранился. — Я думал, что ты мёртв. — Так было нужно, — объясняет тот, вытирая слёзы на лице сына. — Но если ты здесь, значит у тебя была надежда. Германия шмыгнул и почти незаметно отрицательно помотал головой, непонимающе взглянув на отца. — Убить себя? Ты называешь это надеждой? — Глупый, задумайся, разве для этого ты изначально пришёл в этот лес? Или вообще затеял сам поход. Сомневаюсь. Ты что-то искал. Не сказать, что Рейх — гениальный психолог, но он как никто другой мог просчитать чьи-то действия наперёд или объяснить причины поступков совершаемых другими людьми. От него всегда было сложно скрыть правду. Хоть сиди с закрытым ртом, он сам за тебя расскажет. На мгновение Германия приходит в изумление, если не сказать, что шок. — «Willst du ihn wiedersehen?» — тихо, почти шёпотом повторил он вопрос из сна. — Was? (Что?). — Nein, nichts. (Нет, ничего), — Германия опускает голову, сдерживаясь от следующего приступа рыдания, пытаясь прикрыть рот рукой, чтобы не сорваться. Ему не верилось, что происходящее вполне реально, а не его очередной лживый сон. Немцу так хотелось расспросить отца абсолютно обо всём, что его волновало, да и просто обговорить обычные темы, ведь столько времени прошло, но не мог подобрать нужных слов. Он даже боялся хоть на секунду выпустить Рейха из своего поля зрения и, приподнявшись на ослабших коленях, обнял арийца, обложив его плечи руками и тот дал взаимный ответ, завёв руки ему за спину и вновь прижав этим к себе. — Боже, ты почти весь мокрый. — Я… — немец уже и забыл о всём «прекрасном», что с ним случилось за этот путь. — Я упал в ручей. — Я так часто таскал тебя в эту долину. Потом, ты промерзал и постоянно болел. Видно, я не очень заботливый отец… — с улыбкой осуждал себя Рейх, продолжая держать Германию и вспоминая очень давние времена, когда они виделись в последние разы. Карие глаза начали набираться слёз, но Рейх тут же берёт это под контроль и сдерживается. — Тебя нужно срочно отвести в дом. Рейх взял сына за предплечья и аккуратно отстранил от себя. Германия потёр глаза, избавляясь от остатков слёз, и посмотрел на Рейха, что начал вставать. — А где твои вещи? Разве, ты так пришёл сюда? — Нет, там рюкзак и… — немец указал жестом руки назад, но сразу опустил её, поняв, что только сам сможет найти брошенное. — Я сам возьму. — Ладно. Он начал возводиться на ноги и тот, будучи уверенным, что с ним хотя бы относительно всё в порядке, развернулся, сделав пару шагов в сторону, от куда пришёл. Но только триколор почти встал, как его тут же, словно разряд тока, вновь пронзила парализующая волна, от чего колени предательски подкосились. Однако Германия не упал. Он успел, несмотря на боль, быстро вернуть себе равновесие. Услышав позади что-то неладное, Рейх обернулся и вопрошающе немного нахмурил брови. К тому моменту Германия уже стал ровно, якобы ничего не было, но нацист начал подозревать, что всё не так уж и хорошо. — Всё нормально? — Да, — голос звучал всё ещё слабо и дрожа. Мужчина в военной форме лишь хмыкнул в ответ. Сам особо не зная зачем, но Германия не хотел сознаваться ему о полученной травме. Собственно, он делал так абсолютно всегда, ещё с детства. Возможно, какой-то защитный рефлекс, но от чего тогда он защищает — не понятно, только лишний раз заставляет лгать. Рейх стал для него спасителем и он не желал быть его тяжкой ношей, добавляя своих проблем. Собравшись с силами, теперь не только для себя, а и для демонстрации того, что с ним всё в порядке, страна разворачивается и идёт к рюкзаку обычной походкой. Шаг за шагом сопровождался мучением. С какой-то стороны это даже напоминало, будто нацист знал о ранах и нарочно заставил Германию, своего избитого заложника, идти. Только и разница в том, что он делал это по собственной воле и в тайне. Кусая нижнюю губу, немец подходит к рюкзаку и лишь наклонившись к нему, задумался: «Зачем я делаю это? Мне же не нравится боль… Вроде бы…» — Deutschland (Германия). Названный взял рюкзак, выпрямился и, закинув тот на правое плечо, обернулся к отцу. — Куда мы? — осторожно поинтересовался триколор, отводя его внимание от неестественной походки. Боже, как же ему было до безумия приятно произнести «мы» по отношению себя и Рейха. Можно сказать, он получал от этого самое настоящее наслаждение, а всё внутри заполняла радость. — Помнишь второй дом? — прекратив следить за движениями ног сына, спросил он и Германия кратко соглашается в ответ. — Ну вот. Триколор неуверенно оглянулся, ведь на земле продолжал лежать контейнер с патронами, а где-то в траве остался брошенный револьвер. Герман хотел было упомянуть отцу о забытом оружие, но не решился. Он и так тратит много сил на свою не самую лучшую актёрскую игру, чтобы идти ровно без всяких там прихрамываний и скулений. Привычно сложив руки за спину, Рейх дождался, когда Германия догонит его, и они вместе пошли в указанном нацистом направлении. Какое-то время мужчины шли совершенно молча, проскальзывая взглядом абсолютно по всему, что только попадалось в поле зрения, выискивая повод заговорить, но ни один из них так и не мог решиться начать. Они столько не виделись, Германия так вообще изменился: давно уже не тот мальчик, которым горе-отец его покинул, это, кстати, была ещё одна причина, по которой Рейх сейчас не мог заговорить: ему было совестно. За эти года у обоих могло много чего измениться и в каком-то роде им придётся как-бы снова знакомиться друг с другом и узнать что-то новое. Немного странная ситуация получается. Родные люди, счастливы встретиться, а поговорить — рот не открывается. Так неудобно. — То есть, ты всё это время жил там? — собравшись с мыслями, ненавязчиво начал младший. — Именно так. Дальше диалог вновь затруднился. Когда Германия поглядывал на Рейха, у него возникало желание улыбаться, но он ощущал, что сил его надолго не хватит, чтобы продолжать притворяться. Сам Рейх, что шёл чуть впереди него, устало вздохнул. Нет, он не устал идти. Он устал от того, что не мог подобрать слов, и его лицо выражало одновременно жалость к ситуации и злобу к самому себе, мол: «Ну давай же, неужели с сыном не можешь пообщаться?» Но совсем скоро причина проявить заботу покажет себя сама. Нужно лишь немного терпения. — Даже не знаю, как это назвать. Тот дом находится не так уж и далеко от того, где я, где… когда-то мы были вместе. Но у меня и в мыслях не возникало наведать его, ведь я не видел в этом смысла. А оказалось, ты всегда был неподалёку. — Весьма ожидаемое стечение обстоятельств. — Что? — Было понятно, что ты не сунешься в другие дома, после произошедшего. Это было ожидаемо. — Я такой предсказуемый? — Я не это имел ввиду, — объясняется Рейх, кинув на сына извиняющийся взгляд. После они вновь шли в тишине, разве что шумы самого леса заполняли всю эту пустоту неловкого молчания. Из-за ноющей боли в ноге, что ни на миг не угасала, но и не усиливалась, младший немец всё время не успевал за отцом, но всё также пытался не выдавать своё состояние. Это его так замучило, что он в мыслях просто уже молил: «Где же этот чёртов дом?!» и нарочно немного отставал, чтобы хоть пару секунд подержать правую ногу приподнятой от земли. Тело пробрала мелкая дрожь усталости и ничего приятного в ней не было. — Ты ведь знаешь, что это бессмысленно, — неожиданно выдал Рейх и остановился, обернувшись к отставающему. — Что ты имеешь ввиду? Германия также останавливается и спустя всего пару секунд, приподнимает правую ногу, ведь стоять на ней было просто невыносимо. Рейх опускает взгляд и на его лице появляется сочувствующая улыбка. Увидев это, Германия посмотрел в том же направлении и все понял. Вот причина и проявила себя. На самом деле нацист уже долго шёл, зная о травме, но терпеливо ждал, пока Германия устанет и не сможет этого скрывать. — Больно? — Нет, не сильно, — смирившись, неуверенно отвечает тот и только он закончил, Рейх сходит с места, идя к нему. Германия сразу понял зачем и начал отнекиваться, ведь не хотел казаться слабым. — Я сам дойду. Правда. Пап! Не принимая отказов, Рейх молча взял Германию себе на руки. Немец застонал от боли, пытаясь сдерживать вскрики и ругань: поднять человека, тем более взрослого, вынуждает подкладывать одну руку под колени и именно из-за того, что Рейх слегка сжал раненую ногу, та болью напомнила о себе. — Не больно, говоришь? — В грани терпимого, — немного раздражённо отвечает триколор, смело глядя прямо в карие глаза. — Ну правда, отпусти, мне не по себе. — Ты уже достаточно находился. Вдруг там что-то серьёзное, а ты этими своими принципами только усугубляешь положение. Германии ничего не оставалось, кроме как покорно принять свою участь и, смущенно опустив взгляд, приложиться к приятной на ощупь чёрной форме. — Вот и молодец. Ты ведь знаешь, я не желаю тебе зла. Пусть Рейх с ним и добрый, но это не значит, что он не давал ему никаких указаний или даже приказов, на что требовалось проявлять послушание и никак иначе. Германия этого не забыл, поэтому нисколько не удивился его настойчивости. Нацист немного подправил расположение рук, чтобы нести своего сынишка было удобней и начал идти. Касаться и прижимать к себе мокрую ткань оказалось не так уж приятно, но Рейх не подавал на то виду. Германия лишь вздохнул и слегка возмущённо сложил руки, понимая, что ничего уже не поделаешь. Он делал это с таким видом, будто решил наказать Рейха его же желанием помочь: сам захотел нести меня, вот и тащи теперь со всеми вещами. Однако совсем скоро некая обиженность проходит сама собой. — Как ты меня нашёл? — поинтересовался Германия и тут он замечает проглядывающийся меж веток высоких деревьев фасад дома. Добрались, наконец. — Вольф частично помог. — Вольф? Последние деревья были преодолены и перед ними открывается вид на двухэтажный, большей частью деревянный дом. Такие обычно и обустраивают в лесах и местах, окружённых нетронутой природой. Вдруг послышалось гавканье и из-за угла здания выбежал тот самый дружелюбный чёрный лабрадор. Махая хвостом тот радо встретил своего хозяина и гостя, с которым уже знаком. — Знакомься, это Вольф. — Хах. Не сильно он на волка похож. — Ну, на что он отозвался, так решение и принялось, — ответил Рейх, опуская Германию. За недолгое время, что его несли, ноги успели слегка онеметь и стали как ватные, из-за чего триколор немного пошатнулся, словно находится под градусом. Но так посчитал лишь он, ведь со стороны это выглядело не так уж и нелепо. Германия присаживается на корточки и, стараясь не цеплять царапин на ладонях, гладит пса, что в этот раз точно никуда не убежит. Теперь ясно, чей он. — Кого-то завести — это хорошая идея. Я тоже хотел, но у меня совершенно нет на это времени. — Ну, собственно, я его не заводил. Я нашёл его ещё щенком, когда… Хотя не важно. Пошли лучше в дом. Немец встаёт, попутно поправив лямки рюкзака и в сопровождении четверолапого друга они направились к передней части дома, ведь вышли к его боку, а позади виднелась пристройка, что, кажется, исполняла роль гаража. Вольф, как подобается любому свободному псу, не ограниченному цепями, снова куда-то побежал. Часть парадного входа оказалась ещё краше и была почти такой же, какой Германия видел её последний раз. — Ну вот мы и здесь! — радо огласил Рейх, пройдя немного вперёд, когда они вошли в само здание. — Он так похож на тот, в котором я живу, — задумчиво ответил триколор, с интересом разглядывая интерьер. — Хотя видно, что они всё-таки отличаются… — вдруг Германия почувствовал, что ему вновь становится прискорбно. Только бы не сорваться. — Но… Я не понимаю. Как? Все эти года. Здесь. — Ладно, думаю, скрывать это уже будет глупо. Швейцарии было всё известно и он помогал мне. В том числе и обустроиться тут. Он и до сих пор это делает. Глупо — это жить, как изгой, скрываясь от всех. Так на самом деле считал Рейх и ненавидел себя за это ещё больше, но сколько бы не злился — сделать ничего не мог. — Вы столько скрывали от меня… Рейх, наконец, оборачивается к Германии, который снова был на грани и стоял, опустив взгляд к полу. — Эй. Ну ты чего? Так стыдно. Но с другой стороны, кроме них здесь всё равно никого нет. Так сказать, зона откровений, в которой откроются тайны, что были скрыты долгое время. — Германия, — Рейх подошёл к сыну и обнял его, на что тот не оказался в долгу. — Я не умею успокаивать, ты ведь знаешь. И с каких это времён он стал так добр? Да, он всегда берёг Германию, но наказания за провинности и воспитание силы духа никто не отменял. Где же это его «Не кисни» или «Ты же не девочка»? Видно, отсутствие войны его таки изменило. Страшные времена то были, но в какой-то степени Германии даже не хватало той грубости: слишком уж всё сладко. — Но как ты остался жив? — Ну… Скажем так: хочешь жить — умей хорошо врать. Может, как-нибудь потом расскажу. — А ведь Россия более чем уверен, что ты мёртв. — Потому что он больше всех хочет так считать, после того, как умер его отец. Наверняка, до сих пор напевает о нерушимости. Германия не стал этого подтверждать лишний раз. Во-первых, не хотел продолжать тему, во-вторых, он никого не осуждал. Каждый в праве распоряжаться своим личным мнением. Вскоре вещи были разложены, а точнее нашлось место, куда сбросить рюкзак. Рейх расположил Германию в одной из комнат на втором этаже, но экскурсию проводить никто не торопился, как-то было не до этого: немец еле передвигался на своих двоих и нацист желал разобраться с этим как можно скорее, во избежание более серьёзных последствий. Полулёжа сидя на диване в гостиной, пока ариец рылся в поисках одного из аптечных наборов, что были в этом доме, Германия неспешно начал снимать с себя толстовку. Однако только он добрался до локтей, тут же почувствовал неприятную боль, что вествовала не менее неприятную новость: кровь запеклась вместе с прилипшей к ранам тканью и теперь её придётся как-то сдирать. Смирившись с этим, немец тяжело вздохнул и взялся за болезненный процесс. Открывая очередной ящик, Рейх всё же находит белую пластиковую коробку и направился к сыну, который к тому моменту уже успел содрать с рук ткань вместе с засохшей кровью, из-за чего из ран потекла новая порция крови вперемешку с сукровицей. — Пресвятая Империя! А с руками-то у тебя что? — крайне удивлённо воскликнул Рейх, положив аптечку на столик перед диваном, на что Германия отреагировал слишком спокойно, словно в этом нет ничего страшного. — Да так. Печальный опыт первого похода и моей неосторожности, — ответил он с неким интересом и одновременно отвращением, разглядывая раны. — Позволишь? Германия резко поднял на него взволнованный взгляд. Это действительно было для него неожиданным заявлением: обычно он не подпускал абсолютно никого, кто пытался помочь ему в плане заболеваний или ранений. Сначала это был страх, а потом обычное недоверие. Когда дело касается подобного вмешательства, он всегда полагался лишь на собственные силы, что в итоге и стало причиной его познаний в этой специфике. Будь перед немцем сейчас кто-то другой, он бы наверняка отослал того помощника-добродеятеля куда подальше, не в грубой форме, конечно, но всё же «нет». Однако почему-то Рейху было трудно отказать. Может, от того, что Германии ещё никогда не приходилось что-то запрещать ему, а, может, он просто доверял или не знал, как реагировать. — Эм. Ну, может. Достав бутылочку с перекисью и ватку, Рейх присел рядом и начал готовить всё к обработке ран. Не готов был лишь сам Германия. Оба знали, что сейчас его ждёт чувство не из приятных, но эта процедура есть необходима и никто не собирается отступать. Поставив на столик стеклянную ёмкость, ариец взял покорно протянутые ему руки и, крепко держа, чтобы тот лишне не дёргался, начал промывать свежеразодранные царапины. Вата настолько щедро была пропитана раствором, что он просто стекал местами, в которых им провели. Холодная обжигающая жидкость спускалась ранами к локтям, вмешиваясь в кровь. Даже при сильном желании не дёргаться не получалось, руки смыкались машинально, а голос норовил раздаться в скулеже, но Германия старательно сдерживался. После Рейх быстро перебинтовал руки своего дорогого сына-неудачника, что выглядело, словно тот нарочно порезал их, и положил оставшийся бинт обратно. — Нужно разобраться с твоей ногой, — предложил он, присаживаясь на край дивана. — Не надо, — немного напугано вырвалось у Германии и он приподнялся. — Уж как-то сам. Я немного разбираюсь в этом. — Вот как. Ещё и врач, значит. — Что-то в этом роде. Нацист не стал ему мешать и вскоре стало известно, что ничего серьёзного там не случилось, просто ушиб. Поболит ещё пару дней и пройдёт. Всё шло к улучшению. Немец переоделся в сухую одежду и, перебравшись на кухню, они, наконец, смогли заговорить, как родные и всё время расспрашивали друг друга о жизни. Большей частью говорить довелось Германии, он донёс столько новостей и о себе, и о изменениях в общем, обсуждение не обошло боком даже Польшу. После совместного ужина, что немного даже удивило Германию, ведь такое случалось крайне редко, дел особо не было и они решили отдохнуть после всего того стресса, но даже тут не обошлось без объятий или их подобий. В такое время года, несмотря на жару, темнеть начинает быстро и за окном уже смеркалось, погружая лес в непроглядную тьму. Внезапная встреча спустя долгую разлуку вернула их к поведению тех времён, когда они виделись в последний раз и раньше — это стало одной из причин, по которой ни один из них сейчас не чувствовал никакого стеснения, пока Рейх лежал на том же диване в гостиной, а Германия удобно расположился, лёгши телом ему на брюхо. Нацист позволял ему так делать в детстве, но, поскольку он и не видел его с того периода, вновь безоговорочно разрешил лечь на себя. Ну и снова же, их всё равно никто не увидит, не осудит, не скажет о странном поведении, так что здесь им позволено всё! И это без преувеличения. — Ты не подумай, что я не рад тебя видеть, но я знаю, ты бы не бросил работу. Уставший немец, что уже почти засыпал, приподнимается и, смотря на отца, подумал над ответом. — Меня отослали. — В Сибирь? — усмехнулся Рейх. — Хах, нет… В отпуск… — Герман ложится обратно на нагретое место. — Мало, кто понимает такие шутки, наверняка многие отнеслись бы к ним слишком серьёзно. Столько воспоминаний. — Прости, что так мало уделял тебе внимания. Все те войны… — Ты ангел… — Но я сделал столько зла, столько убил и уничтожил. В моих действиях не было ничего светлого. За такие поступки дорога одна, и она далеко не ангельская. Удивительно, что я всё-таки жив после таких заслуг. — Но ты спас меня, — в полусне произнёс триколор и, закрывая глаза, прошептал. — Уже не в первый раз… Рейх промолчал, чтоб не помешать, и лишь аккуратно положил ладонь на его плечо. «Можно оставаться живым, но при этом для остальных быть мёртвым, ведь являешься им совершенно безразличен. Так забавно, когда о тебе вдруг вспоминают, когда кому-то что-то от тебя нужно. А так умер и никто даже не заметил, что тебя нет. Тогда сразу станет видно: кому ты на самом деле не нужен, а кто любит искренне», — рассуждал Рейх в объятиях заснувшего на нём Германии, которому он действительно дорог. Но за что? Рейх — убийца и садист, а сказать о нём что-то хорошее невозможно, ведь повода попросту не найдётся. Он — тот, из-за кого Германии не доверяли, из-за кого много кто пострадал и был унижен, тот, кто разрушал города и надежды на спасение, кто убивал невинных и даже своих, кого подозревали в измене и предательстве. Но несмотря на это, хоть Германии и было очень больно и до тошноты противно наблюдать реки крови, он всегда был к нему привязан, к тому же, добровольно. Как бы прискорбно это ни звучало, Германия, как собака: ему просто жизненно необходимо зависеть от кого-то в плане преданности. Раздумывая над всем этим, нацист начал вспоминать прошлое с конца истории — тот день, точнее ночь, когда он умер. FLASHBACK Тускло освещённый холодный подвал, каждая минута, в котором казалась длиной в вечность, медленно перетекая одна за другой. Рейх не давал себе отчёт о происходящем, ведь от незнания утраченного здесь времени становилось немного легче, он всё прикидывался, словно ничего не знает и не понимает. С привычной гордостью ариец был упрям и говорил не по сути. Он и примерно не знал, сколько здесь уже находится. Может, неделю, а, может, больше. Ноги слегка болели после жестокой расправы СССР, что была содеяна где-то три дня назад, когда тому вдруг вздумалось, что Рейх может сбежать и, так сказать, обезопасился, лично подрезав тому ахиллы. Конечно же он старался задеть сухожилия, в таком случае, нацистская тварь вовсе не смогла бы в дальнейшем ходить, но лезвие не зашло так глубоко. Союз не знал этого. В мыслях их обоих до сих пор раздавался тот болезненный вопль от неистовых мучений: та пытка была самой болезненной из всех, что только провели над ним за все дни его нахождения здесь. Возможно, нацист даже сорвал бы голос, но тряпка, насильно запихнутая в рот, мешала не то, что издать хоть какой-то звук, а и просто вдохнуть. Это было так не по-человечески; к нему отнеслись, как к животному на скотобойне: привели, кинули, привязали и начали резать. А что? Наверняка многие думают, что Союз не так жесток, как Рейх. Да, не так. А по другому: у него свои методы, которые он тщательно скрывал, ибо за такое и самого обвинить могут. Обстановка напряжена, впрочем, как и обычно, но в этот раз коммунист решил прийти ночью. Видно, его уже до жути бесила бессмысленность нахождения здесь Рейха и, выведя его из камеры, притащил в знакомый подвал. Убить собирается? Не зря ведь ночь, Рейх чувствовал, что сегодня всё решиться окончательно. Очередной допрос ни о чём длился от силы минут двадцать и в итоге снова перешёл в не имеющий смысла разговор. — У вас нет шансов. Италия, кстати, тоже в заложниках, но, кажется, он собирается покаяться, не знаю, что с ним там решат. Ну, с тобой и так всё понятно. — Вечно он только мешал, — равнодушно фыркнул Рейх, сидя на полу с связанными за спиной руками, опершись об стену. — А ты молодец, у тебя почти получилось завоевать Европу, да ещё и так быстро. — Кто тебе сказал, что я пошёл против тебя? — поинтересовался тот, подняв голову, и слабый свет лампы осветил его окровавленное лицо: алая жидкость стекала с носа к подбородку, немного попадая в рот и окрашивая передние зубы, из-за только что сделанных новых побоев. Последствия прошлых позволяли пересчитать собственные рёбра, а левая рука, кажется, была вывихнута. Этот вопрос также показывал, что даже в таком безвыходном положении нациста не волновало ничего, кроме интересующих его моментов. Понимая, что Рейх больше не есть угрозой, через пару секунд размышлений Союз решает ответить и присаживается перед заложником на корточки. — Обычно я не выдаю информации, но ты ведь уже ничего не сделаешь. Британия взломал коды и прослушал радиосигналы, в которых как раз шлось о нападении на меня и того, что мне принадлежит. Рейх опустил голову и хоть ему было очень больно, он ни с того ни с сего начал смеяться. Союза это очень озадачило и он поднялся обратно. — Ты ненормальный. Что весёлого? — Тебе нет чего терять, ведь ты ничем и не владел. — Что ты вообще несёшь? — злобно произнёс коммунист. Его явно злили слова Рейха и тот знал это. Нацист сглотнул, ощущая вкус собственной крови и поднял голову, одарив своего пытчика не менее смелым взглядом. — Скоро они сами от тебя уйдут, мне и делать ничего не нужно. Ладно, меня убьют. Что ты там задумал? Отдашь меня Британии, чтобы он зачитал, в чём я обвиняюсь и гильотиной отрубил мне голову? Или банально расстрелять? Допустим. Но ты… — эмоции Рейха стали совершенно неоднозначны и непонятны в этот момент: он улыбался, выражая одновременно и жалость, и насмешку с ненавистью, глаза почти незаметно помокрели из-за слёз, но он нагнетал собственное положение, продолжая со смехом говорить. — Ты же просто разрушаешься. Посмотри, это ведь уже начинается. В лучшем случае ты добровольно подашь на отставку… — Закройся, фашист поганый! — почти крича, воскликнул Союз, с размаху ударяя немца кулаком в щеку. — Ты бы так на допросах был разговорчив, как сейчас! Не подавая виду о сильнейшей боли от новонанесённого удара, Рейх вновь опускает голову и проводит языком по зубам, проверяя их целостность. Ему так не нравилось чувство того, как его тело немного трясёт, якобы от страха. И из последних сил он продолжал говорить. — А что, правда в глаза колет? — спросил нацист, что являлось чистейшей правдой, в подтверждении которой он не нуждался. Вдруг коммунист хватает его за воротник, как кота за шкирку, и немного поднимает, чтобы видеть окровавленное лицо своего ненавистного заложника. — Ну давай, — легко начинает он и делает тон чуть угрожающе. — Где Германия? Рейх хотел было сказать на родном языке, но ответил просто и доступно: — Легче подохнуть. Моментально в живот поступает сильный удар коленом, что аж дыхание перехватило. Союз отпустил его и Рейх сполз по стене на пол. Теперь он не мог издать ни звука. — Сейчас устрою! Произнеся это, коммунист вышел из помещения, прикрыв за собой дверь, и куда-то подался. Нет времени разлёживаться. Не обращая внимания на слабость, Рейх быстро приходит в себя и, что есть силы, начинает пытаться освободить руки из оков обычного туго затянутого ремня. Пришло время его плана. Ошибок допускать нельзя, каждая секунда теперь на счету. К счастью, правая рука выскользнула быстро, освободив тем самым левую, которой, несмотря на повреждение, Рейх пользовался сполна. Немного приподнявшись с бетонного пола, мужчина начал обыскивать свои карманы и быстро находит там маленький пластиковый контейнер с какими-то пилюлями. Открыв его крышку немного трясущимися руками, он высыпал на ладонь три таблетки, но посчитав, что от такой дозы он реально может ноги протянуть, закинул одну обратно. Он точно не знал, что это; только то, что его отключит и будет некое подобие комы. Штука рискованная, ведь тоже может убить, но даёт хоть какой-то шанс. Снова улёгшись на пол, Рейх с опасением принял препарат и с трудом глотнув не запивая, поспешно закрыл контейнер и начал класть обратно в карман. Теперь отчёт ускорился: доза там не детская и вырубать начинает почти сразу, но действует оно недолго. Тело понемногу онемевало, а перед глазами всё помутнело. Необходимо спешить. Почему он не сделал это раньше? Ему нужен был повод. Всё должно было выглядеть так, будто ему нанесли несовместные с жизнью повреждения, чтобы это выглядело реалистично. Просто раньше у него не появлялось такой возможности, а теперь ему ещё и следует обогнать собственную смерть. Просовывая руки в связку кожаного ремня, нацист уже практически терял сознание, глаза закрывались сами собой. Он не скрывал от себя, что боится, если что-то вдруг пойдёт не так, но деваться некуда. И вскоре всё его сознание тонет во тьме. Немного успокоившись, но не попуская злости, Союз схватил винтовку и направился в злосчастный подвал. Для создания чувства угрозы, держа оружие наготове, коммунист резко оттолкнул дверь, что та с грохотом ударилась о стену позади. — Молись, псина! Да вот только нет уже перед кем выпендриваться. Рейх трупом лежал на боку без каких-либо признаков жизни, истекая кровью. Увиденное повергло СССР в шок. Неуверенно, он сделал шаг вперёд, чтобы приглядеться в ожидании хоть чего-либо, но… тишина. Опустив оружие, он подошёл к арийцу и присел, став на одно колено. Было видно, что тот не притворяется. — Ну не мог я тебя так сильно ударить, — как-то обеспокоенно произнёс коммунист, перевернув того на спину, но он даже не дышал. СССР снял ремень с рук заложника. На такого и пули тратить жалко, чтоб наверняка, и так видно, что с ним уже всё. Это случилось так неожиданно и не по планам, что Союз даже успел пожалеть о своих жестоких поступках и этом желании убить его.Теперь это произошло само и казалось таким неправильным. Ладно. Он или не он, а избавиться от тела нужно сразу. Впрочем, никто не удивиться, что под его суровым присмотром Рейх не дотянул до суда. Пусть ещё и спасибо скажут. Произошедшее всё никак не укладывалось в голове, но, просидев некоторое время в кабинете, чтобы всё обдумать, Союз решил долго не затягивать. Быстрее всё сделает — быстрее это закончится. Коммунист взял лопату и, найдя что-то вроде простыни, ведь даже если ночь, не в открытую же ему с трупом на себе тащиться, он пошёл в подвал. Через полчаса он уже рыл яму у окраины посадки за трёхэтажным зданием, где держали заложников. Небо было густо укрыто облаками и, кажется, готовилось к дождю. С этим проклятущим Рейхом Союз практически не появился дома, тратя на него много сил и времени, а всё зря. Почти зря. Не особо ему хотелось тягаться с копанием могилы, но не оставить же его просто так. Коммунист выкопал неглубокую продолговатую яму и бросил лопату в сторону. — Да уж, — недовольно отозвался он о своей работе. Видно, что, если положить туда человека, то земли над ним будет около двадцати пяти сантиметров — мало, но чёрт с ним. — Будто делать мне нечего. Где-то далеко слышались взрывы: война всё ещё длится, но скоро этому придёт конец. Перетащив неплотно обвёрнутое тонкой тканью тело в углубление, СССР отряхнул руки и встал, попутно взяв лопату. На улице было холодно, но ему к этому не привыкать и, немного отдышавшись, он вновь принялся за работу. Закапывать оказалось легче и это произошло куда быстрее. Вот и всё. Можно было бы крест поставить, но обойдётся. Молча простояв у скрытой меж деревьев могилы и вдыхая холодный, казалось, морозный воздух, Союз был невозмутим, но лишь снаружи. Развернувшись, он поволок лопату за собой, а когда начал идти, закинул себе на плечо. Начинало моросить и он ускорил шаг, мысленно готовя себе на завтра оправдание и объяснения, почему суда не будет. Через где-то десять минут начался дождь, громко разбиваясь о стёкла окон, кого-то это успокаивало, а кому-то эта дробь била по самим нервам, расшатанным после стресса, словно пытаясь достучаться до совести. Вода падала на землю, пропитывая её влагой и смывая поверхностную пыль. Однако скоро он утих, явно не надолго. Остатки ещё не опавших листьев на деревьях тихо зашелестели от ветра. Время идёт — действие препарата заканчивается. Передозировки не произошло и затуманенный разум неспешно возвращается в реальность. Рейх немного очнулся, ощущая полную скованность от того, что всё тело прижато со всех сторон, но тут же приходит в полное сознание, понимая, что задохнётся, если сейчас же не выберется. Один размах — безуспешно, но ткань немного сунулась, второй сильный размах — и часть земляного покрова сносится в сторону, и он освобождается, делая глубокий вдох. В нос сразу ударяет запах сырости, но он был так приятен — запах свободы. Зря ГИ недооценивал Рейха, его сын — актёр! Как же не желание Союза напрягаться для этого подонка сыграло ему на пользу: ткань защищала от земли, а закопан неглубоко. Дополнительный адреналин от нехватки воздуха добавил сил. С неба продолжало моросить, тело охватил холод. Проведя рукой по голове, ариец обнаружил отсутствие на ней его фуражки. Конечно, с таким резким подъёмом она осталась внизу. Вернув головной убор на надлежащее место, нацист опёрся руками, чтобы вылезть из собственной могилы. Вывихнутая рука предательски заныла, а всё тело болело. Рейх, конечно, не бабочка, но из кокона он выбрался и, продолжая сидеть на мокрой земле, пытался прийти в нормальное состояние. Воздух морозен и он видит пар от своего дыхания, это помогает понять, что он еще жив. Переведя дух, он собирается с остатками сил и поднимается на резанные конечности, насчёт которых тоже притворялся, якобы не может ходить. Больно, но при желании и побежать может. Нечего задерживаться на вражеской территории. С некой жалостью Рейх поднял свой тёмный взгляд в сторону здания красующегося советским флагом, в почти каждом окне горел желтоватый слабый свет; здание, откуда вынесли его, «мёртвого», и куда вернулся Союз, предчувствуя свою скорую лихую участь. Да, он зол на коммуниста и наговорил много чего неприятного, преподнося это, как точное предсказание о будущем, но с другой стороны, он нисколько не желал такого конца когда-то своему товарищу. Но жалеть уже нет о чём, всё уничтожено. Теперь Рейх не просто страна в отставке — он для всех мёртв. Он бы вернулся к своей армии, но её тоже нет, а города — разрушены. Вернётся — убьют сразу, ведь шансы его теперь ниже нуля и второй раз сыграть свою роль мёртвого не выйдет. Остаться живым, чтобы быть мёртвым — вот и весь смысл. Скрывая следы, мужчина немного засыпал углубление землёй, чтобы оно выглядело каким и было. После, нацист развернулся и с трудом начал идти, сам особо не зная куда. Дождь снова начинал давать знать о себе. Немного пройдя, Рейх стёр с лица кровь и вдруг услышал какой-то еле слышный звук, попутно заметив боковым зрением быстро надвигающийся силуэт животного. Его аж передёрнуло от неожиданности. Думал, конец, собак пустили. Однако к его ногам подбегает чёрный, совсем маленький щенок, такой забавный и было бы смешно, если бы не было так грустно. Пёсик в припрыжку бегал вокруг ног Рейха, не давая пройти. — Ох, тебя мне ещё не хватало! — непоколебимо произнёс нацист, пытаясь обойти живое препятствие, что было слишком настойчиво. — Ну, дай ты пройти! Хоть и чёрный, но он был настоящим лучиком счастья в эту дождливую ночь, а его неуклюжесть вызывала улыбку, чему не мешал даже холод. — Что ты от меня хочешь вообще? Щенок опёрся передними лапками об его ногу и, почти стоя на задних, тяфкнул. Тяжело вздохнув, словно делая кому-то одолжение, нацист взял того на руки. — От тебя что, тоже избавились? — конечно, ответа не поступает, да и вопрос был риторический. Рейх продолжил идти и смирился. — Ладно, всё равно мне нужна будет компания в своём одиночестве. Дорога предстоит долгая, а одежда уже почти промокла, но и это не есть проблема. Осталось более трудное: продумать всё до мелочей, найти транспорт и добраться до дома. END FLASHBACK