Отпуск

Ночь выдалась в этот раз нелёгкой: Германии долго не удавалось уснуть из-за мучивших его мыслей о случившемся, а когда они ненадолго затихали и казалось, что вот он, шанс отдохнуть, этого не давало сделать какое-то особое, необъяснимое чувство; как то, что он ощущает здесь постоянно, но во много раз сильнее. Пол ночи глаза просто не смыкались, словно он заигрался энергетиками или чем-то с тем же эффектом, хотя на самом деле ему не было знакомо это чувство. Зато он прекрасно знал, что такое бессонница. Как последствие, на утро немец был сонным и очень рассеянным, да так, что с собственными мыслями собраться не мог. После привычных всем утренних обязательств, сидя на диване в гостиной, Германия, что всё так же продолжал находится в таком себе трансе, смотрел куда-то в стену, иногда обращая внимание к другим вещам и тому, что происходило вокруг. В комнате, как и в его голове, была почти полнейшая тишина, а если во втором что-то и появлялось, то не задерживалось долго и не имело никакого смысла. Казалось, так же, как его часы, всё остановилось или двигается медленнее положенного. Мысли следовали лениво и заторможено, реакции физической оболочки действовали тем же образом. Возможно, даже если бы прямо сейчас рядом с Германией что-то с жутким грохотом завалилось на пол или разбилось вдребезги, он бы вздрогнул, но сделал это мало заметно, а после равнодушно, неспешно одарил упавшее взглядом. Если ночью он образно перестарался с энергетиками, то сейчас — с успокоительным. Если конкретней, он и сам не знал о чём думает. Понятно, что основывались его мысли всё на том же, но почему-то поставить на эту основу ему было нечего. Скорее, он просто не выспался, вот и вся причина. — Доктор, что с Вами? — с улыбкой спросил Рейх, присутствие которого Германия практически не замечал. — Такой озадаченный. Триколор посмотрел на отца, что, по-видимому, решил избавится от всякой бесполезной мелочи, убирая её с тумбочек и других поверхностей в картонную коробку, чтобы потом забросить и забыть в кладовке или где-то ещё. Через пару секунд Германия начал: «Ну… » — всё, на что его хватило. После он пожал плечами и вернул взгляд к стене, понимая, что нужно как-то продолжать. Он твердил себе, что ничто, даже такой случай не должен заставить их прекратить лёгкое общение, однако разрешить это было для него сложной задачей. Тот случай, в первую очередь, требовал объяснений совершённым действиям и не только со стороны нациста, а и его сына. Настоящий суд морали. Каждый должен высказать свои мотивы. Отвернувшись и продолжив собирать в коробку всякое ненужное, ариец вновь усмехнулся. Не сильно он нуждался в ответе сына, и так всё ясно, и спустя недолгое неловкое молчание первым разорвал тишину: — Думал, это был сон? Летающий где-то в облаках мозг вдруг включился в работу. Германия не считал, что тот поцелуй лишь очень правдоподобная проекция его воображения, но сказанные Рейхом слова всё равно удивили его, вогнав в краску и погасив эффект псевдо успокоительного. Весь дом впал в немое ожидание, когда эти двое снова смогут заговорить. Очнувшиеся от сонного состояния серо-голубые глаза быстро наполнились живым блеском и посмотрели на Рейха. — Я… не думал, — ответил немец, выровняв осанку. — Не думал, когда дал прижать себя к стенке или сейчас? Сердце забилось сильнее. Германия неловко почувствовал себя каким-то школьником, который не выучил конспект, а учитель вызвал к доске именно его, и теперь каждый заданный вопрос превращался для него в настоящую пытку. Ответа ждут и ему нужно как-то выкручиваться. Мысленно повторив вопрос, он вдруг понял как. Приученному к таблицам и процентным вычислениям, Германии было легче ответить на привычном «офисном» языке. — Шестьдесят на сорок процентов. «И что же тобой тогда двигало, если ты действовал бездумно?» — продолжил бы Рейх, но решил на том остановиться. Пока что. У него непременно появится ещё такая возможность и не одна. Разъяснять всё одним разом тоже не всегда есть хорошо. — Любое действие имеет определённую цель, даже если кажется, что это не так, — сказал в замен тому нацист и кинул на триколора взгляд, словно проверяя какая у того реакция. Немец либо не совсем понимал, либо делал вид, что не понимает о чём речь. — Мы оба о чём-то думали. И только Германия в порыве взволнованых нервов открыл рот, чтобы сказать что-то в своё оправдание, которое ещё даже не успел придумать, Рейх взял коробку обеими руками и покинул комнату, делая это совершено спокойно и одновременно так, будто куда-то спешит. Может, так и лучше. Германия всё равно ничего не придумал. Неловко. Но легче. Придя к такому выводу, немец выдохнул спокойнее и расслабил ровную до этого спину. Должно быть многим известно чувство некого восторга, когда попадаешь в новое место. Хочется всё исследовать, осматривать, расспрашивать, но рано или поздно оно в любом случае исчезает, это неизбежно, и происходит, когда ты уже привыкаешь к тому, что тебя окружает и вскоре интерес полностью покидает тебя. Ближе к полудню Германия ощутил именно это. Интерес ещё не покинул его, но он чувствовал, что процесс уже запущен. Он был всё ещё заинтересован, однако, знал, что огромную часть его мыслей занимал теперь далеко не дом. Несмотря на внутреннее противостояние, убеждения в том, что они с Рейхом должны продолжать общаться, Германии так и не удавалось этого сделать. Сам нацист постоянно находил себе какие-либо дела и где-то пропадал. Возможно, таким способом он тоже искал повод промолчать, но более реалистичным походил вариант, что он ждёт, когда именно Германия первым разломит эту стену. «Глупо всё это выходит», — думал он, сидя в излюбленной Рейхом комнате без названия, словив себя на том, что она в самом деле достаточно уютна. Умостившись в кресле возле книжного шкафа, немец частенько кидал взгляд к тому самому балкону, представляя, как сидел там после случившегося. Он и не помнит сколько там провёл, минут шесть, может, десять, но они безусловно казались ему очень долгими из-за чего триколор тогда потерял счёт времени. Кресло быстро нагревалось от температуры тела и хоть был лёгкий сквозняк, о чём свидетельствовал ветерок развевающий узорные шторы, долго находиться в нём становилось невыносимым. Германия встал с, казалось, горячего места и подошёл к балкону, не заходя на его площадку. С улицы ощутимо тянуло жаром, а солнце освещало всё так ярко, что поначалу было больно смотреть. Лес был привычно красив, но не выделялся чем-либо особенным, потому скоро его взгляд вернулся в комнату, где он начал ощущать знакомый слабый запах. Вдруг внимание триколора привлёк обычно ничем не примечательный, небольшой столик (тот, на котором вчера зазвонил телефон), который выдавал, что за сегодня Германия здесь уже не первый посетитель, и его предшественник явно находился тут не так давно. Удивительно, что они не пересеклись по пути. На столике стояла пепельница, в которой одиноко лежала недокуренная сигарета, с которой тянулась тонкая, извилистая лента дыма. Почему-то немца это сразу заставило подумать о компании и офисах, оборудованных пожарной сигнализацией, которая точно не пропустила бы такое мимо своих датчиков. Германия подошёл к столику и, не садясь на стоящее рядом плетёное кресло и стул в самом углу, наклонился, опёршись об поверхность локтями, почти нависши над посудиной. Его удивляло, что он ещё не задыхался от запаха дыма, ведь обычно ему хватало лишь учуять его и тут же возникали проблемы с дыханием. Триколор задумался. Он всегда избегал плохие привычки, особенно курение, но вот, дожился: его приманил интерес к оставленной отцом сигарете. При чём интерес этот был практически не обоснован — просто захотел и подошёл. Какое-то время его взгляд серо-голубых глаз не сходил с неё ни на миллиметр, но, выйдя из этого транса, он всё же отворачивается в сторону балкона. «Я не должен…» — мысленно отговаривал он себя, но снова перевёл взгляд на окурок. Прерванный в конце вздох с лицом, выражающим недовольство к самому себе, и триколор решается на то, чего бы никогда от себя не ожидал. Хотя стоит заметить, что здесь и без того частенько происходят вещи, о которых не мог и подумать. Германия взял всё ещё тлеющую, недокуренную сигарету и сделал несильную затяжку. Очевидно, она была слишком слабой, «пробной», поскольку не дала никакого результата, поэтому он решает сделать вторую — глубокую. Интерес — дело великое, смелое и одновременно дурное, а иногда опасное. Браня себя в мыслях за своё любопытство, он сделал повторную попытку. На этот раз у него получилось, но, как и ожидалось, он поплатился за свой необъяснимый интерес. Не привыкшие к дыму лёгкие сразу же начали отталкивать его, стараться вытолкнуть обратно и наполниться обычным воздухом, а в горле драло так, словно рыбьих костей наглотался. Германия начал кашлять, пытаясь глушить звук об тыльную часть ладони, что ему не сильно удавалось. — Вот так гадость, — прикрыв рот, сказал он, чувствуя, как пальцы уже успели провоняться никотином, и продолжая кашлять. Интересно, как долго запах будет держаться. — Господи… — Хах, но ты же знал, что это так, — неожиданно донеслось с порога. Германия машинально бросил окурок в пепельницу, будто ничего не делал такого, и стал ровно. — Знал, но… почему-то потянуло. Я не должен был. Это неправильно. В этот момент лицо Рейха преобразилось чем-то вроде злобы или обиды. Германия впал в недоумение. Что он такого сказал? — А ты всегда делаешь только так, как считается правильным? — нацист сошёл с места и направился к центру комнаты. — Разве поэтому ты был там? Поэтому оказался здесь? Если тебя что-то пугает это не повод, чтобы это отрицать, к тому же, когда тебя к этому тянет. — Сигареты — это… — Я не о курении, — перебил его Рейх. Германия вдруг замолк и, не зная, что сказать, смотрел на отца, от которого его отделяло всего три шага. Триколору казалось, что разговор зашёл именно о том самом волнующем вопросе. — Только ты можешь решить, как смотреть на ситуацию. — Вряд-ли я смогу так просто перестать отрицать. — Отрицать что? Подловил. В изумлении, глаза немца открылись ещё шире, а голову засыпала куча вопросов, но с серьёзным видом Рейх терпеливо ждал ответа. — Я… пока что… Трудно сказать. — Якобы ты у нас святой. Знаю, ещё вчера я говорил, что ты идеал, но у тебя ведь тоже есть свои погрешности. У тебя есть плохая привычка. Давай, скажи же, какая твоя зависимость? Германия немного опустил взгляд. Какое-то странное, совершенно новое чувство полностью заполонило его тело. Он был будто в тумане, что блокировал спонтанные резкие эмоции и подавлял ощущение того, как нервы бьют по всем частям и органам, особенно сердце. Туман, в котором затерял всё, что знал до этого. Он чувствовал сильное сомнение, а одновременно с ним безрассудность. Кажется, это было видно даже снаружи. Словно слегка опьяневший, он расценивал сложность происходящего, но с тем правда рвалась наружу и он не мог сдержать её полностью. Это было бы не просто признание, а сознание самому себе, но Германия старался удержать это внутри, угомонив желание в нечёткой странной фразе. — Моя худшая привычка — это собственная грусть. Моя зависимость… — неуверенно начинает он, но вдруг смело поднимает взгляд. — Это ты. Это и есть моя плохая привычка. — Нацист лишь легко улыбнулся и тот продолжил: — Помнишь, чего я хотел в детстве? Рейх кое-как затруднился с мыслями, но, кажется, понял, о чём говорит Германия. — Да. Впрочем, это было твоё единственное желание. На то время. — Так вот, ничего не изменилось. — тут Германия вновь вернулся из того тумана, хоть и до сих пор был на удивление спокоен (наверняка, если бы он задумался о причинах своего состояния сейчас, то быстро нашёл бы ответ на этот вопрос). Он сделал очень серьёзный вид, как у человека, который с чем-то не согласен и, зная, что прав, попытается это доказать. — А вообще-то, не стоит искать в людях что-то плохое. Вот появись у тебя добывная шахта, ты же не искал бы в ней грязь, ты бы искал золото. Это я так, к слову. На последней фразе у него изменился не только взгляд, но даже интонация: он явно пришёл в себя и в этот раз полностью. И, как полагается очнувшемуся и вновь ощутившему сильнейшее волнение и страх того, сколько бреда наговорил, Германия тут же захотел уйти. Одарив отца именно слегка напуганным взглядом, он кивнул головой что-то вроде в жест «ну, я пойду» и направился к выходу почти на ватных ногах, передвигать которыми оказалось непросто, особенно, когда делаешь вид хоть немного уверенного человека. «Хьюстон, контакт налажен!» — шутя, хотелось произносить у себя в голове. Хоть и прийти к этому результату пришлось совершенно нелепо, но Германия всё равно ощущал какую-то победу. Шла вторая половина слегка жарковатого августского дня, а точнее, готовилась к своему окончанию, ведь, хоть солнце и высоко, опускается оно довольно быстро, да и время ему уже. Анализируя собственные действия, Германия поражался параллельной бесцельности и важности их с отцом разговора. Особенно ему понравилось то чувство, позволившее сказать о зависимости прямо Рейху в лицо, чего явно бы не сделал в привычных обстоятельствах. Он так и не понял, что это было, но появилось оно явно вовремя. Оно уже не повторится, он уверен в этом, дальше — только его собственные ничтожные силы. Наверное, не стоять на месте — это уже девиз Германии. Он готов поклясться, что если бы дал себе волю взять с собой всякой отчётной работы, то непременно занялся её выполнением, а даже если бы быстро с ней справился, то всегда можно перепроверить. В ходе этих, облегчающих для него, мыслей о том, чтобы засесть с бумагами, а то и лучше с ноутбуком, немец вдруг вспомнил о единственной вещи, что могла связать его с тем миром, откуда он пришёл, вещь, беря которую, сильно сомневался — его телефон. Идея интересная, но пока что он не видит сильной надобности в том, чтобы достать его. В замен тому он решил заняться тем, чем обычно привык тратить время — просто ходить. Заодно с этим делом, триколор решил поискать, куда Рейх перешёл на сей раз. Шагая коридором второго этажа, в противоположную сторону от комнаты с балконом, где недавно прошёл их странный разговор, он вдруг обнаружил, что закрытая вчера дверь, предположительно кабинета, была теперь открыта. Немец не сомневался, если дверь открыта — его отец там. Послышался какой-то шорох и он точно стал в этом уверен. «Интересно, если я сейчас зайду, то он теперь меня к столу прижмёт?» — как-то подсознательно, почти неуловимо, тихо произнеслось у него в голове. Находился бы он не в этой тишине, наверное, и не услышал бы её, но… — «Стоп! Почему я думаю о таком?» — Мне просто кажется, — пробормотал он себе. Германия продолжил идти к двери, намереваясь пропустить эту тему, однако она его отпускать не собиралась и ещё тише где-то вновь пронеслось: «А тот поцелуй тебе тоже показался?», ответом этому было точное «нет». В этот момент немца словно что-то подбило. Он сошёл с пути, замедлив шаг, и прислонился к стене, с которой до этого его отделял всего небольшой шаг. Развернувшись к ней и упёршись лбом, он закрыл глаза и, слегка нахмурившись, словно сильно зол на себя, шумно выдохнул. Мысленно крикнув о том, чтобы он немедленно перестал, триколор нахмурился ещё чуть сердитей, но уже через секунду его серо-голубые глаза осторожно открылись с более опечаленным, спокойным видом. Как же это всё-таки мучительно — спорить с самим собой. — Боже, я ведь просто шёл к двери. Почему это так трудно? — вновь прикрыл глаза, глубокий вздох, перезагрузка, и он отстраняется от стены, чтобы, наконец, сделать элементарную вещь — всего-то добраться до кабинета, при этом держа вид, как ни в чём не бывало. Рейх в этот момент, действительно находящийся в своём кабинете, что-то искал на полках небольшого шкафчика, углы которого были слегка в царапинах, повредивших лаковое покрытие. Бесцельными движениями он передвигал металлические коробочки, как та, в которой был револьвер, стопки давно ненужных, пожелтевших от времени документов, несколько пыльных папок, фото и много прочего. Потом какое-то время он глазел вглубь шкафчика, словно ожидая, что нужная ему вещь — связка из двух ключей, волшебным образом появится в том пространстве, которое он освободил, сама собой. Когда они, конечно же, не появились, будучи уверенным, что он точно оставлял их здесь, нацист повторил весь процесс заново, но передвигая предметы в этот раз обратно на их места, и снова уставился туда в слабом замешательстве. Нет-нет, конечно, их никто не мог забрать, но он искренне не мог понять, куда же мог их затащить. Хотя, учитывая все те места, где он сегодня был, некоторые предположения у него всё-таки появлялись. Рейх был так увлечён поисками, что не сразу заметил появившегося на проходе Германию. Знал бы он, какой же тяжкой дистанцией оказался для триколора тот коридор, а он ведь и не такой большой, и, вероятно, ариец мог услышать его монолог и то, как он ставал к стене. — Ты что-то ищешь? — осторожно спросил немец, одновременно с тем думая, не выдаёт ли его вид всю ту чепуху, что с ним творилась или творится. — Да, — ответил тот и глянул на сына. — Есть такое. — Может, я могу помочь? — Нет-нет. Спасибо, я как-то сам. Ещё немного и Германии действительно придётся задуматься над тем, чтобы вернуться к своей работе. Даже помощь здесь никому не нужна (разве что ему самому). Сколько он ещё будет тыняться без дела? Может, ему от того и лезет всякое в голову, что он не отвлечён расчётами и тому подобным. Но с другой стороны, если бы его относительно насильно не выперли из офиса, его бы точно здесь не было, а, может, не было бы вообще. Иногда таки бывают случаи, когда, делая что-то против воли, Вам же делают лучше, просто понятие приходит несколько позже. Что ж, он ведь хотел узнать, что за этой дверью. Вот, теперь у него есть возможность внимательно разглядеть подтверждение своего предположения. Немец зашёл в комнату и первым же делом поднял голову, осматривая всё, начиная с самого потолка, а от него уже спускался к остальному. Как не удивительно, всё было обустроено в нацистском уклоне и символике, а стены, помимо карт и прочего, украшали флаги со свастикой. Конечно, подобные элементы можно заметить по всему дому, но основное скопление раритетных вещей находится именно здесь. — Ого, здесь всё такое… — Германии стало трудно продолжить, думая, как бы то сказать по-мягче. — Старое? Рейх оставил свои бессмысленные попытки отыскать ключи и сел в кресло, располагаемое перед письменным столом, перед которым Германия и стоял. — Возможно, — неуверенно согласился триколор, осторожничая с такими заявлениями, попутно продолжая проходиться по всему взглядом. — Зато до сих пор рабочее. В тот же момент любопытный взгляд немца переместился на поверхность стола, обложенного по краям привычным для него хламом, в том числе небольшой настольной лампы, стоящей почти на углу, рядом с которой лежала какая-то книга в белой обложке. Взгляд продолжил идти по краю, пока не пришёл к другому углу, где находился чёрный телефон старого типа. На самом деле в кабинете когда-то был другой, свой отдельный телефон, но оказалось, что телефон из гостиной, на который почти и не обращали внимания, являлся более выносливый и надёжный, а первый уже был сломан, и тогда его заменили; и это именно тот телефон, что связал в ту дождливую ночь Рейха с домом, чтобы известить о том, что он жив. — А что насчёт этого телефона? Германия вдруг почувствовал, что видел вчера что-то очень привычное для себя, но в тоже время совершенно несовместимое и, казалось, неправильное, но что именно, пока что вспомнить не мог. — Всё ещё рабочий. Но даже если ты захочешь это проверить, вряд-ли тебе там кто-то ответит. — Но чтобы связаться по нему, необходима вышка и точно такой же телефон, а такой есть только… — «Только в кабинете Рейха в доме Германии»: немец вновь не закончил предложение, поняв, зачем Швейцария поначалу захаживал туда. — Ах, ясно. — Вышки есть и всё работает, просто с очередными шагами прогресса, что, как известно, не стоит на месте, надобность в их дальшей эксплуатации исчезла. Вдруг до Германии наконец дошло и его осенило, что же казалось ему тогда таким неправильным. — Боже! У тебя ведь такой же телефон, как и у всех! — воскликнул он, скорее для себя и, подойдя к столу, наклонился, опёршись обеими руками. — Скажи свой номер. — Хах. Легче, Германия. Давай свой телефон и я тебе его введу. Немец выпрямился и спешно похлопал по всем карманам, что только были на его одежде, но все они оказались пусты. Естественно. Как он может быть тут, если его никто даже не доставал? О нём вообще только сегодня впервые вспомнили и то — случайно. — Он остался в моих вещах, — печально вздохнул триколор. — Ну значит, как-нибудь в другой раз. У нас ведь ещё полно времени. Рейх взял книгу с белой обложкой и, открыв перед собой, начал искать нужную для себя страницу, но Германия так и не успел увидеть её название, лишь на секундочку и только то, что напечатано оно было примерно бордовым цветом. — Да, полно… «Всего одиннадцать дней…» — без всякой радости посчитал он в мыслях. Рейх-то знает, что они встретились на второй день отпуска, и убеждён, что он здесь будет, как положено, без всяких там сокращений срока. К тому же, какой безумец будет уменьшать время отдыха? Всё-таки есть такой дурень. Вот он, перед Третьим Рейхом сейчас стоит и, как всегда, врёт прямо в глаза. И пожалеет же однажды за свои недосказанности. — Ладно. И… чем же ты тут занимаешься? — спросил немец, отходя от стола и направляясь к комоду справа от него. — Обращаюсь к знатокам прошлого для получения полезной информации — читаю, как по движениям узнать, что на самом деле думает человек. У Германии это слегка вызвало беспокойство, что слышалось в голосе и стало причиной вопроса: — И как успехи? Рейх воспользовался моментом, чтобы вновь отложить надокучившую пыльную книжонку. — Вообще-то, я её перечитываю уже раз пятый, наверное. Чего со скуки только не сделаешь. Хотя, на самом деле, я считаю, что то, что здесь написано, уже не имеет гарантии своей правдивости. Германия так внимательно рассматривал всякие вещи, что, казалось, вовсе не слушал отца, но это не так, и спустя короткую паузу раздумий дал ответ: — Ну, психология это одно, вряд-ли кто-то сможет разгадать, что у человека в голове творится на самом деле, — говорил он, ненавязчиво проводя кончиками пальцев по лакированной поверхности тумбочки и оставляя на ней еле заметные полоски очищенные от практически невидимого слоя пыли. — Там на балконе… почему ты это сделал? — Я бы мог тебя спросить тоже самое, — они обменялись взглядами. — Хотел проверить кое-что. — Что? — Рейх удобно откинулся на спинку кресла, как настоящий психолог или начальник крупных предприятий. Нет, скорее даже, как уверенный в себе демон умостился на троне. Все эти сравнения Германии не особо нравились, но все они одновременно казались по своему подходящими, однако успокаивающий приятный голос легко отвлёк его от этих мыслей, заставляя волноваться о более важном. — Ты бы это и сам понял, если бы не так часто закрывал глаза на правду. Ты прав, твоя жизнь — это сплошное враньё, но ты так же лжец. — О да, Германия чётко ощущал, что прямых ответов он не получит, и с удивлением слегка нахмурился. — Я не скажу, лишь потому, что ты сам должен к этому прийти. Немец немного качнул руками по сторонам. — Откуда такая уверенность?.. — Правда — слишком назойливая штука и она будет долбить в твою дверь день и ночь, до тех пор, пока ты всё же ей не откроешь, а даже если закалачивать дверь досками и замками, она вобьётся через окно или найдёт любую другую лазейку и доберётся своей цели. Вот почему.