Алым-алым

Робб падает долго, в невыносимой тишине. Собственный крик в непроглядной тьме не слышен, только воздух свистит в ушах, а плащ разлетается с гулкими хлопками. Робб падает бесконечно. Чей-то голос шепчет ему, что пора научиться летать, расправить крылья и воспарить. Но он не в силах. Всё, что Робб может чувствовать — тупое онемение всего тела, невыносимый, колючий холод по венам и крик, застывший в горле. А темноте не видно конца. У темноты нет края. Тени сгущаются вокруг него, липнут к рукам, всё пытаются сложиться в крылья, но не выходит. И тогда Роббу удаётся ощутить — он не создан для полётов. Земля, рыхлая, податливая под ногами, даже летом припорошенная снегом, ему ближе. Её следует перебирать пальцами, уважительно, как перекатываешь жемчужные бусы в руках, с восхищением. За землю стоит держаться, чтобы однажды не оказаться насаженным на пику. Робб видит волчью голову отдельно от тела. Он чувствует, будто на пике его собственная голова, кучерявая с мертвенно бледной кожей и раскрытыми пустыми глазами. Кейтилин смачивает лоскут ткани в стоящей рядом чаше и возвращает его на пылающий жаром лоб сына. В комнате пахнет его немытым телом и горькими пряными травами. Серый Ветер протяжно скулит и жалобно смотрит на леди Старк, устроившись по правый бок от хозяина. Кейтилин невольно замечает: зверь отощал, как и Робб. Лютоволк не ест, лишь иногда покидает постель хозяина и уходит следом за заклинательницей теней к ручью в чащобе. Женевьева тщетно пытается его вымыть, но все идёт крахом. Серый Ветер так и хранит на своей шерсти медную кровь, которая теперь становится грязной и бурой ржавчиной, покрывает его хрустящей коростой. Волк лишь пару раз большим языком касается текучей воды, черпая жидкую прохладу, и возвращается обратно. Он чувствует — без него хозяин слабеет. Горстка выживших вассалов Старка и его собственная армия теряет счёт дням за бездействием. Леди Кейтилин приказывает им отдыхать в надежде, что они оправятся хоть как-нибудь, а она в это время придумает, как быть дальше, но разум служить ей отказывается. Она становится сиделкой при раненом сыне и отказывается меняться с Женевьевой, которая выказывала желание посидеть с Роббом. Однако Женевьеве удаётся найти её слабое место. В ночи Кейтилин не заметила, как заклинательница вдоль по Зелёному Зубцу увезла их в Мокрый лес, не достигнув Сероводья. Там вассалы Старков, Риды, могли бы дать им кров и должный уход за Роббом, но лишний раз тревожить сына Кейтилин опасается, поэтому решается дожидаться его полного выздоровления. Каждый раз, когда леди Старк выбивается из сил, Женевьева отправляет её в чащобу, молиться Семерым. Она видит, как Кейтилин нуждается в вере и в чуде, как страшится, что сын её умрёт. Женевьева знает — он умрёт, но только затем, чтобы возвратиться вновь. Каждый вечер, когда солнце прячется за кромкой леса, она возвращается в свою хижину, растрёпанная и уставшая, меняет повязки и садится в изножье кровати. Женевьева подтягивает к себе грустную морду лютоволка на колени и затягивает свою колыбельную, густую, как смола, и весь мир засыпает под её голосом, наполненный им до самых краёв. Робб никогда не просыпается, чтобы заснуть вновь. Но он слышит её в темноте, так отчётливо, будто она ведёт его за руку сквозь вихри и бури, к вечному лету через метель самой долгой зимы. И однажды он чувствует землю. Сбитый с толку, не знающий, стоит ли за окном лето или пало оно от меча суровой зимы, он нащупывает мёрзлую землю лапами, четырьмя сразу, и теряется совсем. Закончив петь, Женевьева замолкает и задерживается на постели, что она отдала незваному королю, чьё лицо видела во снах каждую зиму и каждое лето. Она смотрит в свечное пламя у его лица и видит в нём отражение собственного будущего. Пальцы заклинательницы путаются в шерсти лютоволка, а глаза всё ощупывают быстро осунувшееся лицо Робба. Скулы его становятся острее, а губы совсем бледными. Щёки покрывает щетина, уже жёсткая, совсем не мальчишеская. Робб Старк становится храбрым мужем, которому с честью предстоит пронести сквозь года дыру в груди, что никогда не затянется. Женевьева всё сидит на постели, смотрит на блестящие кудри на своей подушке и чешет лютоволку за ухом. Серый Ветер ей доверяет. Он чует в ней сородича, поэтому позволяет подходить к хозяину. Однако, родина у них была совсем разная. Выросшая в крае теней, Асшае, Женевьева не знала света и тепла, кроме того, что даёт ей Великий Владыка. Кроме того, что течёт в её жилах. Она оставляет Серого Ветра с хозяином, забирает чашу с мутной водой, и бросив последний взгляд на изнемогающего Робба, выходит вон. На круглом столе у окна Кейтилин, неуклюже придерживая подстреленного оленя левой рукой, пытается его освежевать. — Ваши люди наконец вышли на охоту, — замечает Женевьева, выхватывает из её рук нож, а взамен отдаёт чашу, — как вовремя. Кейтилин сторонится. Она молча наблюдает, как ловко заклинательница разрезает толстую шкуру и оголяет лоснящееся мясо. Леди Старк выходит из хижины, по-прежнему сохраняя молчание, выплёскивает непригодную воду на землю и возвращается. Она наполняет чашу вновь, срывает с пучка трав на стене несколько сухих мелких листьев и бросает их в воду, предварительно растерев. Кейтилин сама не замечает, как начинает следовать советам заклинательницы по уходу за собственным сыном, а когда понимает это, осознаёт, что одёргивать себя будет лишним — жар Робба понемногу спадает, а его метания по кровати с каждым разом становятся не такими буйными. Она возвращает чашу на место, задерживается, чтобы вновь смочить лоскут, а потом устраивается за столом. Женевьева, сосредоточившись на ещё тёплой туше, на пристальный взгляд Кейтилин внимания не обращает. Леди Старк ей не доверяет, и это решение кажется ей самым разумным из всех. Порой она сама себе не верит. — Что случилось с вашей рукой, леди Кейтилин? — нарушает тишину заклинательница, разглядывая не гнущиеся мизинец и безымянный. — Ты говоришь с огнём, — раздаётся тусклый голос леди Старк, — пусть он тебе поведает. Женевьева устремляет взгляд в неугасающий костёр, а руки её застывают. — Вы защищали сына, — отвечает она, щурясь словно от солнца, — если бы не вы, он был бы мёртв. — Он и так мёртв, — печально отзывается леди Кейтилин со смертельной усталостью, что дробит её кости одну за одной. Горе её не покидает, плёнкой оплетает язык и больно жжётся. — Он жив. С ним волк, а вокруг них лишь снег да деревья, — продолжает Женевьева, как зачарованная глядя в огонь, — несколько раз ему была уготована могила, но он выжил. — Бран? — Леди Старк с беспокойством поднимается, напряжённо вглядываясь в непроницаемое лицо заклинательницы. Надежда загорается внутри неё так ярко, что на её страшно и больно смотреть. — Бран, — повторяет Женевьева, — его ждёт долгий путь. Как и всех наследников Винтерфелла. Девочка, рыжая, как осень, заперта в море, а в спину ей дышит предатель и убийца. Девочка, дикая, как волчья кровь, идёт по следам пса, а он её защищает. Мальчик, чёрный, как воронье крыло, стоит на границе мира и обратно вернуться не может. Кейтилин закрывает рот ладонью, оседает на стул. — Рикон, — произносит она, выслушав даже о судьбе ненавистного бастарда своего мужа, — что с Риконом? Он тоже жив? — Жив. Он среди своих, — отвечает Женевьева, немного задумавшись, — среди волков. Леди Старк роняет голову на руки. В рыжих волосах змеится нить серебра. Точно такую же она обнаружила сегодня утром в волосах сына. Заклинательница откладывает в сторону нож, руки в крови вытирает о тряпицу и прикасается к волосам Кейтилин. — Север больше любого королевства, — говорит, словно баюкает, — больше всех шести королевств вместе взятых. Ваши дети — дети Севера. Если им суждено погибнуть, то только там, миледи. Только в руках у Севера. Кейтилин поднимает голову, медленно и угрожающе. Её рот помят, а морщины, что появились на её ещё не старом лице так быстро и внезапно, становятся глубже. Глаза сверкают угрожающе, почти по-волчьи. — Мне не нужны пророчества о смерти моих детей от ведьмы из Асшая, — чеканит она зло, скорее от бессилия, чем от истинной полноты чувств. За всё это время Женевьева не сделала ничего, что могло бы навредить ей, Роббу или его людям. Разве что колдовать над ним отказывалась, только твердила, что выбраться Молодой Волк должен сам, иначе ничего не выйдет. Женевьева только поила его травяными отварами, когда Робб в коротких перерывах приходил в себя, слепо шаря дрожащей рукой по постели. — Это пророчества об их долгой жизни, — отвечает заклинательница, отнимает руку и возвращается к разделке оленя. Слова давно перестали быть для неё копьями, что больно жалят в самое сердце. Она научилась ковать для себя доспехи. С тушей они возятся долго, почти до полуночи. Когда небо темнеет дочерна, Женевьева, скинув высокие сапоги, устраивается на ночлег у очага. Она садится, подобрав ноги под себя и вскидывает руки, пытаясь дотянуться до массивной заколки, которой она собирает тяжёлые и длинные волосы. Кейтилин устраивается рядом. Раньше у очага стояло два уютных плетёных кресла, которые теперь пришлось отодвинуть к столу. Они спят вместе, обе никогда не раздеваются, лишь снимают обувь и распускают волосы. Женевьева не вылезает из красного костюма, плотного, с воротником под горло. — Русе Болтон мёртв, — произносит Кейтилин, неловко расплетая косу, — из детей у него один лишь бастард. Кто теперь сидит в Винтерфелле? Кейтилин обращалась к Женевьеве очень редко, а фразы её были отрывистыми. Заклинательница, вытянув ноги к огню по старой привычке, откидывает тяжёлые волосы за спину. — Винтерфелл теперь лишь развалины, в которых сидеть может и бастард, — отвечает она, по обычаю разглядывая живое пламя. — Бастард Болтона держит в заложниках Теона Грейджоя. Хороший повод заручиться помощью железнорождённых. Бейлон Грейджой ведь хочет Север. — Он отказал Роббу в помощи, — качает головой Кейтилин, справившись, наконец, с волосами. — И теперь не станет помогать. — Тогда стравим их, — легко отзывается Женевьева, — дому Болтонов доверять нельзя, они отравлены золотом Ланнистеров. — Лорд Грейджой не отдаст Север, если захватит его, — Кейтилин переводит взгляд на заклинательницу. — Я не говорила о захвате Севера, миледи, — Женевьева встречается с ней взглядом, сидит так, будто греется на солнце в ленивый летний день, — их армии просто перебьют друг друга. Нам останется лишь сжечь их тела. Мой Владыка не пожалеет для них огня. — На Севере поклоняются Старым богам, — говорит Кейтилин так, словно хочет её уколоть. — В долгую зиму у всех есть лишь один бог — огонь. Кейтилин вынуждена согласиться: зимой без огня, в самую долгую ночь, никто бы не выжил. Не желая больше продолжать разговор, леди Старк устраивается на боку, спиной к Женевьеве, чтобы та не видела её горьких материнских слёз. Всё её дети разбросаны по свету, а страшнее этого для неё нет ничего. Ведь в одиночку волк погибает, а стая живёт. Женевьева, не отводя взгляда от огня, укладывается следом, но глаза прикрыть не успевает. Из комнаты, некогда служившей ей спальней, доносится рычание лютоволка и сдавленные хрипы Робба. Кейтилин резко садится, быстрым движением стирая следы слёз со щёк. Женевьева, откидывая покрывало, срывается с места и бежит на звук. Её нутро звенит тетивами сотни луков — тот самый момент, наконец, настал. Леди Старк налетает на заклинательницу в пороге. Та, раскинув руки по сторонам, войти ей не позволяет. — Робб! — выдыхает ей Кейтилин прямо в ухо, опаляя жаром. Её пальцы намертво цепляются за скользкую ткань костюма. — Молодой Волк должен выбраться сам, — упрямо твердит Женевьева. Её голос, стоны Робба и рык Серого Ветра сливается в один невыносимый гул. Робб Старк болезненно морщится, будто с него живьём снимают шкуру, его сдавленные хрипы набирают силу. — Зовите его, леди Старк. Зовите его к свету. Кейтилин собирается с духом и принимается звать сына по имени. Настойчиво, громко и чётко. Женевьева с беспокойством оглядывает то его, то лютоволка, преградившего им путь к постели. Она чувствует, как тело, заточённое в плотную ткань, нагревается, становится потным от волнения, а грудь часто вздымается. Леди Старк продолжает звать сына, хватка её становится напряжённой. Робб, повинуясь зову, успокаивается, замолкает и в конце концов раскрывает глаза. Кейтилин готова поклясться, что на мгновение они показались ей волчьими. Поражённая, она не заметила тень победной улыбки на губах Женевьевы.