Алым-алым

Робб для Теона когда-то был братом. Теперь и навечно. Но навечно у Теона оказалось хрупким и коротким. Стены Винтерфелла казались ему чужими и холодными, сколько он себя помнил. Даже Робб, который был ему ближе всех из дома Старков, никогда не позволял Теону забыть о своём месте. Даже когда он спас Брана. У Теона когда-то был свой угол в замке. Сейчас ему позволили туда вернуться, но он уверен — это лишь на короткий срок, пока Робб не примет решения. Места найти Теон не может. Кажется, Рамси Болтон с садистским наслаждением отнял у него всё, что только было возможно. Внутренний голос шепчет: нельзя отнять то, что тебе не принадлежит. Теон с тяжёлым вздохом признаёт — теперь у него хотя бы нет иллюзий. Он слышит стук в дверь, мягкий и непривычно вежливый. Будто всё вернулось на свои места на короткое мгновение, Бран во дворе не может попасть в центр мишени, а шаловливая Арья справляется с этим быстрее и лучше, вызывая улыбку на лице у Неда. Рикон звонко заливается рядом, Кейтилин только сокрушённо качает головой, Джон смотреть на неё не рискует даже в такие моменты. Робб ободряет брата хлопком по плечу и бросается за Арьей, нагоняет её в коридоре и втягивает за собой в тёмный угол от суровой септы Мордейн, оставившей Сансу за вышиванием. Но как прежде уже никогда не будет. — Теон, — Санса всё такая же уставшая, и горячая ванна с маслами, живые мать и брат не помогают. Её кости вот-вот треснут под натиском произошедшего. — Робб ждёт тебя в главном зале. Я просила его отпустить всех и поговорить с тобой наедине, как это бывало раньше. Теон отвык держать голову прямо, теперь он смотрит всегда с наклоном, а глаза влажно блестеть не перестают. Санса поджимает губы и слабо улыбается. Она надеется, что брат её поступит справедливо. Если для Рамси исход был один, и Санса об этом точно знала, то исход Теона прятался где-то в тени, в полутонах, посередине, далеко ото всех возможных краёв. Робб обещал быть честным. Санса уходит в покои матери, чтобы рассказать всё, на что хватит сил. У неё внутри больше нет места для всей черноты, что ей пришлось когда-то поместить за рёбрами. Из главного зала безголовое тело Рамси выносят следом за его головой в мешке. Теон сторонится, пропуская людей. Робб сидит на длинной скамье и стирает с меча бурую кровь. Зал пуст, только Женевьева отходит от камина вместе с Серым Ветром, бросает сожалеющий взгляд на Теона и оставляет их наедине. — Робб. Его имя на Севере никто никогда не забудет. Мёртвый волк, слепой волчонок. Таким Робб был до своего триумфального возвращения. Теон хотел это имя забыть, выжечь из памяти всё, что было с ним связано, чтобы не было так мучительно больно, когда осознание своих грехов всё же пришло. — Я рад, что ты и леди Кейтилин выжили. Теон аккуратно ступает по тонкому льду, страшась угодить в полынью. Робб угрюмо молчит, только размашистыми движениями трёт лезвие. Арье бы понравилось, как держалась Санса. Такому ни одна септа не научит. Это заслуга волчьей крови. Закончив, Робб поднимает глаза. Синие и ледяные, пронзающие насквозь. У него внутри гнев кипит и клокочет. Теон Грейджой, назвавший себя его братом, предал его и пошёл на Винтерфелл, когда в замке остались лишь два его брата. Теон Грейджой преподал ему урок одним из первых, но Робб его не усвоил. — Это заслуга Женевьевы, — наконец размыкает губы Робб. — Ты обезглавил Рамси? — верёвочные мосты самые непрочные из всех, но у Теона под рукой больше ничего не находится. — А это заслуга Сансы, — в голосе Робба слышится гордость и что-то ещё. Тёмное и горькое, Теону не разобрать. — Мизинец продал её Болтонам, — Теон опускает на край скамьи напротив. Отросшие волосы неприятно лезут в глаза, но Теон терпит. — Я кое-что слышал, пока был… — язык спотыкается и становится неповоротливым. Так кем же он всё-таки был? И кем он, в конце концов, стал? Робб ждёт. Убирает меч в ножны, откладывает кусок затёртой и грязной кожи, и ждёт. У них впереди есть вечер и ночь, а на рассвете наступит пора отбывать на Стену. — Я разберусь с Мизинцем позже, — Робб не дожидается. — Санса рассказала, что ты для неё сделал. Ты останешься жить только благодаря ей, Теон. Робб спотыкается на имени. Отводит взгляд и осматривает стены, сколы и трещины в которых знает наизусть с самого детства, как только отец вернулся с войны и привёз их с матерью из Риверрана. — Ты можешь выбрать любую лошадь в конюшне, взять столько провианта, сколько нужно. Уезжай на Железные острова и больше никогда не возвращайся. Робб тяжело поднимается. Скамья под ним жалобно скрипит напоследок. — Могу я попрощаться с Сансой? Робб стоит на месте, взгляд на Теона не переводит. Он сомневается, что поступил правильно. Может, было бы лучше забрать его с собой на Стену, дать шанс искупить грехи, если Теон захочет. Может быть. Но Робб этого не узнает. — Можешь. Теон набирается смелости, когда Робб остаётся в зале лишь одной ногой. — Есть ли шанс мне заслужить твоё прощение? — он всё ещё чувствует себя виноватым и обязанным. Робб возвращается. Царапина на щеке придаёт юному лицу мужества, а заматеревший взгляд делает его всё больше похожим на отца. Робб помнит слова Женевьевы. В грядущей войне им будет нужен каждый меч. Снова. Но если Робб ответит сейчас, разве не угодит он в эти сети вновь? Разве его спина не станет снова мишенью для кинжала предательства? — Если однажды твой меч понадобится мне в последний раз, — Робб не успевает ответить головой, но сердцем, по-прежнему не выносившим плена доспехов. — Я приду, — поспешно отвечает Теон, с жаром, с надеждой. Робб даже не кивает напоследок. Он оставляет Теона одного среди чужих ему стен, которые, по его собственному разумению, никогда не станут ему домом. Кейтилин, покинув главный зал, уносится мыслями в далёкое прошлое, что таится в стенах замка древним спящим зверем. Она прикасается пальцами к тёплым камням, бредёт по коридорам, позволяя ногам принести себя в комнату Брана. Кейтилин готова увидеть сына здесь, спрятанного в меха по самый подбородок, бледного и исхудавшего, с Летом у его ног. Комната Брана встречает её пустотой, как и комнаты Рикона и Арьи. Кейтилин входит внутрь. Каменный пол всё ещё хранит капли её крови как самый ценный подарок, от которого не хватит совести избавиться вовек. Север научил Кейтилин стойкости. Он помог ей принять весть о смерти мужа, с достоинством пройти по лагерю под сочувствующими взглядами всего войска, принять в свои руки не знающего покоя от горя сына. Кейтилин опускается на стылые меха. Рамси сам не мог объяснить, почему оставил комнаты детей Старков нетронутыми. Словно у порога каждой сторожил дух их лютоволков и не пускал чужаков внутрь. Кейтилин на ум приходит старая, расхожая песня о Дженни, что танцевала среди своих призраков. Тех, кого потеряла, тех, кого нашла, и тех, кто любил её больше жизни. Слеза по щеке катится незаметно, горло становится тугим от набухшего кома. Кейтилин, глухо всхлипнув, поднимается. Девчонкой она боялась стать той самой Дженни в покоях сгинувших королей. Став женщиной, Кейтилин боится, что судьбу Дженни повторят её дочери. Вечером бесконечно серое небо медленно темнеет. Разводы туч густые и витиеватые, снег сыплет так, будто небо выворачивает наизнанку. В полумраке внутреннего двора Теон седлает выбранную лошадь. На помостах за ним наблюдает Робб, стискивая деревянные перила. Он желает, чтобы всё сложилось иначе. Совсем. Рыжие волосы Сансы вспыхивают в огненном отсвете тускло, тоскливой осенью. Белый снег покрывает её голову тонким кружевом, а сама она беспокойной снежинкой танцует вокруг Теона прощальный танец, полный грусти и сожаления. Робб на мгновение позволяет упасть себе в пучину воспоминаний. Этот внутренний двор видел столько боёв с Джоном и Родриком Касселем. Бран облазил эти стены вдоль и поперёк, уверенный в своём мастерстве. Арья испробовала каждый тёмный угол, лишь бы не торчать на скучных занятиях по письму и вышиванию с пресной септой Мордейн и надутой Сансой. Рикон был мал, чтобы оставить свой след здесь, но стены замка хорошо помнят прикосновения его маленьких ладоней и топот его беспокойных ног. — Ты мог бы взять его с собой, — Санса зябко жмётся к брату, крупно вздрагивая. Она всё никак не может согреться с тех пор, как фамилия её первого мужа сменилась фамилией второго. Робб берёт сестру под крыло, растирает плечо ладонью. — Не думаю, что стоит, — отзывает он, возвращая взгляд на Теона, уже взобравшегося в седло. Теон по старой памяти оглядывается на то место, где раньше неизменно стоял Нед Старк, и замечает там Робба, холодного и мрачного идола древних волчьих богов. — Я тоже злилась, — делится Санса, интуитивно разделяя братские смятения души. — Но потом всё переменилось. Теон переменился. Как и ты. Санса отнимает лицо от его груди и вскидывает голову. Затянутая в перчатку рука касается седой пряди волос. Робб опускает взгляд на сестру. — Теперь тебя не возьмёт в мужья ни одна леди из знатного дома, — уверяет Санса, присовокупив к заявлению аккуратное прикосновение к глубокому порезу на щеке. — Не скажу, что меня это хоть сколько-нибудь огорчает, — Робб улыбается, но через мгновение его улыбка меркнет. Боль в груди теперь тупая, изредка ноющая, великодушная, раз позволяет спать по ночам. — Какой она была? — Санса провожает взглядом Теона и смотрит, как за ним закрываются ворота. Робб не нуждается в уточнениях, чтобы понять суть вопроса. Он прижимает Сансу к себе плотнее, но тепла совсем не чувствует. — Смелой, своенравной, великодушной, — его голос больше не дрожит при упоминании о погибшей жене, ничто теперь не выдаёт его утихших терзаний. Санса смотрит на брата с сочувствием. Она никогда не думала, что Роббу однажды придётся выбрать себе спутницу жизни. Она слишком была занята мыслями о собственной свадьбе, которая с лёгкой руки Серсеи превратилась в цирк. Добрые глаза Тириона Сансе снятся до сих пор, как и успокаивающая мягкость в его голосе. — Если бы не моё письмо, всё могло быть иначе, — замечает она с нестерпимой горечью. Слова Серсеи она помнит наизусть, они выжжены у неё на задворках сознания. — Чем чаще я об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что нет. Кроме того, ты была ребёнком, Санса. Ты пыталась спасти отца, как могла, я в этом уверен. — А ты пытался вызволить нас из Королевской Гавани. Прости, что не дождались. — Прости, что не сумел. В этот момент Робб остро осознаёт, что поставил на кон, женившись на Талисе, поддавшись чувствам, в стремлении укрыть её от позора. Ему на мгновение становится душно, нестерпимо жарко и, наконец, просто невыносимо. — Робб. Санса недолго стоит молча, разглядывая бешеный танец всегда острых и колючих снежинок. — Ты доверяешь Женевьеве? Робб снова косит синие задумчивые глаза на сестру. Они у неё совсем такие же, и это у них от Талли. — Да. Её принял Серый Ветер и, что важнее, наша леди-мать. — А если она попросит плату, которую ты будешь не в силах дать? Что тогда? Робба настигает смятение. Раньше Санса о таком не задумывалась, а теперь хорошо знает, что у всего на свете есть цена. — Она говорила, я должен выиграть ещё одну войну, — признаётся Робб. Он переводит взгляд вдаль, на каменные стены, делает вид, что белый пепел, кружащий над землёй, вызывает у него интерес. — Тогда ты зря отослал Теона, — под плащом угадывается движение плечами. Санса знает, Робб оттает, ему просто нужно время. В конце концов, Теон Грейджой — тоже часть их стаи, как и Джон. Робб оставляет её замечание без ответа. Лишь обращает к ней тёплый взгляд. — Ты в порядке? — он чувствует дрожь, а в глазах у Сансы звенит что-то пустое и надтреснутое. — Я только что обезглавила человека. Не думаю, что скоро оправлюсь. Как только Арья хотела научиться этому добровольно? Робб хмыкает. — Не думаю, что Арья хотела бы кого-то убить. Она просто хотела защитить себя. И нас, если понадобится. Под мерный стук когтистых лап Серого Ветра Женевьева спускается по винтовой лестнице в крипту, освещённую факелами. Внизу сладковатый запах смерти щиплет её за нос. Заклинательница поднимает голову и осматривается. Потолки непривычно высокие, а ширина коридоров позволяет пройтись свободно и без стеснения. Женевьева снимает факел со стены, и тот ложится в руку приятной тёплой тяжестью. Её шаги упругим эхом отлетают от стен, растекаются в глубь коридора и там же растворяются. Заклинательница поочерёдно останавливается у каждого изваяния, рассматривая людей, застывших в камне на века. — Все Старки лежат здесь? — она оборачивается к лютоволку. Серый Ветер прижимает уши к голове, а глаза застилает человеческая печаль. — И у всех были лютоволки? Серый Ветер скулит. Женевьева принимает это за отрицание и, кивнув, продолжает движение. Каменное изваяние лорда Эддарда Старка заставляет её застыть на месте. Заклинательница устанавливает факел в держатель на стене и отходит назад. Она долго рассматривает статую, замечает, что лицо у Неда Старка вышло грубоватым, крупнее, чем оно было на самом деле. Рядом Женевьева обнаруживает пустые склепы. Она опускает руку на холодный камень, а меж бровей её залегает тень. — Они кличут на себя смерть, — шепчет заклинательница, а холод колет голую ладонь. — Северяне всегда иначе относятся к смерти, — Кейтилин, не находя себе места, прячется под сводчатым потолком крипты. Женевьева отходит от склепа, одёрнув руку. Серый Ветер усаживается поодаль, терпеливо ожидая, когда заклинательница надышится памятью и смертью. Кейтилин приближается к статуе мужа, вонзает факел в держатель. Она вздыхает тяжело, будто на груди лежит могильная плита. — Северяне к ней всегда готовы, ждут её, как гостью, которая никогда не приходит рано и не опаздывает, — продолжает Кейтилин, переплетая пальцы под длинными рукавами шерстяного платья. Женевьева видит, как черты её лица мнутся в попытке сдержаться, не упасть к ногам мужа и не проклясть его за быструю смерть где-то там, на ядовитом Юге. — Лорд Эддард жил ради одного секрета, а погиб, не сумев сохранить другой, — изрекает Женевьева тихо, стараясь, чтобы слова её не звучали напыщенно. Кейтилин оборачивается на её голос медленно, будто не расслышала. — В нашу первую встречу я говорила, что обречена помогать королям. Нед Старк был королём для всех северян. Поэтому наши пути пересеклись. Существует место, куда приходят заблудшие короли. Впервые я встретила лорда Эддарда после восстания Роберта Баратеона, когда его сестра Лианна скончалась. Тогда на его плечи легло тяжёлое бремя, и лорд Эддард был в смятении. В следующий раз он пришёл, когда Роберт Баратеон позвал его в столицу. Наша беседа была короткой, ведь главным советником лорд Эддард считал вас, леди Кейтилин. Я воздержалась от советов, просто позволила милорду поделиться опасениями и переживаниями. В последний раз мы встретились утром в день его казни. Я не могла его спасти, как бы ни пыталась. Лорд Эддард принял это с достоинством, поблагодарил меня за наши редкие встречи и исчез, взяв с меня слово, что однажды его леди-жена узнает правду. Джон Сноу — не бастард лорда Эддарда. Джон Сноу — сын Лианны Старк и Рейгара Таргариена. Кейтилин кажется, будто её поразила молния, в самую грудь, туда, где бьётся сердце. Женевьева оглядывает её с нескрываемой тревогой. Кейтилин знаком просит продолжать. — Роберт Баратеон убил бы мальчика, если бы узнал правду. Лорд Эддард пообещал сестре сохранить ему жизнь, и ради этого ему пришлось пожертвовать своей честью. Ему было больно видеть, как разбивается ваше сердце, но иного пути не было. Джон Сноу ни в чём не виноват, леди Кейтилин. Он заслужил большего, чем косой взгляд и презрение. Кейтилин опирается на каменную руку мужа и вскидывает влажные глаза. Кажется, что в последние дни она плачет больше, чем в прожитые годы. Женевьева чувствует прикосновение шершавого языка к ладони. Серый Ветер смотрит на неё глазами Робба. В душу закрадывается сомнение, что Молодой Волк наблюдает за ней с самого начала её короткого рассказа. — Я не хотела причинить вам боль, леди Кейтилин. Но другого момента могло не найтись, я не уверена, что грядущая война оставит в живых всех. У Кейтилин внутри бушует шторм. Она злится, на себя, на Неда, на проклятого Роберта Баратеона, на Женевьеву, что не переставая сыплет на неё пророчествами и чужими тайнами. Кейтилин сжимает каменный локоть, упирается в него лбом, часто дышит, давя всхлипы. Женевьева продолжает стоять, ждёт, что Кейтилин скажет хоть слово, а Серый Ветер смыкает пасть на её длинном алом рукаве. Заклинательница мягко тянет руку, лютоволк разжимает зубы. Она подходит к Кейтилин, находит в длинном рукаве её ослабшие пальцы и сжимает в своей горячей ладони. — Сохраните этот секрет в память о муже, леди Кейтилин, прошу вас. Кейтилин, наконец, переводит на неё взгляд блестящих глаз. Женевьева видит в них бурю. Слова замерзают на языке, скатываются льдинами вниз, как только Кейтилин открывает рот. Она молчит. Ничего не говоря, Кейтилин просто сжимает Женевьеве пальцы и тут же отпускает их, взглядом говоря, что ей лучше уйти. Поглощённая своими переживаниями, она не замечает, как заклинательница уходит, едва заметно вытирая слезу в уголках глаз. Только Серый Ветер тычется ей в ладонь влажным носом и тихо скулит. Робб откидывается на деревянную спинку, протяжно выдыхая. Он всё никак не может разобраться с запасами зерна, а на дворе уже глубокая ночь. Небо совсем чернильное, большая разинутая пасть, плюющая снег не переставая. Мягкий стук в дверь заставляет его отвлечь от дел. Женевьева появляется на пороге с вороном в руке. Серый Ветер ныряет следом за ней и забирается на кровать. Он вытягивает лапы, устраивает на них морду и блаженно жмурится. — Ты обокрала мейстера? — Робб откладывает книги, сползает в кресле и устало подпирает щёку. Без доспехов, мехов и воинственного выражения лица он выглядит привычнее. — Он не заметит, — Женевьева прикрывает за собой дверь и сажает птицу на плечо. — Целого ворона? — Робб щурится. Женевьева чувствует облегчение — в его глазах нет и намёка на разгаданную тайну Джона Сноу. — Он не заметит, — повторяет заклинательница, а в глазах вспыхивает озорство. Робб его давно не видел. С тех пор, как они покинули лесную хижину, в глазах у Женевьевы плещется печаль, которую ей не всегда удаётся скрыть. — Ты обманула одного мейстера, а мне предоставляешь обмануть всех мейстеров Цитадели, — Робб тянется за пером и бумагой. Женевьева останавливается у него за спиной, устраивает ладонь на спинке кресла, второй упирается в стол. Робб чувствует, как его обдаёт тёплой волной её присутствия. — Иначе мы не получим достаточно людей для защиты Стены, — и Робб это знает. Ему просто нравится, когда на щеках у заклинательницы залегают ямочки. Ворон на её плече каркает, точно в упрёк. — Вам знаком почерк Джона? — Его тактика боя мне знакома больше, — Робб погружает перо в чернила и начинает с обращения. Если мейстеры Цитадели поверят в существование белых ходоков, они обяжут все дома Вестероса выслать войска на стену. Если же письмо лорда-командующего вызовет у них сомнения, Роббу на короткое мгновение самому придётся стать архимейстером. Когда последнее чернильное кружево ложится на бумагу, Робб убирает перо и протягивает письмо Женевьеве. — Старая Нэн часто пугала нас рассказами о Долгой ночи и Иных, — Молодой Волк наблюдает, как заклинательница читает письмо, беззвучно шевеля губами. Её лицо на мгновение озаряет снисходительная улыбка. — Сказки не рождаются из небытия, — замечает она и возвращает бумагу для печати. Робб оттискивает в углу голову лютоволка. — Когда-то давно любая сказка была былью. Вы до сегодняшнего дня не знали о тенях и магии огня, но это вовсе не означает, что этого нет. Ваши братья обязательно расскажут вам то, от чего вера в белых ходоков и Короля Ночи проснётся. — А затем я должен буду убедить в этом всех, — Робб кивает, сплетая пальцы. — Это не составит никакого труда, милорд. Её волосы по-прежнему собраны в змеиное гнездо, тугое и лоснящееся, а тело запрятано в тесный алый. Её ловкие пальцы скручивают слово, сухие губы шепчут заклинание, и Робб ощущает толчок в грудь, как побочный эффект от магии. Женевьева вверяет письмо ворону, раскрывает туго поддающееся окно и выпускает птицу прямо в снежный занавес. Ворон с карканьем разрезает белую кисею и растворяется в ночи. Заклинательница затворяет окно. — Говоря о мейстерах, — она оборачивается, её длинные рукава приятно шуршат. Робб вскидывает голову. — Что говорит мейстер Уолкан о ваших ранах? Вы позволите? Женевьева приближает к лицу Робба свои вересковые пальцы. Молодой Волк кивает, подставляя бородатые щёки под ожоги её прикосновений. Она никогда не мёрзнет, напоминает он себе, когда тёплые пальцы опускаются ему на лицо и разворачивают голову к свету. — Обещал шрамы. Женевьева пытливо рассматривает тёмную полосу под аккуратными швами на щеке. — Вашей милости к ним не привыкать, — Женевьева не успевает отнять рук, как Робб замечает всё те же следы, ползущие от её запястий, такие предательски оголённые широким рукавом. Заклинательница чувствует к бледным рубцам осторожное прикосновение горячих пальцев и стреляет глазами. Её грудь беспокойно взметывается, словно огненный сполох, потревоженный ветром. На лице отражается смятение, но мгновением позже Женевьеве удаётся взять себя в руки, пока Робб, склонив голову, осматривает бледные языки пламени на её руках. Женевьева делает шаг назад, недовольно фыркает, совсем как Арв. — Прости, мне не следовало, — Робб поднимается, встревоженный, что она уйдёт. Грудь заклинательницы несколько раз вздымается и опадает, прежде чем она, успокоившись, усаживается в кресло по другую сторону стола. В её глазах читается неприкрытый намёк, и Робб наливает ей в чашу вина. Пальцы под собой чувствуют извилистые рубцы. — Волантийский обычай, — говорит Женевьева и делает глоток, — клеймить своих рабов. Робб наполняет свою чашу, обходит стол, сдвигает груду расчётных книг и усаживается на угол, готовый выслушать обещанную страшную сказку. Женевьева выглядит печальной и отстранённой. — Меня продали Красному храму в Волантисе, когда асшайские жрецы перестали со мной справляться. Там я встретила Мел. — Красную женщину? Женевьева кивает, сделав очередной глоток. — Что было потом? — Мы служили Владыке, учились служить королям. Я уже была к ним привязана, а Мел выбрала эту дорогу сама. Если бы у меня был выбор, я бы ни за что не пошла этой дорогой. Рано или поздно короли губят всё вокруг. — Мне казалось, со Станнисом вышло иначе, — Робб хмурит брови, наливает ещё вина. В его душе слова Станниса оставили на удивление глубокий отпечаток. — Станнис был слаб. У него за душой не было ничего, кроме жажды власти. Удивительно, как Мел смогла родить от него такую способную тень. — Родить? — брови у Робба взлетают вверх, а вино застревает в горле. Женевьева на мгновение прикрывает глаза, мягко растягивая губы. — Красные жрицы это умеют. Магия крови. — Значит, Улль… — Да, ваша милость. Из-за него мне пришлось покинуть храм в Асшае. Я соблазнила верховного жреца, когда в тонкостях магии ещё не разобралась. И вот, что вышло. Видимо, он был слаб духом, раз Улль вышел иным. Но, надо отдать ему должное, благодаря магии в его крови Улль не тает так быстро, как остальные. Я даже не знаю, можно ли его уничтожить. Робб отходит от стола, ослабляет шнуровку дублета. — Я предупреждала, ваша милость, к таким историям мех вина обязателен, — Женевьева осушает чашу залпом. К щекам приливает румянец, а горло приятно согревает. Вино на губах сладкое и липкое. Робб справляется с первыми эмоциями, трясёт тугими кудрями и подливает заклинательнице ещё вина. В конце концов, Улль приносит много пользы. — Ему нравится в Винтерфелле, — тихо замечает Робб, возвращаясь на нагретый угол стола, — он прячется по тёмным углам и наблюдает за людьми. Сегодня я дважды видел два его блестящих глаза. У Женевьевы отлегает от сердца. Она дружелюбно поджимает губы и вновь окрашивает их вином. Заклинательница ловит себя на странной мысли: умрёт ли Улль, когда умрёт она? Но голос Робба от раздумий её отвлекает. — Почему ты с рождения привязана к королям, Женевьева? Заклинательница молчит. Робб смотрит в её ореховые глаза без устрашающих бликов, на мягкое лицо с озорным вздёрнутым носом, на изящную линию шеи, что ломает высокий ворот её кафтана. Он чувствует тепло где-то в животе и спешит обвинить в этом вино. — Моя мать однажды отказала королю. Это ранило его самолюбие, и он обратился к колдунам. Если хочешь заставить человека страдать, заставь его близких расплачиваться за его грехи. Когда я вошла в цвет, мне стала сниться поляна в лесу, та самая, где мы встретились, а на поляне были незнакомые мне мужчины. Кто-то искал выход, кто-то утешения и доброго слова. По началу было страшно. Потом я привыкла. Днём я училась колдовству, а ночью училась жизни, слушая истории королей. Со временем сон стал явью, я видела королей даже днём. — От проклятия есть средство? Ты пыталась избавиться от него? — Мать говорила, я проклята до конца дней. Быть молодой и не знать от этого удовольствия. Она сама отдала меня в Красный храм в надежде, что Владыка Света однажды подарит мне избавление. До сих пор его такие мысли не посещали, — Женевьева пусто смотрит куда-то сквозь Робба и потягивает вино. С последним глотком она всё-таки понимает, что вся её служба Владыке была впустую. Даже когда Король Ночи падёт, а великая тьма уйдёт вместе с ним, для Женевьевы всё останется прежним. Для неё цена победы станет алой-алой. — Но в этом есть своё очарование, — спешит добавить Женевьева, пока на лице у Робба не отразилось сочувствие, — когда ты проклят, уже ни к чему страшиться проклятья. Можно верить в Иных и в пророчества, толковать их, как вздумается, находить избранных и совершать во имя их победы жертву. Когда ты проклят, можно всё. Женевьева поднимается, оставляет пустую чашу на столе и оборачивается, чтобы оставить Робба, но он успевает вонзить в её ладонь пальцы. — Женевьева, — он встаёт на ноги, ждёт её ответного взгляда. Заклинательница поворачивается, позволяет себе впустить его касание глубже. — Владыка Света — не единственный бог. Уверен, от любого проклятья можно найти средство. В конце концов, ведь не все проклятия и пророчества сбываются как задумывалось. Женевьева удивлена. Она чувствует рвущиеся из груди Молодого Волка пылкость и рвение. — А что не сбудется, то нам приснится, как сон золотой, — отзывается она со звенящей тоской. — Добрых снов, ваша милость.