Алым-алым

Кейтилин в сотый раз проводит щёткой по волосам дочери. За окном протяжно воет северный ветер, а лютоволки ему вторят. Санса сидит неподвижно, ждёт, когда мать наконец скажет в ответ хоть что-то. Рассказ дался ей тяжело. Переживать прошлое снова было равносильно пытке, но раз уж Болтоны получили по заслугам, то и лорд Бейлиш должен быть наказан за все свои деяния. Кейтилин со вздохом откладывает щётку, забирает у виска прядь и скручивает в тугой жгут. — Значит, Мизинец помог тебе бежать из Королевской Гавани, спас тебя от Лизы, а после продал Болтону? Кейтилин закрепляет один жгут и принимается скручивать другой, симметричный первому. Хорошо, что повреждённая рука её почти пришла в норму, движения теперь стеснены лишь немного. Санса поднимает опущенную голову, расправляет складки платья. В устах матери всё её длинное путешествие сводится к каким-то неприятным, но неизбежно важным вехам, о которых она помнить будет всегда, без которых она осталась бы Пташкой и никогда не стала Волчицей. — Лорд Бейлиш утверждал, что только так я смогу вернуть Винтерфелл. Ему будто бы было не всё равно, он будто бы беспокоился обо мне и судьбе всего Севера. Будто бы боялся, что смерть отца, твоя и Робба останется не отомщённой. — Мерзавец, — голос Кейтилин походит на хриплое змеиное шипение. Яд, что отравит Петира Бейлиша, так давно копится в ней, что, кажется, скоро начнёт сочиться наружу сквозь кончики пальцев, превращая каждое касание её рук в смертельное. Раньше Кейтилин его жалела, испытывала к нему странную смесь чувств, может быть, опрометчиво доверяла. Но всё это исчезло предрассветным туманом над рекой, как только Нед Старк был казнён. Теперь Кейтилин искренне желает Петиру смерти, не боясь кары богов. Она завершает причёску, сплетая из жгутов косу на затылке, укладывает её кругом и закалывает. — Берись за перо, Санса. Санса оборачивается, смотрит на мать снизу вверх. В глазах у Кейтилин темнеет от гнева. Её сестра, вероломная и упрямая, покинула этот мир через Лунную дверь, оставив после себя совершенно не готового к жизни сына, которым теперь так легко управлять в своих корыстных целях. Кейтилин этого Мизинцу не позволит. Она смутно догадывается, от чего Петир Бейлиш так прикипел и к самой Сансе. Отвергнутый ей, Мизинец всю свою жизнь ищет вторую Кейтилин Талли и наконец находит. Кейтилин допускает мысль, горькое сожаление о прошлом: уж лучше бы Брандону Старку не быть таким великодушным и завершить поединок одни коротким, сильным ударом. Тогда он бы избавил их всех от стольких неприятностей. Женевьева, забывшись тяжёлым сном, пропускает завтрак. Ночью, после визита к Роббу, заклинательница спустилась в конюшню. Конюхам Арв не давался, поэтому она решила привести его в порядок сама. Кроме того, сон не шёл совсем. Её одолевали беспокойные, муторные мысли о недавнем сне, прожитом прошлом, стелившемся впереди будущем. В конюшне было тепло, пахло лошадьми и навозом. Старый, совсем седой конюх до сих пор трудился. Неудивительно, стойла были забиты лошадьми. Женевьева разговорилась с конюхом, которому удалось хотя бы расседлать Арва. Менар неторопливо поведал ей, что все конюшие сменились с приходом в замок Болтонов, а он остался единственным, кто служил ещё лорду Эддарду. И пока молодые, ошалевшие от скорой перемены хозяев и уставшие от работы конюшие сопели где-то в глубине конюшни, Менар честно выполнял свою работу. Женевьева, покончив с Арвом, решилась помочь и с остальными лошадьми. Сон всё так же не шёл, упрямо увязнув в снегу по самое колено. Заклинательница вернулась в замок под утро. Слишком уж этот повидавший жизнь конюх оказался интересным рассказчиком. Лошади закончились к середине ночи, а вот историй у старика оказалось как у неё, на целый мех вина. В коридоре Женевьева наткнулась на отряженную ей служанку и попросила её помочь с купанием. В горячей воде заклинательница оплыла и даже не заметила, как её красный костюм исчез в проворных натруженных руках Грейс, как выяснилось позже, ему требовалась стирка. Запах конюшни пропитал Женевьеву с ног до головы. Распаренная и натёртая маслами, заклинательница нырнула под меха на кровати и провалилась в сон. Утро выдаётся тяжёлым. Меха лежат на теле неподъёмным грузом, а ветер поёт по-зимнему сладкую колыбельную, чарующую, невесомую. Сон, что Женевьева видела перед битвой, повторяется вновь. Жизнь снова вытекает из неё по жёлобу, собираясь в шар, а после исчезает в темноте. Женевьева садится в постели, притянув меха к подбородку. Длинные волосы расстилаются по молочной спине, пряча под собой выступающие полусферы позвонков. Заклинательница, обняв колени, чувствует внутри странную пустоту. Она переводит взгляд с камина на окно и обвиняет в своей тоске снег. Белизна теперь повсюду. Даже её алый костюм и такие же алые волосы пусть и горят ярче, но надежды не внушают. Этот снег будто бы погребает под собой всё. Неизбежно и неотвратимо. — Леди Женевьева, — Грейс протискивается внутрь с ворохом одежды, — вы проспали завтрак. Лорд Робб велел дать вам выспаться перед дорогой, а после провести на кухню. — Что у тебя в руках, Грейс? — Женевьева из тёплых мехов вылезать не торопится. — Ваша одежда, миледи. Лорд Робб сказал, вы собираетесь к Стене. Путь долгий, к тому же, зима вот-вот наступит. Вам нужно что-то теплее, чем ваш южный костюм. Грейс говорит размеренно, неторопливо, без всякой пылкости и жара. Она оставляет одежду в кресле и терпеливо ждёт приказаний. Женевьева даже не возражает против «южного костюма», с леностью и заторможенностью ощупывает северное утро, пробует его на вкус. — Миледи нужна моя помощь? — её серое, землистое лицо выражает готовность к услужению, а тонкие, подходящие скорее леди, чем служанке, руки находят покой внизу живота. Женевьева кидает оценивающий взгляд в кресло, прикидывая, сможет ли она справиться с северным костюмом самостоятельно. На ум приходит отец. Он наверняка хотел, чтобы его дочь хотя бы раз посетила его далёкую заснеженную родину. — Искренне надеюсь, там нет платья, — заклинательница отвлекается от мыслей и пристальнее вглядывается в тёмную кучу на кресле. — Никто не станет рядить миледи в платье для похода к Стене, — Грейс, сдвинувшись с места, выуживает на свет штаны. — Особенно если платья не приходятся миледи по душе. Женевьева не замечает, как губы тянутся в улыбке. Она понимает это лишь когда серое лицо Грейс светлеет. После умывания они долго ищут что-то подходящее Женевьеве по фигуре, пока утеплённый костюм для верховой езды не сидит на ней, как влитой. Заклинательница втискивает ноги в сапоги, прячет в голенище неизменный нож и выпрямляется. Грейс опускает ей на плечи меха, затягивает плащ без всякой вышивки ремнями. Женевьева, глядя в зеркало, снова думает об отце. Мать говорила, его имя было совсем не северным. Рагнар, так его звали, навевал мысли о солнце, кислой дольке лимона, от которой всю челюсть сводит, о тёплых водах Летнего моря. Женевьева, заткнув перчатки за пояс, понимает, что всю жизнь смотрит на отца глазами матери, будто сама о нём ничего не помнит. Будто не было его грубых рук, что так ласково щекотали ей рёбра, лучистых глаз, искрившихся чужеземной синевой, той самой кислой лимонной улыбки, когда мать заводила разговор о магии и пророчествах. Заклинательница, погрузившись в мысли, не замечает, как Грейс приступает к её волосам, низко собирает их в тугое сплетение кос, почти повторяя привычную причёску Женевьевы. Если бы всё сложилось иначе, она могла бы жить здесь, привычная к снегу и холодам, к Старкам и волкам. — Сохрани мой костюм, Грейс, — просит Женевьева, очнувшись, когда Грейс отходит, завершая плетение. Заклинательница сидит ещё немного, ведёт плечами, пробуя себя северянкой, пусть даже наполовину. — Как будет угодно миледи. Они покидают покои, Грейс просит следовать за ней, но Женевьева окликает её: ей кусок в горло не лезет от свернувшегося в клубок предчувствия в этой звенящей пустоте внутри. Заклинательница благодарит служанку и отпускает её, направляясь на поиски Улля. Раньше Робб мог определить приближение мейстера Лювина по звону его цепи из разномастных звеньев и хрипловатой одышке, если вдруг приходилось преодолевать лестницу. Теперь Робб не может привыкнуть, что вместо светло-серой мантии Лювина в коридорах мелькает чёрный Уолкан из Дредфорта. Роббу кажется, будто ещё один кусок откололся от него, и в скол теперь немилосердно задувает скорбь и сожаление. — Милорд, — Уолкан выше и немногим моложе, поэтому одышки у него ещё нет. Робб наблюдает за сборами с помоста и кивает, не повернув головы, позволяя мейстеру говорить. — Из Цитадели прилетел белый ворон. Зима настала. Когда снег идёт и белый ветер поёт, одинокий волк погибает, но стая его живет. Робб поневоле вздрагивает, но под массивными одеждами этого не заметить. Они помнят эту присказку, все до единого. Даже Рикон в свои шесть хорошо это знал. Как и то, что зима близко. Робб не переставал думать о своих волках ни на секунду. Теперь он мог не беспокоиться лишь о Сансе, ведь опасность ей не грозит. Мысль о Бране, блуждающем за стеной, наводит на него животный страх. Одинокая Арья, вооружённая одной Иглой, странствует по свету в поисках себя. Её Нимерия по возвращению в Винтерфелл беспрестанно тоскует и не отходит от Бриенны, потому что рядом с ней видит призрак своей хозяйки. Рикон, теперь наверняка подросший, утопает в снегах. Джон, навечно облачённый в чёрное, настойчиво пытается уберечь край света от обвала. Отец наказывал своим волчатам зимой беречь свою стаю. Этот наказ, как и слова Старков, с первым зимним снегом оседают на губах у каждого мелким белым пеплом. Даже теперь, когда волки разбросаны по свету. — Милорд, — мейстер протягивает ему лоскут бумаги, вынуждая обернуться. — Ворон из Последнего Очага. — Можешь идти, Уолкан, — Робб принимает слово и разворачивает бумагу. Он перечитывает письмо дважды, прежде чем вздохнуть с облегчением. Рикон, Оша и Лохматый Пёсик успешно добрались до замка Амберов и находятся в добром здравии. Робб прикрывает глаза, с губ срывается облачко пара. Он стоит и глубоко дышит, задрав голову к небу, а сердце в груди гулко стучит. Ещё один волк скоро вернётся в стаю, и от этого небо больше не кажется таким суровым и недовольным, а ветер жестоким. Успокоившись, Робб велит снарядить в дорогу ещё четвёрку солдат для сопровождения его брата из замка Амберов. После Молодой Волк срывается с места и торопится сообщить благую весть сестре и матери. Он возвращается в тепло замка и, сворачивая, натыкается на Женевьеву. — Ваша милость, — заклинательница шипит, потирая ушибленный лоб. Робб инстинктивно ловит её за плечи и вглядывается в лицо. — Прости, я слишком торопился сообщить радостную весть. Ушиблась? — Пустяки. Что за весть? — Рикон жив. Он в замке Амберов вместе с Лохматым Пёсиком и Ошей. Эту одичалую мы когда-то пленили вместе с Теоном и наказали следить за Браном. Поэтому по пути к Стене нам придётся остановиться в Последнем Очаге, — лицо Робба светлеет и смягчается, речь становится быстрой, походит на тёплый журчащий ручеёк, и даже упоминание Теона не влечёт за собой корку из льда. — Вы торопились, ваша милость, — напоминает Женевьева, наконец отнимая руку от пульсирующего лба. На бледной коже расплывается краснота, а на её губах проступает улыбка. — Да, верно. Встретимся во дворе, будь готова, — Робб едва сжимает её плечи и срывается с места, но замявшись, оборачивается. — Ты почему здесь? Кухня в другой стороне, я велел Грейс тебя проводить. — Кусок в горло не лезет. Кроме того, я никак не могу найти Улля. — Путь неблизкий, Женевьева. Единственную остановку мы сделаем в Последнем Очаге, но до него сначала нужно добраться. Женевьева смотрит на Робба из-за плеча, укрытого мехами, и это кажется ей совсем неудобным. Сегодня она совсем не чувствует себя жрицей огня и заклинательницей теней. — Серый Ветер! — хвост лютоволка мелькает в коридоре, Серый Ветер останавливается, повинуясь голосу хозяина, — покажи Женевьеве кухню. Если увижу Улля, отправлю его к тебе, — Робб переводит взгляд на заклинательницу. Видеть её в сером неожиданно, он замечает это лишь сейчас. Рыжая, как мать и Санса, она походит на них. Глазам Робба не хватает цвета, алого пятна, пышущего жаром. Женевьева теперь точно зимний уголёк, вся серая и чёрная, лишь голова упрямо пылает. Робб трясёт кудрями, проводит пальцами по шерсти проходящего мимо лютоволка и устремляется в комнату матери, надеясь, что застанет её там. Женевьева приветственно чешет за большими ушами Серого Ветра и послушно идёт за ним, почти след в след. Сансе всегда казалось, что родительских покоях по-особенному тепло, будто в них таится источник всего тепла в замке. Теперь, когда Кейтилин вынуждена свыкаться с одиноким существованием в постели, что некогда была супружеским ложем, в комнате становится заметно холоднее. — Боюсь, миледи, вы можете скомпрометировать себя этим письмом, — Бриенна не может усидеть в деревянном кресле у камина и поднимается во весь рост, сжимая рукоять меча. Нимерия, растянувшаяся на кровати, отнимает морду от вытянутых лап, вскидывает голову, реагируя на движение. Санса опускает между подвижных ушей тонкую ладонь, и лютоволчица затихает. — Лорд Бейлиш не пользуется особым доверием у лордов Долины, — вставляет она, перебирая пальцами светлую шерсть. Санса скучает по Леди, теперь особенно остро. — Особенно после смерти тёти Лизы. — Никто не хватится, если Петир не вернётся в Орлиное Гнездо, Бриенна, — Кейтилин отходит от окна. Бриенна с презрением смотрит на её плечо, где прячется сверкающий глазами Улль. — Этот человек должен заплатить за все совершённые им предательства. Бриенна, приняв правоту Кейтилин, возвращается в кресло. Острие меча в ножнах скребёт пол. — Мы скажем об этом Роббу? — спрашивает Санса, взглянув на мать. Кейтилин усаживается напротив Бриенны и знаком просит Улля перебраться на колени. — Однажды я скрыла от Робба то, что позже поставило его под удар перед всем войском, — Кейтилин сокрушается, и Санса именно в этот момент замечает, как постарела мать, а все прожитые беды нашли покой на её лице. Бриенна смотрит на Кейтилин с пониманием, догадываясь, о чём идёт речь, поскольку сама была непосредственным участником этого, своего рода, предательства. За стуком в дверь следует взвинченный Робб, не дожидаясь позволения войти. Его плащ вздрагивает, облизывает сапоги, беспокойно колышется позади, равно как и его сердце. — Леди Бриенна, — Робб кивает, внутрь почти вваливается. — Ваша милость, — Бриенна снова поднимается, и Санса в которой раз поражается её выправке. Робб знаком просит её садиться, проходит вглубь и замечает на коленях у матери тень. — Улль, тебя ищет Женевьева, — сообщает он и возвращается к двери. Тень резво стекает из рук Кейтилин и просачивается в открытую дверь. Робб снова закрывает её и, развернувшись, сообщает радостную весть. Кейтилин чувствует, как дышать становится ощутимо легче. Она улыбается, протяжно выдыхает и смотрит на Сансу. Та ощущает, как глаза наполняют слёзы, но они совсем не горькие. Санса слезает с постели, бросается к светящемуся Роббу на шею. Бриенна отвечает на тёплую улыбку Кейтилин, искренне радуясь вместе с ней. Санса отпускает Робба, приближается к матери и обвивает её руками с боку. Все её пролитые слёзы теперь находят воздаяние. Кейтилин прижимается к дочери щекой, ощущая внутри тепло. — Я возьму с собой солдат из домашней гвардии, они сопроводят Рикона и Ошу домой, в Винтерфелл, — произносит Робб, потрепав Нимерию. Кажется, даже лютоволчица разделяет всеобщую радость. — Леди Бриенна, если моя леди-мать позволит, вы можете возглавить их, чтобы она и Санса не беспокоились. — Бриенна нужна мне в Винтерфелле, Робб, — Санса выпрямляется, когда материнский тон становится серьёзным. Лицо Робба темнеет, он интуитивно угадывает, что следующие слова матери ему не понравятся. — Я намерена предать Петира Бейлиша суду за всё, что он сделал с нашей семьёй и с Джоном Арреном. — Лорд Бейлиш отдал Лизе Аррен яд и уговорил написать нашей матери письмо, в котором во всём виноватыми предстали Ланнистеры, — Санса, выдерживая безупречную осанку, возвращается к постели, но остаётся стоять, наблюдая, как братские пальцы собираются в кулак. — Позже он сбросил её в Лунную дверь. — И продал тебя Болтонам, — сурово добавляет Робб, и вена на лбу вздувается, служа признаком сильных волнений. — Он предал Неда, Робб, — Кейтилин находит последний аргумент, уверенная, что на этот раз поступает правильно, не утаивая своих намерений от сына. Молодой Волк молчит, обдумывая возможные последствия. Для него не секрет, какой будет расплата для Мизинца. Ровно такой же, какой он награждал остальных, не больше и не меньше. Всё по совести и по деяниям. — Делай, что считаешь нужным, — наконец произносит Робб, устремляя на мать взгляд, где Кейтилин читает благословление. Женевьева, устроившись на высоком стуле, объятая запахами еды, поглощает сваренное всмятку яйцо вприкуску с хрустящим, сочащимся жиром беконом, подкидывает ломтики мяса Серому Ветру по обыкновению, и слушает кухонный говор поваров и поварят. Они гремят котелками, стучат ножами, заливисто смеются, а сухая высокая повариха советует добавить в мятный чай ложечку мёда. Женевьева следует совету, мешает жидкое солнце в горячем напитке и делает первый глоток. Тепло медленно течёт по горлу, лаская нутро. Заклинательница, обнаружившая в себе волчий аппетит после хороших новостей, довольно жмурится, когда перед ней ставят чёрную смородину в сахаре. Серый Ветер, полюбивший лесные ягоды, кладёт морду на стол и ведёт носом. Женевьева, покончив со вторым яйцом, притягивает десерт к себе. Она вынимает из миски круглую чёрную жемчужину ягоды в искристой сладкой скорлупе и протягивает ладонь с сокровищем лютоволку. Его шершавый язык в одно касание сметает угощение с руки, и ягода пропадает в его ненасытном желудке. Заклинательница укоризненно качает головой и следующую ягоду кладёт себе в рот. Серый Ветер расценивает это как предательство, но желание снова проглотить упругую бусину сильнее, и он устраивает морду у Женевьевы на коленях, а в жидком золоте глаз плещется мольба. — Аридея, — смеётся Женевьева. Сухая повариха с ценными советами отходит от печи, где томятся крупные луковицы в мясном соусе, вытирает руки о передник и дружелюбно смотрит на заклинательницу. В привычном одеянии северянки она не вызывает никаких беспокойств или неприятных чувств. — Можешь положить нам смородины в дорогу? Повариха соглашается, сообщив, что смородину особо никто не жалует, отдавая предпочтение ежевичному варенью да заморским сладостям. Кроме, разумеется, лютоволка лорда Робба и его самого. Женевьева с каждой засахаренной ягодой чувствует, как пустота на какое-то время заполняется, а звон её затихает. Кто-то однажды сказал ей, что еда может исцелить кого угодно, только если в ней нет яда. Заклинательница не удивится, если это была Мелисандра. Женевьева благодарит Аридею за куль с ягодами и вкусный чай и тянет Серого Ветра прочь из кухни, подальше от соблазнительных запахов и наполненного донельзя желудка. Она просит лютоволка довести её до своих покоев, прихватывает оттуда седельную сумку и они вместе выходят из замка. На помостах Женевьева останавливается, приближается к перилам и оглядывает внутренний двор, полный голосов, людей, суеты и коней. Голые пальцы обвивает чернота. Улль возникает из ниоткуда и устраивается на перилах. — Где ты пропадал? — Женевьева наклоняет голову, но совсем не сердится. Улль жалостливо округляет глаза и вытягивает овал лица. Заклинательница щурится, вскидывает бровь, знаком веля тени спрятаться в мехах. Улль слушается, и Женевьева вновь обращает взгляд во двор. Она замечает кудрявую голову Робба и спускается вниз. Запряжённый Арв уже ждёт её рядом с его конём. — Ты позволил себя оседлать, — Женевьева удивлённо оглаживает морду коня и тот согласно фыркает. Из конюшни выглядывает белая голова Менара. Заклинательница приветственно взмахивает рукой и благодарно улыбается, а Арв получает поцелуй аккурат рядом с круглой ноздрёй. — Женевьева, — Робб в доспехах, как и прежде, направляется к ней, — я обнаружил Улля в покоях матери, он вернулся? — Да, ваша милость, — Женевьева закидывает седельную сумку и поправляет седло. В доказательство Улль высовывает голову из мехов и быстро прячет её обратно. — Всё готово, можем ехать? — Только прощусь с матерью и сестрой, — кивает Робб. Улль, завидев приближение Кейтилин, дёргает Женевьеву. Заклинательница, поражаясь такой странной связи, зародившейся в таком нелёгком путешествии, разрешает ему выйти на свет и попрощаться. — Береги себя, Робб, — просит Кейтилин, оглаживая сына по волосам. Робб вместо ответа обнимает мать. Кейтилин справляется со слезами, что накатывают с новой силой. — На этот раз останься в Винтерфелле, — просит он, через мгновение разорвав объятия, — и пошли ворона, когда покончите с Бейлишем. — Обещаю, — Кейтилин оборачивается к подошедшей Женевьеве, — я должна поблагодарить тебя за всё, что ты сделала для нас, — она находит руки заклинательницы, белые, как осыпающееся небо. — И я сохраню рассказанный тобой секрет. Женевьева отвечает на проникновенный взгляд Кейтилин тёплым рукопожатием. — Улль хотел бы проститься, миледи. Кейтилин соглашается, внутренне удивляясь такому отношению к этому порой пугающему существу. Улль выбирается из мехов и стекает в руки Кейтилин. — Леди Женевьева, — Санса, прижавшись к брату, окликает заклинательницу, — я хочу поблагодарить вас за спасение моих леди-матери и лорда-брата. И если я могу что-то для вас сделать, — Санса, привыкшая к вежливости, не изменяет привычкам и теперь. Она отходит от Робба и протягивает ладонь. Женевьева принимает спрятанные в перчатки пальцы и аккуратно сжимает их. — Мы можем поговорить об этом по возвращении, леди Санса? — Вне сомнения. Они обмениваются кивками. Улль незаметно возвращается в меха заклинательницы. Кейтилин треплет по холке Серого Ветра. Она никогда особо их не жаловала, но лютоволки выгрызли себе снисхождение, когда бессчётное количество раз спасали её детям жизнь. — Мы забираем Нимерию, Санса, — предупреждает Робб. Санса прислоняется лбом ко лбу Нимерии. — Прости меня, девочка. Это из-за меня тебе пришлось бежать и скитаться. Нимерия, помедлив, тихо скулит, а после коротко лижет Сансе щёку. Никто не замечает, как лютоволчица стирает одинокую слезу с её лица. Санса чешет ей за ушами, целует между глаз и поворачивается к Серому Ветру. Лютоволк позволяет себя обнять. В медовых глазах светится печаль. Робб взлетает в седло следом за Женевьевой. На душе невыносимо тяжело. Никто не говорит, да никто и не знает — они снова отправляются на войну. И на этот раз речь не о землях и независимости Севера. Не о мести и безопасности дочерей Неда Старка. На этот раз их враг — непроглядная и всепоглощающая тьма. И только материнское сердце Кейтилин снова чувствует беду, а на щеке замерзает колючая слеза.