Алым-алым

Женевьева, плохо знакомая с географией Севера, понимает уловку Робба на первый день пути, к вечеру, когда вокруг Королевского тракта по-прежнему расстилаются белые снежные полотна, а кроме них нет ничего, чего касалась бы рука человека. По левую руку возвышаются Северные горы, величественные и крутые. За ними совсем нет ветра. Снег падает лениво и бесконечно. Женевьева, привыкшая прятать голову в капюшоне, устаёт стряхивать с головы белый пепел и мрачно терпит пытку зимой. Робб бросает на неё косые взгляды и беззлобно усмехается в щетину. Серый Ветер трусит рядом, изредка останавливаясь для того, чтобы зарыться мордой в сыпучем бархатном снегу. Иногда он пропадает из виду, исчезает в редких мириадах железностовлов по другую сторону Королевского тракта. Нимерия теряется следом, показывается на глаза нечасто, а её мех почти сливается с выбеленным полотном. Смородину в сахаре они уничтожают в первый же день совместными усилиями. Робб долго катает шершавые бусины во рту, прежде чем раскусить их и позволить терпкому вкусу, чуть с кислинкой, охватить его язык. Серый Ветер проглатывает угощение незамедлительно, ловко подхватывая его в морозном воздухе. Женевьева раздаёт им ягоды голыми руками, такими же белыми, как снег, но и про себя не забывает. Робб, проведший столько времени рядом с ней, почти привыкает к этому, но изредка всё же напоминает себе об огне в венах заклинательницы. Она и впрямь всегда была горяча. Жар шёл от неё всё время, приятный телу и душе. Если Женевьева оказывалась рядом, к ней хотелось придвинуться, как костру тёмной холодной ночью, протянуть раскрытые ладони, расправить скрюченные пальцы и греться. Роббу рядом с ней легко. Он слушает её сказки третий день подряд, тягучие, непохожие одна на другую, слишком взрослые и жестокие, чтобы рассказывать их детям. Боль, глодавшая его так долго и мучительно, спит мёртвым сном с тех самых пор, как она вновь запела, тогда, перед битвой. Днём они молчаливо едут рядом, Робб изредка балует Женевьеву историями о Севере и первых Старках. К вечеру из мехов на плече выбирается Улль и заинтересованно смотрит на него, слушая очередной рассказ. Иногда Робб оставляет Женевьеву, а сам объезжает колонну, чтобы удостовериться, всё ли в порядке. Ночью заклинательницу мучает один и тот же сон. Ей кажется, что истинное значение его лежит на поверхности, в языках пламени, но огонь в этот раз остаётся молчаливым. Лишь сообщает Женевьеве о вороне, достигшем Цитадели, и об отказе архимейстера в помощи Северу. Тогда Робб снова покидает тело, а заклинательница принимается за колдовство. На четвёртый день пути, когда Женевьева уже не в силах отделить себя от седла, борется с желанием опуститься Арву на шею, отпустить поводья и позволить ему идти самостоятельно, из уст Робба наконец-то слышатся долгожданные слова. — До Последнего Очага осталось немного, — голос уставший, но воодушевлённый. У Робба где-то внизу живота щекочет от предвкушения. Рикон наверняка вырос. Роббу приходится признать ещё до встречи с ним: его брат больше не шестилетний мальчик, которого он оставил в Винтерфелле. — Сколько было вашему брату, когда вы покинули дом, милорд? Робб вглядывается в дугу горизонта. Он до сих пор жалеет, что не нашёл брата тогда, перед отъездом, не успокоил и не обнял. Но не жалеет, что не дал ему обещаний, что был не в силах сдержать. — Рикону было шесть, — в долгих сумерках Робб ещё способен различить лицо Женевьевы. Обветренное, привыкшее к ласке лишь тёплых ветров, оно шелушится, щёки и нос краснеют, но черты его всё так же сохраняют мягкость. — Он всё цеплялся за меня, не давал проходу, а позже начал прятаться в склепе. Лохматого Пёсика, его лютоволка, пришлось посадить на цепь. Он озверел, глядя на то, что происходит с Риконом. Я плохо помню, каким он был в последний раз. Помню лишь его большие, испуганные глаза. — Бедный мальчик, на его долю выпало столько скитаний, как и на долю Брана, — Женевьева искренне сочувствует им. Она, вечный странник, знает, каково оставить дом за плечами и отдаться в руки ветру. — Но теперь волки выросли, ваша милость. Овцам несдобровать. На губах Робба Женевьева замечает лишь тень улыбки, невесомую, призрачную. Присказки заклинательницы всё никак не кончатся. Молодой Волк опускает голову, мокрые кудри спадают на лоб. Конь под ним вот-вот начнёт спотыкаться, а впереди лежит узкая извилистая тропа в гору, ведущая к замку Амберов. Черничные сумерки, становясь чернильными, разливаются по небу бесформенной кляксой, будто огромный кракен мощным толчком выплюнул из себя черноту. Даже пепел, осыпающийся сверху, становится блёклым, тусклым и грязным. У изголовья тропы путники останавливаются. Робб пропускает Женевьеву вперёд, чтобы она была перед глазами, а заклинательница уступает путь Серому Ветру. Нимерия пристраивается следом за Роббом. Женевьева, медленно покачиваясь в такт шагам Арва, вглядывается в пургу. Последний Очаг возвышается среди чёрных гор пятном правильной формы, с ровными гранями и прямыми углами. В кажущихся издалека крошечными окнах теплится свет. На ветру трепещет знамя, красным языком захватывая плотный воздух. Ленты тропы упирается в ворота, решётка в которых опущена. По бокам в стенах торчат факелы, но огонь давно задул вероломный северный ветер. Арв устало топчется на месте, мотает головой и недовольно фыркает. Серый Ветер поднимается на задние лапы, передними опираясь на решётку. Его чуткий взор улавливает в темноте впереди движение. — Потерпи ещё немного, — Женевьева ласково гладит коня и оборачивается. — Я послал ворона, нас должны ожидать, — Робб подъезжает к решётке и велит Серому Ветру посторониться. Песнь пурги прерывается топотом ног. Два пляшущих огонька прыгают в темноте, освещая перекошенные лица стражников, спешащих по мосту. Они поднимают решётку, вытягиваются по обеим сторонам и звучно приветствуют сюзерена своих господ. Стук конских копыт, слабый и измождённый, разливается по мосту. Гул людских голосов течёт следом. Во внутреннем дворе замка гостей уже ждут. Тут светлее и теплее. Ветер, как бы не старался, не в силах преодолеть высокие толстые стены замка. — Слава Владыке, — Женевьева упирается лбом в гриву Арва. В нос ударяет запах мокрой шерсти, но её это совсем не заботит. Робб спешивается, пробуя ногами долгожданную землю. — Женевьева, — он оглаживает понурого Арва и протягивает руки, — я помогу, если позволишь. Заклинательница выпрямляет ноющую спину и опускает глаза вниз, на ждущего Робба. Она выпускает поводья, что вскоре срастутся с ладонями, перекидывает ногу через переднюю луку и соскальзывает с седла шумно и совсем не грациозно. Робб ловит её мягко, крепко поддерживая, и аккуратно ставит на землю. — Благодарю, ваша милость, — Женевьева горячо выдыхает ему в лицо, убирая прилипшие к щекам пряди волос. Руки заклинательницы вновь падают ему на плечи. Робб мгновенно чувствует тепло, прошивающее его даже сквозь несколько слоёв одежды. Он вглядывается в лицо заклинательницы, и она едва растягивает потрескавшиеся губы в благодарности. Робб, кивнув, отстраняется. Руки Женевьевы стекают по его плечам расплавленным воском, а у самой заклинательницы тело вибрирует в месте его ладоней. Женевьева приваливается к Арву, слепо нашаривая рукой его морду. — Позволишь конюхам расседлать тебя? — тихо просит заклинательница, поглаживая коня. — Я валюсь с ног. С тобой останется Улль. Арв прядёт ушами и, помедлив, согласно фыркает. Женевьева шёпотом благодарит его и ведёт плечом. Улль, опасливо озираясь по сторонам, выныривает из мехов и прячется в лошадиную тень. Людской гул внезапно разрезает тоскливый волчий вой. Лохматый Пёсик гигантскими прыжками выскакивает во двор и с размаху врезается в Серого Ветра, повалив его на землю. Нимерия ощеривается, но вытянутая морда мгновенно теряет всякую злость, когда лютоволчица замечает чёрную шерсть и чувствует знакомый запах. Лютоволки мешаются в единый ком, приводя в смятение лошадей. Больше всего они походят на свору радостных собак, но лошади так совсем не думают. — Серый Ветер! — Роббу удаётся ухватить своего лютоволка за загривок и оттащить. — Лохматый Пёсик, ко мне! — Рикон с торчащими вихрами волос выбегает во внутренний двор под тревожное ржание лошадей. Чёрный лютоволк, боднув Нимерию, усаживается на задние лапы в ожидании хозяина. Робб отдаёт Серого Ветра Женевьеве, и лютоволк послушно прибивается к её ногам рядом с Уллем, что взметнулся к полам плаща заклинательницы. Нимерия, облизнувшись, смотрит на Лохматого Пёсика с почти сестринским укором. Без того большие глаза Рикона округляются ещё больше, когда он обнаруживает перед собой живого брата. Когда-то давно Рикон был уверен, совершенно точно уверен, да так, что его срывающемуся голосу на мгновение поверил даже Бран: они не вернутся, Робб, мать, отец и сёстры, не вернутся никогда. Даже если Бран никогда не расскажет о своём сне, они всё равно не вернутся. Но теперь Робб здесь, и внутри у Рикона всё переворачивается. Робб делает шаг вперёд, младший брат сшибает его, бросившись навстречу. — В последний раз, когда мы виделись, ты хватался за мои ноги, — смешливо замечает он, поглаживая светлые кудри Рикона, почти догнавшего его. Рикон стискивает руки сильнее, боясь, что это очередной сон. Он сдерживает слёзы, потому что иначе Оша толкнёт его в плечо и попросит проснуться, потому что милорду приснился кошмар. Женевьева стоит в стороне, блаженно прикрыв глаза. Улль дотягивается головой до её руки и лезет под ладонь, расчувствовавшись. Заклинательница незаметно поглаживает его под плащом, и тот тихо урчит. — Я думал, ты мёртв, — выдыхает Рикон, отстранившись. Он всматривается в лицо брата, видит свежий шрам, седую прядь, замечает, как черты его лица ожесточились, стали холодными и колкими. Но на него Робб смотрит с прежним теплом и почти отеческой заботой. — Милорд! — Оша беспокойно оглядывает внутренний двор. Серого Ветра она замечает сразу. Его она помнит очень хорошо. Он был первым лютоволком, что Оша увидела живьём. — Лорд Робб, — одичалая склоняет голову, поражённая. — Оша, — Робб кивает, обойдя Рикона. Он приближается к одичалой. — Посмотри на меня. Оша медленно поднимает голову. Её лицо всё такое же серое, тело худощавое, а волосы напоминают солому. — Спасибо, что сберегла Рикона. С губ одичалой срывается нервный смешок. Оша облегчённо выдыхает. Лохматый Пёсик одобрительно лижет ей руку в знак поддержки. Робб оборачивается, чтобы представить брату Женевьеву, но подоспевший мейстер, полноватый и с детским лицом, просит всех пройти в замок и отдохнуть с дороги, пока силы не покинули прибывших окончательно. Женевьева доверяет Арва конюхам, оставляет с ним Улля и следует за Роббом. Он успевает представить её по дороге, не забыв упомянуть, как обязан ей. Рикон смотрит на неё блестящими влажными глазами и сжимает ей руку горячо и пылко. Женевьева чувствует, как он ей благодарен, буквально кожей, и устало, но дружелюбно улыбается в ответ. Большой зал в Последнем Очаге меньше, чем в Винтерфелле, но там так же тепло. Света здесь гораздо больше, отчего стены, обычно бывавшие серыми, окрашиваются в глубокий оранжевый с красноватым оттенком. Воздух одуряюще пахнет зажаренным диким быком, печёной тыквой и луком, свежим хлебом и вином. Рикон впервые за долгое время смеётся, наблюдая за братом и Серым Ветром. Лютоволк Робба слыл ужасным обжорой, и Арья никогда не упускала возможность ему об этом напомнить. Но Серому Ветру будто бы нечего было стыдиться, и он продолжал выпрашивать снедь, глядя на хозяина огромными глазами. Если бы враги, загрызенные им насмерть на поле битве, услышали об этом, они бы ни за что не поверили в такую несусветную глупость. Робб, Рикон и Оша ужинают последними. Женевьева всё приводит себя в порядок и никак не выходит к ним. Людей Робба на скорую руку накормили и разместили по пустующим пока комнатам. Заклинательница присоединяется к ужину, когда горячая туша быка становится тёплой, не обжигающей пальцы. Её лицо блестит от жирной мази, которую она догадалась захватить. Всё-таки, Женевьева знала, куда направляется, и чем ей это угрожает. Чисто вымытые, ещё влажные волосы пахнут горькими травами и свободно струятся по спине, обрамляют аккуратное лицо, а сама заклинательница выглядит посвежевшей. Она садится по правую руку от Робба, напротив Рикона, и просит прощения за опоздание. Пока заклинательница продолжает знакомство с кухней Севера, Робб принимает серьёзный вид и начинает долгий рассказ о своём спасении. Женевьева, увлечённая необычайно сочным мясом, изредка ловит на себе любопытный и недоверчивый взгляд Оши, робкий взгляд Рикона. Она поглощает мягкую тыкву, тающую во рту, запивает всё это пряным вином, Рикону едва улыбается, а одичалой бросает ответный твёрдый взгляд, догадываясь, что может служить причиной такого любопытства. Вольный народ, всю жизнь проведший за Стеной, трудно обмануть в любом деле, что касается Севера. Оша буквально почуяла чужеземку, натуральную южанку, и даже костюм северянки её не спасает. Для одичалых всё, что находится за Стеной, носит презрительной название «Юг», а у Женевьевы ещё не было возможности сказать, что Асшай — вовсе не южное государство. — Я видел это во сне, — произносит Рикон, когда Робб заканчивает повествование, — но снова верить снам было страшно. — Ты видишь вещие сны? — Робб делает глоток вина. Бык стоит в горле, а желудок полон тёплой пищи, от чего Робб чувствует себя плотным и тугим, как мешок, доверху набитый зерном. — Как и Бран, — Рикон ощипывает остывшую тушу и кормит своего лютоволка под столом. Сытая Нимерия наблюдает за ними из-под приоткрытых век, улегшись поодаль от стола, у высоких окон. Серый Ветер по обыкновению устраивает вытянутую морду на коленях у Женевьевы. — Куда он направлялся, когда вы разминулись? — серьёзность не покидает Робба. Теперь к сведённым бровям прибавляется беспокойство. — На Север. С нами были Мира и Жойен из дома Ридов. Бран хотел перейти за Стену, — Рикон интуитивно угадывает, что это не понравится старшему брату, и плечи его сами собой опадают. Робб сжимает руку в кулак и качает головой. — Что ему понадобилось за Стеной, Рикон? — Маленький лорд видит сны, — вступает в разговор Оша, придвинувшись ближе к столу. Робб бросает на неё тяжёлый взгляд, кивком велит продолжать. — Мальчишка Ридов называет его варгом, а во снах маленькому лорду приходит трёхглазый ворон. В одном из снов Бран сам стал им. — Ему нужны ответы, — бормочет Робб, опуская глаза, вспоминая, что говорила Женевьева о Бране: он может летать, как ворон. Когда он их поднимает, взгляд его немедленно падает на заклинательницу. Её грудь вздымается и опадает. Женевьева понимает всё без слов. Она убирает морду Серого Ветра с колен и разворачивается к очагу за спиной. Её по-прежнему блестящее лицо разрезают тонкие полоски морщин, когда Женевьева щурится, глядя в яркое пламя. — Бран в прошлом. В настоящем. В будущем. Он — всё, и в то же время ничто. Его путают корни, чёрные и толстые, а за корнями снег без конца и без края. А за спиной у него лес. Живой. Обретший форму и дыхание лес, древность во плоти. — Дети леса, — догадывается Оша, а лицо её светлеет. — Стало быть, маленький лорд в безопасности. Женевьева поворачивается на голос. Робб видит в её глазах красные отблески, как это бывало раньше. Лохматый Пёсик чувствует в этом взгляде угрозу, и шерсть на загривке у него встаёт дыбом. Серый Ветер коротко рычит в ответ. — Нельзя, Лохматый Пёсик, — Рикон опускает руку в чёрную шерсть. Робб бросает на своего лютоволка короткий взгляд. Женевьева делает глубокий вдох и возвращает лицу прежнюю благожелательность. Лютоволки успокаиваются. — Дети леса не так безвредны, как вам рассказывали, — произносит Женевьева, устраивая руки на столе. — Они ненавидят людей, даже тех, в ком течёт их кровь. Люди уничтожили их, не оставив ничего, кроме редких чардрев и детских сказок. Кому такое придётся по нраву? — Что жрица Красного бога может знать о Детях леса? — Оша, повидавшая на своём веку немало, понимает, что из себя представляет Женевьева лишь по одной её способности говорить с огнём. Пусть одичалые и живут по ту сторону Стены, но о жизни на другой стороне что-то да знают. — Правду, — отрезает Женевьева, нисколько не обидевшись. — Дети леса хотят возродиться. Им не удалось погубить первых королей. Теперь они попытаются уничтожить последних. — Ты просила обратить мечи на Север, — вспоминает Робб, обращаясь к Оше. — Мечи нужны против Иных, милорд, — поясняет Оша, сама припоминая свою просьбу, высказанную, когда Молодой Волк созывал знамёна, чтобы отправиться на Юг. — Их создали Дети леса, чтобы уничтожить людей. Теперь Иные платят им за это, — продолжает настаивать Женевьева. — Вы хотите уничтожить Старых богов, милорд? — Оша поражена, кажется, до глубины души. — Я думал, одичалые — безбожники, — удивляется Робб. — Боги рождаются и умирают, Оша, — говорит Женевьева назидательно, как кажется Рикону. — Одни сменяются другими, а по прошествии нескольких веков никто даже не вспомнит о тех, что царствовали до начала времён. Даже боги не могут жить вечно. Кроме того, Старых богов придумали люди. Люди создали религию, как это обычно бывает. Дети леса просто жили в гармонии с природой, в то время как люди нашли в ней покровительницу. — Мне нужно найти Брана и уничтожить белых ходоков. Это всё, что в моих силах, — заключает Робб, не питавший особой любви к разговорам о богах. — Ты отправишься за Стену? — выдыхает Рикон. Робб кивает. Рикон спешит добавить. — Я пойду с тобой! — Нет, Рикон. Ты отправишься домой, в Винтерфелл. Санса и мать ждут тебя. — Я ваш брат, Робб. Твой и Брана. Я должен вас защищать, — голос у Рикона непривычно твёрдый, а глаза блестят решительно. Робб усмехается на выдохе и треплет брата по волосам, восхищённый его мужеством. Женевьева вспоминает Мелисандру. Высокую и статную, с лицом в виде сердца и огненными волосами. Такой она встретила её в Храме Волантиса. Такой она остаётся до сих пор. Мужчины мечтательно смотрят ей вслед, а когда наваждение спадает, спешат встряхнуться, чувствуя, как страх кусает их за пятки. Мелисандра была страшной. Это твердили все, кому по сердцу жрица не приходилась. Гнев её был похож на возмущённую Пепельную реку. Всепоглощающий, отнимающий воздух, забивающий глаза беспросветной пеленой. Но на себе Женевьева его никогда не испытывала. Мелисандра была для неё сестрой, которой у Женевьевы быть никогда не могло. — Сейчас ты нужен нашей леди-матери, Рикон, — мягко осаждает пыл брата Робб. — Она через многое прошла, чтобы вернуться домой. Как и Санса. Вы отправитесь с Ошей на рассвете, вместе с моими людьми. — Тогда возьми с собой Лохматого Пёсика, — предлагает Рикон, сдавшись. — Только если он не будет бросаться на людей в твоё отсутствие, — ставит условие Робб. — Обещаю, — Рикон поднимается из-за стола и обнимает брата, прежде чем уйти в постель. — Доброй ночи, Робб. Доброй ночи, леди Женевьева. — Доброй ночи, лорд Рикон, — отзывается заклинательница, а затем кивает Оше. Одичалая желает им доброй ночи вслед за маленьким лордом, и в зале остаются лишь Робб и Женевьева в компании двух лютоволков. — Ты по-прежнему намереваешься пойти со мной за Стену? — спрашивает Робб, когда дверь закрывается. Он наливает вина себе и Женевьеве. — Дети леса не отдадут Брана так просто. Он им нужен. Правда, я не знаю, для чего. Но мы можем узнать это у вашего брата, как только вернём его. — Твоё колдовство поможет против них? — Огонь в моих руках такой же древний. Огонь — один из их идолов. Вашего брата и его спутников отбить поможет. — Зима за Стеной куда суровее здешней, — предупреждает Робб, замечая белый налёт треснувшей кожи на её руках. — Пока вы поправлялись в хижине, я успела приготовить мазь, чтобы спасти своё лицо. Робб усмехается, трясёт кудрями и вздыхает. Женевьева смотрит на него устало и тепло, а сама походит на оплывающую свечу. Огонь за спиной сушит влажные локоны, что теперь крупно вьются, струясь по спине. Роббу нравится, когда голову её не венчает тугое сплетение кос. Но такой он видит её редко, почти никогда. — Если бы Дети леса помогли тебе исправиться от проклятья, — вдруг произносит Робб, тихо и непривычно вкрадчиво, — ты бы осталась верной своему богу, Женевьева? Ты бы позволила им жить? Женевьева на мгновение опускает глаза на пустую, лоснящуюся от жира тарелку, где расплывается её искорёженное отражение, а затем устремляет взгляд на Робба. Заклинательница поднимается с места. Деревянные ножки её кресла неприятно скребут камень. Женевьева встаёт у очага и пусто смотрит на шипящее пламя. Её лицо твердеет, становится непроницаемым. Робб подтверждает свои догадки: её что-то гнетёт с тех пор, как они ступили на Север. — Я не выбирала для себя проклятья, — произносит Женевьева. Мягкости в голосе больше нет. Лишь твёрдость и звон. — Мой выбор — служить Владыке света. Как я могу предать саму себя, милорд? Я пообещала ему нести свет. Это мой долг — беречь мир от тьмы. И я не вправе размениваться, когда на кону стоит судьба стольких людей. Женевьева поворачивает голову. Робб поднимается, видит, как глаза её опасно блестят. Стекло глаз вот-вот разобьётся и осыплется на землю сотней осколков из слёз. Он подходит ближе, чувствует, что заклинательнице ещё есть, что сказать — губы её приоткрыты. — Я знаю, вы жалеете о том, что сделали, и о том, чего сделать не смогли. Вы всё ещё корите себя, но это должно прекратиться. Вы были мальчишкой, милорд, обременённым короной и долгом. Теперь мальчишка мёртв. И только вам решать, кто воскреснет вместо него. Тот, кто способен держать слово, какой бы ни была его цена? Или же тот, кто навечно останется в прошлом, похороненный в собственных останках и вовсе неспособный воскреснуть? Женевьева старается говорить размеренно, так, чтобы голос не звенел. Так, чтобы себя не выдать. Робб прищуривается, выдерживает её тяжёлый взгляд. Внутри всё рвётся и выворачивается наизнанку. Ему кажется, он умер и никак не может воскреснуть. Всё, что он видит — лишь посмертный сон, длиною в новую жизнь. Робб, сжав челюсти, находит шершавую снаружи и бесконечно тёплую внутри руку Женевьевы, оплетает её пальцами, крепко и точно намертво. — Однажды я дал слово и с тех пор обхожусь с этим осторожно. Но я намерен действовать и выполнить всё, что покажется мне возможным, Женевьева, чтобы на этот раз победа была за нами. Заклинательница сжимает его руку, а губы так странно разъезжаются в надменной ухмылке. — Даже если я попрошу вас об убийстве? — Женевьева на мгновение превращается во что-то неприятное и тёмное, текучее и беспросветное. — Если того потребует долг, — мужественно и уверенно отвечает Робб. Женевьева прикрывает глаза и резко выдыхает, снова меняясь в лице. Она подаётся к нему навстречу и оставляет под шрамом на щеке сухой, горячий поцелуй. — Не подведите меня, ваша милость, — шепчет заклинательница, касаясь его щеки своей. Мазь на её лице оказывается прохладной и почему-то совсем не нагревается. — Вы — мой единственный свет. Робб не слышит в этом никакой пошлости и пафоса. Только хрупкую надежду, которая может рассыпаться в прах от одного неосторожного касания, и отчаяние, звенящее и полнотелое, заполняющее собой всё вокруг. Красная крона чардрев на белом фоне выглядит пугающе красиво. Кейтилин сидит спиной к шершавому лицу на стволе и слушает тишину. Вестей от Робба всё ещё нет, хотя прошло уже чуть больше четверых суток. Мизинец не прислал ответ и всё ещё не почтил Винтерфелл своим присутствием, но Кейтилин давно научилась терпеливо ждать. Её одиночество нарушают неторопливые шаги, хруст снега и шорох подола шерстяного платья. — Дозорные видели с крепостных стен, как в сторону Винтерфелла движутся всадники со знаменем Орлиного Гнезда, — Санса подходит к матери и останавливается в паре шагов от неё. — Надеюсь, у нас всё получится. Ты готова? Кейтилин поднимает голову. Ей выцветшие с годами глаза пугают Сансу своей пустотой. — Он смотрел мне в глаза, клялся в любви и врал, Санса. Думаю, даже то, что мы приготовили для него, будет слишком мягким наказанием. — Он делал тоже самое и со мной, — печально замечает Санса и протягивает матери кинжал из валирийской стали. Драконья кость на рукояти, чёрная с позолотой, совсем не переливается, только поглощает свет. — Это стало его прощальным подарком на мою свадьбу. Я всё это время гадала, что ещё он попросит взамен. — Пощады. Кейтилин решительно поднимается на ноги и берёт в руки кинжал. На этот раз руки касается рукоять, а не лезвие. Бриенна появляется в богороще незаметно. — Леди Кейтилин, леди Санса, лорд Бейлиш с сопровождением прибыл в Винтерфелл. — Проводи его в главный зал, Бриенна, и не спускай с него глаз, — велит Кейтилин. — Я скоро буду, — добавляет Санса. Бриенна кивает и удаляется. Санса сжимает руку матери и заглядывает ей в глаза. Кейтилин прикрывает глаза и прислоняется к её лбу своим, делая глубокий вдох перед затяжным прыжком в пропасть. Они стоят так ещё немного, позволяя лёгкому снежному покрывалу укрыть их с головой, а затем, встрепенувшись, отправляются в замок. Лорд Бейлиш слезает с коня и осматривается. Серый и угрюмый Винтерфелл ему ничуть не нравится. Неудивительно, что именно такой замок стал резиденцией Старков. В этих конструкциях отражается вся их унылая суть. Мизинец следует за Бриенной, чьё лицо остаётся непроницаемым, продолжая изучать ничем не примечательную северную традицию в архитектуре. Главный зал замка впечатляет его ещё меньше, лишённый всякой роскоши и изыска. По обеим сторонам, вытянувшись, замирают люди в кожаных доспехах, а во главе длинного стола восседает Санса. Бриенна занимает место у неё за спиной. — Леди Санса, — Мизинец растягивает тонкие губы в елейной улыбке и учтиво склоняет голову, — я так рад нашей встрече. Но к чему же столько людей? Я думал, мы встретимся наедине, как подобает добрым друзьям. С высоты своего роста Бриенна смотрит на него с презрением, отчего это кажется двойной насмешкой. Санса остаётся холодной и отстранённой. — Лорд Бейлиш, — на её лице нет даже тени приветственной улыбки. Она вся — лёд и камень. — Добрым друзьям не подобает предавать друг друга. Я просила прибыть вас в Винтерфелл для честного суда. Как законная Хранительница Севера, я вынуждена делать то, что велит мне честь. — Но, леди Санса, что на это скажет лорд Болтон? — Мизинец щурится, оглядываясь по сторонам в поисках хотя бы одного солдата из Дредфорта. Знамя Старков на стенах Винтерфелла казалось ему насмешкой Болтонов над истинными хозяевами замка. — Мнение лорда Болтона должно интересовать вас в последнюю очередь, лорд Бейлиш. Свидетельства мертвецов нам ни к чему. Мизинец делает шаг назад. Санса на секунду представляется ему волчицей со светящими глазами. Маленькая Пташка давно мертва. — Вы обвиняетесь в убийстве и предательстве, вы отрицаете это? — звучно продолжает Санса, а голос её набирает силу. Глаза Мизинца начинают нервный бег, мечутся из стороны в сторону. — Простите, леди Санса, но к чему весь этот фарс? — Что именно кажется вам фарсом, лорд Бейлиш? Наверное я выразилась недостаточно ясно, прошу меня простить. Вы обвиняетесь в убийстве Лизы Аррен, вы отрицаете это? — Я пытался вас защитить, и нам обоим это известно. — О моей защите вы думали в последнюю очередь, лорд Бейлиш. Целью вашего брака с Лизой Аррен было захватить власть в Долине Арренов. А когда тётя Лиза перестала быть вам угодной, вы столкнули её в Лунную дверь и наблюдали за тем, как она падает. Вы отрицаете это? — Бедная Лиза была так встревожена, что не удержалась на ногах, а я, к своему ужасному стыду, не смог поймать её. Она всегда была обеспокоена надуманными проблемами с её сыном и с врагами. — Чуть раньше вы дали ей Слёзы Лиса, чтобы отравить Джона Аррена, и заставили написать письмо моим родителям, где во всём обвинили Ланнистеров. Вы посеяли раздор между домами Старков и Ланнистеров, вы отрицаете это? — Никогда не слышал ни о каком письме, — Мизинцу не удаётся удержать руки в покое, он принимается разводить дрожащими ладонями. — Вы обвиняетесь в сговоре с Серсеей Ланнистер и Джоффри Баратеоном, чтобы предать моего отца Неда Старка, обвинить его в измене, бросить в тюрьму, а после прилюдно казнить. Вы отрицаете это? — глаза у Сансы краснеют, наполняются слезами, но голос остаётся непоколебимым. — Отрицаю, — соглашается Мизинец. — Вас там не было, леди Санса, и вы не можете знать, что произошло на самом деле, как и ни один из здесь присутствующих. — Ты приставил кинжал к его горлу, — Кейтилин медленно входит в зал. Мизинец, не веря своим ушам, оборачивается, словно громом поражённый. Но никто, кроме него, не замечает её присутствия. Лорд Бейлиш чувствует приступ дурноты. — Кэт? — Что-то не так, лорд Бейлиш? — Санса склоняет голову и совсем не смотрит на мать. Будто она и в самом деле лишь призрак. — Вы разве не видите? — Мизинец беспомощно обращается к Сансе, но взгляд от Кейтилин отвести не может. — Ты приставил нож к горлу моего мужа, Петир, — продолжает Кейтилин, — и сказал: «Я предупреждал, чтобы вы не доверяли мне». У мертвецов нет секретов друг от друга. Перед отъездом Кейтилин попросила Женевьеву об ещё одном одолжении — показать в огне, как всё было на самом деле. Теперь Мизинцу сложно будет отвертеться. — Это безумие, — лорд Бейлиш хватается за голову и оборачивается к по-прежнему невозмутимой Сансе. — Ваша мать жива? — Моя мать мертва, и вы тому виной, лорд Бейлиш. Вы предали её. — Ты любил повторять, что был влюблён в меня ещё мальчишкой, — Кейтилин делает шаг вперёд, и в воцарившейся тишине этот шаг звучит набатом. Мизинец вздрагивает. — Ты так самоотверженно дрался за меня с Брандоном Старком в надежде вызвать мою любовь, но тебе удалось вызвать лишь мою жалость. — Леди Санса, — Мизинец молит её, готовый упасть на колени. Голова у него идёт кругом. Ни один человек в зале не выдал, что тоже видит Кейтилин, и это сводит его с ума. — Прошу, давайте поговорим наедине. — Надеешься скрыться от меня за стенами, Петир? Не выйдет. Я буду преследовать тебя, пока ты не поплатишься за всё, что сделал с моей семьёй. Тебя не спасёт ни один колдун, ни один воин, ни один замок. Ты обречён, Петир, на вечное существование со мной. Ты ведь этого так страстно желал? — Леди Санса, — Мизинец мечется к столу, подаётся вперёд, — прошу вас, я смогу всё объяснить. — Ещё одно заверение в любви к моей дочери не спасёт тебя, — уверяет Кейтилин. Санса надменно смотрит на Мизинца и делает вид, что не слышит мать. — В мире нет справедливости. Мы сами вершим её, ведь так, лорд Бейлиш? Мизинец падает на колени, словно подрубленный. Кейтилин осторожно приближается к нему. — Санса, прошу. Дайте мне шанс защитить себя. Я требую суда поединком! Санса поднимается. — Я могу быть вам благодарна за все уроки, что вы так любезно преподали мне, лорд Бейлиш. Но здесь, на Севере, никто не станет сражаться за предателя. Леди Бриенна, прошу. Бриенна опускает руку на рукоять меча. Кейтилин подходит к Мизинцу всё ближе. Глаза её неистово горят. Мизинец оборачивается, больно крутанувшись на коленях. — Кэт, — выдыхает он, вмиг переставая различать реальность и вымысел на пороге близкой смерти. — Я думала, ты никогда не предашь меня, не обманешь моего доверия. Если бы не ты, всё было бы иначе, — Кейтилин достаёт из кармана платья кинжал. Лицо Мизинца вытягивается, в глаза читается растерянность. Грань между живыми и мёртвыми стирается для него окончательно. — Зима пришла, Петир. Жаль, что ты не сможешь передать это Ланнистерам. Валирийская сталь вспарывает кожу аккурат над воротником дорого кафтана лорда Бейлиша. Последним, что он видит перед смертью, оказывается лицо живой Кейтилин Старк. Этого он всегда и хотел. Только никто не предупреждал его, как осторожно следует обращаться с собственными желаниями.