Алым-алым

Женевьева неверными пальцами проводит по выцветающему в белизну шёлку, гладит вышивку, рассматривает блестящие камни на чёрной горловине, довольная свободой от душных мехов и шкур. Она смутно помнит согбенную над тканью мать и свои исколотые пальцы после бесплодных попыток овладеть иглой. Это было так давно, будто бы и не с ней вовсе. Очередная сказка, рассказанная перед сном. Женевьева прижимает руки к груди, опуская на сложенные ладони подбородок, и прикрывает глаза. Она на мгновение представляет, как вместо расшитого камзола её обнимает мать. Долгое время воспоминания о родителях были мертвы с тех самых пор, когда жажда мести вылилась из Женевьевы чужой кровью. Но чем дальше она уходила на Север, чем чаще мертвецы оживали, пусть в холоде никакой жизни родиться не может. — Что в этом свёртке? — Женевьева оборачивается к столу, указывая на самый длинный. Мелисандра набирает жирную мазь на подушечки пальцев и поворачивает её лицо к свету. Красная женщина научилась обходиться без заклинательницы, когда волантийский храм перестал служить для них домом, но теперь, когда Женевьева вновь оказалась рядом, разлука оказывается тем ещё испытанием. — Твои щёки в ужасном состоянии, — сообщает Мелисандра, щедро обмазывая Женевьеве лицо. — Твоей мази не хватит, чтобы вернуть им прежний вид. — Ветра по ту сторону Стены куда злее, чем по эту, — произносит Женевьева. — В длинном свёртке меч, — отвечает Мару, сидя на скрипучем стуле. — Владыка Света велит отдать его Молодому Волку. — Не думала, что для этого понадобится особый меч. — Так гласит легенда, — отзывается Мару. — Ты никогда их не любил, — Мелисандра заканчивает с лицом Женевьевы и позволяет ей заняться свёртком. Женевьева вновь колет себе палец кинжалом, чтобы снять защитное заклинание, наложенное матерью. На столе и правда обнаруживается длинный меч с чёрной рукоятью в тонких белых полосах. Женевьева вынимает его из ножен, и меч оказывается достаточно тяжёл для её непривычной руки. Мелисандра отшатывается от сверкающего острия, когда Женевьева воздевает его к потолку. — Меч твоего отца, — произносит она. — Валирийская сталь, — кивает Женевьева и кладёт меч на стол. Она не помнит, чтобы отец хотя бы раз доставал оружие при ней. Сохранивший свою остроту благодаря умениям Рейды, меч так и блестит даже в тусклом свете пламени, призывно и жадно. Женевьева не сводит с него глаз. — Скажите мне, что это великая честь, — просит она внезапно севший голосом. Горло перехватывает сухой шершавой рукой. Взгляд Женевьевы мечется от гарды к острию. Она представляет, как принимает сталь в своё тело, отдавая взамен огонь, и крупно вздрагивает. Её одолевают мысли о том, что будет после, когда последняя искра её жизни погаснет, и её заберёт темнота. Мару поднимает глаза на Мелисандру. Они никогда не знали лжи, только не глядя на неё. — Тебе придётся сказать это Молодому Волку, — отвечает он. Красная женщина в отчаянной злости сверкает глазами, но понимает его правоту. — Я так устала от этих речей, Мару, — признаёт заклинательница, прижимаясь к подошедшей Мелисандре. Наученные обращаться со словом так же искусно, как и с тенями, они обе знают его вес. — Ложь забирает куда больше сил, — произносит жрица, растирая Женевьеве плечо. Заклинательница поднимает глаза на невозмутимого Мару, так и не научившись смотреть лишь в целый глаз. — Владыка Света избрал тебя, стало быть, в тебе есть сила, — уверяет Мару, скользнув пальцами по долу меча. — Не хочу ничего слышать об этом, Мару. Я говорю себе эти слова каждую ночь, и это вовсе не то, что я ожидала от него взамен за верную службу. — Сейчас не время отворачиваться от Владыки, Ив, — возражает Мелисандра. — Думаешь, для предательства веры есть подходящее время? — Женевьева с вызовом вскидывает голову. — Открывай последний свёрток, — просит Мару, избавляя Мелисандру от необходимости отвечать. Он прячет меч в ножны, с интересом разглядывая рукоять. Женевьева с тяжёлым вздохом кропит последний свёрток. Под тканью обнаруживается простая шкатулка из морёного дерева. Когда капля крови попадает на замок, раздаётся тихий щелчок. Заклинательница откидывает крышку и, обомлев, замирает. Во чреве шкатулки лежит красное драконье яйцо с чёрно-белыми вкраплениями в чешуе. Женевьева протягивает руку, касаясь тёплой шершавой скорлупы, и улыбается. Тёмные глаза сверкают от набежавших слёз. — Отец всё-таки нашёл их, — шепчет она, осторожно вынимая яйцо. Мару подаётся вперёд, Мелисандра подходит ближе. — Вы знаете, чтобы отыскать его убийц, я родила Улля. Оказалось, отец нашёл драконью кладку в Краю теней. Разбойники как-то прознали про это, подкараулили отца и украли яйца. Они сказали, яиц было три. Их благополучно продали какому-то торговцу. Должно быть, это яйцо отец успел спрятать. Женевьева ласково гладит красную с вкраплениями чешую. Слеза вязнет в густой мази на щеке. Заклинательнице кажется, она знает о драконах всё. Она столько раз представляла, как отец приносит домой найденную кладку, как яйца трещат под натиском огня, являя миру драконов, что считались исчезнувшими навеки. Женевьева однажды мечтала дракона оседлать. Заклинательница передаёт яйцо Мелисандре, и жрица после осмотра замечает в скорлупе трещину. — Стало быть, всё верно, — Женевьева тянется к незамеченным ранее в шкатулке свиткам, садится и разворачивает первый попавшийся свёрток. Она никогда не видела материнский почерк, но сердце, затрепетав, подсказывает, что письмо написано Рейдой. Острые асшайские буквы больше походят на колья, грубы и неласковы, но слова, что из них складывались, сочатся любовью и светом. Женевьева дважды перечитывает письмо, медленно, неторопливо, представляя, будто мать сидит напротив и говорит с ней лично, не через сохранившие цвет чернила. Проведя пальцами по влажным нижним векам, Женевьева откладывает письмо и закусывает губу. — Это письмо от матери, — произносит заклинательница, — она говорит, всё это я должна была получить, когда покину храм. Когда Владыка Света освободит меня от проклятия. Она действительно верила, что я покину храм Рглора свободной. Почему ты не выполнил просьбу моей матери, когда я отплывала из Волантиса, Мару? — Разве ты была свободна? — спрашивает Мару, возвращая тяжёлое, словно каменное яйцо в шкатулку. — Разве короли перестали являться тебе, когда ты покидала храм? Женевьева упрямо молчит. — Владыка Света заключил с твоей матерью соглашение, — продолжает Мару, покровительственно глядя на неё сверху, — ты славно послужила ему, и теперь он дарует тебе свободу. Ты больше не служишь королям, Женевьева, если только сама этого не пожелаешь. Просьба твоей матери исполнена точно в срок. Женевьева переводит взгляд на Мелисандру. Она помнит, какой огромной казалась ей красная женщина тогда, в их первую встречу, но когда перед ней появился Мару, заклинательница едва не подавилась собственным языком. Мару был непроницаем, как скала, из которого и был вытесан храм. Он никого не привечал, кроме, пожалуй, Мелисандры. Со временем к нему подобралась и Женевьева, сумев слегка обтесать его острые выступы. — Всю свою жизнь я думала, как буду рада свободе, — медленно произносит Женевьева, — представляла, как забьётся сердце, когда Владыка скажет мне об этом. Но оно не бьётся. Мелисандра становится у неё за спиной, кладёт руку на грудь, нащупывая сердцебиение. Мару садится на корточки, чтобы лицо Женевьевы было прямо перед ним. — Твоя свобода всегда была здесь, — он тянет пальцы к её сердцу под ладонью Мелисандры, — и пока твоё сердце бьётся, пусть тебе так и не кажется, позволь этой свободе гореть. Пусть это будут твои самые яркие дни. Женевьева тянет ладонь к его лицу и закрывает левый глаз. Мару низко смеётся, и заклинательница улыбается в ответ. Мелисандра утыкается носом в пахнущую травами макушку Женевьевы, чтобы скрыть свои слёзы. — Открывай второе письмо, — шепчет она, а сама принимается расчёсывать заклинательнице волосы, чтобы занять руки. Женевьева тянется к оставшемуся свитку. На сургучной печати она разглядывает голову неизвестного ей зверя, снимает верёвку и разворачивает бумагу. Внутри, на общем языке, лорд Рагнар Райм сообщает, что его меч и его земли, граничащие с владениями Болтонов и Мандерли, простирающиеся на юг и на запад до реки Белый нож, вместе с родовым замком принадлежат его законной наследнице Женевьеве Райм, что родилась в браке между ним и Рейдой Асшайской, о чём сделана соответствующая запись в документах Цитадели. — Трёхглазый ворон сказал, я леди древнего северного дома, — произносит заклинательница, продолжая держать письмо в руках, — это оказалось правдой. Мелисандра закалывает ей передние пряди на затылке и принимает документ. — Нужно будет спросить у Робба Старка, могу ли я передать это наследство кому-то ещё. Например тебе, Мел. — Если меня не заберут Иные, Луковый Рыцарь это исправит, — возражает Мелисандра, скатывая пергамент и возвращая его в шкатулку вместе с сургучной печатью. — Ты всё-таки призналась, — сокрушается Женевьева, обмякая на стуле. — Я говорила тебе, что намерена это сделать. — Не позволяй ей этого, Мару, — Женевьева поворачивается к жрецу, — если вы выживете, забирай её и уезжайте. — Не смей решать за меня, Женевьева, — голос Мелисадры звенит. Заклинательница ощетинивается от полного имени в её устах. — Я сделаю, что должна. Мы все это сделаем. Лицо Мелисандры мгновенно превращается в холодную маску. Глаза Женевьевы упрямо сверлят её лёд. — Порой мне кажется, что вы и правда сёстры, — произносит Мару, ослабляя напряжение. Женевьева фыркает, сдаваясь. Она трёт ладонью лицо, забывая про мазь. — Тогда не позволяй им убивать тебя. Джон Сноу не заплатит тебе смертью за жизнь. Робб Старк не станет лишать тебя жизни моим мечом. Они наверняка изгонят тебя. Если так случится, забирай Улля и яйцо. Сделай всё, что угодно, но заставь дракона вылупиться. Может, тебе даже удастся на нём полетать. Мелисандра забирает Женевьеву к себе в объятия, надёжно пряча её в своих руках. Ей не хочется думать о конце, о темноте ночи, о предстоящем холоде дней. Они все дошли до черты с тысячелетней усталостью на костях. Пришла пора избавиться от этого бремени и дальше идти налегке. — А что не сбудется, то нам приснится, — баюкает Мелисандра как когда-то давно. — Как сон золотой, — Женевьева прикрывает глаза, отливая этот момент в сердце на память. Они стоят так какое-то время в тишине, пока заклинательница, отстранившись, не произносит: — Пока мы были за Стеной, я всё время думала о том, как напьюсь с Торосом по возвращению. — О, у тебя было время думать о старом пьянчуге рядом с Молодым Волком, — Мару издевательски вскидывает бровь. Женевьева поворачивается к нему с усмешкой. Она хочет сказать ему, что рядом с Молодым Волком ей не думалось ни о чём, кроме искренности его тела, его глаз, проникающих ей под рубцеватую кожу, его ладони на её чреве, его дыхания у неё на шее. Рядом с Роббом всё стихало, а когда звук возвращался, он был совсем иным. Но Женевьева не произносит ни слова. Мару всё видит в её горящих глазах. Прежде, чем спуститься в трапезную, Женевьева решает проведать Арва. Истосковавшийся по хозяйке конь приходит в беспокойство, когда снова видит её красные одежды и ощущает её всегда тёплую руку на морде. Заклинательница жмётся к коню щекой, не прекращая поглаживаний, а затем находит щётку и принимается чесать Арву шелковистую гриву, принося свои извинения за долгое отсутствие. — Ты ведь не думаешь прятаться от меня в тенях, — произносит она какое-то время спустя, чувствуя на себе пристальный взгляд. Под свет факелов выходит красный жрец. Высокий, с точёным лицом, но крупноватым носом, и зелёными, на удивление живыми глазами. Он щурится, будто бы с годами утратил зоркость, и складывает руки на груди. — Не думаю, — отвечает жрец глубоким грудным голосом, жестом откидывая чёрную волнистую прядь со лба. Женевьева откладывает щётку, целует Арва в морду и оборачивается, встречаясь с ним взглядом. С их последней встречи прошло столько лет, а он всё прежний, обласканный светом Владыки, напоенный тёмной асшайской магией. Каллакс оглядывает Женевьеву пристально, с головы до ног, сравнивая с тем образом, что остался у него в памяти, когда он продавал её в волантийский храм. Она вытянулась, но той жрицы, что встречала их тогда, не догнала. Девчонка, с безрассудством ринувшаяся в пучину колдовства, возомнившая себя достаточно сильной по природе, чтобы отказаться от обучения, вобрала в себя мудрость ушедших королей, обернулась их кровью и ступила на мёрзлые земли, что всегда таились в её тенях. — А я не думала, что ты и в самом деле явишься на край света. Ты всегда казался мне непригодным для битв и сражений. — Главные битвы происходят внутри, — невозмутимо парирует Каллакс. — Но твоя мудрость всегда мне нравилась, — Женевьева смыкает опущенные руки, разглядывая жреца. Его красота пленила её совсем девчонкой, она помнит, как трепетало её естество при одном только взгляде на него. Но весь трепет исчез, когда Каллакс решил избавить себя и асшайский храм от обозлившейся, обзаведшейся второй тенью Женевьевы. Злость не покидала заклинательницу годами. С тех самых пор, как она потеряла отца, а затем узнала, что проклята. Усилия матери избавить её от этой ужасной участи Женевьеве казались напрасными: служить какому-то богу, служа при этом королям виделось ей мучением. — Я видел твою тень, — говорит Каллакс, — удивительно, она всё никак не растает. Могу я посмотреть поближе? — Улль помогает лорду Брану. — Я не позволю себе отнимать такого ценного помощника у его милости надолго. Женевьева со вздохом расплетает пальцы и зовёт Улля. Тень шустро прибивается к её ногам пару мгновений спустя и цепляется за ладонь. Каллакс подходит ближе и протягивает руку. Улль поднимает голову, дожидается кивка Женевьевы и переползает к жрецу. Заклинательнице всегда было любопытно, признает ли Улль в Каллаксе отца, как он признал в ней мать. Она давно свыклась с мыслью, что детей, кроме этой тени, у неё, возможно, больше не будет. Желание стать матерью живым детям из плоти и крови никогда не грело ей грудь. Каллакс бережно ощупывает чёрное тельце Улля, а тень смотрит на него в ответ его собственными глазами. Жрец всё ещё благодарен, что у тени нет его лица. — Всё это время я пытался найти ответ, — произносит Каллакс, опуская руку. Улль возвращается к ладони заклинательницы. — Но не смог. — Возможно, я просто ошиблась, когда колдовала, — Женевьева жмёт плечами. — А возможно, так и должно было произойти. — Хватит, Каллакс. Я больше не хочу знать, почему и как. Мне достаточно того, что он есть и помогает мне. — Но мне удалось узнать, когда он всё-таки растает. Женевьева находит ответ в глазах Каллакса и смиренно кивает. Она тянет Улля к себе. Тень жмётся к её щеке, обвивая шею. — Должно быть, так будет правильно, — горько шепчет заклинательница. — Я привела его в этот мир, мне и уводить. Идём, Каллакс, выпьем вина за встречу, пока оно ещё осталось. Серый Ветер скребётся в дверь, и Робб выпускает его из кабинета Джона. Арья садится у очага, устраивая голову Нимерии на коленях. Бран, накинув блестящие вороньи перья, пускается в долгие объяснения своей новой сущности. Когда брат говорит, что видит прошлое, Арья напрягается. — Когда ты уходил на Юг, — Бран обращается к Роббу, — Рикон знал, что ни ты, ни матушка не вернётесь домой. Какое-то время так и было, пока не вмешался огненный бог. Теперь всё должно выйти иначе. — Ты можешь сказать нам, как? — спрашивает Джон. — События уже сложились. Я не могу вмешиваться в ход вещей. Мне нужно больше заниматься, пока я не овладею этим мастерством в полной мере. — Ты можешь сказать, выиграем ли мы эту войну? — произносит Арья, не привыкшая к новому обледеневшему голосу младшего брата. — Нет, Арья. Но я могу сказать кое-что другое. Речь о Джоне. Джон внутренне подбирается, сжимая кулак. Он смотрит на Робба, Арью и возвращается к Брану, чувствуя, как в желудке холодеет. Призрак у его ног вытягивает передние лапы и кладёт между ними морду, навострив уши. — Это должно остаться здесь, между нами, пока не придёт час открыться другим, — строго предупреждает Бран. Робб не может удержаться от усмешки и опускает голову, чтобы брат её не видел, запоздало думая, что от него теперь наверняка нельзя ничего утаить. — Тогда нужно отослать тень, — Арья кивает на Улля в углу. — Леди Женевьева знает об этом, — возражает Бран. Арья готовится возмутиться, но Робб её останавливает. — Иди к матери, Улль. Бран позовет тебя, если понадобишься. Тень шустро выбирается из угла и исчезает из кабинета в мгновение ока. — Почему вам так нравится называть ведьм леди? — кривится Арья. — Потому что так и есть, — отвечает Бран. — Леди Женевьева — леди древнего северного дома, её предок строил Стену вместе с Брандоном Строителем. — Женевьева помогла отбить Винтерфелл у Болтонов, Арья, — продолжает Робб, — спасла… — Я знаю, Робб. Но она всё равно ведьма, ведь так? — Робб, покачав головой, со вздохом соглашается. — Значит, я всё говорю верно. Что ты хотел рассказать о Джоне, Бран? Арья делает вид, что суровые глаза Робба ей нипочём, и в ожидании ёрзает у огня. Робб, позабывший было об упрямстве сестры, смягчает взгляд. Бран чувствует на себе три пары глаз, и его тянет по-птичьи встрепенуться. Лето мирно дремлет рядом с Призраком, уставший от скитаний и хозяйских историй. Джон смотрит на брата в ожидании. — Ты Старк, Джон, — произносит Бран, глядя ему в глаза, — но не по отцу. Наш отец лишь поклялся твоей матери сберечь тебя. Он жил, храня один секрет, и погиб, не сумев сохранить другой. Твоей матерью была Лианна Старк, Джон, а отцом — Рейгар Таргариен, старший сын Безумного Короля, и при рождении тебе было дано имя Эйгон. Эйгон Таргариен. Джон чувствует себя прибитым к земле. Он так хотел знать хотя бы материнское имя, и теперь это знание оттягивает ему грудь. — У тебя нет моего имени, но в тебе моя кровь. Так сказал мне отец, когда мы виделись в последний раз, — Джон тяжело поднимается и отходит к потемневшему от ночи окну. Правде тяжело пробиться внутрь. Джон не может перестать сопротивляться. — Если бы Роберт Баратеон узнал, ты был бы мёртв, — медленно произносит Робб, принимая откровение. — Отец пожертвовал своим именем, доверием нашей матери, чтобы ты мог жить. Джон пусто смотрит на рассыпающееся в пепел небо. Человек, честь которого стала мерилом на всём Севере, пожертвовал ею ради него. Горло болезненно сжимает. — Это значит, что я теперь бастард Таргариенов? — спрашивает он, не поворачивая головы. — Ты никогда не был бастардом, потому как был рождён в законном браке, — отвечает Бран. Всю жизнь Джон сносил лишения и издевательства из-за отсутствия знатного имени, чтобы не умереть последним из древнего рода сразу после рождения. Арья треснувшим взглядом спрашивает Робба, что им теперь делать. Ей всегда было всё равно, чья кровь течёт у Джона в теле. Джон был ей братом, а другого она не признавала. — Хочешь побыть один, Джон? — заботливо спрашивает Робб. Джон, поразмыслив, кивает. Арья поднимается с пола и подходит к нему сзади, ныряя под руку. — Мне всё равно, кто твой отец и кто твоя мать. Даже если ты уедешь на Юг и больше никогда не вернёшься домой, ты всё равно будешь моим братом, — говорит она, сжимая рукоять Иглы. Джон опускает на неё глаза. Робб, приблизившись, стискивает ему плечо. — Ты всегда будешь нам братом, Джон, — поддерживает Бран, избавляясь от вороньих перьев. Джон целует Арью в макушку, сжимает ладонь Робба у себя на плече. Вернувшийся Улль вытягивается и поднимает Брана на руки. Джон прижимается к брату лбом и остаётся наедине с собой и призраками прошлого. В трапезной тепло и тягуче, густо пахнет мясом и сладким вином. Угрюмые серые стены становятся красными. Красным становится весь мир от обилия жрецов и жриц Рглора. Торос, прихлёбывая привезённое кем-то янтарное вино с Летних островов, без умолку рассказывает ужасно похабные истории, но делает это так выразительно и с чувством, что Женевьева едва не давится коркой от пирога из свинины. Даже Мелисандра рядом с ней улыбается, предпочитая спрятать улыбку за кубком вина. Женевьеве кажется, будто спустя столько лет она вернулась домой. Ей хорошо среди жрецов, их красных тел и горящих пламенем Владыки глаз. Заклинательница не знает всех, но даже те, кого она видит впервые, кажутся ей давно знакомыми. Прибывшие лорды поглядывают на колдунов и жрецов с опаской, на одичалых — неодобрительно, но их люди мнения господ не разделяют, а потому самые смелые из них пытаются завести приятельские отношения с южанами. Когда повествование перехватывает Тормунд, дверь в трапезную раскрывается от мощного удара, и в проёме показывается Серый Ветер. — Сдаётся мне, зверя прислали за тобой, — произносит Торос из-за кубка, подмигивая. — Или же Молодой Волк пришёл сам, — бросает Мелисандра, поведя плечом. Женевьева смотрит Серому Ветру в жёлтые глаза и улыбается. Щёки её заливает румянцем от жара и вина. — Будет вам, — отмахивается она, протягивая руку за ногой ягнёнка, — это просто голодный лютоволк, только и всего. Серый Ветер привычно устраивается рядом с Женевьевой и принимает угощение из рук. Позволив ему облизнуть жирные пальцы, заклинательница треплет его за ушами и поворачивается к столу. — Расскажи мне о нём, — велит Торос, собираясь откинуться на спину, позабыв, что сидит на скамье. — О Молодом Волке? — Женевьева делает глоток вина и облизывает губы. — Да нет же, — Торос отмахивается, — расскажи о Великом Ином. Гул в трапезной незаметно стихает, только стук зубов лютоволка об ягнячью кость нарушает тишину. Женевьева отставляет кубок и выпрямляется. — Его касание оставляет ожоги, — рассказывает она, выворачивая ладони на свет, — его глаза пусты и холодны, а огонь ему не страшен. Один взмах ледяного меча — и всё затихает. Он может колдовать и знает магию крови, — заклинательница находит глазами Гвадалахорна, заклинателя крови, и тот, заинтересовавшись, подаётся вперёд, — его армия — тысячи тысяч мертвецов. Хвала Владыке, уж они-то горят как сухой хворост. От Великого Иного разит холодом, как разит от смерти. Женевьева замолкает, и тишина остаётся лежать на плечах. — Стало быть, хорошо, что я прихватил побольше мечей, — говорит Торос без страха в голосе, — нашпигую этих мёртвых ублюдков, да так, что им больше не захочется. Давайте-ка все выпьем, за победу! — На Стену ещё не прибыла армия с Юга, а ты собрался за это пить? — заклинательница вскидывает брови. — Ты стала такой пресной, когда ступила на Север, — кривится Торос, — нахваталась от этих кислых северян. Забыла, что мы всегда нечто большее, чем думаем про себя? Жрец подаётся вперёд с горящими глазами и дразняще смотрит на Женевьеву. Его взгляд что-то топит в ней, болезненное и колючее. Заклинательнице становится так легко, как не бывало, пожалуй, давно. Она поднимает кубок. — И да сгорит Великий Иной в пламени Владыки Света, и да благословенны будем мы его огнём! — произносит Женевьева, разгоревшись, и трапезная вновь оживает. Снега не было почти три дня, небо было ясным, нежным голубым шёлком. Сменившись чёрным бархатом, оно обзавелось прорехами. Снег повалил густой и крупный. Робб выходит из кабинета Джона за кузницей, натягивая перчатки. Он оглядывает двор в поисках Серого Ветра, но лютоволка нигде нет. Арья выходит следом, жмурясь от летящих в лицо хлопьев. — Если Джон Таргариен, — говорит она, поднимая глаза на Робба, — значит ли это, что теперь у него есть права на трон? — Даже больше, чем у Дейнерис Таргариен, — согласно кивает Робб. Улль выносит Брана и останавливается рядом. — Как думаешь, матушка примет его, когда узнает правду? — продолжает Арья. — Она знает, — отвечает Бран вместо Робба. — С тобой теперь невозможно разговаривать. Ты всё знаешь наперёд, — жалуется Арья, переведя на него взгляд. — И это очень утомительно, — признаётся Бран. — Идите в постель, — велит Робб, — впереди тяжёлые дни. Добрых снов. Он сначала целует в лоб Арью, а затем и Брана. Молодой Волк смотрит, как они поднимаются по лестнице вместе с лютоволками, и переживания прошлого волной поднимаются в нём. Он возвращается назад, к мальчишке, что собрал знамёна, развязал войну, был готов пожертвовать многим, и в конце концов потерял всё. Робб сжимает кулаки, поднимает глаза к небу и прикрывает их, пытаясь отыскать Серого Ветра. Он нащупывает его тело совсем рядом и мгновение спустя чувствует под лапами холодную мёрзлую землю, а бок ему печёт Женевьева. Заклинательница, наевшись досыта и захмелев, отставляет пустой кубок и собирается спать. Мелисандра с Мару давно ушли, Каллакс, выпив за победу, отправился в постель. Женевьева договаривается с Гвадалахорном о завтрашнем осмотре Стены, поднимается со скамьи и тянет Серого Ветра следом за собой. Лютоволк сыто облизывается, подставляет мех под тёплые пальцы и выходит из трапезной следом. Женевьева жадно втягивает морозный воздух, прикрыв глаза, холод пальцами ощупывает её пострадавшее лицо. Мазь давно впиталась, но щёки всё ещё лоснятся. Это нравится заклинательнице больше, чем бесконечное шелушение. Внезапно Женевьева чувствует сомкнувшиеся зубы лютоволка на длинном рукаве. Она опускает голову и в глазах Серого Ветра замечает Робба. Лютоволк ведёт головой в сторону кузницы, и хозяин покидает его разум. Робб, вернувшись в тело, смотрит на вновь красную Женевьеву, и не может решить для себя, что же ей больше к лицу: серость его дома, белизна северных земель или же краснота крови её собственной веры. Заклинательница медленно пересекает двор, белая перина снега покрывает ей голову и плечи. Чёрный замок затихает, чёрные братья теснятся в казармах, лорды давно смотрят сны, и только жрецы и одичалые топят подступивший холод вином. Робба обдаёт теплом, как и всегда, если Женевьева оказывается рядом. Заклинательница останавливается ровно в двух шагах от него и устало, но мягко улыбается. Они не оставались наедине с тех пор, как отыскали Брана. Им оставались лишь ночи у костра, когда Бран, Мира и Ходор засыпали, а Улль заступал в дозор. Робб продолжал класть Женевьеву у костра, чтобы она питалась пламенем, крепко обнимая её со спины. Её ладонь накрывала его, и от этого становилось жарко, как в самый разгар лета. — Тебе лучше? — заботится Робб. Он снимает перчатку и протягивает руку, чтобы коснуться лица Женевьевы. — Мелисандра извела почти всю мою мазь, — отвечает Женевьева, перехватывая его ладонь своей. Их пальцы сплетаются, укрытые длинным шёлковым рукавом. — Немного её заботы, немного вина и отвратительных историй Тороса привели меня в чувство. Но за Стену я больше не отправлюсь. Не дальше кромки леса. — Север испытывает тебя, Женевьева. И ты хорошо справляешься. Ещё немного, и он совсем примет тебя, — Робб оставляет между ними ровно шаг. Сердце в груди бьётся гулко, с опаляющим трепетом. — Осталось лишь выяснить, приму ли его я, — Женевьева остаётся на месте, улыбка на губах гаснет. Хмель медленно покидает её, уступая место трезвости рассудка и потопленным переживаниям. — Мару привёз мне письмо от отца. В нём он признаёт мои права на наследство и передаёт мне замок вместе с землёй. Стало быть, вы и правда можете воспользоваться моим гостеприимством, ваша милость, не покидая при этом Севера. — Ты можешь перестать звать меня милостью, когда мы одни, — просит Робб. Женевьева смотрит на Серого Ветра и качает головой. — Он никому не скажет, — Молодой Волк лишает их расстояния, шагая в пекло в надежде не сгореть дотла. Женевьева уступает его натиску, вспоминая слова Мару. Робб опускает руку ей на талию, притягивая к себе, наклоняется, вдыхая запах трав, вина и жжёного сахара. Его губы едва касаются приоткрытых губ заклинательницы, когда она вздрагивает от далёкого хлопка двери. Теон Грейджой, отправив ворона с письмом к сестре, выходит из птичника, не глядя по сторонам, но две тёмные фигуры у кузницы всё же замечает. Он на мгновение замирает, встретившись с мёрзлым взглядом Робба. В груди его шевелится что-то давно забытое, похожее на надежду, но девиз его дома подходит случаю, как никогда. Теон разочарованно опускает голову и быстрым шагом покидает двор. — Лорд Теон очень мучается здесь, ваша милость, — замечает Женевьева, провожая его взглядом. — Женевьева, — бросает Робб, тоже глядя Теону вслед. — Робб, — голос заклинательницы становится гулким. Молодой Волк оборачивается, упрямо сжимая челюсть. — Боги благоволили тебе, ты рос на своей земле, свободным и обласканным. Ты никогда не знал неволи. Теон Грейджой был пленником в Винтерфелле, пусть никто и не говорил о том открыто. — Я считал его своим братом, — резко возражает Робб. — Улучшало ли это его положение? Леди Санса прошла такой же путь в Королевской Гавани, но никто не судит её за возвращение домой. Теон Грейджой никогда не принадлежал к какому-либо дому по-настоящему, и вместе с тем он принадлежал обоим домам сразу. — Для чего ты мне это говоришь? — Нед Старк на утро перед казнью пришёл ко мне на поляну с последней просьбой: собрать стаю вместе. Мне казалось, в его стае семь волчат. — Волки отличаются своей верностью, Женевьева. Я обещал помиловать любого сдавшегося Железнорождённого, но не Теона. Север суров к предателям. Ты не можешь просить меня о его прощении. — Не могу. И не стану. Но этой битве тебе нужен каждый меч и каждый брат. Робб отпускает Женевьеву и отстраняется, отвернувшись. Он зло натягивает перчатку, жмёт кулаки, слушая хруст кожи. Когда-то давно Робб хотел заглянуть Теону в глаза и задать единственный вопрос, что терзал его так долго: почему? — В этой битве мне будет достаточно двоих, — глухо отвечает Робб. Женевьева ищет помощи у Серого Ветра, но лютоволк лишь бессильно и коротко скулит. — Мы стоим на краю ночи, а она темна и полна ужасов. Нельзя входить в неё с тяжёлым сердцем. Быть пленником и не иметь дома, в который всегда можно возвратиться — тяжёлая ноша. Как и быть изгоем за все совершённые ошибки. Теон Грейджой помог леди Сансе, откликнулся на зов. Послушай его историю, Робб. Позволь ему заслужить прощения. Я знала много упрямых королей, которых сгубило их собственное вероломство. Мне всегда казалось, не таким королём ты хотел быть. Робб смотрит на падающий снег. Он так и не спросил Теона, почему. Его ответ не вернул бы отца и погибших северян. Его ответ не изменил бы прошлого. — Подумай об этом на рассвете. Ночью думы — непосильная ноша, — Женевьева гладит Серого Ветра, оставляет на плечах у Робба тяжёлый и печальный взгляд. — Добрых снов, ваша милость. Молодой Волк оборачивается, не желая расставаться с ней так. — Женевьева, — зовёт он. Заклинательница чувствует в груди эхо от его боли. Она возвращается, протягивает к нему руки. Робб опускается ей в объятья, смыкая руки замком у неё на спине. — Я могу спеть, если тебе будет угодно, — Женевьева ласково гладит его припорошенные кудри. — Нет, — отказывается Робб после недолгих раздумий. — На этот раз я справлюсь сам. Они отстраняются друг от друга. Женевьева поправляет Роббу седую прядь и одобрительно кивает. Молодой Волк отпускает её с прежней неохотой. Серый Ветер увязывается следом. — Похоже, мой волк этой ночью предпочитает твою компанию, — Робб улыбается, — ты не станешь возражать? — Только если он не займёт половину кровати. В Чёрном замке они уже, чем в той лесной хижине. — Не позволяй ему спать в постели, Женевьева. Ты разбалуешь его. — Зверя разбаловать нельзя. Волк есть волк. Заклинательница уходит, улыбнувшись, и Серый Ветер следует за ней.