Алым-алым

Мелисандра сидит у очага и пусто смотрит на огонь, пока на коленях её сопит, свернувшись в чешуйчатый комок, дракон. Пламя молчит с того самого утра, как новое солнце разлилось по усыпанной телами белой земле. Но даже если бы огню хватило смелости шепнуть хоть что-то, красная женщина вряд ли бы это услышала. Она спускалась со Стены тогда будто слепая и оглушённая, лишь прижимала маску Женевьевы к жёсткому животу и продолжала держать спину. Ей нужно было время, чтобы перевести дух, но оно, вновь войдя в прежнюю колею, начало стремительно бежать сквозь пальцы, как горячая кровь, которой истекали раненые солдаты. Стена продолжала вздрагивать, пока Молодой Волк вместе с Джоном Сноу прижимали свои онемевшие, обессилевшие ладони к собственным изрезанным телам. Мелисандра не стала занимать лифт и выбрала ледяные ступени, выбитые прямо в Стене. Она не помнила, как спустилась, как ноги несли её в комнату, что Женевьева делила с Роббом. Внутри её уже ждал Бран, с его глаз только что слетела молочная пелена. Красная женщина мёрзлыми пальцами забрала дракона с его колен и повернулась к очагу. Она не видела, как Бран, сочувственно взглянув на неё, торопливо стёр одинокую слезу, уже заползшую на щёку, и велел Ходору увезти его. Кинжал так и остался в его руке, словно прилипший к коже. Когда дверь захлопнулась, Мелисандра рухнула на пол. Боль вонзилась в колени сотней тонких игл, но она будто бы онемела, утратила все чувства. Невыносимая, сосущая пустота была теперь вместо её тела. Красная женщина плакала, как не плакала уже десятки лет. Слёзы капали на драконий хребет и жемчугом катились вниз, по чешуйчатой коже, а Рейгналь всё спал, опоённый. Мелисандра одной рукой продолжала держать его, а второй зажимала свой рот, чтобы крик задавить в горле. Мару нашёл её такой, застывшей, и дрогнувшим голосом велел собираться, пока есть шанс уйти. Красная женщина отняла ладонь от лица, чтобы проскрежетать единственное слово: — Уходи. Мару не ушёл. Он глядел на красную маску на тяжёлом плаще Робба Старка, затем подошёл ближе, но не смог положить руку Мелисандре на плечо, опасаясь, что на ней сейчас совсем нет кожи. Жрец опустился с ней рядом, взглянув на её словно каменное лицо и потускневшие яшмовые глаза, что больше не пили пламя. Мелисандра горбилась, как руины волантийского храма, и Мару ничем не мог ей помочь. Новое солнце восходит каждый день уже неделю, отмеряя новое утро. Для Мелисандры то самое, первое, румяное и новорождённое, всё никак не закончится. Она тонет в раненых вместе с остальными жрецами, заклинателями и колдунами, лазарет разворачивается даже в Щитовом чертоге, откуда вынесли все столы и скамьи. Красная женщина берёт под своё крыло Молодого Волка, а вместе с ним и Джона. Их увечья были не смертельными, но из них так быстро вытекала сила, что пришлось оставить обоих в постели. Арья разрывалась между братьями, и они с Браном договорились дежурить у их постелей по очереди, хотя Мелисандра уверяла, что в том не было необходимости. Они оба вернулись из темноты, стало быть, и миновать сумерки не будет для них непосильной задачей. К вечеру, когда забивать руки нечем, красная женщина скрывается в конюшне вместе с Арвом. Ему сильно досталось, когда волна мертвецов поглотила его, но защита Женевьевы смягчила удар. Мелисандра после смены повязок пытается заставить Арва поесть, вынимая из рукава сладкую морковь, но он отказывается, недвижимый и отяжелевший, растянувшийся в деннике. После Арва настаёт черёд Рейгналя, и тот то ли от холода, то ли чувствуя всеобщую скорбь, мясо поглощает вяло и всё больше спит. Когда приходит ночь, Мелисандра долго лежит в постели, глядя в тёмные углы, до которых не дотягивается свет очага. Она засыпает лишь под утро, когда глаза начинают болеть словно в них насыпали песка, а тело от усталости скулит недобитым зверем. Красная женщина забывает все слова и становится молчаливой. Она отказывается от еды, питья, способная обходиться и без них. Она отказывается и от молитв. Ей больше не о чем просить Владыку Света. Ужасы ночи отступили, умерли в предрассветной пене, а клинка красная женщина не боится. Три дня назад она застала Тороса, сползшего, наконец, с постели, у очага. Он цедил вино, что использовалось для лечения, и обращался к огню так, будто бы говорил с Женевьевой. Мелисандра замерла у дверей, накинув на плечо широкую тряпицу, что из белой превратилась в серую с алыми разводами, которой она беспрестанно вытирала руки после очередной смены повязок. Торос рассказывал пламени, как его впервые застали на кухне мирийского храма, и голос его, срываясь на хриплый смех, тут же вздрагивал, садясь. Мелисандра никогда не питала к нему никакой симпатии и не понимала, почему Женевьева нашла в нём друга. Когда Торос закончил, его хмельной голос снова вздрогнул, и красная женщина поняла — это звенели слёзы. Жрец обернулся к ней с блестящими глазами, прижимая опустевший кувшин к груди, словно дитя. — Я просил Владыку вернуть её, — произнёс он, будто оправдываясь, — но у нас не осталось даже тела. Мелисандра бессильно опустилась на его остывающую постель, пряча сцепленные в замок руки в широких рукавах. Она кивнула после долгого молчания, попросив жреца рассказать что-то ещё. Торос лишь опустил голову, проглотив ком, отставил в сторону кувшин, и, зашипев от боли в задетом бедре, начал историю с неизменного слова «однажды». Мелисандра проводит пальцами по молочному хребту дракона, впервые задумываясь о том, почувствовал ли Рейгналь хоть что-то, если связь между ним и Женевьевой всё-таки установилась. Она думала, если Арв не умрёт от ран, то умрёт от тоски. Серый Ветер не отходил от Робба, но порой, когда на Чёрный замок спускалась ночь, он оставлял спящего хозяина и выходил во двор. Там, садясь на свежий снег, он принимался протяжно выть, но не от боли в израненном волчьем теле — это болело звериное сердце. Следом за ним вой подхватывали и остальные лютоволки, и замок тонул в этом звуке. От этого сердца болезненно сжимались, а луна на небе сочувственно вздрагивала. Мелисандра ждёт, когда Молодой Волк будет достаточно силён, чтобы высидеть несколько часов на первом совете после битвы, чтобы он, наконец, смог совершить правосудие, удовлетворив при этом изнывающего от праведного гнева Лукового Рыцаря. Она не чувствует страха, только бесконечную усталость. Её тень тяжелеет с каждым днём, и красная женщина уже готова отрезать её, чтобы облегчить свои мучения, но в этот вечер за ней является гвардеец от Робба, сообщая, что её ожидают в Сводчатом чертоге. — Тебе велено меня сопроводить? — спрашивает красная женщина, укрывая широкими руками дракона. — Только если миледи не знает дорогу, — с готовностью отвечает гвардеец. Мелисандра кивком головы велит ему идти. Затем она переносит дракона на постель и наводит на него морок на случай, если кому-то вздумается наведаться к ней. Ей удалось сохранить Рейгналя в секрете. Они выходили на воздух лишь глубокой ночью, когда все спали, а в солнечные дни дракона сажал на плечо Мару, и Мелисандра накидывала морок ему на плечи. Если Рейгналь подпускал к себе жреца, то красная женщина держала его на расстоянии. Мару только и оставалось, что смотреть на неё издалека, молча разделяя её скорбь по Женевьеве. Он никогда не видел её такой прежде, а потому не знал, как с Мелисандрой быть. Мару решает дать ей время. Мелисандра знает — она всегда может прислониться к нему, если станет совсем невмоготу, но в этот раз всё складывается иначе. Красная женщина тонет в собственной немощи и больше не хочет протянутой руки. Сводчатый чертог наполняется людьми, пока бледный Робб стирает испарину со лба. Пластинчатый доспех давит ему на раненый бок, Молодой Волк всё никак не может найти удобное положение, в котором тело бы не ныло, но даже если оно затихает на короткое мгновение, его сердце неумолчно завывает, с перебоями стуча в сдавленной груди. Под глазами Робба залегают тени, он успевает осунуться за эту неделю, даже несмотря на непрекращающиеся попытки Арьи накормить его, чтобы напитать силами. Когда сама она из сил выбивается, её заменяет холодная Мелисандра, и под её настойчивыми каменными глазами Робб пересиливает себя. Красная женщина выхаживает его лично, но вовсе не так, как делала это Женевьева. Её касания были холодными и острыми, а сама она сохраняла молчание, лишь изредка размыкая губы для очередного указания. Когда Мелисандра поворачивалась спиной, мир в глазах Робба оплывал подтаявшим воском — ему мерещилась Женевьева. Не хватало лишь тусклого обсидианового перелива в горящих волосах. Молодой Волк до рези в глазах вглядывался в высокий силуэт красной женщины, чтобы поймать в ней хотя бы ещё одну крупицу Женевьевы, но вместе с тем встретить заклинательницу в другой было тяжким испытанием. Тогда Робб проваливался в лихорадочный сон, где его уже ждала Женевьева. Он тёрся носом об её оголённое плечо как преданный, навеки приручённый зверь, целовал за ухом, прижимал к себе, поглаживая по волосам. Робб в этих снах растворялся, надеясь, что они никогда не закончатся, он вяз в них, как в трясине, но голос Арьи или Брана вновь и вновь вытягивал его обратно. Мелисандра всё-таки наказала им звать его, если вдруг они почувствуют, как Робб ускользает, ибо грёзы порой могли ранить сильнее меча. Немногие поняли, что произошло тогда, в Долгую Ночь, и куда после пропала алая тень Молодого Волка. С поля брани Роббу помогал уйти Маленький Джон Амбер, помятый, но выстоявший благодаря своим могучим плечам, а Тормунд на себе тащил тяжело раненого Джона. Призрак пострадал больше остальных, когда его смыло мёртвой волной. Мару удалось распознать сломанное ребро, а потому лютоволку приходилось меньше двигаться и носить повязку на грудине. Лето, в теле которого бегал Бран, уцелел больше остальных — отделался лишь царапиной на морде и отрезанными кончиком хвоста. Лохматый Пёсик лишился половины уха и вывихнул переднюю лапу. У Нимерии был сильно искусан бок снежным медведем. Серый Ветер носил повязку поперёк тела — ледяной меч Великого Иного оставил глубокую царапину на его животе. Когда на белом, подрумяненным солнцем снеге лежали лишь чёрные тела павших солдат, пламя Владыки, продолжавшее гореть, перекинулось на мёртвых, проглатывая одного за другим. Разгорелся невиданный пожар, а чёрный дым коптил медленно светлеющее небо. Когда солнце всем телом выкатилось из-за горизонта, пламя стихло и ветер, набирая полные руки золы, принялся разносить её всё дальше и дальше от Стены. Растаявший почерневший снег покрывался морозной коркой, новое утро цвело, но запах смерти всё так же висел над Чёрным замком тучным облаком. С каждым днём, когда новое солнце раз за разом раскатывалось по небу, молва о Женевьеве ползла по Чёрному замку. Лучники, бывшие на Стене, рассказывали, как прикрывали её, пока она скакала на мёртвой лошади вдоль полосы пламени, а после исчезла в тенях. Они не связывали это со вспыхнувшим в самом сердце битвы пламенем, пока один из жрецов не сказал — то был огонь Женевьевы, в котором она позволила Молодому Волку закалить меч. Жрецы говорили, так ей было суждено, Рглор избрал её в помощь Воину Света. Гвадалахорн при этом опускал седую голову и вонзал свои блёклые глаза в пол. Когда Женевьева была девчонкой, у неё совсем не было судьбы. Перед ней лежало сотни дорог: она была вольна уплыть на любом торговом судне на отцовский Север, а могла навеки затаиться в родном Асшае. Она могла стать целительницей, а могла — самой чёрной колдуньей, такой, что даже тьма не решилась бы связаться с ней. У маленькой Женевьевы не было судьбы, потому как она обладала сотней судеб сразу. Гвадалахорн видел их в её инистой крови, и ему хотелось, чтобы она выбрала для себя лучшую. Заклинатель крови даже не догадывался, что Женевьева поступила именно так. Маленький Джон был первым, кто тогда поднял за заклинательницу кубок вина среди тех, кто не был прикован к постели тяжёлыми ранами. Эдмар Талли был первым, кто вином Женевьеву напоил, вылив целый кубок на пол трапезной. — Из Чёрного замка нужно уходить, — говорит Рагана вслед за отцом, когда уцелевшие лорды занимают свои места. Робб сосредотачивается на звуке её голоса, чтобы не ускользнуть, и запускает пальцы в шерсть Серого Ветра, усевшегося рядом. Левая рука его сжимает рукоять меча. Северное Сияние висело на поясе грузом и жгло бедро, но Робб не мог от него отказаться, вернувшись к своему прежнему мечу. Бран беспокойно оглядывает брата. Теон предлагал отложить совет хотя бы на пару дней, чтобы Робб успел окрепнуть, но Молодой Волк упрямо отказывался. — Кровь северян из Стены ушла в землю, — продолжает Рагана, — кровь Старков заняла её место. Стена разрушается изнутри. Мы не сможем этого остановить, как не сможем оттянуть момент крушения. Нет лучшего способа, чем убраться отсюда, и как можно скорее. — Сколько людей ранено и сколько времени потребуется для их излечения? — спрашивает Робб. — Больше, чем простоит Стена. Мелисандра появляется в подземном чертоге из ниоткуда, словно видение, а за ней высится Мару. Её яшмовые глаза мгновенно находят сира Давоса среди прочих, отчуждённо скользят по его суровому лицу, а после останавливаются на Молодом Волке. Луковый Рыцарь по-прежнему считал Мелисандру красной и страшной, это было для него неизменным, самой её сутью. Его не смягчила ни её помощь в прошедшей Великой битве, ни её собственные потери. Сир Давос стал камнем, что не источит даже вода. Красная женщина по умолчанию избралась главной целительницей, ведающей о количестве раненых и оставшихся лекарствах, потому как теперь вместо Женевьевы была вхожа на советы лордов. — Лекарства на исходе, — сообщает Мелисандра, когда Рагана вместе с Гвадалахорном уступают ей место, — мы нуждаемся в травах, что не растут на Севере. Без них не приготовить мазей и отваров. Те, кто до сих пор не оправился от тяжёлых ран, скорее всего умрут. Молодой Волк думает о Джоне. Бран говорил, он возвращается из темноты, но слишком медленно, не так быстро, как Робб. От одной призрачной мысли, что брат может не выжить, Робба бросает в нестерпимый жар. — Магия может помочь исцелить раненых? — Робб смотрит на Мелисандру прямо. Мару видит в его глазах мольбу с примесью надежды. Жрец догадывается, он всё пытается найти Женевьеву хоть где-то, кроме своего раскрошившегося сердца, и искренне ему сочувствует — если бы вышло иначе, Мару было бы проще найти Мелисандру в Женевьеве, но это бы ни капли не облегчило его боль. — Кому-то могут помочь лишь те заклинания, что хуже смерти, — отвечает красная женщина. Сир Давос против воли вздрагивает. — Всякая магия требует цены. Молодой Волк готов заплатить? Мелисандре хотелось Робба ненавидеть, но у неё никак не выходило. Он исполнил волю Владыки Света, даже ему не служа, и подарил людям новое солнце. Красная женщина выхаживала Молодого Волка в дань памяти Женевьевы, обдавая при этом холодом, не сравнимым с северным, но вместе с тем она всё же находила в себе толику жалости. Ей было жаль его вместе с собой, потому как Женевьева значила для них обоих чуть больше, чем луна значит для ночи. Робба начинает тошнить, то ли от слов об оплате, то ли от недостатка сил. Он нарушил клятву — и заплатил за это жизнью жены, нерождённого ребёнка и собственным домом. Он прогнал тьму — и заплатил за это собственным сердцем. Ему больше не хотелось платить, ибо плата — удел Ланнистеров. — Леди Мелисандра, — подаёт голос Бран, сидящий по левую руку от Робба. Мелисандра поворачивает голову, бесстрастно глядя на него. — Леди Женевьева говорила, можно перенести недуг с тела человека на его тень. — Можно, — кивает Мелисандра, сцепив руки внизу живота в замок, — но заклинателей теней, обученных такому ремеслу, не так много. А скоро станет ещё меньше. Красная женщина поворачивает голову. Сир Давос подбирается под её взглядом, разгадав в лице, окутанном полутьмой подземного чертога, издевательскую усмешку. Но прежде, чем Мелисандра отвернётся, Луковый Рыцарь успевает заметить в её глазах блеск чего-то незнакомого, что никак не вяжется с её высокой тёмной фигурой. — И какова цена? — спрашивает Робб, наученный, замечая взгляд Мелисандры и то, как напрягся Мару за её спиной, готовый броситься на её защиту с щемящей преданностью верного зверя. — Можно перенести недуги на время, чтобы уехать из Чёрного замка, — отвечает Мелисандра, — после они вновь вернутся в тело, а дальше придётся трудиться мейстерам. — Я поручаю это вам, миледи, — кивает Робб, краем глаза следя за сиром Давосом, не находящим себе места, как и он, но совсем по иным причинам, — и прошу вас выполнить моё поручение как можно быстрее. Заговорить о возвращении мёртвых Молодой Волк не решается. Женевьева в его голове твердит, что мёртвое должно оставаться мёртвым, даже если умер он сам. Робб сжимает челюсти, на мгновение прикрыв глаза, позволив темноте под веками ослабить в них резь. Мелисандра молча склоняет голову в ответ, но чертога не покидает. Они с Мару садятся напротив сира Давоса, спокойно принимая его полный негодования взгляд. Красная женщина жалеет, что нельзя было взять с собой Рейгналя, чтобы занять пальцы. Призрак лежал у ног Джона — единственный лютоволк, что давался ей в руки, — а потому ладони пришлось забить друг другом. — Тормунд, — зовёт Робб, когда настаёт очередь разобраться с одичалыми. Он впускает тусклый свет факелов под веки, когда помятый Тормунд с рассечённой бровью поднимается с места и встаёт перед ним. Его тело под костюмом из шкур всё сплошь синее, синяки расползаются и вокруг носа, глаз, а голова звенит, не переставая. Тормунд молча смотрит на Робба исподлобья, ожидая, когда тот начнёт говорить. Великая битва в Долгой Ночи перемешала всю кровь, стёкшуюся к Стене с разных концов света. Перед тем, как подойти к краю, все лорды, одичалые, дозорные, бывшие ворами, насильниками и убийцами, колдуны, заклинатели стали равны. Они все стали воинами, простыми солдатами, что сражались не ради денег и славы, но ради самой жизни. Им больше нечего было делить. Но теперь, когда новый рассвет воссиял, одна кровь снова стала ценнее другой, а потому потекла по старому проторённому руслу, а былое единение перед лицом врага растаяло вместе с последним Иным. — Джон обещал отдать Вольному народу Дар, — произносит Робб, и на Маленького Джона находит чёрная туча, как и на тех лордов, чьи земли так долго страдали от набегов одичалых. — Дар принадлежит воронам, а Джон — главный среди них, — отвечает Тормунд, громко прочистив горло. — Какой теперь прок от дозора, если Стена рухнет? — мрачно замечает Скорбный Эдд, заменяющий Джона, пока тот не оправится. — Если Ночной Дозор будет распущен, Дар вернётся Старкам, — говорит Робб. — Джон, вроде как, тоже Старк, а, — вставляет Тормунд. — Старк, — твёрдо и без колебаний соглашается Робб, — но он не Хранитель Севера и не может распоряжаться землями. Если Вольный народ хочет жить в Даре, он должен соблюдать закон и прекратить набеги на северные дома. В случае нужды или какой беды ты, Тормунд, либо тот, кто будет избран народом, может прибыть в Винтерфелл и попросить о помощи, но не нападать на соседние земли. — Король Севера предлагает стать Вольному народу поклонщиками? — уточняет Тормунд. Уцелевшие северные лорды набирают побольше воздуха, чтобы выразить своё возмущение, но Маленький Джон, как и всегда, оказывается громче всех вместе взятых. — Старки и Амберы годами отбивали земли у одичалых, — ревёт он, — а теперь эти безбожники будут там жить? — Вольный народ ходит под Старыми богами, а не бегает от одного южного божка к другому, — отвечает Тормунд, глядя на кипящих лордов. — Зачем им вообще земля, если за Стеной больше нет никакой угрозы? Голоса сливаются в один большой гул. Тормунд гремит в ответ на нападки, невзирая на колокольный звон в голове. Робб не перекричит их, даже если приложит к этому весь остаток сил, а потому он просто переводит взгляд на своего лютоволка. Серый Ветер вскидывает голову и завывает. Лето рядом с Браном вторит брату, и оглушённые крикуны замолкают. — Вольный народ сражался с нами плечом к плечу, — размеренно произносит Робб, — они заслуживают награды. Почти каждый из нас пытался искупить своё прошлое Долгой Ночью. Полагаю, мы все заплатили достаточно. Вот мои условия, Тормунд: ты можешь не присягать мне на верность, но ты и твой народ обязаны оставить моих вассалов в покое, иначе мы оттесним вас ещё дальше от Стены. Тормунд смотрит в стылые голубые глаза Робба, в жёсткое бледное лицо, где ни одна мышца не вздрагивает от испытываемой боли. Он наблюдал за Молодым Волком на советах, слышал, что именно он убил Великого Иного. Джон часто упоминал брата, и в голосе его не было ничего, кроме теплоты, любви и бесконечной тоски с примесью сожаления — быть может, если бы его не остановили тогда его чёрные братья, он бы помог своему собственному брату. Робб был не таким, как Станнис, пусть у руки его тоже стояла красная жрица. — Мы не станем преклонять колено и жить по чужим законам, — отвечает Тормунд, помолчав, — зачем нам становиться поклонщиками, когда Север теперь свободен от мертвецов? Король может оставить Дар себе. Нам не рады на Юге, а потому мы вернёмся на Север и не станем трогать людей короля, если они не будут совать свой нос за Стену, пусть она и рухнет. Вы останетесь по эту сторону, а мы по ту, как и было сотни лет до нас. Робб смотрит на своих вассалов в ожидании ответа. Северные лорды, посоветовавшись и придя к согласию, кивают. Молодой Волк поднимается на ноги и протягивает руку. Тормунд, оглядев его с ног до головы так, будто видит впервые, принимает этот жест и приближается, чтобы скрепить договорённость рукопожатием. Когда Тормунд покидает Сводчатый чертог, Робб смотрит на Брана. Бран угадывает в обмерших глазах брата терзания и тяжесть, но ничем не может ему помочь. Он не решается протянуть к нему руку перед лордами, а потому просто кивает головой. Робб не отворачивает головы, но взгляд его становится косым. Теон, до этого момента молчаливо стоявший за его спиной у очага, едва заметно вздрагивает. Глаза северных лордов в тот же миг устремляются на него. Теон отходит от стены, огибает Робба с Серым Ветром и встаёт на то же место, где до него стоял Тормунд. И пока он идёт, в голове у Молодого Волка одна мысль сменяется другой, а иногда они сталкиваются, сливаясь в плохо различимый ком, и становится совсем невыносимо. По всем положенным законам Робб должен Теона казнить за предательство, но образ Сансы встаёт перед ним. Она рассказала ему всё, что узнала сама — Рамси уничтожил Теона, низвёл его до крупицы, затерявшейся где-то в тени, взрастив вместо него безвольное существо, лишь на вид бывшее человеком. Но эта тень сохранила его, эта тень помогла крупице вырасти. И пусть того Теона, что все знали, больше нет, но есть кто-то другой, не жаждущий прощения, но желающий делать то, что будет правильным. Для него, для людей и для богов. Теон перед Долгой Ночью пришёл к Брану. Он знал, его извинения никогда не сотрут из мальчишеской памяти голову сира Родрика Касселя, их мастера по оружию, что блёклыми глазами глядела на него из размокшей от дождя земли. Сам Теон помнил это до сих пор. Он не знал, что скажет Брану, но ему хотелось просто взглянуть в его глаза. Теон не осознавал до конца, чего ждал отыскать во взгляде Брана, но ему казалось это важным — прямо посмотреть в глаза тому, в чью жизнь он принёс кровь. Трёхглазый ворон знал — всё, что Теон когда-то совершил, привело его сюда, сделало тем, кто он есть. Бран не знал, что с этим знанием делать, но злости в сердце он не находил, как ни старался. Он не находит её и теперь, когда Теон стоит перед ним с Роббом под кинжалами взглядов северных лордов: тех, что пострадали от набегов железнорождённых, и тех, кто презирал предателей сюзерена. Но Теон никогда не был Роббу вассалом. Теон был гарантией мира между водой и снегом, хоть и суть они одно и то же. Робб скользит взглядом к Мелисандре — единственному красному пятну в полумраке чертога. Ему не хватает тёмных спокойных глаз Женевьевы, её снисходительной улыбки и шуршащего голоса. Робб спросил бы её: какую плату за содеянное можно считать достаточной? И тогда заклинательница, глубоко вздохнув перед тем, как сказать что-то, что наверняка оставит в нём след, спросила бы в ответ: достаточной для кого? И тогда Роббу вновь бы пришлось спрашивать себя: достаточно ли сделал Теон, чтобы быть им прощённым? Робб смотрит Теону в глаза, ему кажется, что время обращается в вечность, так тяготит его необходимость принять решение. Единственное, что Молодой Волк знает наверняка — второй раз окропить меч близкой, пусть и в прошлом, кровью он не сможет. Это совершенно точно выбьет из его всё ещё уставшего тела последний дух. — Теон Грейджой, — наконец произносит Робб, — ты предал меня в Войне пяти королей, ты отрицаешь это? Что сделал бы Робб, случись всё наоборот? Остался бы с теми, кто пленил его и воспитал, или же встал на сторону семьи? Робб не знает. Его бы разрывало от необходимости принять решение, как разрывает сейчас, и рано или поздно выбор был бы сделан. Но каким бы он был? — Нет, — твёрдо отвечает Теон, даже не поколебавшись. Он вверил Роббу меч, там в Риверране, а после вонзил этот меч ему в спину. — Ты захватил Винтерфелл, когда Бран исполнял обязанности лорда. Ты отрицаешь это? — Нет. — Ты убил Родрика Касселя, мастера над оружием, и сжёг двух детей-сирот с фермы, чтобы выдать их за моих братьев, ты отрицаешь это? — Нет. Тишина в чертоге раскалывается, поднимается гул. Мелисандра смотрит на сира Давоса, и тот поражается спокойствию в её глазах. Красная женщина переводит взгляд на Молодого Волка. Он думал, что выбрался из темноты, когда сегодня нашёл в себе силы собрать совет, но как же он ошибался. Робб ходит по краю, ступает по остро заточенному лезвию. Один неверный шаг — и он снова будет падать, но на этот раз не хватит и сотни протянутых рук, чтобы вернуться. — Я не казню тебя, — говорит Робб, и тишина со звоном соединяется вновь. Он внезапно вспоминает, как Серый Ветер отгрыз пальцы обнажившему меч Большому Джону Амберу — Теон тогда самым первым вскочил на ноги, готовый Робба прикрыть. — Ты принёс кровь в Винтерфелл и пролил там свою. Ты спас Брана от одичалых, спас Сансу от смерти, был готов пожертвовать собой, чтобы позволить ей скрыться от болтонского бастарда. Ты явился сюда, чтобы сразиться вместе с остальными. Я не отниму твою жизнь, но и не дарую тебе прощение. Если хотя бы один из твоих людей ступит на Север с обнажённым мечом или топором, если хотя бы одна лодка с северянами подвергнется нападению железнорождённых — я приду в Пайк, Теон. Я приду в Пайк, и вода вокруг Железных Островов станет красной. Ровно в этот момент Теон понимает — он навсегда обречён быть между Старками и Грейджоями. Ему предстоит не быть Старком, как не быть Грейджоем, но при этом носить в себе кракена вместе с волком. — Благодарю за великодушие, ваша милость, — Теон признательно склоняет голову. Робб мечет тяжёлый взгляд в своих вассалов. Те, поразмыслив, смиряются с этим решением. В конце концов, Молодой Волк возвратил Север, прогнал вечную тьму и холод, а всё, что было до этого, теперь останется лишь призраком воспоминаний. — Предлагаю на сегодня закончить, — говорит Робб, не выказывая усталости, — совет окончен. Прошу остаться лишь сира Давоса Сиворта и леди Мелисандру. Молодой Волк не хочет отказывать в ещё одной казни в присутствии своих вассалов. Ему кажется, чтобы отстоять красную женщину, понадобится больше усилий, чем для Теона, а чужие глаза часто отнимают последние силы. — Вы позволите присутствовать, ваша милость? — подаёт голос Мару, поднимаясь. Робб ничего не может вспомнить о нём из уст Женевьевы, в памяти есть лишь слова сестры. Он хорошо обходился с Арьей, пока они плыли в Белую гавань, даже учил её читать по огню, пусть был немногословен. Молодой Волк чувствует — Мару пойдёт за Мелисандрой в любое пекло. Такова участь тех, чьи сердца забирают красные жрицы, заклинательницы теней, ведьмы из Асшая. Робб позволяет Мару остаться одним кивком, и пока чертог медленно пустеет, он откидывается на спинку кресла, прижимая кулак ко рту. Вторая ладонь покоится на мече, всегда тёплом с тех пор, как кровь Женевьевы обожгла сталь. — Теон или Маленький Джон могут отвезти тебя к себе или к Джону, — предлагает Робб, повернувшись к Брану. — Я останусь, — отвечает Бран, — сейчас моя очередь следить за тобой. Робб блёкло брату улыбается и тянет руку, чтобы взъерошить ему волосы. Это придаёт ему немного сил. Когда за последним лордом закрывается дверь, наступает тонкая как ледяная корка тишина. Робб, собравшись с духом, устремляет глаза на Мелисандру. Она понимающе кивает ему, молча сообщая, что готова. — Сир Давос, — произносит Робб, и Луковый Рыцарь поднимается на ноги, вознаграждённый, наконец, за ожидание. — В чём вы обвиняете леди Мелисандру? — Красная женщина сожгла принцессу Ширен Баратеон заживо, принеся её в жертву своему богу, — у сира Давоса вздрагивает голос. Голос вздрагивает даже в его собственной голове, когда воспоминание о принцессе всплывает из омута памяти вновь. Робб сжимает челюсть. Женевьева предупредила — будет тяжело. Она сказала ему в одну из ночей, за что Луковый Рыцарь так полнится гневом при виде Мелисандры. Тогда Робб не успел подумать прежде, чем спросить: а сжигала ли детей Женевьева? И как только он это сказал, страх услышать ответ пришёл за ним. Вздёрнутый нос заклинательницы тогда поник, а глаза страшно сверкнули, но не от оскорбления. Женевьева лишь покачала головой, думая, отказался бы он от неё, если бы она и правда сжигала детей ради своего Владыки? Что бы тогда велела ему его родовая, переданная в наследство честь? Страх узнать ответ пришёл и за ней. — Зачем? — спрашивает Робб, внутренне зная ответ. Все они, облачённые в красное, жили ради Владыки, ради великой миссии, великой победы с её великими жертвами. И для чего же тогда им жить теперь? Мелисандра прикрывает глаза на короткое мгновение. Только сейчас, здесь, на краю мира, она вдруг понимает, каково это — быть по ту сторону, быть на месте тех, кому она шептала о жертвах во благо. Красная женщина смотрит на Лукового Рыцаря, и он, глядя ей в глаза, впервые замечает в отблесках гранёной яшмы сочувствие. — Войско Станниса голодало, лошади умирали, а снегу не было конца, — отвечает Мелисандра, поднимаясь вслед за сиром Давосом. Мару становится большой красной тенью, возвышающейся у неё за спиной. — Принести жертву было единственным известным мне способом исправить положение. — И что же, ваш Владыка помог? — продолжает Робб, чувствуя, как с каждым ударом сердце тяжелеет. — Его милость и сам знает ответ, — Мелисандра подходит ближе, сцепив руки в замок. Атлас её платья тихо шуршит за ней следом в такт шагам Мару. — Я просил правосудия у лорда-командующего и он отложил его. Теперь, когда война окончена, я прошу правосудия у его милости, — говорит Давос Беспалый, надеясь, что с Мелисандрой Молодой Волк поступит не так, как поступил с Теоном Грейджоем. — Принцесса Ширен была дорога вам, сир Давос? — Как вы и ваши брат с сестрой дороги своей леди-матери, ваша милость. Робб молчит. Корона давит на голову, долг давит на плечи, данное обещание давит на грудь, доспех давит на тело, а темнота обступает его со всех сторон. — Я понимаю вашу боль, сир Давос, — Молодой Волк наконец нарушает тишину, — вы просите меня о правосудии, но я не могу вам его дать. Я обещал леди Женевьеве, что сохраню жизнь её сестре. Кроме того, леди Мелисандра вернула моего брата к жизни. Я не могу отплатить ей смертью. — Луковый Рыцарь заслужил правосудия, — вмешивается Мелисандра, — так дайте же его, ваша милость. Ив больше нет, никто не упрекнёт вас, если вы не сдержите данного слова. Уж я упрекать не стану. — Я не отниму у вас жизнь, миледи, — отрезает Робб, — я могу изгнать вас с Севера, не позволив вступить в права наследования замком Райм, как распорядилась Женевьева. Будет ли доволен тем сир Давос? — А если бы вы не дали слова Ив, вы бы казнили меня, милорд? — настаивает Мелисандра, вонзаясь Роббу в жёсткое лицо глазами. — Мелисандра, — одёргивает Мару, смыкая длинные пальцы у неё на плече. Красная женщина оборачивается и впервые за всё это время касается восковыми пальцами его лица. — Ты не хочешь моей смерти, потому что будет больно? Или потому, что думаешь, я заслуживаю другого? — спрашивает она, заглядывая жрецу в глаза, любовно оглаживая по щеке. Белый глаз остаётся пустым и холодным. Мару не успевает ответить, и Мелисандра оборачивается к Роббу. — Вы скорбите по Ив, ваша милость? — спрашивает она. — Скорбите, потому что Ив заслуживала долгой жизни или потому, что сердце ваше вновь разбито? Красная женщина не ждёт ответов. Они ей больше не нужны. Она возвращается к Луковому Рыцарю. — Сир Давос скорбит по принцессе, — продолжает Мелисандра, — она и в правду была чистейшим ребёнком, что я встречала. Даже Ив такой не была. Её тень всегда была длинной. — И вы убили принцессу, — обвиняет Давос Беспалый, хлёстко, будто бьёт по щекам. — Вы любили её. Возможно, всё бы сработало, принеси Ширен в жертву вы. — Я бы никогда не принёс принцессу в жертву! — Луковый Рыцарь срывается на крик, но Мелисандра даже не вздрагивает. — В этом вся тяжесть служения богам — отдавать им то, что любишь. — Разве можно отдать то, что любишь? — подаёт голос Бран. Мелисандра оборачивается и долго вглядывается в его лицо. Принесла бы она в жертву Женевьеву, если бы это зависело лишь от неё? Сожгла бы она её тогда, в волантийском храме, если бы так велел Владыка? — Это и называется жертвой, мой принц, — наконец, отвечает Мелисандра, а в глазах пробегает искра слёз. Сир Давос теряет терпение. Его целая рука опускается на меч и пальцы решительно стискивают рукоять до онемения. Гнев застилает глаза, в сердце селится обида от неоправдавшихся ожиданий, а чувство несправедливости глодает ему кости. — Если Король Севера отказывает мне в правосудии, я поступлю как старый контрабандист, — сообщает он, обнажая меч. Робб пружинисто поднимается на ноги, вынимая Северное Сияние из ножен. Серый Ветер ощеривается, ощетинившись. Мару вскидывает руки, готовый колдовать. И лишь Мелисандра остаётся незыблемой, выделанной из камня. — Опустите меч, сир Давос, — велит Робб, наливая голос сталью. Если тело его не подведёт, он успеет отразить удар. — Луковый Рыцарь заслужил правосудия, так пусть он получит его, — настаивает Мелисандра звенящим голосом, эхом отражающимся от стен. Сир Давос удобнее перехватывает меч. Ему до Мелисандры лишь пара шагов, Робб стоит дальше, да к тому же ранен и ещё не окреп для новых сражений. Но Серый Ветер одним прыжком может уложить Лукового Рыцаря на спину, и тогда он лишится ещё и руки. Чего ждать от Мару Давос Беспалый не знал. Закроет ли он красную женщину собой, либо же выпустит ветер из рукавов, и тот сметёт старого, сухого Давоса с ног. Сир Давос колеблется, горящими глазами перебегая с Мелисандры и Мару на Робба с Серым Ветром. Лето, поднявшись на ноги, вглядывается в тень Робба, напрягая всё тело. Бран глазами следует за своим лютоволком. Серый Ветер, почувствовав, как шерсть его поднимается дыбом, оставляет Лукового Рыцаря без внимания и поворачивает голову к тени Робба. — Опустите меч, сир Давос. Женевьева появляется из ниоткуда, из небытия, и стоит в самом сердце у тени Молодого Волка. Серый Ветер с тихим скулежом тычется ей в пальцы влажным носом, по обыкновению стараясь их прикусить. Оборвавшееся сердце Мелисандры, что до этого момента лишь ноюще болело, вдруг бьётся в грудную клетку набатом. Мару смотрит на заклинательницу поверх головы красной женщины, забывая сделать вдох. Сир Давос чувствует, как ноги его слабеют вместе со вскинутой рукой. Бран вытягивает шею, чтобы лучше разглядеть возвратившуюся Женевьеву. Робб чувствует, как непреодолимое желание обернуться к заклинательнице рвёт ему грудь. Сердце его начинает колотиться, разбивая застывшую наледь. Тело его вдруг перестаёт стонать, когда Женевьева, не сводя глаз с Давоса Беспалого, кладёт свою ладонь Роббу на плечо. Туда, где на плаще светлеет вышитая голова лютоволка. Робб чувствует по руке жар, что стремительно течёт в напряжённую кисть, а после разносится по всему телу. Женевьева больше не химера, не его сладкий удушливый сон, не воспоминание, затерявшееся в тенях. Женевьева теперь плоть и кровь, как и прежде. — Опустите меч, — твёрдо повторяет Женевьева, — иначе я велю волку разорвать вас, и тогда принцесса Ширен останется совсем одинокой в этом чужом для неё мире. Серый Ветер позволяет заклинательнице стиснуть пальцы на своём загривке и покорно ждёт, обнажив зубы, когда она разожмёт ладонь. Тёмные глаза Женевьевы всё сверлят Лукового Рыцаря, ни на мгновение не соскользнув на Мелисандру. В чертоге тянет холодом. Сначала он ползёт по ногам, поднимаясь всё выше, пока не доберётся наконец до сердец. Восковое лицо Женевьевы безразлично, решительно, пальцы готовы разжаться хоть сейчас. — Принцесса мертва, — срывается с губ у Давоса Беспалого слишком быстро, привычно. Пристальный взгляд заклинательницы прошивает его неприятной дрожью. — Я тоже была мертва, — кивает Женевьева. Кажется, будто вернувшись из темноты, она совсем разучилась моргать. — Меч, — настаивает заклинательница, и голос её звонким эхом отходит от каменных стен. Сир Давос не выдерживает. Сталь с неохотой гремит об пол. Заклинательница снимает ладонь с плеча Робба, успокаивающе поглаживает Серого Ветра и подходит к Мелисандре. Она запускает руку в её тень, и та по локоть пропадает. Принцесса Ширен появляется из тени красной женщины, крепко держась за руку Женевьевы. У Мелисандры дважды за вечер обрывается сердце. Луковый Рыцарь смотрит на явившуюся принцессу во все глаза, пока его не подводят ноги. Он опускается на колени, пока Ширен, выпустив руку заклинательницы, бежит к нему с блестящими от слёз глазами. — Боги бывают жестокими, — говорит Женевьева. Робб, измученный, с облегчением прикрывает глаза, не ждавший, что когда-то вновь услышит её голос, похожий на гул земли. — Но и они умеют благодарить.