Алым-алым

Женевьева в сопровождении двух гвардейцев протискивается среди заполонивших внутренний двор Чёрного замка одичалых. Заклинатели теней несколько дней подряд, с перерывами на сон и пищу, возвращали раненых к жизни. Тени останавливали свой танец лишь ночью, чтобы утром снова пуститься в пляс. Раненые приходили в себя, слушали объяснения и кивали головами, продолжая удивляться происходящим чудесам, пока туман в голове нехотя рассеивался. Робб, которого Женевьева исцелила первым, разослал воронов по замкам своих вассалов с просьбой прибыть мейстеров в Винтерфелл вместе со всеми снадобьями, что у них есть. После Старков и их лютоволков Женевьева занялась Арвом, заметив, что лошадей вновь стало столько же, сколько и было до Великой битвы — Владыка Света неустанно возвращал долги. Чёрный замок медленно пустел. Оборотни, колдуны и пироманты уехали первыми. Каллакс с красными жрицами, как и все заклинатели, остались. Войска Юга неспешно утекали домой, догадываясь — это ещё не конец. За то время, что они становились единой армией, все разногласия были позабыты, пусть разногласия были лишь у их лордов. Все они были просто солдатами, сражавшимися за своего лорда, и, сразившись за свою жизнь и жизнь всех королевств плечом к плечу, они вряд ли смогут теперь обнажить меч против друг друга без единого сомнения. Смерть не делает различий между королём и простолюдином. Смерть равняет всех. Гвадалахорн каждый день докладывал о состоянии Стены. Чем больше раненых оправлялось, тем ближе была отправка из Чёрного замка. Джон собрал всех чёрных братьев в трапезной, как бывало раньше, но этот раз был последним. Он, как лорд-командующий, больше не видел смысла в их службе — они славно послужили щитом для царства людей, их меч разрезал тьму, и теперь их братство стало ненужным. Все дозорные теперь вольны были вернуться домой, если дом у них ещё остался, искупив все прошлые прегрешения кровью в Великой битве. В тот день, когда все раненые были подняты на ноги, остался лишь один, прикованный к постели. Робб мог доверить Цареубийцу лишь Женевьеве, и она решила оставить его напоследок. Его самоуверенность сыграла с ним злую шутку — пусть с мечом он обращаться умел, но отсутствие кисти сильно сказалось на мастерстве. Джейме Ланнистер подвернулся под руку Иному, и ни доспехи, спасавшие его столько раз, ни валирийский меч не уберегли его от тяжёлой раны. Грудь его была пронзена совсем рядом с сердцем — одно неверное движение и смерть пришла бы за ним. Бриенна Тарт, пострадавшая не меньше, не отходила от его постели. Подрик, бывший на Стене с лучниками, настойчиво пытался уложить её в постель, чтобы набраться сил, но ничего не выходило. Бриенна несла свой дозор не хуже любого чёрного брата. Женевьева оставляет гвардейцев у двери, чтобы никто не мог помешать танцу теней, и входит в комнату Джейме. — Я впущу тебя, когда закончу, — говорит заклинательница Серому Ветру, рвущемуся за ней следом, удерживая его на пороге. Робб велел ему быть с Женевьевой, когда она пойдёт к Цареубийце. Лютоволк, сдавшись, отступает и садится рядом с гвардейцем, готовый покорно ждать, когда дверь откроется вновь, чтобы позволить ему войти внутрь. Подрик, завидев Женевьеву, резво поднимается на ноги. Сегодняшнюю ночь Бриенна снова провела у постели Джейме Ланнистера, но утром Подрику всё же удалось отправить её отдохнуть хотя бы пару часов, пообещав, что он обязательно разбудит её в случае необходимости. — Миледи, — он учтиво кивает, — вы пришли, чтобы сменить повязки? Заклинателей нельзя было отличить среди прочих, как жрецов, но Женевьеву Подрик знал в лицо. Джейме выхаживала молчаливая Инра, но сегодня утром она так и не появилась. — Нет, Подрик, — отвечает Женевьева, бросая перчатки на стол рядом с золотой кистью, — я пришла, чтобы помочь сиру Джейме подняться на ноги. Ты наверняка слышал о том, чем сейчас заняты заклинатели теней. — Слышал, миледи. Вам что-нибудь понадобится? — Чтобы мне никто не мешал. Когда сир Джейме придёт в себя, ему будут необходимы силы. Принесёшь ему что-нибудь на завтрак? Только никакого вина, хотя бы сегодня. — Будет сделано, миледи, — с готовностью отвечает Подрик и, замявшись, добавляет, — но я буду вынужден сообщить об этом леди Бриенне. — Я всё понимаю, — соглашается Женевьева, откидывая одеяло и впиваясь внимательными глазами в измождённое тело Джейме, — однако я попрошу вас не входить, пока не разрешу. Здесь будут танцевать тени, они не любят вмешательств. — Как будет угодно миледи, — Подрик коротко склоняет голову и выходит вон. Женевьева осматривает перевязанную грудь с бурыми пятнами крови, пока Джейме беспокойно вертит головой на подушке, будто в бреду. Золото его волос стало тусклым, свалялось, словно солома, утратило всякий блеск. Бледные щёки покрывала щетина с тонкой едва заметной проседью, с потрескавшихся пересохших губ то и дело срывался натужный хрип. Тело горело, усыпанное испариной. — Я умер? — доносится глухой вопрос до Женевьевы. Она отрывает глаза от раны и переводит их на его лицо. Джейме плохо держит взгляд, в глазах всё плывёт, будто бы он стоит в самом сердце пламени, а расплавленный воздух кружит среди языков. Джейме точно известно, потому как он бился рядом — алая ведьма Робба Старка умерла, и если она сейчас возникла рядом, стало быть и он не жилец. — Вам бы сейчас это очень помогло, сир Джейме, — отвечает Женевьева. Она приподнимает его отяжелевшую голову и подносит стакан воды к губам, чтобы хоть немного подготовить его тело к предстоящему ритуалу. Джейме пьёт жадно и неосторожно, громко прихлёбывая, вода струйками стекает с уголков губ ему на шею, принося мимолётное облегчение разгоревшемуся телу. Вернувшись на мокрую подушку, он болезненно прикрывает воспалённые глаза, и тяжело дышит, проталкивая марево от огня в грудь. Ему чудится Безумный король, на этот раз всё-таки сжёгший его назло Тайвину Ланнистеру. Женевьева делает глоток воды сама и становится спиной к пламени. Телу тяжело даётся шерсть, гораздо хуже, чем во время путешествия к стене, плащ мешает подвижности рук, а с ремнями заклинательница до сих пор не разобралась, и потому с неудобством приходится мириться, стиснув зубы. Заклинательница делает глубокий вдох и такой же глубокий выдох. Её взгляд остаётся прикованным к перекрестью теней — её и Джейме. Пальцы с кистями медленно плывут по воздуху, очерчивая круги. Воздух содрогается, словно где-то проносится орда дотракийцев, а затем становится тяжёлым и твёрдым, как земля в засуху. Пламя в очаге и на свечах с шипением взвивается вверх и оседает, беспокойно мерцая. Женевьева произносит первое слово, и Джейме ускользает из разума, падая в пустоту. Второе слово заклинания падает с губ Женевьевы камнем, и расползшиеся по стенам и полу тени идут рябью. После третьего слова тени вздрагивают, оживая, шевелятся, а после пускаются в пляс. Раны расплавленным воском стекают на пол, и тени в безумном танце, обжигаясь, липнут к нему. Увечья остывают, остаются коркой на чёрных телах, пока Женевьева велит теням танцевать, отбивая сухими ногами известный лишь только им ритм. Четвёртое слово опускается словно меч палача, возвещая о конце пляски. Пятое — велит теням возвращаться на место, туда, откуда они пришли, вместе с тем, что должны были взять. Шестое слово остужает разогнавшийся воздух, а седьмое возвращает Джейме из пустоты. Джейме слушает тишину — Безумный король замолчал как в тот самый момент, когда Цареубийца пронзил его мечом. Пламени больше нет, а воздух холодный, приятный, поглаживающий. Тело не стонет и не ломит, глаза чистые, без рези, а грудь спокойно вздымается без откликов боли. Джейме приподнимается на локтях и оглядывается. Женевьева, осушив целую кружку воды, приносит ему вторую. — Как вы себя чувствуете, сир Джейме? — спрашивает она, помогая ему сесть. Джейме садится, приваливаясь спиной к стене, выпивает воды, а затем упирается в заклинательницу туманным взглядом. В голове тяжело и муторно, будто вчера он напился худшего в мире вина. — Голова, — хрипло стонет Джейме. — Это пройдёт, — обещает Женевьева. Она забирает у него кружку и, впустив внутрь Серого Ветра, обращается к гвардейцам. — Можете впустить Подрика и леди Бриенну, если они появятся. — Как будет угодно миледи. Джейме медленно осознаёт себя в слабом теле. Рука тянется к груди, пальцы лезут под повязку, нащупывая под ней лишь горячую гладкую кожу. Голова не переставая гудит. — Вы умерли, — произносит Джейме, разглядывая Женевьеву из плоти и крови, однако утратившую всякий цвет. — Владыка Света вернул меня, — поясняет Женевьева, садясь за стол. Серый Ветер садится у её правой руки, напряжённый и собранный, готовый в случае чего лишить Джейме и второй кисти. — Похоже, красный бог — единственный, от кого есть польза, — Джейме ёрзает, пытаясь удобнее сесть, а после устремляет внимательные глаза на заклинательницу. От лютоволка у её руки у него пусто сосёт желудок. Волки у Старков, драконы у Таргариенов — что станет с ними, если зверей у них отнять? — Я перенесла вашу рану на вашу тень, — говорит Женевьева, не обращая внимания на колкость, — она может остаться там, пока заклинатель теней не вернёт её обратно в тело, но тогда вы ослабнете. Хотя, ваша тень и без того тоньше мирийского кружева. — И что это значит? — спрашивает Джейме, готовый слышать что угодно. Избавление от горячечного бреда приносит ему облегчение, и он не хочет думать о том, что ждёт его за плотным кольцом уморённого жаром воздуха. — Вашу скорую смерть, — отвечает заклинательница, — взгляните на тень лютоволка. Великий Иной едва не вспорол ему брюхо, и я перенесла его рану на тень, но даже она толще вашей. А теперь взгляните на мою. Видите, какая она плотная и чёрная? Это признак здоровья и полноты сил. А за вами по пятам идёт смерть, и в день, когда она вас настигнет, тень исчезнет, а вы следом за ней. — Вы что же прокляли меня, миледи? — спрашивает Джейме, плохо понимая, о чём вообще говорит заклинательница. Однако же, ему удаётся заметить различия в тенях. Его тень совсем бледная, просвечивается тонким шёлком, в то время как гуще ночного неба тень заклинательницы тянется за пределы комнаты, просачиваясь в щель под дверью. — По велению своего короля? — У меня нет королей, — жмёт плечами Женевьева, опуская ладонь на загривок Серому Ветру, — а Молодой Волк предпочитает сам заносить меч, если выносит приговор. — Молодой Волк, — тянет Джейме. Обросший, он был похож на одичавшего зверя, но никак не на Льва Ланнистеров. — Стараниями моего отца, лорда Уолдера и Русе Болтона он мог навеки остаться молодым. Но вы его вернули. — Я никого не возвращала, — качает головой Женевьева, — я лишь спасла Робба Старка вместе с его-леди матерью, лордом-дядей и оставшимися людьми. — Собственными силами? — Я призвала тени и пообещала им кровь. Лорда Уолдера загрыз Серый Ветер, как и Русе Болтона. Остальных забрали тени. Робб Старк в одиночку обхитрил Тайвина Ланнистера, будучи совсем юнцом. Робб Старк обвёл и самого Джейме вокруг пальца. Волка удалось усмирить лишь предательством, подлым сговором и обманом. Вернее, так все думали. Робб Старк мог бы выиграть войну, выбери он верную женщину. Что сможет Молодой Волк теперь, когда за его спиной встанет женщина, кормящая с рук темноту? — Что стало с бастардом, захватившим Винтерфелл? — Джейме отвлекается от мыслей о будущем, возвращаясь в прошлое, ведь нет ничего надёжней его. — Леди Санса казнила его. Бедная девочка. Нед Старк обезглавливал человека с одного удара. Его дочери понадобилось три. Удивительно, как в таком хрупком теле могла таиться такая сила. Ей помогла злость, добавляет Женевьева про себя, но не произносит вслух. В злости есть сила, но не каждый знает, где искать. — Я вспомнил вас, — произносит Джейме, разорвав тишину, прищурившись и подняв здоровую руку, указывая Женевьеве на грудь. Заклинательница легко склоняет голову как признак любопытства. — Прошло столько лет с тех пор, как я видел вас в Красном замке, миледи, но вы ничуть не изменились. Джейме столько дней мучил свою память, гадая, почему в их первую встречу заклинательница казалось такой знакомой, и вспомнил лишь в последний день перед Битвой. Она появилась в Красном замке в разгар лета, когда солнце растекалось по небосводу расплавленным золотом, а в доспехах было жарче, чем в бане. Красная, как кровь, она бесшумно подплыла к дверям тронного зала, где Джейме нёс караул, и учтиво склонила голову, держа сцепленные пальцы внизу живота. Тронный зал проглотил её, за дверями воцарилась тишина, пока Эйрис, наконец, не вскричал, раздражённый, сверкая тёмными глазами, и Женевьева появилась у дверей вновь. На её лице не было ни малейшего признака чувства — глаза с красным отсветом спокойно и ровно глядели на королевских гвардейцев. Заклинательница учтиво склонила голову и растворилась в редких тенях замка. — Эйрис так кричал после вашего ухода, — вспоминает Джейме, прикрыв глаза и откинув голову к стене, — что вы ему сказали? — Я думала, если удастся убедить короля в святости огня, в том, что лишь Рглор может использовать пламя как орудие возмездия или же как благодать, он забудет свою страсть к дикому огню. Но разум его уже тогда был повреждён. Я и не подозревала, как сильно он может исказить мои слова. Эйрис подумал, что он — наместник богов здесь, в Вестеросе, и девиз Таргариенов не простая случайность, а самый настоящий знак избранности. Когда Эйрис только взошёл на трон, я полагала, ему удастся сохранить свою щедрость и обаятельность даже спустя годы — ведь не каждый Таргариен был отмечен безумием. Однако, когда разум начал его подводить, я поняла, какой стороной упала его монета. — Откуда вы могли знать его в молодости? — Джейме открывает глаза и опускает голову, пытаясь отыскать признаки возраста на лице Женевьевы, но ничего не выходит — кожа на лице и руках молодая и гладкая, в волосах нет и нити серебра, и лишь взгляд её говорят о том, сколь много она повидала в жизни. — Я служила королям, но не так, как остальные. Они являлись мне во сне и наяву, просили совета или же просто говорили со мной. Кто-то был молчаливым, кто-то не желал слышать ни единого моего слова, а кто-то и вправду доверял. — И что же Эйрис? — Он никогда не просил советов. Поначалу он делился своими грандиозными планами, а со временем стал говорить, что вокруг него сплошь заговорщики и предатели, рассказывал о временах в плену во время восстания в Сумеречном доле, даже несколько раз упоминал Тайвина Ланнистера, правда, словами совсем недобрыми. Я никогда не забуду его глаз в нашу последнюю встречу перед его смертью. Страх, смешанный с безумием и яростью. Я не видела таких глаз ни до Эйриса, ни после него. Джейме хорошо понимает, о чём говорит Женевьева. Вынести взгляд Безумного короля было тяжёлым испытанием. Если опустить глаза — можно вызвать королевский гнев, но это совсем не значило, что избежать его можно было, прямо встретив взгляд Эйриса. Гнев короля могло вызвать всё, что угодно, как смех, слёзы и страх. Джейме казалось, внутри он был таким же струпным, как и снаружи. — Могу я спросить, сир Джейме? — нарушает воцарившееся молчание Женевьева. — Можете, миледи, если принесёте мне вина, — соглашается Джейме, кивнув головой. Ему кажется странным сидеть здесь, на краю мира, на проклятом Севере, и говорить о таком же проклятом Эйрисе с заклинательницей теней, служащей Роббу Старку, но сейчас сил хватает лишь на это. К тому же, в глазах Женевьевы он не находит ничего из того, что видел в глазах всех, кто когда-либо говорил с ним о Безумном короле. В тёмных глазах Женевьевы нет ничего, кроме пустого спокойствия. — Вино вам сегодня нельзя, лучше выпейте воды, — заклинательница протягивает ему наполненную кружку, чешет Серого Ветра за ушами, чтобы он немного расслабился, и садится напротив Джейме, проникновенно заглядывая ему в ещё горящие от лихорадки глаза. — Каково это — слышать, как вас зовут Цареубийцей, будучи при том единственным человеком, знавшим, что Эйрис собирался сжечь Королевскую гавань со всеми её жителями? Джейме смотрит на кружку в здоровой руке и молчит. Ему кажется, он так и не пришёл в себя с тех пор, как научился в себя уходить, чтобы не слышать ни предсмертных криков агонии, ни запаха палёной плоти. Нед Старк обвинил Джейме в бездействии, когда Эйрис сжигал его отца и брата. Нед Старк обвинил его в нарушении клятвы, когда Эйрис был убит. А что бы сделал сам Нед Старк на его месте? — Паршиво, — отвечает Джейме и делает глоток. Горлу не хватает винной сладости и терпкости, и Джейме разочарованно поджимает губы. Женевьева понимающе кивает, и уголок её губы дёргается в попытке мягко улыбнуться. С недавних пор улыбки становятся совсем чуждыми её губам. — Когда речь идёт о жизни и смерти, все клятвы и обеты исчезают, — говорит заклинательница, вновь поднимаясь. Она подходит к Джейме и протягивает руки к его груди, отыскивая кончик повязки. — Остаются лишь жизнь и смерть. — К чему все эти разговоры, миледи? — Джейме отодвигается от стены, пока Женевьева снимает повязку с его груди. — Надеетесь на исповедь приговорённого к смерти? — Вы можете её избежать, сир Джейме, — говорит заклинательница, откладывая клубок повязок на стол. Она находит нижнюю рубашку на изголовье кровати и помогает Джейме одеться. — Мы оба знаем, Робб Старк не простит мне брата. Я бы тоже не простил, — Джейме оправляет рубашку и снова прижимается к стене в нехватке опоры. — Вы не могли бы подать мне руку? — Я говорю не о Роббе Старке, — возражает Женевьева, передавая ему золотую кисть. — Подержать? — Если не трудно, — соглашается Джейме. Со стороны могло казаться, что он научился мириться с потерей и отсутствием, но внутри гнев продолжал кипеть и бурные потоки его поднимались всё выше, к самому горлу. Уж лучше гнев, чем жалость, думал Джейме изо дня в день, пряча культю в золото. Ланнистеры испокон веков полагали, что золотом можно решить всё. Ланнистеры продолжали верить, что золото и есть всё. — Вы, в отличие от многих, знаете свою смерть, — продолжает Женевьева, возвращаясь на стул напротив, — вы знаете, как ваша смерть бьётся, ведь именно она учила вас владеть мечом левой рукой. Бронн, проносится в голове у Джейме ослепляющей молнией. Губы остаются плотно сжатыми. — Ваша сестра послала за вами смерть, — сообщает заклинательница. — Вы знали, что так просто она ни за что вас не отпустит, ведь так? Джейме знал, как не прощает Серсея тех, кто её задевает. Серсея помнит всех, кто однажды пытался её порезать, а особенно она помнит тех, кому это удалось. Она способствовала кончине Роберта, назначила награду за голову Тириона, взорвала Септу Бейлора вместе с воробьями, уничтожила дом Тиреллов. Серсея никому не спустила свои раны и каждому воздала, как ей казалось, по заслугам. Что же она воздаст Джейме за предательство? — Когда мы были детьми, — отвечает Джейме, — отец говорил, что в мире так много людей, что попытаются разобщить нас, чтобы уничтожить дом Ланнистеров изнутри. Полагаю, Робб Старк учится игре престолов, раз решился действовать через свою заклинательницу теней. Этого так не доставало его отцу. Пустое спокойствие в глазах Женевьевы сменяется снисходительностью. Она возвращается на стул рядом с Серым Ветром, и стол снова отдаляет её от Джейме. Заклинательница обхватывает кулак ладонью и упирается подбородком в сомкнутые пальцы. — И где же теперь мудрый Тайвин Ланнистер? Пал от рук врагов, желающих уничтожить его великий дом? Его отец, перед чьим именем дрожали, чьё имя могло затянуть небо грозовыми тучами, от чьего имени неприятно сводило желудок, умер в отхожем месте от руки собственного сына, которого он так ненавидел всю свою долгую жизнь. Тогда-то и открылось, что Тайвин Ланнистер испражняется отнюдь не золотом. — Серсея считает себя истинной преемницей своего отца, — продолжает Женевьева, не позволяя Джейме возразить, — но Тайвин Ланнистер был жестоким, надменным и беспощадным при всём его уме и расчётливости. Он был готов на что угодно, чтобы добиться своего — вот, что взяла Серсея Ланнистер у отца. Вы не хуже моего знаете — ваша сестра не погнушается воспользоваться чем угодно, лишь бы добиться своего. Но вы, всё же, любите её, сир Джейме. Серсея ваша сестра, ваша любовница и ваша королева, мать ваших погибших детей. Должно быть, это ужасно — быть отцом троих детей, и при том отцом никогда им не быть. И если вы полагаете, что на этот раз вам удастся познать отцовство, если сможете избежать смерти, то вы ошибаетесь. Никакого ребёнка нет, сир Джейме. Чрево Серсеи пусто, и ему больше не суждено наполниться. — Почему вы думаете, что я поверю заклинательнице теней, а не сестре, с которой делил материнское чрево? — гнев Джейме из горла наконец добирается до кончика языка. Что она может знать, женщина, чужая для Вестероса, всего лишь ведьма, жрица, что больше не нужна своему богу? — Я не жду этого, сир. По крайней мере не сейчас. Однажды ваша сестра сообщит вам о потери ребёнка ото всех ужасов, что ей приходится переживать из-за врагов с востока, с запада, с юга и с севера, и тогда её горе растопит вас, ведь это единственное, что известно наверняка — Серсея Ланнистер свирепо любит своих детей. Однажды вы вспомните мои слова и поймёте, о чём я говорила. Глубоко внутри вам давно это известно, но вы предпочитаете слушать сердце, а оно бьётся в ритме сердца Серсеи. Но сердце бывает так глупо и так слепо, отрекаясь от доводов разума. Разум подсказывает вам, что всё это неправильно, ваша связь — неправильна. Но вы и ваша сестра успокаивали себя Таргариенами, веками женившими братьев и сестёр. На самом же деле Таргариены веками платили за кровосмешение — безумные и жестокие короли, мертворождённые дети, бесплодные женщины, калеки и уроды, и, наконец, их вовсе не стало. От некогда великой династии осталась лишь Дейнерис — род по мужской линии умер. Тайвин Ланнистер женился на своей двоюродной сестре — так появился ваш брат-карлик. Вы возлегли с сестрой — и от жестокости Джоффри не было спасения, а остальные ваши дети погибли. Такова цена, сир Джейме. Цена есть у всего. Полагаю, вам это известно так же хорошо, как и мне. Всё, думает Джейме. Эта ведьма знает всё, лезет в самое горнило души голыми руками. Это горнило должно её обжечь, но больно почему-то самому Джейме. — Я вытолкнул Брана Старка из окна, — напоминает он, больше самому себе, чем заклинательнице, — я задушил собственного кузена, чтобы вернуться к Серсее. Я был готов убить всех мужчин и женщин, пока во всём мире не останемся лишь мы двое. Мы — две части одного целого, миледи, близнецы. А близнецы не могут быть разными: если один из них чудовище, то второй будет таким же. Женевьева пристально смотрит Джейме в глаза. Всё его золото почернело и больше не имеет какой-либо ценности, больше не так желанно, как было прежде. Всё его золото залито собственной кровью. Заклинательница видит этот болезненный, обречённый взгляд, когда кажется, будто все кругом оказались правы, тыча пальцем в самую глубокую червоточину, что никак не удаётся на теле принять. — Почему вы убили Эйриса? — спрашивает Женевьева. — Почему вы лишились руки? Почему вы здесь? Джейме молчит, пытаясь найти ответ. На ум приходит лишь одно — так было правильно, так было нужно. — Спросите у красного бога, — предлагает он. — Ответы нужны не мне, сир Джейме, — возражает заклинательница. — Они нужны вам. Смотрите на свою руку, вспоминайте, что было после её потери и что было до, что происходило в момент лишения. Это не наказание богов за отнятые ноги Брана Старка, но что-то иное. И только вы можете знать, что. Женевьева поднимается, стул со скрежетом отъезжает назад. Джейме не собирался поддаваться её словам, но они разили людские сердца не впервые. Слова Женевьевы хорошо знали места, где боль от них будет сильнейшей, такой, что спрятаться от неё будет невозможно, и единственным спасением будет лишь признать эту боль и узнать, чего же она всё-таки хочет. — Я говорю вам это не как заклинательница теней на службе у Робба Старка, — добавляет Женевьева, прикосновением призывая Серого Ветра к себе, — а как цареубийца Цареубийце. — Леди Женевьева, — зовёт Джейме после поражённого молчания, глядя ей в удаляющуюся спину, — вы забыли перчатки. Женевьева, обернувшись, долго смотрит на стол и перчатки, свисающие с его края. Серый Ветер стягивает их зубами и приносит Женевьеве. Заклинательница кивает Джейме и выходит вон, оставляя его наедине с собственными тенями, от которых он так долго пытался убежать. — Наш дозор окончен, — говорит Джон, возвращаясь в свой кабинет из трапезной, где его уже ждут Робб, Арья и Бран. — Когда Стена падёт, никто не должен пострадать. Каждый чёрный брат теперь волен вернуться домой. Джон садится в кресло напротив Робба, размышляя, где дом его теперь и кем он сам может себя считать. На мысли о драконьей крови в теле у него совсем не было времени. Ему не хотелось смотреть в эту часть себя, но с тех пор, как Бран наградил его знанием, она будто бы пробудилась, так долго спящая, и теперь печёт ему самый дальний, самый тёмный угол нутра. Отцом для Джона был Нед Старк, он научил его всему, что тот знал и умел. Он подарил ему семью и кров. Нед Старк подарил ему жизнь. Думать о том, что жизнь на самом деле дал ему Рейгар Таргариен Джон не мог. У него на это не хватало сил. — Никто из них не хочет пойти за тобой? — спрашивает Робб. — Многие умеют сражаться, нам бы не помешало больше людей. — Значит, мы идём на Юг? — подаёт голос Арья. Она сидит у очага, прямо на полу, рядом с Нимерией, уже который день не в силах с ней расстаться. Арью почти не видно из-за лютоволчицы, лишь голова, сомкнутые на шее руки, и ноги, выглядывающие из-под волчьего тела. — Мы? — уточняют старшие братья в один голос. Арья кривится. — Я иду с вами, — твёрдо заявляет она. — Я могу пригодиться. Никто из вас не умеет того, что умею я. Вам не запереть меня в Винтерфелле. — Ты всё равно улизнёшь, — согласно кивает Робб. Он не может привыкнуть к тому, как Арья выросла, как из несносного волчонка стала волчицей, что может отхватить кому-то не только руку, но и целую жизнь. Взросление младших братьев и сестёр даётся Роббу с трудом. — Мы обсудим это, когда решим, что делать дальше. Я попросил лордов не разъезжаться по домам, пока мы не прибудем в Винтерфелл. Возражений не было — они не хуже моего понимают, что может случиться, если мы осядем. — Я не могу сказать тебе, кто из чёрных братьев останется с нами, Робб, — произносит Джон. — Я имею власть лишь в Чёрном замке, но и здесь есть немало тех, кто ненавидит меня за союз с одичалыми. За пределами замка я бастард, а бастарды не ведут армий в бой. О том, кто я на самом деле, знаете лишь вы и леди Женевьева. Так и должно оставаться, пока мы не решим, как быть дальше. — Смерть отца нельзя оставлять неотмщённой, — говорит Арья, и глаза её вспыхивают неведомым огнём. Серсея Ланнистер вслед за Джоффри выведена в её списке алым, в цвет крови. — Если Серсея узнает, что Робб жив, она потребует присяги. Нам всё равно придётся идти на Юг. — Серсея знает, — прерывает своё молчание Бран. — Ворон с приказом уже летит в Винтерфелл. — Она ведь не думает, что я присягну ей после всего, что Ланнистеры сделали с нами? — лицо Робба чернеет от гнева. Бран качает головой — Серсея отлично понимает, что окружена со всех сторон, и прикрыть ей спину может лишь она сама. Робб прижимает сжатый кулак ко рту. После победы в Великой битве ему казалось, горло его так крепко сжато, что ещё вдох — и он задохнётся от удушья. После возвращения Женевьевы Робб почувствовал, как кольцо вокруг шеи разжимается, расходясь всё дальше и дальше, будто псу ослабляют ошейник. Теперь, когда Молодой Волк раскрывает глаза и смотрит на горизонт, кольцо удушья больно врезается в кожу. Его кошмар повторяется. Кажется, если сейчас он снова соберёт знамёна и ступит на Юг, его снова смоет напрасно пролитой кровью во имя победоносных битв, но проигранной войны. — А что Дейнерис Таргариен? — спрашивает Джон. Имя Таргариенов перекатывается на языке волнами, бьётся о губы звуками горна и рокочет в груди. — Ты видел её, Бран? — Она уже прибыла на Драконий Камень, — отвечает Бран, вспоминая прошлые видения, орду дотракийцев, чёрное море Безупречных и белую голову среди них, вскинутую в небо, туда, где парят драконы, — и у неё нет недостатка в войске. — А драконы? — поднимает глаза Арья. Все они слышали эти сказки от Старой Нэн, и Арья втайне надеялась, что однажды хоть одна из них окажется правдой. — Их трое. Они не такие крупные, как у Эйгона Завоевателя, но уже достаточно большие, чтобы летать на дальние расстояния и дышать огнём, — рассказывает Бран, держа перед глазами длинные драконьи хвосты, острые словно копья, усеянные роговыми наростами головы, большие перепончатые крылья, парусами хлопающие на ветру. Трудно поверить, что вылупившись из яйца, они умещаются в сложенных ладонях. — Север преклонился лишь перед драконами, — вспоминает Арья и, замявшись, добавляет, глядя Роббу в глаза, — но у них не было заклинательницы теней. Робб смотрит на сестру и позволяет себе улыбнуться. Арья жмёт плечами. Она видела, что может Женевьева. Заклинательница билась со всеми на равных, отдала за них жизнь, вернулась из небытия и первом делом поставила на ноги Робба с Джоном и всю стаю лютоволков. — Женевьеве сейчас совсем не до драконов, — отвечает Робб, потухая. — Она многое пережила, ей нужно время, чтобы собраться и принять важное для себя решение. Важное не только для Женевьвы, но и для Робба. Важное, возможно, даже для всего Севера. — Ты сказал, когда всё закончится, Женевьева присягнёт тебе, — напоминает Арья, глядя на брата. — Я сказал «если», — возражает Робб. — Нет, ты сказал «когда», — упрямится Арья. — Вижу, ты изменила мнение о Женевьеве, — Робб едва склоняет голову и легко поддевает Арью глазами. — Вы с Браном не устаёте напоминать мне, что её предки были вассалами Старков, — отбивается Арья, прикрываясь Нимерией. — Так и было, — соглашается Бран где-то сверху. — Ладно, — кивает Арья, отступая, и поворачивает голову к Брану, — если у нас не будет заклинательницы теней, то будешь ты. Ты сможешь завладеть драконьим разумом? — У них сильная связь с Дейнерис, — возражает Бран, — это всё равно, что пытаться вселиться в твою Нимерию. Даже если удастся завладеть одним, двое других могут всё спалить дотла. Старки не сговариваясь смотрят на Джона. Они все вдруг поняли, что только при его участии можно избежать продолжения прошлого. Джон всё-таки был от крови дракона, к тому же красный бог вернул его к жизни, и если он не сыграл свою роль в Великой битве, значит, ему уготована роль в битве другой. Джон всё видит в их глазах: в голубых, как небо, глазах Робба, доставшихся ему от Эдмара Талли; и в серых отцовских глазах Арьи, что иногда смотрели так грозно, словно Эддард Старк через них следил за своими детьми. Бран смотрит на Джона его собственными тёмными глазами, будто бы зная все его тайные мысли и сомнения. Бран смотрит на Джона зеркалом. От ответа Джона спасает стук в дверь. Он позволяет войти, и на пороге показывается Женевьева, уставшая и бледная. Робб отпускает гвардейцев за её спиной, треплет Серого Ветра за ушами и сажает заклинательницу на своё место. — Ты в порядке? — спрашивает он, не выпуская из ладони её затянутых в перчатки пальцев. В тёмных глазах заклинательницы Робб видит ответ. Молодой Волк готовит себя к тому, что ещё долго будет видеть разлом в её глазах. — Танцы с тенями всегда утомительны, — признаётся Женевьева, притом не подавая виду, не желая обнажать свои трещины перед теми, кому увидеть их не предназначается. — Хочешь чего-нибудь? Вина или, может, прилечь? — настаивает Робб, разглядывая её затвердевшее вместе с глазами лицо. Он мнёт ей пальцы, чтобы хоть как-то сохранить магию на их кончиках. — Не тревожься, — успокаивает Молодого Волка Женевьева. После всего, что было, они могут не прятаться, но предпочитают не надевать приличествующие им личины лишь перед теми, кто им дорог. Заклинательница откидывается на спинку кресла, но не вытягивает ног. Она хочет, чтобы Робб не отпускал её руки, но не просит о том. Робб, сам того не ведая, исполняет её желание, оставаясь за её плечом. — Все раненые оправились и готовы ехать, — сообщает Женевьева, — они способны выдержать дорогу, но, как я и сказала, это лишь временное облегчение. Чем скорее всё вернётся на свои места, тем лучше. — Я отправил воронов всем мейстерам Севера, — отвечает Робб, — они будут ждать нас в Винтрефелле, либо же пошлют необходимые средства. — Когда мы уезжаем? — спрашивает Арья. — Завтра утром, — отвечает Джон, — кто-то покинет замок уже сегодня. Когда уезжают заклинатели, леди Женевьева? — Мелисандра, Мару, Гвадалахорн с дочерью и Инра едут с нами, как и те заклинатели, что переносили недуги на тени, — произносит Женевьева, — Торос и Берик Дондаррион, полагаю, тоже. Не знаю, присоединится ли к нам Сандор Клиган, — Женевьева бросает взгляд на Арью, — но Каллакс со своими жрецами хотел бы, если Винтерфелл примет их. Робб согласно кивает, когда Женевьева поднимает к нему глаза. — Что Цареубийца? — спрашивает он, наконец избавляясь от жжения в горле. — Его рана всё никак не заживала, как и у многих, кого ранили Иные, — отвечает заклинательница, — полагаю, ещё немного, и его бы уже не спасла даже магия. Я думаю, мне не стоило вмешиваться — Джейме Ланнистеру нужно было позволить умереть от ран. — Чтобы он умер героем? — угрюмо замечает Молодой Волк. Женевьева тихо вздыхает и бросает короткий взгляд на Брана. — Я обещал, что он предстанет перед судом и ответит за свои преступления. И я не стану слушать, если ты примешься его оправдывать, Женевьева. Заклинательница поворачивает голову и стылый взгляд Робба вонзается в её глаза. — Мы все знаем, чем закончится суд, Робб, — отвечает она размеренно. — Джейме Ланнистер останется без головы, и это принесёт больше вреда, чем пользы. Серсея не спустит тебе этого, как ты не собираешься спускать ей казнь отца. Всё начнётся сначала, и это колесо уже не остановится никогда. — Вы говорили, Серсея сама послала за Цареубийцей смерть, — вступается за брата Арья. — Убийство Ланнистера не прощается даже Ланнистеру, — отвечает Женевьева, — Серсея ни за что и никогда не простит убийство своего близнеца кому бы то ни было. Полагаю, вам это известно, леди Арья. — Я не могу отпустить его, Женевьева, — отрезает Робб. Заклинательница разжимает пальцы, выпуская его. Молодой Волк с тяжёлым выдохом отворачивается к окну, глядя на серое сукно неба, пока его снова раздирает на части. С тех пор, как он созвал знамёна, это чувство становится ему родным. Кажется, вскоре он совсем перестанет замечать натяжение жил. Кажется, он и сам скоро распадётся на знамёна, что по разным сторонам света разнесёт неугомонный ветер. — Но пленить его ты тоже не можешь, — вдумчиво произносит Джон. — Он откликнулся на зов лорда-коммандующего, привёл людей и не выказывал никакой враждебности. Если ты возьмёшь его в плен или же обезглавишь после суда, Серсея получит право на твою собственную голову. И тогда всё начнётся сначала. Джон не говорит, но эта истина повисает в воздухе, будто палач заносит меч и мучительно медлит, прежде чем его отпустить. — Я знаю, Джон, — глухо отвечает Робб. Он думал об этом каждую ночь, когда ложился в постель. Мысли сменялись картинами возможного исхода, пока наконец бесконечная пляска не превращалась в поле боя, рождая в голове отвратительный гул, тянущий виски. — Робб, — зовёт Бран, глядя на выбеленный по краям силуэт брата. Молодой Волк оборачивается. Взгляд его остаётся холодным и не смягчается даже на лице младшего брата. — Ты позволил Сансе решить судьбу Рамси Болтона, — говорит Бран, — позволь и мне решить судьбу Джейме Ланнистера. — Не могу, Бран, — качает Робб головой, — ты знаешь, что не могу. Болтоны были нашими вассалами, и они подняли меч против нас, а потому Санса могла сама принять решение. — Ты думаешь, я попрошу о его помиловании? Когда Нед Старк казнил дезертира из Ночного дозора на глазах у сыновей, Бран не отвернулся. Джон стоял за его спиной, ободряюще сжимая плечо, и Бран не отвернулся. Но ему очень этого хотелось. — Я это знаю. — Джейме Ланнистер приходил ко мне, — делится Бран, бросив короткий взгляд на Женевьеву, — тогда он не жалел о том, что вытолкнул меня из окна, но он жалеет об этом сейчас. — Это не вернёт тебе ноги, — вставляет Арья. — Как и его отрубленная голова, — парирует Бран. — Он не тот человек, что прибыл в Винтерфелл вместе с королём Робертом, как и все мы уже другие. И если бы Джейме Ланнистер не столкнул меня, это был бы кто-нибудь другой. Я должен был потерять ноги, чтобы обрести крылья, потому что у магии всегда есть цена. Бран находит понимание в глазах Женевьевы. Она могла бы снова напомнить, что цена есть у всего, но всем собравшимся в кабинете у Джона это давно известно. — Ты просишь меня помиловать его как Бран Старк или же как трёхглазый ворон? — сдаётся Робб. — Как Бран Старк из Винтерфелла, — отвечает Бран, — и как трёхглазый ворон. Женевьева слышит скрип кожи — Робб, что есть сил, сжимает кулак. Она упирает локоть в подлокотник и раскрывает расслабленные пальцы. Робб возвращается за её плечо, одну руку опускает на спинку кресла, а пальцы второй сплетает с пальцами заклинательницы. — Ты заботишься о своём положении перед своими знаменосцами, верно? — спрашивает Женевьева, подняв глаза. — Это то, о чём я должен заботиться в первую очередь, — отвечает Робб. — Я уже помиловал Теона Грейджоя, когда как по закону должен был повесить его. Не многим это пришлось по душе и пусть они смолчали, но они запомнили это и при любом удобном случае напомнят и мне. Робб Старк в нём наступил на горло королю Севера, когда он принял столь милосердное решение, как для Теона, так и для себя. — Хорошо, — кивает Женевьва, — а сколько твоих знаменосцев знает, что Джейме Ланнистер сделал с лордом Браном? — Ни один. — Стало быть, то, что он Ланнистер — единственная причина для его казни? Кроме, разумеется, убитых им людей на войне. Робб признаёт правоту Женевьевы, и если король Севера может отпустить его, не породив новый повод для ставшей бесконечной вражды между домами Старков и Ланнистеров, то Робб Старк не может позволить уйти человеку, принёсшего столько зла его семье. Молодой Волк колеблется. Обезглавливать человека — дело не из приятных. Ему удалось отрубить голову Рикарду Карстарку с первого раза, в то время как Сансе пришлось повозиться с головой Рамси Болтона. Робб не испытал тогда никакого удовольствия, но так было нужно. Того требовали многолетние устои и традиции. Не он их закладывал, стало быть, и не ему их разрушать. — Ты говорила с Цареубийцей, Женевьева? — спрашивает Робб после тягучего молчания. Заклинательница отвечает одним кивком. — Он знает, что его ждёт? Намерен ли он этого избежать? — Он меньше всего хочет умирать здесь, на Севере, — отвечает заклинательница, — но и бежать ему некуда. Если его пощадишь ты, его не пощадит Серсея. Он не побежит, Робб. Львы никогда не бегут от кого-то. Львы всегда бегут за кем-то в надежде задрать до смерти. — Как и волки, — отзывается Арья. — Как и волки, — соглашается Женевьева. В сгустившееся было молчание ножом врезается стук в дверь и на пороге темнеет Скорбный Эдд. — Одичалые уезжают, Джон, — сообщает он. Джон поднимается из-за стола и кивком головы отпускает его. — Хочу попрощаться, — говорит Джон, натягивая перчатки. Призрак выходит из его кабинета первым. Арья с Нимерией выходят следом, Джон забирает Брана и Лето с Лохматым Пёсиком, оставляя Робба с Женевьевой наедине. Заклинательница поднимается на ноги и приближается к Роббу. Её ладонь опускается ему на голову, течёт ото лба к затылку, и Молодой Волк чувствует облегчение в висках. Робб тянет её к себе, прячет в кольце рук, упираясь подбородком Женевьеве в плечо. Вьюга внутри затихает, роняя последние слёзы. Они какое-то время стоят так, спаянные воедино искусным кузнецом, а после снова раскалываются надвое перед тем, как выйти на суд чужих глаз. Во внутреннем дворе снова шумно и гулкое «хар-р!» Тормунда отражается от каждой чёрной стены и разбивается о стеклянное небо. Его невозможно спутать с другими одичалыми — рыжий и невыносимо громкий, он крутится среди них, проверяя, все ли на месте и все ли готовы к возвращению домой, на настоящий Север. — Тебе здесь не место, — говорит Тормунд, когда Джон спускается вниз. — Ты провёл слишком много времени с нами, Джон, чтобы разучиться кланяться, даже если король — твой брат. Джон усмехается. Он не говорил Тормунду, кем является на самом деле. Ему это знать совсем ни к чему. Может быть однажды Джон снова выйдет за Стену, чтобы отыскать Тормунда, взглянуть на его повзрослевших дочерей и рассказать ему всё, как было, и всё, как есть. А пока они дарят друг другу крепкое прощальное объятие, в глубине души надеясь, что это их не последняя встреча. — Ты можешь пойти с Тормундом, — Джон опускает ладонь на загривок Призраку. Если ему суждено остаться на Юге, что делать там лютоволку, рождённому в зиме, без лесов и снега? Призрак подходит к Тормунду, водит носом вокруг него, втягивая знакомый запах, позволяет ему себя погладить, но всё же возвращается к Джону. Он садится у его руки, там, где на поясе висит Длинный Коготь с белым волком в навершии и с такими же красными глазами, как у него. Джон опускает глаза. Призрака послали Старые боги, боги его отца. Они не оставят его, куда бы Джон не направился, как и Нед Старк останется ему отцом, даже если волчье имя сменит дракон. — Он часть тебя, — говорит Тормунд, заглядывая в красные глаза лютоволка. — И когда-нибудь он приведёт тебя к нам. Джон с улыбкой хлопает Тормунда по плечу и отходит, пропуская Арью с Браном вперёд. Тормунд прикладывает все возможные усилия, чтобы попрощаться с ними так, как подобает прощаться со знатными особами здесь, на Юге, и Арья смеётся, переглядываясь с улыбающимся Джоном. Робб жмёт Тормунду руку, напоминает об их договоре и уступает место Скорбному Эдду. Женевьева стоит где-то с краю, совсем потерявшись в толпе, и лишь огненная голова выделяет её среди прочих. Она наблюдает за тем, как оставшиеся в замке заклинатели и жрецы прощаются с одичалыми, на мгновение окрашивая их шкуры в другие цвета при объятиях, как солдаты с Севера и с Юга тянут им руки, чтобы молча поблагодарить за всё, что было в Долгую Ночь. Эти короткие моменты единения замирают в руках, забиваясь в линии на ладонях, чтобы в мгновения тоски можно было вспомнить о том, как когда-то давно все они были чем-то одним, чем-то большим и целым. Как когда-то давно все они были единой жизнью. — Идём, — зовёт Тормунд, когда глаза Женевьевы упираются ему в широкую грудь. Заклинательница, помедлив, двигается с места и расцепляет пальцы, чтобы обнять Тормунда в ответ. Его ей тоже нравилось слушать, как Тороса или Маленького Джона. В нём всегда билась жизнь и горело дикое неприрученное пламя, способное сжечь любого, кто пойдёт против него. Женевьеве такие нравились всегда. — Спасибо, — шепчет Тормунд заклинательнице в затылок, задевая бородой стебли призрак-травы в тугом сплетенье кос. — Никогда не думал, что такая щуплая баба, как ты, может такое. Но ты рыжая, как я, а рыжие поцелованы огнём. Огонь — это сила. — Так не позволяй никому его загасить, — улыбается Женевьева, отстраняясь. — Хотел бы я посмотреть на того, кто попробует, — отзывается Тормунд, подбочениваясь, а после наклоняется к Женевьеве вновь. — Ты можешь позвать своего друга-колдуна? — Того, что трижды обещал выдуть тебя из замка, великан? — И ему ни разу не удалось! Заклинательница улыбается, согласно кивает и поворачивает голову к плечу, готовя слова на языке, но осекается. Лицо её мрачнеет, улыбка на губах гаснет, пеплом осыпаясь к ногам, и Женевьеве приходится обойтись собственным голосом. Мару выглядывает из её комнаты и нависает над перилами, глядя вниз. Заклинательница указывает ему на ждущего Тормунда, и он, не изменившись в лице, спускается во двор. Мару равняется с Тормундом, глядит на него сверху вниз, а после, неожиданно для себя, крепко обнимает его, накрыв его шкуру своей краснотой. Дозорные на Стене открывают дубовые створки, обнажая полутёмное чрево туннеля. Одичалые одной широкой рекой затекают внутрь, медленно покидая внутренний двор Чёрного замка. Тормунд оглядывается напоследок, пропуская своих дочерей вперёд. Джон улыбается ему, растирая плечо прижавшейся к нему Арье. Тормунд оглядывает всех их: Арью и Брана, Робба, возвышающегося за их спинами, Женевьеву рядом с Мару и лютоволков, что расселись кругом, и думает, что бы сделал Джон для них, если за одичалых, что всю жизнь были злейшими врагами ворон, он получил в сердце нож. Тормунд думает, в отличие от ворон, волки Джона не предадут. Тормунд думает, красный бог воскресил его как раз для этого — чтобы волк вернулся туда, где ему самое место. Когда Чёрный замок совсем пустеет, занимается заря. Багровое тугое золото ползёт по его остывающим стенам всё выше и выше, чтобы позолотить верхушки. Стена в этом утреннем пламени горит драгоценным камнем, отражая свет в небо. Ветер проникает во внутренний двор через открытые ворота и ищет, кого потрепать за щёки или ущипнуть за нос, но не находит. В кухне ещё тепло от очага, пахнет мясом и тушёными овощами, запах вина остался на стенах в подземных кладовых. Земля во дворе хранит следы человеческих ног, а конюшни помнят стук лошадиных копыт. Ветер обшаривает весь замок, заглядывая в каждый уголок, но находит лишь пустые постели и погасшие очаги. Он заглядывает в кабинет к лорду-командующему, но и там пусто даже на столе — карты исчезли вместе с огарками свеч. Ветер не находит ничего, что ему было бы по нраву. Он стремится ввысь, вдоль горящей от солнца Стены и остаётся там, наверху, пока длинная, пёстрая от знамён змея ползёт по Королевскому тракту всё дальше и дальше прочь. И тогда Стена спустя только лет службы наконец осыпается с оглушительным грохотом, выливая на землю всю выпитую кровь, и край мира под вой ветра гибнет, пока молодое солнце трубит новый рассвет.