Алым-алым

Серый Ветер растягивается в постели Женевьевы и его чёрный влажный нос неизбежно находит глубокую деревянную миску со смородиной в сахаре. Он был сыт сегодняшней охотой в Волчьем лесу, но не мог отказаться от этих лакомых ягод, особенно из рук Женевьевы. Заклинательница одной рукой кормит лютоволка, а вместе с ним и себя, а второй гладит ему бок. Мелисандра устраивается в кресле, подложив под спину подушку, и смотрит за тем, как Рейгналь поглощает мясо. На пути в Винтерфелл дракон научился дышать пламенем, поджаривая сырое мясо, но здесь, в замке, было решено кормить его мясом готовым, чтобы ненароком не учинить пожар. Женевьева всё не могла выбрать подходящее слово. Единственное, в чём она не сомневалась, так это язык, на котором Рейгналь будет получать команды, — асшайский. Заклинательница уже говорит с драконом лишь на нём, избегая валирийского, и уж тем более общего языков. Асшайским мало кто владеет, а потому заветное слово невозможно будет произнести вскользь. Женевьева вновь представляет его большим, с твёрдой окаменевшей кожей, глянцевыми сверкающими глазами, с крыльями-парусами, и пьянящее чувство свободы в полёте заполняет её воображение, принося вместе с тем ощущение власти. Она думает о Дейнерис, владелице трёх драконов, пытаясь разгадать, а что же испытывает она, имея такую силу. Драконы были сказкой, что ожили так внезапно. Драконы были магией. Но вместе с тем драконы — звери, огнедышащие чудовища, способные спалить целые деревни, города дотла. Драконы не сеют, разве что страх. — Какого дракона должен был пробудить Станнис? — спрашивает Женевьева, раскусывая сахарную скорлупу на ягоде. — Каменные изваяния на Драконьем Камне, — отвечает Мелисандра, не удержавшись от прикосновения к молочному хребту Рейгналя. — И он в это верил? — Ты знаешь, я умею убеждать. — Он был опьянён тобой или же троном, что ты ему обещала? Мелисандра задумчиво смотрит в трещащий огонь в очаге. Ей никогда не было дела до того, кто сидит на этом проклятом, пропитанном кровью троне. Ей была важна лишь одна единственная битва, в которой они уже одержали победу. Быть может, Станнис не был бы таким хорошим королём, как он сам о себе полагал, но он, по крайней мере, был готов сразиться за Владыку Света, пусть и в обмен на Железный трон. — Всё сразу, — отвечает красная женщина, помолчав. — Он был влюблён в тебя? — Женевьева прижимается к изголовью и лениво склоняет голову на бок. — Ему было неуютно даже рядом с собственной женой, — отвечает Мелисандра. — Станнис был грубым, словно камень, а камни всегда холодны, разве что нагреются от солнечного света. Но Станнис не нагревался никогда. В нём не было никакой, и самой малой искры даже когда он зачинал со мной тень. Однако в детстве он однажды нашёл раненого ястреба и вылечил его, но его двоюродный дед велел бросить птицу, чтобы Станнис не прослыл дураком. Годами позже корабль с его родителями на борту разбился о скалы на его глазах — так Станнис утратил веру в богов. Всю свою жизнь он провёл в тени Роберта, его сердце не знало, где брать любовь. Но даже если она прорывалась, её уничтожали — как сам Станнис, так и те, кто его окружал. Когда я прибыла на Драконий Камень, Станнис Баратеон ничем не отличался от замка, в котором жил — чёрный, острый и неприступный. — И даже умер он здесь, на чужой земле, среди чужих ему лиц, — подхватывает Женевьева. — Я поняла, что он обречён, когда Молодой Волк вошёл в шатёр. А тебя я почувствовала, как только ты ступила в лагерь. Путь Станниса завершился ровно тогда, когда Робб Старк вышел из темноты. — Что ты почувствовала, когда узнала о его смерти? Мелисандра сплетает пальцы, устроив локти на подлокотниках, и делает шумный вдох. — Разочарование, — отвечает она. В яшмовых глазах пляшет пламя от свечей, а скульптурное лицо полно теней. — Владыка Света привёл меня к Станнису, но он умер задолго до Великой битвы. Я на самом деле верила в него, Ив. Да, я использовала трюки, чтобы убедить всех его приближённых в могуществе Владыки, но ты ведь знаешь — чудеса не случаются, когда человек того хочет. Боги не могут всё время заявлять о себе, чтобы убедить неверующих. Иначе у них не осталось бы никаких других дел. — Я говорю не о Владыке, Мел, — останавливает Женевьева, — но о Станнисе. — Мне было жаль его, — признаётся Мелисандра. — Вся его жизнь прошла в тени. Я думала, что принесу ему свет, но, похоже, принесла лишь больше тьмы. — Это всё лишь разные стороны одной монеты, — заключает Женевьева, опуская глаза. Серый Ветер терпеливо ждёт новой ягоды, но миска оказывается пуста. Заклинательница честно делит между ними последнюю жемчужину смородины, оставшейся в пальцах, и протягивает красной женщине миску, чтобы та поставила её на стол. — К чему ты это затеяла? — Мелисандра проницательно пронзает её, забирая сытого, рокочущего Рейгналя в ладони. Ей нравилось чувствовать его тепло и магию, что после него звёздной пылью собиралась на кончиках пальцев. Женевьева красноречиво смотрит на лютоволка в постели. — Робб Старк боится повторить судьбу Станниса, — догадливо произносит Мелисандра. — Дело вовсе не в страхе, Мел, — возражает Женевьева, покачав головой. — Однажды он поставил женщину выше всего и поплатился за это. Больше Робб не позволит себе такой ошибки. К тому же, вокруг него и без того достаточно колдовства. Станниса не заботило, что будут говорить его лорды — он поручал их огню. Но на Севере всё иначе. Северные лорды действительно видят в Молодом Волке того, за кем можно пойти. Но они, как и полагается, не станут прощать ему новых ошибок. — Робб Старк не Станнис Баратеон, — звонко обрывает её Мелисандра, — да и ты — не я. Ты предложила ему прибегнуть к магии крови, верно? Зная притом его ответ. Женевьева кивает. Красная женщина не спрашивает о причинах, потому как догадывается, что здесь Женевьева забыла о разуме, пойдя на поводу у сердца. — Ты говорила мне, Робб Старк не похож на тех королей, что ты знала, — вспоминает Мелисандра. — Стало быть, то, что действовало на других королей, не подействует на него. Кроме того, ещё ни с одним из королей ты не была так близка. Ты можешь найти способ помочь ему, не нарушая при том его убеждений, не заставляя идти против воли его лордов. Ты много времени провела с волками, Ив. Ты знаешь, как их приручить. — Иди к очагу, Серый Ветер, — говорит Женевьева, растирая лютоволку бок. — Ты сейчас заснёшь поперёк кровати, а мне не хватит сил тебя подвинуть. Серый Ветер недовольно, утробно ворчит, но всё же спрыгивает с постели и ложится у огня. Женевьева распрямляет подогнутую ногу, встряхивая её, а после сгибает ноги в коленях, опуская на них подбородок. — Между нами стоит так много, Мел, — делится Женевьева, не глядя на красную женщину. Её глаза блуждают по каменным стенам, а мысли уносятся всё дальше отсюда. — Время, традиции, вера. Кажется, будто между нами стоит целый мир. Раньше служить королям было куда проще — тогда они были просто королями. — Полагаю, Робб Старк осознаёт различия между вами, — отзывается Мелисандра, — и вряд ли ему от этого легче. Ему наверняка так же тяжело противостоять тебе, как тебе тяжело позволить ему поступить согласно его собственным убеждениям. — Так и есть, — соглашается Женевьева. — Между вами нет никакого мира, Ив, — говорит Мелисандра, — вы и есть те самые разные миры. И эти миры соприкоснулись не когда вы встретились, но когда Молодой Волк пронзил тебя мечом во имя света. Только вы сможете отыскать это заветное место касания, Ив. Оно-то вас и спасёт. Женевьева прижимается к коленям щекой и смотрит на Мелисандру, пока тело её распирает от тепла, к которому Владыка Света больше никогда не приложит руки. Красная женщина поднимается, переносит засыпающего Рейгналя на шкуру к очагу к Серому Ветру и возвращается в кресло. — Что ты будешь делать, когда всё закончится? — спрашивает заклинательница. Мелисандра оплывает в кресле, позволяя себе предаться мечтам. Она вытягивает гудящие после долгого дня ноги и плечи её мягко опадают. — Я хочу свой гранатовый сад, — признаётся она, и глаза её наполняются мягким свечением. В её воображении гранатовые деревья заполняют собой мир, а солнечный свет касается её лица весь изрешеченный раскидистыми ветками. — Вернёшься в Волантис? — предлагает Женевьева, вспоминая жаркую и душную волантийскую осень, красный храм, похожий на огромное неуёмное пламя, сладкий запах болот и шумную Ройну, исчезающую в лазурном Летнем море. — Малакво Мэйгир мой должник, — кивает Мелисандра, — он поможет мне с землёй. — Когда триарх Волантиса успел тебе задолжать? — Женевьева в недоумении вскидывает брови. — После того, как ты отплыла в Вестерос. — И что ты сделала для него? — Мы оба дали клятву молчать о том до скончания наших дней, а тот, кто проболтается, будет обречён доживать свой век с отсохшим языком. Женевьева за всю свою долгую жизнь так ни разу и не прибегла к такому обету, хотя порой искушение было велико. — Вернёшься в Волантис с Мару? — заклинательница щурится. — С Мару, — без колебаний, смиренно отвечает Мелисандра. Ей не убежать от себя, а потому бежать от Мару казалось ей бессмысленным. В конце концов, кто мог принять её красную суть лучше, чем красный жрец? Женевьева широко улыбается. Однажды она прилетит в Волантис на Рейгнале, найдёт Мелисандру по её теплу, как находила всегда, и отведает плоды её трудов, что на этот раз будут слаще любого вина. Они будут сидеть под сенью выращенных ею деревьев и долго молчать, пока сердца их, по обыкновению, будут говорить сами за себя. — Ты останешься на службе у Владыки? — улыбка сходит с лица заклинательницы, уступая место озабоченности. Мелисандра чувствует в груди смятение, вставая рядом с Женевьевой на распутье. За всю жизнь она помнит лишь два чувства, что были сильнее её — чувство голода и чувство благоговения перед Рглором, что помог ей подняться с тощих, ободранных, грязных и рабских колен. — Сначала я помогу тебе, — отвечает красная женщина, — а после… Я отдала Владыке всё, что могла. Полагаю, и ему больше нечего мне предложить. Быть может, я сброшу красный, когда покину эту чужую страну. Женевьева кивает, и грусть тонкой тенью ложится ей на плечи. Совсем скоро лицо Мелисандры она снова сможет видеть лишь в пламени, что уж говорить о том, чтобы коснуться её сердца. — Ты можешь вернуться в Волантис с нами, — предлагает Мелисандра. Они долго были в разлуке и в гневе друг на друга, и красная женщина сама приложила к тому руку. Но они теперь другие, не те, что прежде. Они теперь даже не красные жрицы. Теперь их объединяет лишь материнский Асшай и те привычки, что они переняли друг у друга. — Не могу, — печально отказывается Женевьева, размеренно покачав головой. — Если не останусь на Севере, то вернусь в Асшай. Мы оба принадлежим Краю теней, Рейгналь и я. Рано или поздно он вырастет, да так, что его уже не унесёшь на плече. Я бы могла отпустить его, но слишком боюсь, что его убьют ради наживы или же из страха. Отец не для того столько лет преследовал мечту и умирал за неё. Асшай наш дом. Драконам и ведьмам там самое место. — Но не волкам, — гулко замечает Мелисандра, и тонкая игла, что Женевьева из сердца никак не вытащит, жалит её с новой силой. — Но не волкам, — тихо отзывается заклинательница, обернувшись к Серому Ветру. Жидкое золото глаз лютоволка плавилось в пламени, пока он разглядывал Рейгналя с неиссякаемым любопытством. Мелисандра поднимается и опускает пальцы Женевьеве в волосы, успокаивающе поглаживая. Заклинательница оставит своё сердце здесь, в каменных стенах Винтерфелла, зароет его под корнями чардрева в богороще, спрячет так глубоко в снегу, что весна до него никогда не доберётся. И лишь волчий нюх и волчьи лапы будут в силах его отыскать. Красная женщина мягко целует Женевьеву в затылок, просит не мучиться думами вместо сна, желает доброй ночи и выходит, оставляя её одну. Женевьева остаётся сидеть в прежнем положении, спрятав голые ноги под тёплой шкурой. Она попеременно смотрит в пламя, затем на засыпающего лютоволка и уже спящего дракона. Серому Ветру и вправду не место рядом с ней, и уж тем более в Краю теней. Женевьева думает, как бы исхитриться и оставить его на Севере, но, похоже, ни Серый Ветер, ни Робб не дадут себя провести. Заклинательнице кажется, так Робб никогда не обретёт счастья, не возьмёт себе в жёны другую женщину и не зачнёт детей, если будет всё время следить за ней волчьими глазами. Оставить лютоволка там, где он и должен быть, видится Женевьеве правильным для всех, и в первую очередь правильным для Робба. И если ей придётся применить колдовство, она прибегнет к нему без колебаний. В раздумьях Женевьева не слышит, как в дверь тихо и настойчиво стучат. Лишь потревоженный Серый Ветер, поднимая голову с вытянутых лап, помогает Женевьеве это понять. Заклинательница не спрашивает о визитёре, сразу позволяя ему войти, чувствуя, что это Робб. Молодой Волк закрывает за собой дверь и смотрит на Женевьеву, мягкую и уставшую, в прежнем красном халате, с рассыпанными по плечам волосами, ощущая тоску в сердце. Они не виделись с тех пор, как поспорили в богороще — Робб не пришёл к ней за исцелением, решившись заняться делами, пока гнев в груди не уймётся. Он снова попадает в прежние тиски, когда волей-неволей готовит себя к уходу Женевьевы, и это тяжёлым камнем грудится у него внутри. — Ты пришёл за Серым Ветром? — спрашивает Женевьева, чтобы нарушить тишину. Робб, без мехов на плечах, но вновь в пластинчатом доспехе поверх удлинённой куртки, качает головой. Он огибает сундук у кровати, расстёгивает ремень, кладя меч вместе с новым кинжалом на стол, и проходит к лютоволку, чтобы проверить его остриженное брюхо, где виднеется след от меча Великого Иного. Робб чешет распластанному Серому Ветру грудь, присаживаясь на корточки, а после ощущает желание коснуться и тёплой чешуи Рейгналя. Он переводит взгляд на Женевьеву, и она позволительно кивает. Робб протягивает руку и опускает пальцы на молочный хребет. Дракон даже не вздрагивает, утомившись от полученных днём впечатлений. Робб думает, каких размеров он может достичь, если будет расти в тепле и на воле, не окружённый каменными стенами логова, без удерживающих цепей на шее. Молодой Волк несколько раз осторожно гладит Рейгналя по спине, а после выпрямляется, протягивая раскрытую ладонь Женевьеве. Заклинательница принимает его пальцы и поднимается на ноги, оставаясь стоять на кровати. Робб запрокидывает голову, с удовольствием глядя, как Женевьева возвышается над ним, и заправляет ей за ухо огненную прядь волос. Ему нравилось, когда она распускала косы, и пламя её волос струилось у неё за спиной мягкими волнами, обрамляя лицо. Заклинательница кладёт Роббу ладони на плечи, шурша рукавами халата, пока Робб плотным касанием накрывает её талию, ощущая телесный жар под узорчатым атласом. — Прости меня, — хрипло произносит Робб, глядя заклинательнице в глаза. — Мне не следовало быть с тобой таким резким. Я ценю всё, что ты делаешь для меня, моей семьи и Севера. Я знаю, ты не хочешь, чтобы я повторял прошлые ошибки, и не отказываюсь ни от тебя, ни от твоей магии. Но есть вещи, с которыми я никогда не смогу согласиться, как бы сильно мне того не хотелось, даже если эти вещи будут для кого-то правильными. — Я знала, что ты откажешься от этого моего предложения, и мне не стоило так давить на тебя, — подхватывает Женевьева, неторопливо разминая Молодому Волку плечи. — Но желание видеть тебя живым и счастливым больше меня самой. Прости и ты меня. Долгий, медленный и жаркий поцелуй сглаживает все прошлые неровности, растапливая подступивший было лёд. Молодой Волк пылко прижимает Женевьеву к себе, да так, что разгулявшаяся между ними метель падает к их ногам мёртвой талой водой. Женевьева прижимается пылающим лбом ко лбу Робба, облизывая пульсирующие губы, пока туманная пустота в голове заполняется голосом Мелисандры. Робб трётся кончиком носа о нос заклинательницы, довольно прикрывая глаза. Эта ссора тяготила его весь день, но он не мог приблизиться к Женевьеве, пока она не остынет. Слова Каллакса то и дело всплывали в памяти и тянули его назад рывками, будто собаку на цепи. — Ты можешь пообещать мне кое-что? — шепчет Робб, открывая глаза. Женевьева, улыбаясь, кивком головы просит его продолжать. — Не зови меня милостью, когда злишься. Женевьева заливается смехом, откидывая голову назад. Белая шея открывается алчущим глазам Робба, и Молодой Волк не сдерживается, позволяя себе поцеловать заклинательницу в ярёмную впадину. Женевьева опускает глаза, затянутые поволокой, и продолжает улыбаться. — Тебе это не по нраву? — Робб слышит в её вопросе озорство и качает головой. — Ты сразу становишься холодной и отчуждённой, — отвечает он. — Тогда что тебе нравится? — спрашивает Женевьева. — Ты знаешь, — Робб сжимает заклинательнице талию, и та шумно втягивает носом воздух. — Волчий король, — шуршит она, и Робба обжигает. Его глаза скользят ей на губы, а сам он тянется выше. Женевьева принимает его, запуская пальцы в его кудри, и мягко разминает ему затылок, пока он мнёт ей губы. Заклинательницу окатывает волной приятного жара, когда Робб, прикусив ей нижнюю губу, сыплет медленные поцелуи на подбородок, линию челюсти, шею и ключицы. — Робб, — Женевьева сжимает его твёрдое плечо и отстраняется, глубоко и прерывисто дыша. — Что-то не так? — Робб задыхается сам, пока всё его тело в один миг становится пылающим. — Сначала поговорим, — просит заклинательница, отчаянно хватаясь за только что пришедшую в голову мысль. Роббу тяжело даётся овладение собой. Он снимает ладонь Женевьевы с плеча, широкий рукав скатывается к локтю, обнажая молочную кожу. Робб прижимает её ладонь к пульсирующим губам, глядя на Женевьеву глазами, подёрнутыми поволокой. Заклинательница разворачивает Робба спиной к себе, возвращая ладони ему на плечи, не желая покидать постель. — С тех пор как твои люди возложили тебе на голову корону, — начинает Женевьева, и тон её становится серьёзным, серым словно камень. Робб думает, что никогда не привыкнет к тому, как легко она шагает из света во тьму и обратно, — ты обзавёлся советниками, что всегда будут знать, как лучше поступить королю. Советники были во все времена, и от них никуда не деться. Они будут говорить, не умолкая, будут ждать, что ты послушаешься их и сделаешь всё, согласно их слову. Но я хочу, чтобы ты знал, что у тебя есть лишь один советник, которому ты можешь всецело довериться. Заклинательница ведёт ладонью вниз, останавливаясь на твёрдом, холодном животе. Ей приходится наклониться, Роббу тяжело даётся её лицо в ничтожно малой близости от его, и Женевьева чувствует его горячее дыхание на своей щеке. — Это твоё чутьё, Робб, — продолжает Женевьева, надавив ладонью на доспех, справляясь с собственным томлением, — и оно живёт здесь. Чутьё есть у каждого, но не все готовы его услышать. Но если ты обратишься к нему, ты найдёшь ответ на любой свой вопрос. Закрой глаза и ни о чём не думай. Просто слушай, смотри внутрь себя. Что говорит тебе твоё чутьё? Что чувствует волк внутри тебя? Женевьева отнимает ладонь от живота, чтобы Робба не отвлекать. Она снимает и другую ладонь с плеча, делая шаг назад. Робб, лишённый её тепла, закрывает глаза, пытаясь не думать об остывающем животе и плече. Под звон её голоса он будто соскальзывает с речного берега и бесшумно падает в воду, где исчезает весь мир и остаётся лишь глубина под мутной толщей, откуда доносится едва различимый рык. Женевьева терпеливо ждёт, не видя его лица, и привычно смыкает ладони внизу живота. — Я чувствую, — Робб размыкает губы после затянувшегося молчания, но не раскрывает глаз, — что мы на верном пути. — Ты чувствуешь это, или же хочешь в это верить? — Женевьева напряжённо сводит брови, глядя Молодому Волку в затылок. Робб оборачивается, пронзая заклинательницу глазами. — Я чувствую, Женевьева, — твёрдо повторяет он, на миг возвращая корону на саднящий без устали лоб. Женевьева разглядывает его заточенное в прошедших битвах лицо и молчит. В таком тонком деле, как и в любом другом, стоит уметь различать, откуда идут голоса, кто их владелец и чего он действительно хочет. Заклинательница, скудно всплеснув разнятыми руками, сдаётся. В конце концов, это предчувствие не было чуждо и ей. Она успевала поймать это мимолётное ощущение, будто спустя столько долгих, мрачных, затянутых неповоротливыми тучами дней вот-вот пробьётся хотя бы один, пусть и слабый, но всё же солнца луч. По крайней мере, ей вновь хотелось в это верить. — Хорошо, — соглашается Женевьева, шагая к краю постели. Она проводит указательным пальцем под шрамом у Робба на щеке и вновь кладёт ладони ему на плечи. — Раз ты так чувствуешь, сделаем по-твоему. Я пойду на переговоры с Дейнерис с тобой, поскольку поляна принадлежит мне, и возьму слово с твоего позволения. — Было бы честным, если бы я пошёл один, — говорит Робб и ладони его медленно текут Женевьеве за спину, — но ты знала отца и предков Дейнерис. Если она не послушает меня, быть может, тебе удастся её убедить. — Если всё исполнится так, как мы задумали, Дейнерис сможет взять с собой одного из ближайших советников, чтобы соблюдать равновесие, — предлагает Женевьева. — Полагаю, это будет Джорах Мормонт. Он был с Дейнерис с самого начала, а потому вряд ли можно найти человека, на которому она всецело доверяет. Пусть он и был послан Робертом Баратеоном, чтобы шпионить за ней. — Мой отец хотел казнить Джораха Мормонта за то, что он пытался продать браконьеров в рабство, чтобы расплатиться с долгами из-за капризов жены. Но Мормонт сбежал, оставив Длинный Коготь, что его отец передал Джону. Отца он ненавидел. Будет глупо надеяться, что Мормонт повлияет на решение Дейнерис в нашу пользу. — Если твоё предложение покажется ему разумным, не думаю, что он будет припоминать свои обиды на лорда Эддарда. Тирион Ланнистер — выходец с вражьей стороны, но Дейнерис отдала ему пост десницы. Надеюсь, до перечисления вреда, которое причинили ваши предки друг другу, не дойдёт. Иначе ничего не выйдет. — Для этого там будешь ты, — говорит Робб, — уверен, твоим речам внимал не один король. — Иногда им делать этого совсем не следовало, — качает головой Женевьева, и Робб замечает в этом жесте странную, сожалеющую тоску. Он тянет заклинательницу к себе, и Женевьева, прикрыв глаза, прижимается к нему лбом. — Знаешь, что ещё я чувствую, Женевьева? — Робб касается ладонью её лица, большим пальцем поглаживая щёку. Женевьева отстраняется, мазнув по его носу кончиков своего, и выжидательно кивает с немым вопросом в глазах. — Ты больше никогда не уйдёшь. Лицо Женевьевы отмечается страданием, а измученные глаза больно, непреднамеренно Робба жалят. В уголках её губ собирается мрак и вместо своих ладоней она оставляет на плечах у Робба изморозь. — Сядь, — просит она, взмахнув рукой в сторону кресла. Робб нехотя отстраняется, долго смотрит на неё, чтобы угадать, что последует за этим, но просьбу всё-таки выполняет, опускаясь в кресло. Женевьева садится в постели, подбирает под себя ноги и накрывается шкурами по пояс. — Посмотри на Рейгналя, — просит заклинательница, и Робб переводит свой взгляд на дракона. — Ему не место среди снегов и холода. — Винтерфелл стоит на горячих источниках, — возражает Робб, — а потому в замке и его окрестностях куда теплее, чем у Стены, где он вылупился. — Хорошо, — смиренно соглашается Женевьева, не напоминая Роббу, что она принадлежит не Винтерфеллу, а замку Райм, — положим, Рейгналь растёт здесь, на Севере. Но знаешь ли ты, до каких размеров он может дорасти? Я не хочу сажать его на цепь и держать в ямах, потому как дракон не раб. Но я также хорошо понимаю, что мне не удастся приручить его до конца. И я не знаю, что буду делать, если одним днём Рейгналь сожжёт какую-нибудь деревню, а мне принесут обугленные человеческие кости. Твои люди не простят мне этого. Но самое главное — они не простят этого тебе. Они потребуют убить Рейгналя, но я не смогу этого сделать. И тогда мне придётся покинуть Север и отправиться туда, где этого никогда не повторится. Я не могу остаться, пока не придумаю, как обезопасить северян от драконьего пламени. А для того, чтобы придумать это, я должна стать целой, что невозможно без принятия титула леди Райм. — Почему ты не можешь его принять? — спрашивает Робб с искренней заботой, без нажима, готовый сделать что угодно, только бы рядом с ним в Великом чертоге на высоком месте Старков сидела лишь она. — Потому что не знаю, что значит быть леди, — признаётся Женевьева, и голос её обрывается. — И я говорю не о леди, как о благородной даме, но о леди, как о главе дома. — Никто не знает этого, Женевьева, пока не обучится, — возражает Робб, не нуждаясь в пояснениях. — Ты обучена магии крови, заклинанию теней и прочему колдовству. Неужели ты не разберёшься с тем, как управлять замком и прилегающими землями, заботиться о присягнувших тебе людях? — Это потребует от меня большой ответственности, — говорит Женевьева. — Всю свою жизнь я отвечала лишь за себя, Робб, и ни за кого больше. Заботу о скольких жизнях я должна возложить на себя теперь? Кроме того, не забывай, кто я. Я могу принять титул леди северного дома, а дом Райм может быть сколь угодно благородным, но я всё-таки останусь ведьмой, Робб. Да, люди видели, на что я способна, но заклинатели теней считаются самыми зловещими среди всех известных колдунов, потому как никто не знает до конца, что ещё они могут сделать. Ты можешь представить себе заклинательницу теней, ставшую королевой Севера? Сейчас люди всё ещё опьянены победой, но со временем моя жертва начнёт утрачивать былую ценность, и тогда начнутся разговоры. Мы говорили о том с лордом Браном на пути в Винтерфелл. Жойен Рид предупреждал, что его собственные люди будут называть его оборотнем, бестией, подменным, когда узнают о том, кто он есть. И говорить они будут не со зла, но от страха, потому как видели, что лорд Бран может обернуться любым зверем. А что, если он однажды обернётся другим человеком? Слава богам, они не знают этого о тебе. — Ты больше, чем просто ведьма или заклинательница теней, — не сдерживается Робб. Он тяжело выносит это дробление по титулам и именам, как у Женевьевы, так и у себя. — Ты говорил с Торосом? — щурится Женевьева, отвлекаясь. — Мне доводилось выпивать с ним пару раз, — признаётся Робб. Женевьева коротко растягивает губы в подобии улыбки, но глаза её остаются прежними — задумчивыми и неулыбчивыми. — Твоим людям нужно знать лишь то, что твоя магия сможет их защитить, — Робб подаётся вперёд, — и то, что ты не причинишь им никакого вреда. На остальное ты не сможешь повлиять. Люди будут говорить, потому что они всегда говорят, Женевьева. Заклинательница со вздохом опускает глаза на сцепленные руки, признавая Робба правым по крайней мере в последнем. Люди будут говорить, потому что они люди, и это останется неизменным. Женевьева вдоволь наслушалась о себе за столько лет жизни, казалось бы, к этому можно привыкнуть, что она и сделала. Однако, если болтать будут её собственные люди, приятного в том будет мало. — Я могу рассказать тебе всё, что знаю о бытности лордом, — продолжает Робб, — а матушка расскажет, что входит в обязанности леди. Ты можешь спросить о том кого угодно — на пути в Винтерфелл я не заметил, чтобы хотя бы один лорд, будь он с Севера или из Долины, отказал тебе в простой беседе. Мейстеру Уолкану я поручил выполнять любые твои просьбы, а потому ты также можешь обратиться и к нему. Мне жаль, что в живых не осталось никого, кто знал бы твой дом, Женевьева. Но ты не одна. Женевьева поднимает блестящие глаза и как-то колото Роббу улыбается. Ей нравятся эти его последние слова. Пусть теперь с ней нет ни Улля, ни Владыки Света, но как много из того, что было, всё-таки осталось. Мелисандра и Мару, Гвадалахорн, помнящий не только мать, но и отца, и даже Торос. Пустоту от потерь ничем не заполнить, но можно позволить этой пустоте быть рядом с тем, что приходит взамен. Женевьеве достались волки, а за волками пришёл дракон. Заклинательница вместо ответа тянет Роббу руку. Молодой Волк поднимается, принимает её пальцы и устраивается у неё за спиной, крепко прижав её к себе рукой поперёк живота. Он целует Женевьеву за ухом и зарывается носом в рассыпанные по спине волосы. — Останешься? — спрашивает заклинательница, накрывая его руку ладонями. — Ты всё ещё должна мне обещание, — шепчет Робб ей в шею. Женевьева поворачивает голову, и Робб смотрит ей в глаза. — Обещаю больше не звать тебя милостью, если разозлюсь, — говорит она, а затем с улыбкой добавляет, — мой волчий король. Зимнее полуденное солнце застаёт Великий чертог полным, касаясь макушек собравшихся в нём лордов и рыцарей, каплями брызжа на каменный пол. Столы пусты, а лица собравшихся суровы и сосредоточены. За высоким местом Старков не хватает лишь Рикона — Кейтилин строго держится выбранной линии, отправляя его на занятия с мейстером. Санса пыталась убедить мать, что сегодня брат мог бы поприсутствовать на ассамблее, поскольку однажды это предстоит и ему, но Кейтилин была непреклонна, и даже Робб не смог её переубедить. Лютоволки не покидают замка, всё ещё лишённые загона, от которого вряд ли теперь будет какая-то польза. Они растягиваются внизу, похожие на разноцветный живой ковёр из шкур, однако глаз не смыкают, пристально глядя на всех собравшихся. Робб тихо постукивает свёртком по столу, в котором королева Серсея велит присягнуть ему, как Хранителю Севера, на верность. Молодой Волк ждал от неё подвоха, понимая, что и она, наверняка, не так глупа, чтобы снова звать его в столицу, не имея при том действенного плана. Серсея хорошо помнила, что диким Севером может управлять лишь такой же суровый дикарь, но Русе Болтон мёртв, а к другим лордам не подступиться. Не только Роббу было очевидно, что на этот раз нужно поступить иначе. Когда стюард объявляет начало ассамблеи, гул в чертоге стихает. Робб, разжимая стиснутую челюсть, берёт слово, и голос его плавким железом стекает со стен. — Вам всем известно, для чего я собрал вас здесь, рыцари и милорды, — говорит он, окидывая взглядом присутствующих, — но прежде, чем мы приступим к обсуждению важных вопросов, я хочу разобраться с теми, кто не принадлежит ни Северу, ни Долине, ни Речным Землям. Сандор Клиган. Пёс, затерявшийся где-то у дверей, лениво отходит от тёплой стены и проталкивается вперёд, через тех, кто предпочёл стоять на ногах. Арья не сводит глаз с его обожжённого на половину лица, но Сандор на взгляд ей не отвечает. Он смотрит прямо на мрачного Молодого Волка, не испытывая притом никаких чувств, и останавливается в одном шаге от вскинувшего голову Серого Ветра. — Клиганы верны Ланнистерам, — произносит Робб. — Почему вы до сих пор здесь? — Мой проклятый братец ещё не весь дом Клиганов, — неприветливо, со скрежетом отзывается Сандор. — Я всё ещё не получил награду за спасение сестёр его величества. — И куда вы отправитесь, если получите его? — А это уже не забота его милости, — цедит Пёс, подавив желание сплюнуть. Север нравится ему не больше Юга, но здесь, по крайней мере, лучше пахнет. — Откуда мне знать, что вы не очередной шпион Серсеи? — Робб давит в глотке рык, пока чертог взволнованно шевелится. — Я не для того ушёл из Королевской Гавани, чтобы потом вернуться на этот смердящий гнилой Юг и сдохнуть там, — отрезает Пёс. — Его милость, как я погляжу, не собирается раскошеливаться. Раз так, я хочу служить. — Я не могу взять вас на службу, — отказывается Робб. — Я не собираюсь служить Роббу Старку, — отвечает Сандор. — Я хочу служить леди Болтон. Санса даже не вздрагивает, когда гул голосов усиливается, а Пёс вонзается в неё глазами. Кейтилин у левой руки дочери отдаёт ей предостерегающий взгляд. Арья смотрит на Пса и ждёт, что ответит сестра. Робб оборачивается, склонив голову, разглядывая острый, точёный профиль Сансы. Он знает, что Сандор Клиган спас одну его сестру от изнасилования толпой, а вторую увёз из пылающих Близнецов, и предпочёл бы поступить как Ланнистер — отплатить золотом. Но теперь решать не ему. Санса поднимается, не склонив головы и не сгорбившись, поддерживаемая кожаным доспехом. Она сходит с высокого места, сохраняя северную стать. Обогнув Нимерию, Санса останавливается напротив Пса, и тот склоняет перед ней колено, положив между ними меч. Сандор приносит ей клятву верности, опустив голову, глядя на чёрный суконный подол её платья, омывающий блестящее лезвие меча, а Санса коротко оборачивается, глядя на Арью. На непроницаемом лице сестры невозможно разгадать эмоций, но она едва заметно кивает. Санса приносит Сандору ответные клятвы, просит подняться и ждать её у дверей, позволяя остаться до конца ассамблеи. Пёс, вернув себе меч, возвращается на прежнее место, не взглянув ни на кого. Санса садится рядом с матерью и успокаивающе касается её руки. Она знает, Кейтилин не хотелось бы видеть такого телохранителя рядом с дочерью, но уродство его лица не могло сравниться с уродством нутра всех тех, через кого ей довелось пройти. У покойного мужа Сансы была целая стая голодных и свирепых собак, которых он предпочитал морить голодом, вскармливая притом их звериную ярость, и она велела их перебить, как Серсея когда-то потребовала голову Леди. У Сансы больше никогда не будет лютоволка в ногах, но будет верный пёс, обученный отхватывать руки за один укус. После Сандора Клигана Робб обращается к Братству без знамён. Берик Дондаррион говорит, что если простой народ не будет в них нуждаться, то Молодой Волк может рассчитывать на них в рядах своей армии. Лорд-Молния и Торос служили Роберту Баратеону, бесславно погибшему в постели от рук Серсеи Ланнистер, потому они имеют право желать справедливости, а дорнийский лучник Энгай последует за ними, как это бывало и прежде. Следом Робб обращается к братьям Ночного дозора, и часть из них решает вернуться домой, где они не были так давно, и с позволения Молодого Волка покидают ассамблею. Те братья, что были выходцами из благородных домов, остаются. Скорбный Эдд, прорезавшийся в поредевшей толпе, кивает Джону, молча оставаясь верным ему до конца. — Серсея Ланнистер прислала ворона с приказом о присяге, — произносит Робб, приступая к главному. — Точно такие же вороны были посланы в Риверран и в Орлиное Гнездо. Север не склонит колено. Лорд Эдмар? — Речные земли не преклонят колено, ваша милость, — размеренно отвечает Эдмар Талли. — Лорд Ройс из Рунного Камня, вы говорите от имени своего сюзерена Робина Аррена? — Да, ваша милость, — Джон Ройс, прятавший своё тело в бронзовых доспехах, испещрённых защитными рунами, поднимается. Такой же высокий, как Сандор Клиган, он сразу же занимает собой всё свободное пространство. — Что ответит новой королеве ваш сюзерен? — Лорд Аррен не принимает столь важные решения, не посоветовавшись, — отвечает Джон Ройс. — Полагаю, вы попросите его присоединиться к вашему походу на Юг. — Как он и его вассалы восприняли гибель лорда Бейлиша? — Без особых сожалений, ваша милость. Петир Бейлиш убил леди Аррен и пытался войти в полное доверие к юному лорду Робину, чтобы после прибрать власть в Долине к рукам. — Он был послан Серсеей Ланнистер, как и Русе Болтон был однажды подкуплен её отцом. Ланнистерам нужны доверенные лица везде, где это возможно. Полагаю, вы понимаете, милорд, что присяга такой королеве не принесёт Долине Аррен ничего хорошего. — Даже если рыцари и лорды Долины присоединятся к армии северян и речников, как вы планируете свергнуть Серсею, ваша милость, когда Дейнерис Таргариен прибыла из Эссоса, чтобы предъявить права на трон? — спрашивает Джон Ройс. — Нам не тягаться с ними обеими, — вставляет Маленький Джон из глубины. — У Серсеи Ланнистер есть железный флот, — доносится из правого угла чертога, — а у нас есть Теон Грейджой. — Я больше не десятилетка и не служу рычагом давления, — отрезает Теон, выискивая того, кто подал голос. — Меня можно было использовать против моего отца, но не против моего дяди, что убил брата ради морского трона — Эурон Грейджой намерен прислать тебе ворона, Теон, — сообщает Бран с высокого места, — с требованием присягнуть Серсее. Иначе он убьёт твою сестру. У Теона перед глазами меркнет. Он пытался отвергнуть этот страх день и ночь, но он всё возвращался, заполняя собой всё его тело. Яра была единственной, кто не пожелал бросить его на съедение Рамси Болтону. Если он потеряет и её, железо и соль больше ни за что не дадутся ему в руки. — Тебя скорее убьют, Теон, чем примут присягу, — замечает Санса, — как и твою сестру. — Эурон знает, куда слать ворона? — обращается Робб к Брану. — Он разошлёт воронов всюду, где Теон, по его мнению, может быть, — отвечает Бран. — У нас ещё есть время, пока ты не получил письмо, — говорит Робб Теону. — Ты знаешь, какой срок он намерен мне дать, Бран? — Теон поднимает помутневшие глаза на высокое место Старков. — До первого снега в столице. Никто не знал наверняка, когда снег коснётся остывающих южных земель, где он не был так долго. Зима пришла и по праву завладела не только всем Вестеросом, но и днями с ночами, морями и реками, небом и солнцем. Зима завладела временем, и если на Севере она давно расстелила свои покрова, то вскоре и Юг утратит всю красноту и золото, одевшись в белое. — Неужели король Севера поведёт войско на столицу из-за Грейджоев? — доносится недоумённый, даже, быть может, раздражённый вопрос. Арья быстро перебирает глазами толпу в поисках столь любопытного вопрошающего. — Я поведу войско на столицу из-за отца, которого убили Ланнистеры, чтобы сохранить трон, — цедит Робб, наливаясь зимней стылостью, — из-за Севера, что больше никогда не преклонит колено. Я намеревался поддержать Станниса Баратеона, но меня короновали. Если Север вновь захочет подчиниться Ланнистерам, обескровившим его так недавно, или же Таргариенам, что поставили его на колени — так тому и быть. Я останусь в Винтерфелле, а вас распущу по домам, и станем ждать, кто первым придёт за нашими землями, и благодарить богов, если их не пожгут в пути. Голоса северных лордов становятся воем вьюги, что вторят ветрам в голосе их короля. Робб даёт им время, сминая слово Серсеи и отбрасывая его от себя, словно ядовитую змею. — Что они могут знать о Севере, грея своими тощими задницами этот проклятый Железный трон? — гремит Маленький Джон, заглушая остальной гвалт. — Робб Старк был единственным королём, перед которым склонился мой отец. Я вслед за ним не склоню головы ни перед Ланнистерами, ни перед Таргариенами! Мы не вернёмся по своим замкам, пока не будем знать, что Север свободен! Маленький Джон получает согласное одобрение северных лордов, и стены Великого чертога едва ли от этого не трещат. — Что скажут речные лорды, кланявшиеся королю Севера вместе с нами? — Эдмар Талли и окружающие его вассалы удостаиваются сурового, морозного взгляда Маленького Джона. — Робб Старк был назван и королём Трезубца, — Эдмар поднимается, глядя на Робба, затем на Кейтилин, обратившись ко всем, — а потому вверенные ему мечи остаются с ним. В Близнецах армия Фреев готова перейти к дому Талли, поскольку дом Фреев вымер по мужской линии. Маленький Джон довольно кивает и разворачивается к рыцарям и лордам Долины, подбоченясь. — Что на этот раз скажет Долина, спрятавшаяся в своих горах от прошлой войны? Лорд Ройс всё продолжает стоять, сохраняя прямым не только спину, но и взгляд. Он и вправду словно был каменным, непоколебимым, с острыми выступами на теле, о которые скорее порежешься, нежели взберёшься по ним до вершины. — Это решение помогло нам подготовиться к зиме, милорд, — сдержанно и твёрдо отвечает Джон Ройс и оборачивается к Роббу. — Его милость не ответил на мой вопрос. Даже если войско Долины поддержат вас, как вы планируете добиться своих целей? — Я намерен посадить на трон законного наследника, — отвечает Робб, — а для этого мне придётся заключить союз с Дейнерис Таргариен. — Дейнерис Таргариен — последняя из своего рода, и трон принадлежит ей, — возражает сир Ваксли. — Эйгон Таргариен, сын Рейгара Таргариена и Лианны Старк, является последним из своего рода, и трон принадлежит ему, — произносит Робб. Чертог вздрагивает, мгновенно оживая, как вздрагивает лес, сбрасывая с веток наледь и изморозь по весне. Кто-то недобрым словом поминает Таргариенов, кто-то проклинает королей, а кто-то, отмеченный проницательностью, останавливает прояснившиеся глаза на Джоне. Джон поднимается, а вслед за ним садится и Призрак, сверкая красными, как кровь, глазами. Чертог постепенно затихает.   — После Восстания короля Роберта лорд Эддард Старк привёз младенца с далёкого Юга, объявив его своим бастардом, — говорит Джон, испытываемый десятками взглядов, — чем сохранил ему жизнь, дав обещание его матери. Лорд Эддард привёз из Башни Радости меня, назвав Джоном как дань уважения покойному лорду Аррену. Но моя мать, Лианна Старк, дала мне другое имя.   Никто не спрашивает, какое, потому как ответ уже известен. Тишина снова осыпается на пол пылью, и стены Великого чертога начинают гудеть.   — Рейгар Таргариен был женат на Элии Мартелл! Джон Сноу не Таргариен, да и не Сноу вовсе, а Сэнд! — слышится среди гула.   — Брак Рейгара с Элией был расторгнут, — отвечает Бран, не повышая голоса, чтобы угомонить гвалт. Люди в чертоге прислушиваются, затихнув. — Эта запись сохранилась в дневнике верховного септона того времени, что в миру носил имя Мейнард. Если отправить ворона в Цитадель, архимейстеры найдут этому подтверждение, как и тому, что Рейгар Таргариен сочетался браком с Лианной Старк в Дорне. — Мой брат — законный наследник Железного трона, — заключает Робб.   — Его милость преклонит колено перед Джоном Сноу?   — Ничто не изменит моего решения о независимости Севера, — твёрдо отвечает Робб.   — Север останется независимым, — подтверждает Джон, — как и Речные земли, как и Долина. Мне не нужен Железный трон — слишком много крови было пролито за него и одним богам известно, сколько прольётся ещё. Зима пришла, и всем вам хочется вернуться домой, к тёплым очагам, к жёнам и детям, чтобы отправиться от прошлых войн, а потому я не стану просить вас сражаться за меня, рыцари и милорды. Я прошу вас сразиться за себя и своё собственное королевство. Таргариены были отмечены безумием, и все вы можете ждать от меня того же. Но я Таргариен лишь наполовину, во мне так же течёт и кровь Старков. Лорд Эддард никогда не перестанет быть мне отцом, и всем вам известно, что я воспитывался наравне с остальными его детьми, а он, в свою очередь, был на воспитании у лорда Джона Аррена. Всю свою жизнь я стараюсь чтить отцовские традиции, соблюдать его заветы и принципы, как это делают Робб, Санса и Арья, Бран и Рикон. Никто не знает, что ожидать от крови Таргариенов, но, быть может, кровь Старков что-то изменит? Мне не нужны Семь королевств, потому как из всех я знаю лишь Север. Нельзя управлять тем, чего не знаешь, а потому я хочу, чтобы всё вернулось к тому укладу, что был в Вестеросе до прихода Таргариенов. Каждое королевство вольно выбрать себе короля, что будет знать свои земли, свои традиции, своих людей и богов. — Не многие из вас могли видеть Джона в Винтерфелле ребёнком, каким был и я, — Робб не даёт никому опомниться, подставляя Джону плечо, и поднимается следом, — но все вы видели Джона в Чёрном замке. Он был избран лордом-командующим Ночного дозора и честно нёс свою службу. Он принял нож в сердце за то, что позволил одичалым перебраться за Стену, желая спасти их от Иных. Но Джон поклялся защищать царство живых, как и каждый чёрный брат. И он исполнил свою клятву. Джон — честный и достойный человек, каким его воспитал наш отец. Если он даст вам слово, будьте уверены — Джон его сдержит. Затаившийся чертог молчаливо смотрит на поднявшихся братьев, стоящих плечом к плечу друг за друга, и на их поднявшихся лютоволков. Старые боги наградили зверем Джона наравне с остальными Старками, пусть Призрак и разительно отличался от остальной стаи. Старые боги признали в Джоне своего, северянина, с кровью Первых людей в жилах, а боги никогда не ошибаются. Так, по крайней мере, хотелось думать людям. Северяне совещаются как друг с другом, так и с речными лордами. Рыцари Долины совещаются между собой, не в силах принять решение без лорда-протектора. Все они и в самом деле устали от седла, от звона мечей и тяжести доспехов. Всё, чего людям сейчас могло хотеться, это удобное кресло в тёплом чертоге, голоса семьи и слуг, горячий ужин и немного вина. А самое главное, чтобы не было страха, что всё это можно отнять, прикрываясь сотней мечей, сплавленных в Железный трон. — Чужеземный бог вернул Джона Сноу к жизни, — произносит Маленький Джон, когда северяне с речниками замолкают, придя к согласию, — как вернул леди Женевьеву и всех павших в Великой битве. Боги, даже ложные, ничего не делают просто так. Быть может, Джон Сноу вернулся, чтобы уничтожить Железный трон? Эддард Старк был прозван Тихим Волком, Робб Старк — Молодым Волком. Джон Сноу — Белый Волк, и Север пойдёт за ним вслед за нашим королём. За Белого Волка! Клич подхватывают речные лорды, а лорды и рыцари Долины остаются молчаливыми, впадая в сомнения. Робб сжимает Джону плечо, Арья брату улыбается. Кейтилин смотрит на речных лордов, что никогда не кланялись Королям Зимы, но преклонились перед её сыном, готовых идти теперь и за Джоном. Она впервые думает о том, что Нед, возможно, действительно поступил правильно, воспитав своего названного бастарда наравне со своими родными детьми. Кейтилин спустя столько лет наконец Неда прощает.